***
Напряженный график не ощущается слишком тяжёлым, когда существуют хотя бы малейшие недомолвки. С Хосоком или с самими собой — не важно. Достаточно того, что это выводит из строя, планомерно изматывает, блокируя любые другие чувства. Сегодня Чимин на ногах с раннего утра, бежит на первые две пары в университет, а потом на дневной прогон. Завтра состоится концерт, в котором у него не особо длинная, но довольно трудоёмкая роль. Лекция по истории как-нибудь перебьётся без него. Чимин терпеливо ждёт чужие партии, параллельно разминая мышцы, а потом выскакивает на ещё слабо освещённую сцену и привычно блистает. Это трудно во всех смыслах, но абсолютно несравнимо с тем, что приходится испытывать, когда Хосок смотрит холодно. Пристально, придирчиво, как всегда, но главное, что холодно. С восхищением, но без обожания, неотрывно, но без улыбки. Он всегда строгий, но сейчас его взгляд непоколебимый и острый. Чимин танцует, мечтая о том, чтобы поскорее убраться со сцены. По окончании репетиции не хватает сил придумать себе какое-нибудь занятие в университете, так Чимин оказывается в такси, смотрит в окно, пока Хосок делает тоже самое, но в противоположную сторону. Они вроде помирились, но всё ещё не могут разговаривать как раньше. Потому что помирились не искренне, не по-настоящему. У них так всегда. Дома тихо и неприятно. Чимин никогда не обращает особого внимания на атмосферу, редко подпитываясь ею, но даже сейчас замечает — душно. В воздухе только шорох одежды, шум воды, тихие шаги и безразличное «что хочешь на ужин?». Солнце ещё высоко, до приёма пищи далеко. Он спрашивает, чтобы заполнить неловкость. У него ничего не выходит. Минуты текут медленно, звуки всё так же давят. Тикают часы, скрипит под весом диван, дверца шкафа-купе плавно катится по рельсам, за окном смеются мальчишки. Что-то не так. Что-то вот-вот должно произойти. Эти звуки, они не обыденность. Предвкушение сквозит в каждом полутоне. Чимин тревожно напрягается и сам этого до конца не осознаёт. Выкладывает тетради, студенческий билет и паспорт на стол, хмурится, уходя на кухню за стаканом воды. Жидкость характерно бьётся о стекло, капли застывают на носике кувшина, на внешний подоконник усаживается птица. Чимин смотрит на неё, слушая резковатый голос Хосока. Он говорит по телефону, что-то быстро объясняет насчёт костюмов на завтра. Слова «извините, да, я перезвоню» отмечают начало конца. Чимин холодеет, бросаясь в спальню с фатальным опозданием. Он врывается и застывает на месте, потеряно глядя на синий листок, зажатый у Хосока между пальцев. Пока разговаривал, задумчиво пролистал чужой паспорт, лежащий прямо перед глазами. Что за бумажка застряла между страниц? Хосок прочитал текст трижды. Хотел бы больше, но просто не успел. — Хосок… — Чимин в страхе качает головой. Он молчит. Не отрывает взгляда от этой чёртовой картонки, но и на текст уже не смотрит. Противно, наверно. — Сможешь ответить мне, что это? — Пожалуйста… — Пожалуйста? — так неприятно усмехается. — Что же за видео, интересно? Поделишься? Если раньше было чувство вины, то теперь это просто сплошная беспросветная ненависть. Чимин закрывает глаза в тщетных попытках успокоить подступающую панику. Зачем он сделал это? Зачем всё испортил? Зачем позволил себе? Он не должен был. — Давай, я слушаю тебя, — злость в его голосе, она настолько обжигает. — Попробуй, объясни мне, что у тебя тут про… — Я очень давно хотел это сделать, — выпаливает Чимин. — Попробоваться в «Inside»? — Нет. Поставить выступление. С «Inside» вышло случайно. — Случайно? — он прыскает, а Чимин зажмуривается. — Уверен, что такие вещи выходят случайно? Конечно, звучит абсурдно, но разве теперь что-то объяснишь? Чимин вдоль и поперёк неправ, и простыми словами тут уже ничего не исправишь. Нельзя просто рассказать Хосоку о том, что всё это для Чимина значит. Не то что не поймёт, даже услышать не попытается. — Почему не сказал мне? — А ты бы одобрил? — А ты думал, получится скрывать это всё время? Глупость на глупости. Чимин действительно не думал о таком. Долгие репетиции скрывать уж точно не получилось бы, происходящее всплыло бы на поверхность мгновенно. Неужели он просто этого не