Он танцует о том, как больно тонуть

      Чонгук пользуется тем, что на него никто не смотрит, замирает в безлюдном тёмном углу и любуется. Видел бы себя со стороны, обязательно удивился бы — глаза большие-большие, устремленные на нечто бесконечно прекрасное, а восхищение в них такое искреннее, такое нежное. Когда он успел разрешить себе такую лёгкость? Чонгук забывает, как давят чужие облегающие джинсы, как странно обнажать форму ног где-нибудь кроме балета и оставлять верхние пуговицы рубашки расстёгнутым. Было неловко первые несколько минут, но потом появился Тэхён и всё словно рассеялось.       Он снова вовлечён в оживлённые беседы, снова в центре внимания. Он много улыбается и участливо кивает, интересно рассказывает и умело слушает. Слушать людей — целое искусство. Чонгук знает, ему его никогда не постичь, но с каждым днём, проведённым с Тэхёном, он осознаёт — это не так уж и важно. Наверно, именно так и выражается общее чувство счастья. То, что вспыхивает внутри, когда один только взгляд касается его. Его изящных рук, его тонких пальцев, его притягательной манеры шевелить кистями, и этой невообразимой улыбки на самой вершине. Он изысканный, он дорогой, он уникальный. Чонгук втягивает голову в плечи, снова ощущая себя неловко просто от того, что созерцает настолько прекрасного мужчину. Снова мимолётом вспоминает, как хотел бы приковывать столько внимания, хотел стать душой компании, собирать чужие улыбки и дарить в ответ свою. Чонгук кусает губы, когда Тэхён лучезарно улыбаются. Можно ослепнуть. Он красивый, он непередаваемо красивый, и это слово такое невозможно ничтожное, когда дело касается его. Чонгук задыхается. Неужели эти руки касаются его по ночам? Неужели эти губы целуют его тело? Неужели эта улыбка цветёт для него? Немыслимо.       — Прости, что бросаю, — он обращает одну из своих бесконечных улыбок Чонгуку, когда время уже близится к началу, и он наконец подходит к своему молодому человеку, которого пришлось оставить, чтобы не мучить беседами со всеми этими знакомыми и не очень людьми.       — Ничего, — качает головой Чонгук. — Идём в зал?       — Идём, — Тэхён незаметно проводит рукой по его талии, зная, как это прикосновение может напугать в людном месте, и одновременно с тем зная, как много удовольствия оно приносит.       Они проходят по тёмной винтовой лестнице. Вензеля из чёрного металла, грубо закрашенные серым стены, два старых фонаря. Это место сложно так сразу назвать театром, но Чонгук не сильно удивляется, хотя посещает подобные мероприятия не часто. Камерные театры часто славятся своей собственной самобытной атмосферой, душой, которая расцветает в этих местах, историями, что эти стены хранят. Из тёмного холла они шагают в ещё более слабо освещённое помещение — зал, рассечённый слепяще ярким прожектором, с одной стороны здесь стулья, в то время как с другой — сцена. Без какого либо возвышения, она совсем рядом, и это всегда будет оставаться непривычным. Ровно так же непривычно, как находиться по эту сторону. Они занимают два места во втором ряду, и Чонгук до самого начала представления не перестаёт ёрзать на стуле.       — Всё в порядке? — Тэхён как бы невзначай касается рукой его колена.       — Ага, — шёпотом отвечает Чонгук.       Это странное волнение держится до тех самых пор, пока угаснувший резко свет не перебивает трепет восхищением. Музыка касается слуха, чуть дрожащие руки вцепляются в подлокотники. Волнение пропадает, но ощущение, что Чонгук должен быть там, а не тут, не покинет его ещё долго.       Комнату заполняет мягкий джаз. Это так странно, слышать его вместо классической музыки, как странно и слышать едва уловимое шуршание колонок вместо чистой симфонии оркестра. Чонгук во второй раз за сегодня совершенно восхищённо впивается глазами в нечто волнительно прекрасное. Пространство рассекают узкие лучи концентрированного света, а за ними мечется человек в причудливом костюме с имитацией перьев. Клетка — как мгновенно догадывается каждый в зале. Они смотрят постановку о самом понятии «свобода» и о том, как больно её терять. Чонгук не скажет точно, отчего душа трепещет больше — от самой яркости этой темы для него или от того, как волнительно-приятно ощущать дуновение ветра от размашистого движения актёра или ловить его такой красноречивый взгляд точно на себе. Или ещё кое-что. Чонгук незаметно для всех (так ему кажется) ощущает едва уловимый недостаток пластики. Это доставляет какое-то странное удовольствие, когда он видит, как и что именно можно доработать, как довести до идеала, где добавить движение телом, чтобы сердца зрителей влюбились раз и навсегда. Ему только кажется, что эти взгляды, эти улыбки остаются незамеченными в темноте. Тэхён часто отвлекается от представления и смотрит незаметно на него. Почему ему кажется, он точно знает причину этих импульсов? Это не до конца понятно, но Тэхён даже после выхода со спектакля не станет упоминать замеченное. Он будет лишь участливо обсуждать увиденное, рассказывать свои трактовки этого философского высказывания на языке тела и слов, будет слушать такие же эмоции Чонгука и молча подмечать каждое дуновение его чувств. Слишком уж уникально то, что удалось уловить.

