Он танцует о том, как больно тонуть

      Это происходит гораздо быстрее, чем стоило того ожидать. Вынужденный отпуск подошёл к концу, и к тому времени Чимин успел попробовать себя в двух работах, сделав при этом два вывода — доставщиком и официантом он трудиться не способен, а на продавца в круглосуточном цветочном не хочет и пробоваться. На самом деле, вывода было всего три, и третий как раз самый важный, можно сказать ключевой. Балет — единственная работа, для которой Чимин рождён. Сложность тренировок никогда не давила так сильно, как ночные смены, стресс перед концертом не выматывал как падающие с подноса бокалы, а ссоры с Чонгуком сущий пустяк по сравнению с общением с клиентами. Может быть, это какое-то дурацкое самовнушение, может, он по итогу лишь хочет идти по пути меньшего сопротивления или по одному ему известным причинам тайно желает вернуться в театр — это всё неважно, потому что он и правда возвращается. Спустя какие-то три недели, бросив свою уже третью за месяц работу, он возвращается с высоко поднятой головой, потому что все ожидания прямо сейчас рушатся с ещё более громким треском. Счета у Сокджина в квартире сами себя не оплатят, такси, оказывается, стоит многим больше общественного транспорта, а стакан ароматного кофе по утрам по цене равен пачке хороших зёрен. И не сказать, что Чимин раньше всего этого не знал, но… Одно дело иметь гонорары ведущего танцора театра, стипендию в университете и очень крупные суммы, ежемесячно прилетающие с папиной банковской карты, и совсем другое — зарплату доставщика лапши. При этом работа такая неимоверно выматывает, тело стонет от недостатка тренировок, а прогоны в «Inside» становятся всё серьёзнее, крупнее и дольше. О последнем Чимин едва ли способен думать. То, с чего всё началось, то, из-за чего случился весь разлад в его жизни, то, отчего он по-прежнему не способен отказаться. Сидя на очередной репетиции в тёмном углу и дожидаясь своего часа, он тихо спрашивает у самого себя — неужели это то самое, о чём он так долго мечтал?       Он не предупреждает Хосока о своём возвращении, не заходит к нему в кабинет перед самой репетицией. Боль от его поступка утихла, но не ушла бесследно. Может быть, эта холодность на деле напускная. Чимин слишком отходчив, чтобы дуться всю жизнь, но рассудок неизменно нашёптывает — не забывай о своей гордости. Чимин взывает к ней хотя бы искусственно.       С высоко поднятой головой и уверенным взглядом он заходит в хорошо знакомый зал. Несколько девушек уже разминаются, тихо обсуждая что-то друг с другом. Конечно же, все голоса замолкают, стоит ему появиться на пороге.       — Чимин?.. — раздаётся откуда-то удивлённый шёпот. Все смотрят со странным выражением в глазах — не ожидали, что он вернётся или были уверены, что именно так и будет.       — Всем привет! — он ухмыляется, сразу сворачивая в раздевалку. Выходит обратно, когда из зала уже звучит голос Хосока, и все выстраиваются, молча переглядываясь и ожидая, как это возвращение изменит расстановку партий.       Хосок словно ощущает это общее напряжение, поворачивается, когда он уже заходит в зал и спокойно останавливается позади.       — Здравствуйте, — легко бросает Чимин, сохраняя бесстрастие, хотя внутри, стоит признаться, ощутимо колотит. От встречи с бывшим парнем или с хореографом Чоном, сложно так сразу определить. И самое ужасное — все всё понимают. Это становится вдруг предельно прозрачным. Все знают, что они состояли в отношениях, а сейчас по каким-то причинам расстались. Все знают, что он ушёл из-за какого-то конфликта с хореографом. Все знают, что Чимин всё ещё лучший в их группе, но его партии давно отдали Чонгуку. Чонгуку, который стоит сейчас ужасно бледный и напряжённый и сильнее других обжигает пришедшего взглядом.       Хосок плотно сжимает губы, едва заметно кивает и, вероятно, считает мысленно до десяти. Чонгук теперь бегает испуганным взглядом с хореграфа на Чимина и обратно.       — Ты ведущий, — звучит холодно и уверенно. Чонгук холодеет и непроизвольно закрывает глаза, когда слышит это. Открывает лишь когда до него доносится тихое «Чон».       Чимин усмехается, мелко кивает, давая понять, что ничего другого и не ожидал. Хосок даёт ему роль Чонгука, парня, временно его заменявшего, отправляет в резерв. Вот так Чон Чонгук занимает такое желанное место премьера. Теперь вместо горести за то, чего он не способен добиться, он испытывает тяжесть от того, чего на самом деле совершенно не заслужил. Чимин знает это, как знают и все вокруг. Чимин не боится транслировать это всем своим существом, когда танцует на непривычно маленькой роли, но всё равно затмевает собой всех остальных. Чимин бросает ироничное «доволен?» в раздевалке, где их всего двое, а Чонгук совсем ничего не может ему сказать.