предусмотрел? — Да ты хоть понимаешь, насколько это огромное и ответственное мероприятие? — Хосок смотрит на него, как на слабоумного. Неприятно, но заслуженно. — Такое невозможно сочетать с работой в балете. С хорошей работой в балете. Не получится сохранять свою позицию. — А если я не хочу? — О чём ты говоришь? — он встаёт рывком и шагает навстречу. Чимин отступает, несмело глядя в глаза. Куда-то на брови или на переносицу, на самом деле. В глаза смотреть просто невозможно. — Ты же знаешь, что я хочу попробовать где-то вне театра? — Попробовать? — он снова усмехается. — Попробовать. Когда-нибудь. Может быть. Это не одно и то же, что взять и втихую податься в «Inside», мать его! — его повышенный тон звучит как выстрел, возвещающий о начале чего-то. Огромной необратимой ссоры на этот раз. — Ты мог хотя бы посоветоваться со мной? — Ты был бы против. — Конечно, я был бы против! — боже, ну зачем он кричит? — Это настолько глупо и не вовремя! Зимой огромный концерт, ты вообще помнишь об этом?! О да, Чимин помнит. Забудешь такое. Но помимо этого скоро будет «Inside». — Это просто невозможно сочетать, ты понимаешь? — Я знаю! — выкрикивает Чимин. — Хватит говорить очевидные вещи. — Знаешь? Почему тогда делаешь глупости? Глупости. Чимин вспыхивает как спичка, выбрасывая из головы вину, или что там ещё на него давило. — Мне не нравится то, чем я занимаюсь, — выходит оглушительно больно. — Мне не нравится работать в театре. Мне не нравится танцевать классику. Ты навязываешь мне это, а я ведусь, но не может же это продолжаться вечно?! Я понимаю, что́ ты видишь во мне, правда, понимаю, но… Ты используешь меня, — из глаз брызгают слёзы, замолчи, заткнись, пока не стало слишком поздно! — Ты вообще любишь во мне хоть что-нибудь, кроме умения танцевать?! Я скоро свихнусь, это блядское безумие! — отчаянно пытается докричаться до его непроницаемого сердца. — Этот театр меня уничтожает. Эти отношения тоже. Ты… Какой-то неконтролируемый ужас разливается по телу, а в мыслях всё было так просто и понятно. Чимин немеет на полуслове, замирает, глядя ему в глаза своими, огромными от волнения. Пока не видишь его прямо перед собой, пока не трескаешься от его взгляда, эти слова в голове кажутся правильными, какими-то странно окрыляющими. Продумывая это у себя в голове, он словно решается избавиться от балласта и только, но теперь всё абсолютно иначе. Теперь и сердце это, предательское, так больно стучит, и руки трясутся и слёзы льют, а Чимин никогда не отличался умением сдерживать плач. Он затравленно отворачивается, качает головой и никак не может произнести того, к чему пришёл. Мысли просто путаются, вот и всё. — Ты расстаться хочешь? Чимин слышит это и тут же на автомате качает головой. Этот вопрос доставляет боль одним только своим звучанием. Как он вообще может? Они с Хосоком, они так много прошли, они буквально стали семьёй. Как он вообще может думать о подобном? Он отступает назад, чувствует, как неудержимо сильно катятся слёзы, и хочет просто оттолкнуть, убежать, скрыться. Хосок закрывает ему проход, закрывает свет электрической лампы, закрывает простор для мыслей. Он буквально показывает, что есть только он, что менять что-либо уже так поздно. Чимин сдаётся слишком быстро. — Прости. — Иногда мне кажется, ты считаешь меня каким-то монстром, — бросает Хосок. «Ты тоже это понимаешь?» — про себя стонет Чимин, дрожа под прикосновением его рук. — Ты закрываешься от меня, а потом предъявляешь претензии. Думаешь, так просто поделиться чем-то с тобой? Думаешь, ты станешь слушать? — Ты всё хочешь делать по-своему. Не пытаешься решать что-то вместе. Твоё «вместе» — это лишь ты сам. — Ты очень сильно изменился за последнее время, и я не понимаю, что конкретно пошло не так. Ты просто никогда не знал меня настоящего. Это страшно, но мысли о себе перевешивают. Хосок делает ровно то же, но для него это привычно. Чимину же странно вот так о себе, Чимин не помнил себя до их долгого «мы». Может быть, в этом и кроется его спасение? Может быть, другого варианта никогда не существовало? Хосок вдруг тянет его к себе в объятия, поглаживает волосы, скользит ладонью между лопаток. Чимин не находит в себе сил обнять