***

Bruno Mars — Talking to the moon

      Наверно, Чонгук может хоть недолго считать себя героем — всё-таки решится пойти на такое мероприятие с Тэхёном было не просто, а если уж он смог. Наверно, что-нибудь это и значит. Он облегчённо расстёгивает ещё пару пуговиц чёрной рубашки, краем глаза поглядывая в зеркало. Оно показывается из-за дверного проёма, пока Чонгук бесцельно крутится по кухне. Что-то неизбежно меняется, когда он соглашается выходить с Тэхёном в люди. Скажите ему кто-нибудь пару лет назад, что он так нарядится для похода в театр со своим парнем, и он бы счёл этого человека сумасшедшим не иначе. На самом деле, ещё так много фактов удивили бы его в себе сейчас, но это уже совсем другая история. Он всё ещё смотрит на себя осторожно, пока открывает бутылку шампанского на пустой кухне. Всё ещё некомфортно до конца, но кажется, действительно красиво. Манжеты натирают запястья с непривычки, под тканью проступают соски, подол вылезает из джинсов, а Чонгук совсем не умеет заправлять его красиво. Он привык к неудобствам сценических костюмов, но никак не готов был к тому, что можно терпеть подобное в обычное время. Можно наряжаться для простого свидания, делать укладку, чтобы любить своё отражение в зеркале, надевать красивую одежду, которая не скрывает, а напротив подчёркивает изгибы твоего тела. И более того — это может нравиться кому-то стороннему, ты способен нравиться кому-то кроме самого себя.       Чонгук незаметно для себя опрокидывает второй бокал шампанского и прибавляет ненавязчиво звучащую на фоне музыку. Когда он в последний раз слушал что-нибудь, не касаемо собственных номеров? Что-нибудь никак не связанное с репетициями? Когда он успел так глубоко проникнуть в это безумную погоню и потерять по пути самого себя? Тело мгновенно ловит мелодию. Когда там Тэхён выйдет из душа? Чонгуку отчего-то очень хочется танцевать. Он медленно покачивается под музыку, часто расслабленно закрывая глаза. Сложно вспомнить, когда в последний раз удавалось так отпускать себя. Всегда стеснительный и осторожный, сегодня он совсем не слышит или делает вид, что не слышит, как Тэхён выходит из душа, тихо направляясь к нему.       Момент, когда его руки опускаются на талию, остаётся незамеченным. Вместе с ним теряется и звук переключателя — когда Чонгук научился так расслабленно покачиваться в пространстве? Наверно, такова магия его рук. Он плотно прижимает ладони к телу, пока обнимает сзади, оглаживает торс. Это настолько приятно — слышать его глубокий вдох у себя над ухом. Такой, словно он дышит тобой и никак не может надышаться. Стискивает в своих руках так крепко, как только может. Это знакомо не каждому, а Чонгук, наверно, из-за того и плавится, что способен это ощущать. Он медленно покачивается, закрывая глаза. Неужели можно ощущать себя так?       Тэхён разворачивает его к себе и делает то странное, что больше не воспринимается в штыки. Он укладывает одну руку обратно на талию, а второй держит руку Чонгука так, чтобы он сразу же понял — это танец. Улыбка трогает губы, Чонгук смущённо краснеет, ощущая, как плотно сомкнуты их тела. Он опускает голову вниз и внутри невесомо проносится волнующая дрожь — они так гармоничны и прекрасны в этих прикосновениях. Они красивые и нежные, они правильные. Чонгук не поддаётся на попытки выполнить что-то сложнее простых покачиваний. Умеет, но это сейчас настолько не важно. Важно вцепиться в Тэхёна как можно крепче. Важно прощупывать пальцами его острые лопатки, важно ощущать его ровные вздохи щекой, важно касаться его всем телом, каждым возможным участком.       Тэхён смеётся где-то очень близко, зарывается в волосы носом, пуская дрожь по телу от осязания этой близости, сообщая всё имеющееся у него тепло. Полная луна заливает комнату необычайно ярким светом, и Тэхён думает — Чонгук всегда затмевал её собой, или что-то произошло именно сейчас? Это изменений он обязательно осмыслит чуть позже, но сейчас… Ему достаточно того, как легка и нежна его прекрасная любовь. Тэхён ведёт ладонью по спине, останавливается только на шее, поглаживает, призывая поднять на себя взгляд. Чонгук поднимает, а потом сразу же тонет в поцелуе.       