***

      Каким бы уверенным он не казался внешне, крайняя уязвлённость всё равно даёт о себе знать. Он вырывается из стен театра, выплеснув на несчастного Чонгука весь свой яд. Он хотел бы облегчиться за его счёт, но по итогу ощутил лишь угрызения совести. Чонгук был слишком раздавлен произошедшим, и это настолько хорошо считывалось внешне, что хотелось его пожалеть. Но Чимин, конечно, никогда бы так не поступил. Ему мало проблем, кроме обид этого ребёнка? Вовсе нет, и доказательство этому светится прямо сейчас на экране смартфона. Короткое сообщение, выглядящее так чужеродно, неправильно, грубо. Тем не менее оно вызывает чувство. Чувство это скребёт изнутри, кричит настойчиво, просится, оно буквально рвётся и его так сложно сдержать. Чем дольше они врозь, тем больше Чимин думает, что не скучает, тем больше осознаёт, что так гораздо лучше, что Хосок — это, по сути, его крупный балласт, но…       «Мы можем поговорить?» — в диалоге мессенджера абсолютно сбивает с настроя.       В те моменты, когда Чимин признаёт, что расставание было единственным верным решением, пусть ему и хотелось верить, что о нём совсем не думают. Он всегда был не на первом месте у человека, и это обижало, но потом происходит то, что происходит. И что-то внутри снова трепещет, что-то так сильно тянет к нему. Чимин всегда ломается, ведь его надуманные обиды совершенно не находят оправданий. Хосок думает о нём, он переживает, он находит на него время. Так какого чёрта Чимин сорвался? И сам не знает ответ.       Рука вздрагивает, и диалог резко закрывается. Он не знает, что отвечать. Не знает, что должен и что хочет ответить. Он хочет легко и просто, а не так, как есть. Или проблем столько и должно быть? Или между ними явно что-то не так. Чимин запутался, и чувствует, что совсем не находит в себе желания в это лезть. Слишком спокойно и счастливо, когда удаётся просто вычеркнуть. Вычеркнуть это и записать что-то новое, что-то волнительно прекрасное и успокаивающее.

***

Girl in red — we fell in love in october

      Автобус мчится по улицам, солнце просвечивает сквозь грязное стекло. Чимин никогда не выскакивал на незнакомой улице, сжимая чью-то горячую ладонь так, словно она — единственное важное, что есть в этой жизни.       Кроссовки быстро промокают в мутных лужах, и Чимин впервые не замечает этого и совсем не злится. Это так странно — Юнги старше его и по всем дурацким стереотипам должен быть серьёзнее, но на нём это «правило» даёт сбой.       Чимин быстро шагает за ним по парку, засыпанному листьями в перемешку со снегом, шуршит и разбрасывает ногами, ворча на его внеапные странности, но всё равно улыбаясь. Он не думает. Он больше просто не думает о том, как проплакал сегодня целую ночь, о том, как сильно ненавидит себя и тяжесть своих поступков. Он больше не считает вздохи, чтобы проклинать каждый. Он счастлив в этот конкретный отрезок времени, а остальное должно быть не важно.       Юнги утягивает его за широкие стволы деревьев, на которых ещё осталось немного листьев, прячет за ними и делает страшное и запретное для многих — целует парня, в которого, кажется, без памяти влюблён. Чимин млеет в его руках, пальцы вцепляются в ткань его пальто и холод пронизывает кожу, но он его совсем не чувствует — чувствует только тепло. Тепло чужого дыхания на своих губах, тепло чужого взгляда у себя на лице, тепло его рук на шее.       От Хосока не веяло теплом. Чимин не хочет сейчас о нём, не хочет сравнивать, и вообще хоть как-то переживать о том, что снова изменяет, но… Он правда не испытывал с ним такого тепла. Такое было лишь с Намджуном, и то, нашёптанное линиями судьбы. А с Юнги просто, с Юнги по-настоящему и от того совсем уж по-волшебному. Чимин зажмуривается и совершенно не думает — забывает о людях вокруг, о своём ноющем сердце забывает, слышит только хруст листьев под ногами.       — Что улыбаешься? — спрашивает Юнги, когда разрывает поцелуй, и безумно довольно улыбается сам. — Влюбился?       Чимин замирает. Сердце пропускает удар точно в самый первый раз.       — Очень сильно, кажется… — отчего-то так грустно отвечает, боязливо смотрит в глаза и мнёт пальцами его пальто.       — А грустишь почему?       — Не знаю, — признаётся и тут же отпускает это — целует его, чтобы снова всё забыть. Пусть весь мир катится к чёрту, он видит только эти последние листья и его лицо у себя прямо перед глазами. Юнги растворяет лучше музыки, лучше изнурительных танцев и алкоголя. От Юнги совсем никакой побочной боли. Чимину так кажется в тот момент.

