***
The Neighbourhood — Softcore
Нервы не на шутку шалят последние двадцать четыре часа, пропадает нормальный сон, способность есть без тошноты. Может быть, Чонгук придаёт слишком большое значение вещам, но он действительно проснулся сегодня в три часа, в нервозном полудрёме встретил рассвет и вскочил с постели, ужасно шумно и неуклюже собираясь на тренировку. Он как на иголках со вчерашнего дня, когда внезапно решился воплотить своё давнее желание. Пирсинг. Кажется, абсолютно ничего страшного, всего лишь металлическое колечко на коже, у него такие в мочках ушей, но почему же его так сильно трясёт? Из автобуса хочется выскочить раньше времени, съеденная лапша неприятно встаёт поперёк горла, а сам Чонгук скоро продавит кнопку на смартфоне, нервно проверяя время каждую минуту. Маленькая студия в многоэтажке находится не сразу и представляется столько прекрасных возможностей сбежать, просто развернуться и как можно скорее вернуться в общежитие. Чонгук боится боли, но эта боль — далеко не самое страшное, что может его ранить. Подобный пирсинг у парня просто обязан стать объектом всеобщих шуток. Он наконец находит чёртово здание, взбирается по лестнице на третий этаж, совсем не чувствуя своих подкашивающихся ног. Почему, ну почему же он так быстро идёт? Громко вздыхает, когда резко открывает дверь с вывеской. Пути назад нет. Чонгук проходит внутрь, нервно поправляет одежду и низко кланяется в приветствии, пока идёт за мастером, страшно неловко одёргивает худи, смахивает с лица волосы и нервничает, когда они ложатся против пробора. Бесит. Дрожащая рука поправляет цепочку на шее, пальцы не слушаются, путаются в рукавах. Ну что же с ним не так? Накаченный парень в прозрачной майке ужасно долго распаковывает иглу и дезинфицирует подобранный в переписке шарик. Чонгук пялится на его крепкие руки широко распахнутыми глазами. И они должны как-то поместиться к нему в рот?.. В салоне играет знакомая песня The Neigbohood, и теперь она врезается Чонгуку в память вместе с рассёкшей язык острой болью. Не смертельно, но он с коротким писком зажмуривает глаза. «Полдела сделано», — бормочет мастер, пока Чонгук часто и мелко дышит, терпеливо вынося манипуляции со своим языком. Время пролетает точно по щелчку пальцев, а он думал, что просидит здесь целую вечность и жутко боялся опоздать на автобус. Сегодня они едут в Пусан. Чонгук бежит по городу к месту встречи, безумно широко улыбаясь и уже абсолютно не замечая тянущей боли в языке. Подумать только… и правда сделал! Это так непередаваемо воодушевляет, выброс адреналина сводит с ума. Он загадочно молчит, усаживаясь в автобус, на перекличке лишь высоко поднимает руку. Его бежавшее через край счастье мерцает на лице, дыхание всё никак не выравнивается. Он отворачивается к окну, за которым взрывается необычайно красивый закат. Алые разводы согревают небо, за домами словно полыхает костёр, а Чонгук глупо сверкает глазами и прячет улыбку от усевшейся рядом девушки. В голове постоянно всплывают отдельные моменты сеанса, вспышки боли, собственный страх, а дальше больше — он начинает воображать поцелуи с Тэхёном. Чонгук неожиданно захлёбывается в непроизвольном смешке и поспешно зажимает рот ладонью. Тэхён совсем ничего не знает. Пока они будут проводить концерты на протяжении двух недель, язык должен зажить. Изнутри жжёт огромное желание рассказать прямо сейчас, крикнуть на весь автобус, показать язык этой Чиён рядом, выслать Тэхёну фото. Как же ему хочется поделиться! Недосып и растраченная энергия делают своё дело, и Чонгук незаметно засыпает уже через час, сохраняя всё ту же идиотскую улыбку на губах. Когда за окном темнеет его будит всё та же Чиён, говорит, что у них будет небольшая стоянка, и Чонгук сначала пропускает