Безумие, но несколько минут между этими танцами на кухне и прелюдиями куда-то выпадают из памяти. Чонгук хоть немного осознаёт себя, когда уже лежит спиной на кожаном диване. Лицо горит, музыка всё так же играет, а собственные ноги в этих жутко тугих джинсах разъезжаются в стороны под давлением рук. Признаться, они не выстоят уже под одним его взглядом.       Тэхён сидит между его бёдер, как-то маниакально облизывается и ведёт ладонями по внешним сторонам, оглаживая и стремясь накрыть как можно больше. Его до безумия возбуждает. Скрип дивана прерывается пошлыми чмоками, сегодня Чонгук выгибается особенно сильно, сегодня особенно податливо раскрывается и сам обхватывает ногами чужой торс, тянет на себя и еще несколько часов не собирается отпускать. Это невозможно не заметить. Этим невозможно не восхищаться.       — Чонгук, — звучит на ухо, и слегка напрягает на самом деле. Он уже настолько привык к нежному «Гу».       — М-м?       Секунду назад он обнимал крепко и поцелуями бродил где-то на груди, а теперь слишком внезапно выпрямился и оказался прямо перед глазами. Уже без футболки, но не так сильно затуманенный влечением. Это непривычно, но он так серьёзен.       — Чонгук, — повторяет снова, и это звучит слишком волнующе, но всё ещё не так страшно, как то, что произносится секундой позже: — мы можем включить свет?       Фантомный щелчок выключателя заставляет вздрогнуть всем телом и мгновенно прогнать все приятные ощущания. Может быть, это всего лишь алкоголь, но Чонгуку кажется, он ощущает тошноту. Что-то сдавливает горло, становится сложно дышать.       — Зачем? — он спрашивает не своим голосом. Вспышка света, своё обнажённое тело в искажённом пространстве и времени — в детстве или совсем не давно, под руками всё того же Тэхёна.       Он вздыхает, становясь ещё серьёзнее, тяжелее. Садится, тянет за руку на себя, заставляя сесть так же рядом. Глаза слегка бегают, а руки слишком осторожно касаются плеч. На Чонгуке всё ещё рубашка, пусть растёгнутая до последних пуговиц, но всё ещё скрывающая. В комнате темно, поэтому и терпимо. Они всегда занимаются сексом без света, и Чонгук уверен был — так будет продолжаться всегда.       — Хочу попробовать помочь тебе, — очень тихо проговаривает Тэхён, и то, насколько он осторожен, трогает до самого сердца.       — Помочь?       — Обнажаться при свете боятся не просто так, — вздыхает он, столько всего совмещая в своей печальной улыбке — в ней и горечь, и сострадание, и такая необозримая трепетная любовь.       — Я не боюсь, — хмурится Чонгук, отводя взгляд. Это обязано было рано или поздно произойти.       — Может и нет, — Тэхён пожимает плечами, — но только не рядом со мной.       Правда. Чонгук недолюбливает собственное тело, но переодеваться рядом с людьми для него терпимо, чего нельзя сказать о пристальном взгляде Тэхёна. Почему так? Он всё ещё не до конца понимает, предполагая лишь, что в глазах своего истинного он всегда объект влечения. Возможно, в этом и состоит вся проблема.       — Прости, — срывается с губ, а Чонгуку так хочется выйти. И он выходит. Выпутывается из чужих объятий и не очень ровно уходит прочь, лишь после осознавая, что плетётся в его спальню.       — Постой, — Тэхён просит, быстро догоняя, перехватывает уже в комнате, обнимая и усаживая на кровать. — Я не заставляю, — обещает. — Просто… тебе может стать легче, если расскажешь. Вовсе не обязательно держать это в себе.       Чонгук смотрит на него уже мокрыми от слёз глазами, с минуту думает, нервно перебирая складки на покрывале.       — Включай, — тихо и страшно безразлично роняет, снова находясь в шаге от того, чтобы закрыться раз и навсегда. Это тошнотворное состояние, в котором он пребывал до Тэхёна, выглядывает из прошлого, тянет обратно. Оно когда-нибудь покинет его жизнь навсегда?       