его или оттолкнуть, просто захлёбывается слезами, вздрагивая всем телом. И всё сейчас не то, и всё идёт совершенно не так… — Что же с тобой творится, — шепчет Хосок в чужую макушку, а Чимин взрывается, так уродливо и ярко вспыхивает, потому что нет уже никаких сил держать. — Мы ищем разное в этих отношениях, — несмело выпаливает. — Я не вижу, чтобы тебя волновали чувства. — И что же меня, в таком случае, волнует? — Потерянные амбиции. — О боже… Мы ведь столько говорили об этом! — Говорили, но ты ведь не пытался услышать меня. Я хочу сам решать, чем мне заниматься, в какой университет ходить, как с родителями разговаривать и что есть на завтрак. Понимаешь? — Нет, я… — И дело тут не в завтраках. Это гораздо глубже. Я не хочу быть твоим проектом, Хосок! — он поднимает голову, предпринимает ещё одну попытку посмотреть в глаза. — Ты слишком далеко заходишь в своих обвинениях! Может, закончим этот разговор? — Я хочу уйти. Уши разрывает тонкий писк. Хосок не удерживает, когда Чимин беспорядочно засовывает вещи в сумку. Не останавливает, когда он уходит в прихожую. Он застывает в дверном проёме, всё ещё с обидой глядя, как Чимин одевается. — Насовсем уйти решил? — спрашивает наигранно безразлично. Так на его языке звучит обида. — Я не знаю, — выходит с дрожью, зато предельно честно. — Тебе решать, — пожимает плечами Хосок, и у Чимина ломается, так больно ломается всё внутри. — Не я это начал. Он вырывается в коридор, глотает слёзы и несдержанно всхлипывает. — Говорил бы хоть иногда, — вздыхает Хосок, — что я делаю не так, раз я такой плохой у тебя. Чимин только громко всхлипывает и надевает ботинки. Весь разговор уходит в никуда. — Я просто хочу, чтобы любимый человек хотя бы пытался меня слышать, — выпаливает и тут же выбегает в коридор. Догонять его никто не собирается.***
Чимин стоит на улице около дома, в одной руке сжимает сумку, в другой помятый стикер с почему-то очень важным посланием. Злосчастное приглашение он, конечно, тоже взял с собой, но записка Намджуна всегда была ближе — под чехлом телефона. Всегда в руках, и никто не найдёт. «Можешь набрать мне, если нужно будет обсудить что-то, не касаемо организации». Что он имел ввиду? Чимин стоит на улице и напрягает мозг, придумывая причину набрать этот номер. В голову приходит только помощь с разбитыми чувствами. Как же глупо! Чимин набирает номер слегка дрожащими пальцами. На каждой цифре странно вздрагивает сердце. Что с ним происходит? Гудки. Пожалуйста, просто не бери трубку! — Да? Слушаю, — деловой ровный голос, немного усталый. Чимин вздрагивает от собственных странных чувств. Он никогда не был тем, кто умел считывать чужие эмоции. — Эм… привет? — выдавливает из себя. — Ты написал, что я могу позвонить, если… если нужно будет обсудить что-то вне организации. — Чимин? — тон мгновенно меняется. Он удивлён, но как будто рад. — Привет. Это «привет» от незнакомца такое странное, но Чимина коробит больше другое. Никакой Намджун ему не незнакомец. — Что ты хотел? — спрашивает он. — Для начала спросить, что значило это «не касаемо организации», — сдаётся Чимин, взволнованно крутится на месте, громко выдыхая скопившийся внутри затхлый воздух. Намджун тихо смеётся, молчит немного, наверно, качает головой. Наверно, считает его идиотом. Наверно, уже жалеет, что написал так размыто, и уже выдумывает, как деликатно это недоразумение объяснить. — Я заканчиваю работу через двадцать минут, где мы можем встретиться? Чимин едва не взвизгивает, вовремя зажимая рот кулаком. — Можно зайти куда-то перекусить или… — В бар, — совсем осмелев, выпаливает Чимин. — Оу, ну… Ладно? Немного странное место для таких встреч, но ладно. Каких «таких» он не уточняет, а Чимин очень хочет спросить, но не осмеливается. Они выбирают небольшой бар в центре, который, как оказалось, нравится обоим. Чимин не замечает, как пролетает время, пока он едет в такси. На улице мелко накрапывает дождь, а промокший тренч совсем не спасает от холода, укладка портится, в ботинках сырость, но всё это как-то слабо коробит. Когда Чимин подходит к нужному месту, Намджун уже ждёт его там. — Привет, — он улыбается, и Чимину мгновенно становится легче. — Привет, — он находит