мимо ушей её слова, хочет просто заснуть обратно, но следующая фраза снова возвращает ему то же самое возбуждённое состояние. — У тебя кровь, — хмурит брови Чиён. — Губу, наверно, прикусил. — Наверно, — ужасно неразборчиво лепечет Чонгук и тут же с вытаращенными глазами срывается с места и вылетает из автобуса. Чиён с такими же огромными глазами бежит за ним. Уже через минуту Чонгук краснеет и ужасно смущённо улыбается, когда девчонки из группы обступают его плотным кольцом и щебечут взволнованное «покажи!». И не то чтобы Чонгук очень любил делиться такими вещами со всеми подряд, но собственный поступок слишком будоражит, и то желание поделиться снова щекочет внутри. Он и делится, искреннее улыбаясь, когда девочки в один голос восхищённо охают и прыгают вокруг, поздравляя. Чонгуку приятно, может быть, потом пожалеет, но сейчас и правда приятно. Он смеётся вместе с ними и сильно шепелявит, рассказывая, как решился, где делал и сильно ли болит. Может быть, он пожалеет об этом через три, два, один… — Говорят, минеты выходят просто крышесносные. Чимин стоит чуть позади девочек, руки скрещены на груди, лицо такое… такое невозможно надменное, издевательский тон, вызов в глазах. Чонгук замирает с распахнутым ртом. В одно мгновение между ними исчезают всякие преграды, и это на самом деле чертовски плохо, это просто феерически плохо, потому что шок у Чонгука за секунду сменяется яростью и он не думает, когда бьёт кулаком в лицо. В прошлый раз получилось сломать ублюдку нос, может быть, в этот поставит его на место. Чимина, не нос. Драка длится не больше минуты, и нет, нос остаётся целым. Чонгук успевает разбить чужую губу, получить под дых и обнаружить, что на глазах выступают слёзы. Не от боли, от ненависти. К Чимину? Скорее к себе. Они смотрят друг на друга дикими зверьми, пока хореограф Чон что-то грубо кричит, водитель держит Чимина, а Чонгуку в плечи вцепляются сразу несколько женских рук. Этими взглядами можно попытаться добить. Чимин тоже не слушает, просто смотрит и тяжело дышит. За что он так? Чонгук и сам знает. За тот самый раз. До сих пор не отошёл? Чонгук и сам не может выбросить из головы свою идиотскую выходку, вот только ненависть к Чимину это никак не преуменьшает. Заносчивый наглый ублюдок. Просто берёт и грубо насмехается при всех. Чонгук чувствует себя униженным, задетым до глубины души. Как будто он… как будто Чонгук не думал о членах, когда решался прокалывать язык.***
Так они и начинаются — самые худшие в жизни Чонгука гастроли. Вся группа впоследствии не захочет вспоминать эту поездку в Пусан, но Чонгук, конечно, больше всех, и дело тут далеко не в пирсинге или потасовке с Чимином. Нечто страшное поджидало его, оно словно подкрадывалось, подгадывая самый подходщий момент, когда можно выпрыгнуть и окрасить его, Чонгука, жизнь непомерной болью, развернуть её так резко, так круто, что потемнеет в глазах. Будь Чонгук фаталистом, обязательно назвал бы произошедшее в вечер концерта судьбой или кармой. Обязательно бы отметил, что его весь тот бесконечны день грызло волнение и какое-то необъяснимое чувство страха. Чувство, что что-то вот-вот обязано произойти. Эта тревога не покидала весь вечер и не рассеялась с первым выходом на сцену. Свет тогда обжёг кожу, и на секунду показалось, что всё осталось позади. Чонгук танцевал ведущую партию и старался держать в голове только это, и не сломался даже, когда привычные связки с примой сменились взаимодействием с другим танцором. Они с Чимином изображали схватку, и иначе это назвать нельзя было. Наверно, Хосок был в восторге, потому что отыгрыш противостояния выглядел на все сто. Они сцеплялись телами и взглядами, пускали друг в друга молнии, разлетались по сцене, а потом снова сливались