***

Joji — SLOW DANCING IN THE DARK

      Уже вечером, когда эта спонтанная прогулка оказывается позади, промокшие ноги согреваются тёплыми носками, а руки кружкой горячего кофе, Юнги как-то совсем неожиданно оказывается рядом, и это не пугает. Точнее, пугает совсем не это. Его расширенные зрачки засасывают своим отчаянием, его руки дрожат по бокам от чиминовых бёдер, а дыхание так сильно бьётся, совсем нездорово срывается. Он нагибается вперёд и целует, закрывая эти свои тягуче бездонные глаза, поглощая теперь горячими губами. Чимин вспыхивает под ними от того, насколько это волнительно. Лежать на жёстких диванных подушках так неудобно, в джинсах до боли давит, а руки сводит уже так, что подкашиваются локти.       — Ты много чего пробовал в постели? — тихо выдыхает он, и Чимин теряется от того, насколько это смущенно выходит.       Он употребляет это странное слово «постель». Раньше он казался совсем другим.       — Не особо, — честно отвечает, — мой бывший не сильно любил эксперименты.       — То же самое, — отвечает Юнги, глядя в глаза так, словно ему не более десяти лет и прямо сейчас он всего лишь толкает своего друга на авантюру. — Я даже минет никогда не делал.       — Оу, настолько, — удивляется Чимин, пока возбуждение достигает каких-то непередаваемых масштабов. — И что ты думаешь? — сам холодеет от волнения, почему-то ощущая себя таким же ребёнком, делающим что-то в первый раз. — Хочешь… попробовать?..       Боже, кто изобрёл эту неоднозначность?       Юнги громко сглатывает, опуская свой безумный взгляд к разведённым в стороны ногам. Это непередаваемо. Чимин с интересным следит за его лицом. Ему не доводилось видеть подобное выражение. Что оно означает?       Юнги медленно ведёт ладонью по оголённому торсу, смотрит так, словно запоминает каждую клеточку тела, а дышит — как будто делает нечто невообразимо важное. Необходимое. Он пытается расстегнуть чужие джинсы, но ничего не выходит. Чимин смотрит с интересом и не сдерживает улыбку.       — Не часто занимаешься таким?       Он сам расправляется с пуговицей и ширинкой. Юнги молчит в ответ, медленно стягивая с него все остатки одежды. Неловко, взволнованно. Неужели это Чимин так действует на него? Он замирает, разглядывая его обнажённое тело, и снова это выражение рассекает лицо. Чимин не припомнит, чтобы кто-то смотрел на него так.       Он резко подхватывает под коленями, тянет на себя, чтобы уложить на спину, а потом берёт смазку со стола.       — М? — вопросительно выдыхает Чимин.       — Оставим на другой раз, — обезоруживающе улыбается Юнги, открывает тюбик и…       Чимин звонко всхлипывает. Холодная смазка брызжет на живот.       — Прости…       — Ничего, — неровно выдыхает, ощущая крайнее возбуждение. — Она холодная.       Юнги ещё с минуту смотрит на обнажённую фигуру прямо перед собой. Вздымающаяся грудь, разведённые ноги, прозрачные капли на подтянутом животе. Красиво. Непередаваемо маняще, чарующе, так сладко. Юнги словно во сне тянет свою непослушную руку, подбирает вязкую каплю пальцами, выбивая ещё один рваный вздох из чужой груди. Чимин едва ли способен ровно дышать, Чимин не отдаёт себе отчёт в том, что происходит, Чимин не может всего этого объяснить.       Юнги ужасно медленно прикасается к напряжённым мышцам, давит, прикусывая при этом губу, стонет от возбуждения, медленно растягивая его и замечая, как закатываются от удовольствия чужие глаза.       Действия плывут в сознании, не добираясь до осознанности. В комнате становится невыносимо душно, а из звуков в ней остаются только его учащённые вздохи. Юнги не запоминает, как снимает с себя штаны, как нагибается над дрожащим от предвкушения Чимином, как смотрит ему в глаза не больше секунды, а потом кусает за шею, чтобы не закричать. Происходящее бьёт по чувствам с необузданной яростью, он ощущает то удивительное слияние, о котором читал или слышал в песнях, и опьянённо закрывает глаза.