даже силы улыбнуться в ответ. Они садятся за отдалённый столик с высокими барными стульями. Садятся напротив друг друга и это лишено неловкости. Чимин прячет руки в рукавах розового, невероятно идущего ему свитера. Намджун отмечает, что он выглядит слишком мило и застенчиво для человека, который зовёт незнакомого мужчину в бар. — Что ты хотел обсудить? — Намджун потягивает свой виски, разглядывая бледноватое лицо напротив. — Мне всё ещё кажется, что это ужасно глупо, и я сомневаюсь, в том, что делаю, — Чимин задумчиво покручивает бокал в руках, решает быть более открытым ещё до того, как наступает опьянение. В бокале какой-то коктейль из коньяка, малины и апельсинового сока. Такая смесь развяжет язык за раз-два, так что нет никакого смысла стесняться. — Это вообще не касается твоего выступления, да? — с пониманием усмехается Намджун. Если раньше ему просто мерещилась симпатия к этому парню, теперь всё вдруг стало предельно очевидно. Дело вовсе не во внезапно возникшей влюблённости. Будь так, Намджун бы сразу закрыл для себя парня, состоящего в отношениях. Но дело здесь в чём-то более глубоком и сильном. В том, перед чем нельзя устоять и, на самом деле, вовсе не нужно. — Вообще-то касается… косвенно, — Чимин давит из себя жалкую улыбку, а потом выдаёт: — мой парень нашёл приглашение. Намджун молча слушает, пристально следит за чужим лицом. Догадывался. — Я ушёл из дома. Мы…я не знаю, расстались? — как-то неуместно горько посмеивается. — Понятия не имею, честно, но я снова высказал всё, о чём думал, а он… снова не услышал, наверно. Не знаю, — Чимин резко проглатывает полстакана. Сладкая густоватая жидкость заполняет горло. Голова мгновенно теряет ясность. — Почему ты позвонил мне? Чимин жалобно смотрит ему в глаза. В его тёмные, странно улыбающиеся глаза. Ну откуда он знает? Откуда он знает, почему именно так? Почувствовал — сделал. Это ему совсем не свойственно, но сейчас так просто нужно было. Хоть иногда нужно слышаться своё сердце. — Я не мог выбросить твою записку из головы, — выдыхает после ещё одного большого глотка. Намджун терпеливо ждёт. — Боялся, что я себе придумываю, не знал, стоит ли, но всё равно решился позвонить. — Я тоже очень много о тебе думал, — говорит осторожно Намджун. — Твой парень, он… твой истинный? Ключевой вопрос — он же последний решающий выстрел. Узнать это принципиально важно, чтобы убедиться, что он не ошибся. У Чимина на глазах выступают слёзы. — Это сложно, — тихо вздыхает он. — Ты не уверен точно? Я точно уверен, что он не. — Он видит сны, а я нет, — потерянно шепчет Чимин, с какой-то тупой мольбой глядя на Намджуна. Помоги же, ты ведь можешь! — Такое бывает, — он мелко кивает. — Односторонняя истинность? — грустно усмехается Чимин. — Ложные сны. Только не это. Чимину невозможно больно думать о таком. Одно представление о чём-то подобном непроизвольно выбивает слёзы. Жизнь пошутила над ними, сделав Чимина истинным Хосока, а самого его оставила ни с чем? Хосок обманывает, внушая Чимину искуственные чувства? Хосок так сильно любит, что его мозг создаёт эти ложные, очень похожие на истинные, сны? — Не думай об этом, — просит Намджун. — Это ни к чему не приведёт. Какое бы объяснение ты для себя не выбрал, это не поможет тебе. — Мы с ним знакомы с детства, — словно совсем не слушая, начинает Чимин. Голова уже очень сильно кружится. — Пересекались в раннем возрасте, потом долго не виделись и встретились снова, когда он был в старшей школе. Он думает, эти воспоминания и есть то самое. Истинные всегда знают друг друга с детства, но неизбежно забывают, чтобы при встрече, при полном слиянии вспомнить и обрести те чувства снова. — Но я его не забывал, — Чимин качает головой. — И он меня, я думаю тоже. — Это обыкновенное самовнушение, — у Намджуна сочувствующе выгибаются брови, и ладонь такая тёплая. Когда он успел взять Чимина за руку? — Ты сказал, что ушёл из дома. Тебе есть, куда пойти? «Нет» становится последним, решающим шагом. Тем самым, который заканчивает поток сомнений и размышлений Намджуна. Они уходят из бара через минуту. Чимина мутит, он всё ещё не понимает, кого только что обрёл, но идёт следом смело и вполне осознанно. Какое-то