воедино. Чонгук два раза подхватывал Чимина на руки и сбрасывал его тело грубо, со злостью, но всё ещё правильно и точно с заученной силой. Чимин играл и провоцировал в ответ, не выходя за рамки роли, но как-то неуловимо-гениально вкладывая в эти движения их личную конфронтацию. Сойти со сцены во время антракта стало благословением, и Чонгук не смог сделать ничего лучше, кроме как затаиться в пустой комнате хоть несколько минут. Первые сорок минут шоу выжали из него все соки. — У меня в твои годы была своя гримёрка, — звучит совсем рядом, когда Чонгук, погружённый в свои ещё не классифицированные до конца переживания, стоит перед зеркалом и бестолково подправляет чуть растёкшийся макияж. Всё тот же жёлтый свет, всё те же большие зеркала, и в комнате совсем не много человек. Премьеру раньше и правда выделяли отдельный уголок, но пусанский театр словно решил дополнительно указать на неправильность всего происходящего. Словно стены его точно знали, что премьер сегодняшнего концерта самозванец. А ещё, конечно, знали, что это его первый серьёзный концерт в главной роли. Знали и решили его добить. — Хочешь ещё получить? — грозно шипит Чонгук, косясь на Пака, который демонстративно вбивал консилер в подсохшую ранку на разбитой губе. Красивые губы, такие пухлые, что никакой тональник не скроет, а какой простор для издёвок… Но Чонгук и тут не может. Чимин бы обязательно поиздевался над ним, но Чонгук проигрывает ему даже в этом. — Не посмеешь перед выходом, — без страха заявляет Чимин, переходя к манипуляциям с карандашом цвета губ, чтобы эти самые губы себе заново нарисовать. — Кто заменит меня на такой важной и сложной роли? Чонгук не скрывает свой ненавидящий взгляд. Хотел бы смотреть надменно, но не умеет. Не придумывает ничего лучше кроме как просто уйти. — Стой, — прилетает в спину, и Чонгук поклясться готов, он очень хотел не слушать его и просто исчезнуть. Так почему же нет? Не ответит, как не спроси. — Что? — раздражённо бросает через плечо, замечая краем глаза, что взгляд Чимина врезается точно в его отражение. Он смотрит недолго, но так страшно неотрывно, тихо щёлкает колпачком карандаша. — Удачи. Чонгук с вопросом и опаской смотрит ему в глаза. Что это значит? — Программа сложная, но ты справляешься, — спокойно добавляет Чимин. — Кто бы что не говорил. «Я не делаю это так, как делаешь ты», — проносится в голове, и Чонгук поспешно опускает голову, чтобы не показывать ему выступившие слёзы. Чонгук хочет спросить что-то вроде «для чего ты мне это говоришь?» или «чего ты пытаешься добиться этими словами?», но сил хватает лишь на короткое и малопонятное «зачем». Чимин усмехается, всё ещё щёлкая колпачком. — Хватит завидовать мне, — быстро отвечает. — И я не только о балете. Прекрати ровнять всё по мне. Поверь, я никакой не идеал. Чонгук с минуту смотрит на покрытый тенями пол. Осмыслить услышанное не позволяет стучащая от волнения кровь. — Самовлюблённый придурок, — ужасно уязвлено бросает Чонгук и уносится прочь не слушая приглушённый смех позади. Когда-нибудь он услышит и его слова.Hozier — Swan Upon Leda
Минуты до выхода на сцену пролетают незаметно и волнительно. То странное чувство беспокойства на душе лишь нарастает. Оно шевелится, неприятно щекочет тело изнутри. «Ты справляешься, кто бы что не говорил». Чонгук бездумно проводит ладонью по уложенным назад волосам, пока нервно ходит взад и вперёд уже за кулисами. Что он пытался этим сказать? Об искренности не может идти и речи. Такого Чонгук ни при каких обстоятельствах от него не ждёт. Он издевался? Отыгрывался за удар? Пытался унизить и испортить настрой перед выходом? Всё это казалось слишком просто, словно не свойственно ему, далеко от него. Он его идеал? Чонгук возбуждённо дышит сквозь