Тэхён зажигает лишь настольную лампу и отворачивает её к стене так, чтобы свет мягко заполнял прострнаство, но не слепил своей яркостью. Он всегда умел ощущать волнение других людей, но то, что он испытвает вместе со своим истинным слишком выбивается. Это уникально и непередаваемо ярко.       — Мы прекратим это, как только ты скажешь, — он зачем-то говорит очевидное, не двигаясь с места. Чонгук не способен поверить, что кто-то может так трепетно относиться к его ментальным проблемам. — Раздевайся сам, если хочешь.       Чонгук неверяще смотрит ему в глаза. Не может поднять свои руки, чтобы попытаться скинуть рубашку с плеч. Невыносимо. Он так сильно покоряется тому, что ощущает рядом с Тэхёном. Так сильно доверяется ему и под тихий шум ветра за окном ощущает себя уже обнажённым, но таким благодарным ему. Сейчас он способен доверить ему всего себя.       — В детстве, когда я мерил женские вещи или пробовал красить губы помадой, мама заставляла меня стоять голым перед зеркалом, чтобы…       — Чонгук…       — Чтобы не забывал, что я мальчик.       Он выдыхает это быстро и кратко, не хочет плакать и ощущать его неловкость, видеть его слёзы тоже и чувствовать невозможность помочь. Он уже помогает тем, что слышит это. Тэхёну не нужно объяснять, как тяжело даётся принятие самого себя, а непринятия родителей он всё равно до конца ни за что не поймёт. Это и не важно. Чонгук никогда ещё никому не рассказывал, сколько раз он стоял перед зеркалом полностью обнажённым, сколько раз случались истерики от одного только щелчка выключателя. Если неотрывно смотреть в своё отражение, оно начнёт тебе отвечать. Чонгук в детстве о таких возможностях нашего мозга не знал, а глаза закрыть не мог, потому что нельзя просто взять и ослушаться любимую маму. От момента, когда наступала первая секунда наказания и до того, когда собственный образ в зеркале начинал искажаться, у него уже не оставалось слёз. Было неприятно и больно, но в самую перевую очередь страшно. Невыносимо страшно от того, что верилось — он выглядит именно так пугающе и теперь знает своё тело от и до. Таким кошмарным, какое оно есть.       Чонгук закрывает глаза, медленно растёгивая последнюю пуговицу. Эти наказания всегда были связаны с осознанием ориентации. Теперь это так прозрачно. Чонгук никогда с тех времён не ощущал настолько яркий страх, как будто взгляд Тэхёна придирчивее его собственного. Как будто он увидит его сейчас и ужаснётся точно так, как ужасался тогда Чонгук. Как будто всё это закончится здесь и сейчас, и он снова будет невыносимо одиноким и несчастным. Рубашка скатывается с плеч слишком быстро, глаза всё ещё закрыты. «Пожалуйста, не уходи!» — так и хочет выкрикнуть Чонгук и, наверно, то же выдают его глаза, когда он всё-таки открывает их. Он правда ждёт отвращения на его лице, так уж сыграла его глубокая рана.       — Для меня ты самый красивый мужчина на свете.       Чонгук вспыхивает, совсем не осознавая его слов. Уши закладывает, сердце стучит в горле. Что он только что сказал?       — Можно я?.. — успевает сказать Тэхён, протягивая руку к нему, но так и не заканчивая свой робкий вопрос.       Чонгук налетает на него с пылким поцелуем, наполненным такой колоссальной благодарностью. Он целует, держась руками за его щёки. Он стоит на коленях в его объятиях и прижимается обнажённым торсом к его груди. Безумно горячо, но слёзы всё ещё гораздо жарче. Чонгук обнимает его за шею, когда падает на спину и бесконечно плачет, потому что Тэхён влюблённо целует его грудь. Тэхён медленно прощупывает губами каждый сантиметр. Тэхён что-то тихо и нежно говорит, но это остаётся неуслышанным. Чонгук слышит лишь, как завывает ветер и мерзкий снег тихо бьётся в стекло, бросает взгляд за окно лишь однажды. Оно закрыто, но мир за ним так бескраен и глубок в своей темноте. Чонгук впервые засыпает в эту ночь обнажённым, пока свет настольной лампы беззвучно ласкает их переплетённые тела. Снег наполняется влагой и обращается мелким градом, и это какая-то аномалия, апокалипсис, если угодно. Но как же спокойно Чонгуку прямо сейчас.