чувство из глубины души всё ещё подсказывает, что он делает всё верно. Всё идёт именно так, как распорядилась судьба. Они задыхаются в пустом тихом баре, бегут от этого спёртого воздуха на непослушных ногах. Молча бредут по яркому центру Сеула не больше пяти минут, Чимин теряется в этих улицах, пока с неба давит ночная чернота. Кажется, их встреча и правда была предначертана самой судьбой. Встречи истинных всегда происходят именно так — несуразно, удивительно, нелепо, но… Чимин в тот момент хотел бы, чтобы они с Хосоком именно так и встретились, чтобы не было никаких трудностей, никаких переживаний и проблем. Он бы просто хотел быть его истинным, вместо того, что получил на деле. Когда слёзы снова катятся по щекам, он поднимает голову к небу, чтобы не позволить очередной истерике случиться. Почему всё обязано быть таким сложным? Он не понимает, пока опасно покачивается на нетвёрдых ногах, теряя равновесие и пытаясь раствориться в свете слабо различимых звёзд. Он оступается и точно падает на капот чьей-то дорогой машины. Напрочь забывает, что это Намджун минуту назад оставил его рядом, а сам полез в салон. Чимин закрывает глаза и хватается за голову. Всё ещё ничего не понимает. Сирена визжит от прикосновения, но он уже не может пошевелиться, просто сидит, видя, как крупные капли слёз падают на колени. — Эй-эй, — тихо зовёт Намджун, снова оказываясь рядом. Чимин поднимает голову, уже не боясь сверкать заплаканным лицом, просто смотрит в глаза напротив и понимает, что снова видит звёзды. Он переводит взгляд на небо, чтобы убедиться, чтобы сравнить, и… да, это было то самое небо. Рука на его предплечье держит крепко и при этом так непередаваемо нежно. Чимин потерянно смотрит на мужчину напротив и хочет просто закричать от того, насколько к нему тянет. Не будь Чимин таким пьяным, возможно, ещё успел бы подумать и не кивнул бы утвердительно, когда Намджун взволнованно прошептал «пойдём ко мне?».Conan Gray — People Watching
Его голос кажется волшебным, гипнотизирующим, и Чимин не успевает сообразить, что сам он для Намджуна сейчас точно такой же особенный и манящий. Он ни о чём не думает, не запоминает окрестности и не рассматривает квартиру, в которую попадает. Отмечает только, какая та огромная, потому что Намджун точно целую вечность несёт его на руках, слепо целуя в губы и шею, а Чимин, он… он совершенно лишается всяких мыслей, когда его бросают спиной на постель. Он точно пролетает несколько километров прежде чем горизонт снова восстанавливается, а узкие джинсы уже слезают с ног. Намджун как одержимый целует чужие холодные ноги, а Чимин только и видит что его широкие плечи и накаченные руки, задирающие розовый свитер до самой груди. Только в этой постели Чимин абсолютно забывает, как больно было до, и как необдуманно он поступает, соглашаясь идти с незнакомцем. Так нужно было. Он наслаждается тем, что может ни о чём не думать, когда раздвигает перед ним ноги и позволяет грубо и торопливо растягивать себя. Намджун целует низ живота, и пальцы на ногах резко подгибаются, а глаза просто закатываются, пока руки пытаются дотянуться до него. Чимин крепко обнимает его за шею, обхватывает ногами торс, пока Намджун хрипло дышит ему в шею и часто двигается, доводя до полного исступления их двоих. Тогда это и происходит. Воспоминания вспыхивают перед глазами, первая встреча, первая улыбка, первые слова… — Идём, мелкий, — говорит парень лет пятнадцати, протягивая руку пухлощёкому мальчишке, что впервые идёт в школу. — Да, хён… — застенчиво лепечет Чимин, хватаясь за его широкую горячую ладонь. — Хён… — поражённо шепчет Чимин, содрогаясь от очередного резкого толчка. Намджун приподнимается, смотрит ему в лицо медленно фокусирующимся взглядом, пока сам вспоминает смешного мальчишку в новенькой школьной форме, с которым они странно легко сдружились. Он снова точно на автомате толкается бёдрами в горячее податливое тело. Он водил Чимина в школу целый год без исключений, и эти дни запомнились странной ёмкостью в общении. Они обсуждали игры и мультики, комиксы о супергероях и детские фантастические книжки. Чимин смотрит на него зачарованно, и в уголках глаз снова собираются слёзы. Намджун