сжатые зубы. Неправда. Нельзя вестись на такие провокации. Он уже в который раз пугает. Туда, обратно. Взад, вперед. Замирает как вкопанный, когда его фигура плавно выделяется из темноты дверного проёма. Замирает и враждебно смотрит точно на него. Смотрит, как он с высоко поднятой головой скрывается в проходе позади сцены, чтобы через пару минут появиться с обратной стороны. Чтобы смотреть так же безразлично прямо перед собой, ощущать на себе ненавидящий и притом настолько потерянный взгляд, но всё равно высокомерно игнорировать. Брошенные слова были приятной забавой, но Чимин не настолько прогнил, чтобы откровенно издеваться. Правдой тоже можно здорово уколоть. Зажжённые софиты слепят ещё не менее получаса, рокот в зале не утихает до последнего. Чонгук слушает наставления хореографа как сквозь толщу воды. Это неожиданное «ты справишься, Чон» звучит снова и снова удивляет до глубины души. Почему, ну почему они не перестают это говорить? Чонгук уязвлённо смотрит на хореографа Чона, а тот уже уходит дальше, убирая с предплечья спасительную тёплую ладонь. Это всего лишь его концерт, а Чонгук на нём всего лишь премьер. Это ново, но не смертельно страшно. К чему же они так стремятся подготовить его? Что за титанически сложное испытание ждёт его впереди? Чонгук ощущает, как больно его опаляет волнение, когда оркестр вспыхивает знакомой каждому мелодией и всё начинается. На сцену выплывает кардебалет, а Чонгук весь подбирается, переставая ощущать тяжесть кулис плечом, переставая осознавать размеры сцены и зала. Взгляд тупо проскальзывает от светлого паркета до потолка. Огромное пустое пространство, тяжёлые металлические конструкции и багровые шторы на них. Широко, необъятно, колоссально. Чонгук смаргивает вновь выступившие слёзы и с последним вздохом выплывает на сцену. Волнение сегодня, и то какое-то иное. Он танцует, едва ли не впервые ощущая это. Танцует, впервые осознавая, что делает это, что собственным телом это творит. Чонгук танцует и не замечает никого и ничего. И дело не в сверхъестественной отдаче, не в необычной пылкости, с которой он вдруг начал танцевать, не в страсти его роли, нет. Он всё такой же, но словно совсем иной. Чимин уходит за кулисы, завершая свою партию и с интересом следит за тем, как чужое тело исполняет его роль. Он впервые завороженно смотрит на чужой танец, находя в нём что-то странно отчаянное и глубокое. Это не фееричное выступление, не уникальный талант, не удивительное мастерство. Это истошный крик. Это запутавшееся в своём отчаянии существо. Это попытка понять природу чужого движения, широту инородных чувств. В его танце непостижимая истина, смирение странное, напуганное, но всё же живое. Чимин смотрит на него и совсем не узнаёт. Не узнаёт свои партии, но узнаёт заключённую в них боль. Этот человек не должен танцевать. Самая яркая партия премьера заканчивается красивой точкой и, пока всё внимание приковано к одинаковым пачкам, Чонгук отступает чуть назад. Опускает голову, словно прощаясь с восхищённой публикой. Прощаясь со своим последним танцем. Чимин улыбается уголком губ, неотрывно глядя на то, как кропотливо Чонгук заканчивает свои маленькие движения в тени. Красиво и больно, изысканно и тягуче, страстно и затухающе. Чимин на секунду переводит взгляд на лицо Хосока, на его глаза, так же неотрывно прикованные к Чонгуку. Чимин на секунду задерживается на этой эмоции удивления и узнавания и сразу же после пугается вспыхнувшему в них чёрному огню. Звук и широкое движение металлической конструкции настигает раньше, но Чимин не может его осознать. Лишь замирает, задохнувшись собственным криком. Крепление срывается и железная балка несётся вниз — это сама сцена обрушивается на самозванца, попытавшегося её покорить.