смотрит в ответ и тоже не верит в реальность происходящего. — Чимин-и… — хрипло шепчет он, совершенно внезапно вспоминая о том, как резко перестал пересекаться с ним уже на следующий год, как быстро выпал из его жизни, как быстро забыл о его существовании. Ненормально быстро, странно. Чимин всхлипывает, притягивая его к себе за шею, закрывая глаза вместе со слезами и чувственно целуя его так, как не забудет уже никогда. — Чимин, — повторяет Намджун, целуя теперь уже его щёки, его шею и плечи. — Чимин… — Хён, — в ответ шепчет ему куда-то в волосы, обнимая так крепко как только может. Сомнения быстро растворяются в воздухе. Теперь точно не забудут.***
А что если… Я так и останусь один навсегда? Он медленно закрывает глаза, открывает, когда бесконечные минуты утекают в неизвестность с неопределённой скоростью. Взгляд растворяется в головокружительной высоте, перед глазами собственные ноги в чужих штанах, туман и километры открытого падения. Последнего и самого яркого падения. Руки расслабленно лежат по бокам от бёдер, даже не держатся за перекладины. Холодной ветер оглушающе бьёт по ушам. Что если там, позади он оставил свою первую и единственную, самую драгоценную возможность? Что если так же уже никогда не будет? Что если Хосок и был его удивительным «раз и навсегда»? — Намджун, — шепчет, когда слышит его шаги у себя за спиной. Сквозь шум ветра и города далеко внизу слышит, ощущает его приближение спиной, — ты веришь, что первая любовь всегда неудачная? — Почему неудачная? — он садится прямо позади, опускается на корточки, укладывает руки на плечи, укрытые собственной чёрной толстовкой. Она Чимину очень велика, но в ней тепло и уютно. Сейчас не спасает даже она, и эта боль отражается во взгляде. Во взгляде, в страхе уставившемся в открытое пространство. — Тогда не так… — Чимин мягко качает головой, замирает, когда в макушку утыкается его лицо. — Ты веришь, что первая любовь самая особенная? А что если она именно такая? Что если с Хосоком было ярко, уникально? Его никто никогда не сможет так сильно любить, никто не поймёт его так, никто не станет терпеть. А Чимин, он точно так же. Шагнёт ли он навстречу кому-нибудь? Не побоится? — Откуда такие вопросы, Мин-и? — его хрипловатый голос пробирается под кожу, согревает. — Ничего, просто, — быстро пожимает плечами, вскакивает, бегло обхватывая руками чужой голый торс. — Замёрзнешь, идём обратно. И тянет за руку, идёт впереди, чтобы успеть украдкой смахнуть слёзы. Слишком страшно думать. Кажется, даже Намджуну такого не понять. В квартире горит глухой тёпло-жёлтый свет, дымчатые занавески колышутся на огромном панорамном окне. Намджун шумно усаживается на угловой диван, кожаная обивка скрипит под его телом. Чимин стаскивает с себя его толстовку — в квартире слишком жарко, кажется, Намджун очень любит тепло. Время мгновенно изменяет свой бег, в мыслях принимая два противоположных обличия — один короткий миг и целая бесконечность. Как давно они зашли сюда, беспорядочные и опьянённые друг другом? Как давно они бродят по квартире, обнимаясь при любом столкновении, осыпая друг друга поцелуями, а голову забивая нежными словами? Чимин берёт со стола штопор и умело открывает бутылку красного полусладкого, под пристальным взглядом разливает по крупным красивым бокалам. Алая жидкость наполняет тонкое стекло, он прекрасно знает, что на него сейчас смотрят. Они много говорили за это неопредённое время, но сейчас вдруг нагрянула тишина. Чимину больно каждую новую секунду. Второй бокал наполняется чуть менее смело, рука дрожит, сдавливая тонкие стенки. Это противно. Он задумчиво затыкает горлышко пробкой. Какого это, прожить целую жизнь с определённой установкой в голове, а потом в одно мгновение её бездумно нарушить? Измена — самое низкое, что ты способен совершить. Чимин кладёт руку на стол, слегка покачивая бокал за тонкую ножку. Вино красиво плещется внутри. Он многое способен простить себе, но случаются такие проступки, которые не укладываются ни в какие рамки. Посмотришь вперёд, а там пусто — дальше уже падать некуда. — У тебя безумно красивая… фигура, — выдаёт Намджун, обводя взглядом ровную голую спину, выпирающие, подобно сложенным крыльям, лопатки, тонкую талию, косые мышцы живота, красивую… — Сколько раз ты приседаешь? Чимин тихо смеётся, качая головой, берёт в руки два бокала и шагает к дивану. — Ты вообще помнишь, кем я работаю? — он скептично вскидывает бровь, усаживаясь рядом. — В балет берут только с красивыми попами? — Намджун смотрит вопросительно-серьёзно, как может. — Именно так, — смеётся Чимин, делая небольшой глоток. — На самом деле мне нравится, как выглядит твоё тело в движении, — после недолгой паузы выдаёт Намджун. — Знал бы ты, сколько я раз пересмотрел твоё видео… — Прекрати! — Чимин смущённо прячет лицо и мягко бьёт его по плечу. — Станцуешь мне что-нибудь? — спрашивает как будто между делом, совсем не думает, что это может быть сложно, неловко, сыро, потому что знает наверняка — перед ним Чимин таких чувств точно не испытывает. — Сейчас? — он забавно округляет губы. Почему бы и нет? — Я не ставил больше номеров, кроме этого, есть только отдельные связки и куски под разные песни… — Давай, что тебе включить? — Намджун тянется за телефоном. — Я сам! — восклицает Чимин — Намджун открывает спотифай, а это не совсем то, что ему нужно. Он ищет взамен засмотренный до дыр кавер на ютьюбе, слегка краснея от чужого взгляда и вдруг такой понимающей ухмылки.Beyonce — Pray You Catch Me
Сложно выбросить всё происходящее из головы, чтобы очистить мысли для танца, а это так необходимо. В потоке размышлений слишком сложно вычленять нечто нужное. О чём Чимин думал, когда ставил отрывок под эту песню? Это было не о нём. Разве что глубинно, неосознанно. Он медленно ходит по широкому пространству гостиной, слегка разминает мышцы, пропуская вступление. Повороты головы постепенно становятся всё глубже, разминка кистей, а затем и рук целиком переходит в полноценные плавные движения, он становится на носки и опускается в красивую, заломленную до хруста позицию, и медленно поднимает ровную ногу. Чёрные штаны Намджуна непривычно висят на бёдрах, штанины волочатся по полу — в таком обычно не танцуют. Он широко расставляет ноги, сгибает переднюю в колене, руками плавно перемешивает затхлый тяжёлый воздух. В комнате невыносимо душно, совсем нечем дышать. Он подчёркнуто крупно содрогается, всем телом изображая надломленные вздохи, хватает себя за горло, а потом распахивает губы в немом крике — молится, чтобы быть услышанным, но всё ещё не издаёт ни звука. Наверно, это о желании быть услышанным, это жажда понимания, хотя бы разговора. До кого хотел достучаться Юнги? Хотелось бы у него спросить, но Чимин и тут немой. Он меняет позицию ног в воздухе, приземляется на согнутые ноги, сгибается пополам, потом вспыхивает снова, качается в плавных движениях, глубокого поворачивает голову, сопровождая это движение руками, снова пытается кричать. Он оседает на пол, ноги растягиваются в ровный шпагат и тут же без остановок собираются вместе. Перекат на спине, и он снова стоит на ногах — одно сплошное бесконечное движение. Он много импровизирует, не вспоминая досконально, но определённо точно возвращаясь туда. В одно время это трогало так сильно. Ему всегда было знакомо это желание достучаться. К кому же взывает Юнги? Чимин шагает в сторону, вытянутую ногу подбрасывает вверх, затем плавно тянет обратно. Он так завораживающе это делает, Намджун не может скрыть своего восхищения в широко распахнутых глазах. Эта тревога, с которой он танцует, это неподдельное волнение, боль. Его колышет из стороны в сторону, его перемалывает на каждом движении, и тянет, тянет со скрипом, разрывает. Он обводит руками всё своё тело, кончиками пальцев шагает по шее до самых губ, а те всё шепчут, шепчут, не умолкают. Молитва в его глазах сливается с волнами пластичного тела. Он одно сплошное слово сейчас. Намджуну больно на него смотреть. Следить за тем, как он растворяется в этих словах, в этом голосе, копируя мимику исполняющего кавер парня. Он удивительно очаровывает, потому что глубоко очарован сам. Он заставляет испытывать боль, потому что ему больно тоже. Он передаёт то чувство, которое терзает его. Разве не так он влюбился в этого Августа? Намджун в этом не сомневается, когда музыка затихает, его тело замирает тоже, и только губы вместе с губами исполнителя и его низким хриплым голосом проговаривают последние строчки. Ещё секунду в тишине его лицо сохраняет то же задумчивое тёмное выражение, и наконец возвращается прежний Чимин — приподнимает голову, смотрит из-под чёлки и так очаровательно улыбается. — Мне так сложно подобрать достойные тебя слова, — тихо смеётся Намджун, приобнимая его, когда он, довольный собой, садится рядом и прижимается к боку. — Ты завораживающе прекрасен, когда танцуешь. — Спасибо, — шепчет Чимин. Он тянет руку к бокалу, а взгляд падает на стоп-кадр на экране телефона. Там Юнги встаёт со стула, его лицо чуть смазывается в движении, но даже так отчётливо видно — ему с болью далась эта песня. — Это всё тот же парень? — спрашивает Намджун, понимая по одному лишь направлению взгляда. — Тот же? — бездумно переспрашивает Чимин. — Ты только под его каверы танцуешь? Я только под его каверы чувствую. — Я не танцую столько, сколько слушаю его, — честно признаётся Чимин. — Так сильно завораживает? — Как никто и никогда, — откровение вырывается раньше, чем Чимин успевает подумать — он ведь знаком с ним в жизни. Вот такую шутку сыграла с ним судьба. От этого факта должно быть ни горячо, ни холодно, но почему же внутри всё резко сдавливает? — Он преподаёт у меня зарубежную литературу. Тут удивляется даже Намджун. Закашливается, но быстро берёт себя в руки, сочувствующе поглаживая Чимина по голове. — И что тебе даёт этот факт? — Ничего, — тут же врёт Чимин. — Он тот ещё засранец. — А ты слишком очевидный, — беззлобно бросает Намджун, но этого оказывается достаточно. Чимин кривится словно от тошноты, садится ровно и запрокидывает голову назад — чтобы не потекли слёзы. Как будто получится их от Намджуна скрыть. — Ты расстался со своим парнем? Пожалуйста, не надо. Он зажмуривается, всё тело сжимается тоже. — Ты должен быть честным хотя бы с самим собой, — он берёт за руку, поддерживает, и это единственное, что не даёт разбиться. — Принимать решения тяжело, но нужно уметь это делать. Он тоже использует эти бесконечные «нужно» и «должен». От него это мягче, мудрее, ценнее, но боли от этого никак не меньше. Чимин открывает глаза, жалобно смотрит на Намджуна. — Мне просто хочется навсегда остаться с тобой и больше никогда не испытывать трудностей, — признаётся он, сжимая его руку в ответ. Намджун снова тихо смеётся своим таким уже привычным смехом. — Но ты не останешься. — Не останусь. Эти слова такие по-детски непосредственные, но с Намджуном совсем не страшно быть искренним. Возможно, какими-то отголосками сознания Чимин действительно надеялся, что он станет волшебным решением всех проблем. Он просто заберёт всё плохое, как он это умеет. Они истинные, они могут вступить в отношения, посвятить себя друг другу, окружив плотным коконом, внутри которого комфортно и всегда хорошо. За возможность перестать чувствовать боль Чимин готов отдать всё, что угодно. — Спрошу ещё раз — тебе есть, где жить? — Могу пожить у друга. — Пожить? — Пока не разберусь. — С тем, что делаешь? — Намджун… — Я скажу тебе уже сейчас. Это измена, — категорично заявляет он, впрочем не выпуская из своих рук чужой ладони. — И я говорю не о том, что произошло между нами. Ты ведь очень много думал о том парне. А что ты почувствовал, когда увидел его вживую? Чимин слышит, как бьётся его сердце. — Пожалуйста, не спрашивай у меня это, — он просит жалобно, снова льнёт к его тёплому боку, крепко стискивая руками торс. — Я хочу просто побыть с тобой хоть немного и ни о чём не думать. Мне ещё никогда… никогда не было настолько спокойно. Он усмехается, ероша его волосы носом и мягко целуя в лоб. — У нас не будет отношений, но это не значит, что я тебя брошу. — Спасибо, — шепчет Чимин. Наверно, это именно то, что ему так требовалось. Судьба всё-таки сжалилась над запутавшейся душой. Намджун не может оберегать вечно, как не может и забирать всю боль, но он хотя бы есть, так ведь? Он хотя бы существует. — Мы истинные, — успокаивающе шепчет на ухо, — а это навсегда. Мурашки бегут по коже. После стольких лет давящей неопределённости у него появляется вдруг это прекрасное «навсегда». Это волшебное нечто, которое он уже не сможет потерять.