Если вы постоянно находитесь под угрозой ранней смерти, вы начинаете понимать, что жизнь — штука стоящая, и что существует ещё много вещей, которые вам хочется успеть сделать. Стивен Хокинг — «Чёрные дыры и молодые вселенные»
Он такой маленький и потерянный в этом мире, сложно и описать. Раздавленный, крошечный и так мало значащий. На вопрос «что случилось?» не знает, что и ответить. Кажется, как будто ничего и так много одновременно. Хосок сказал бы, что он всего лишь требует внимания таким образом, Намджун бы рассыпался в мудрых словах, Юнги бы просто… Нет, этого Чимин ещё не знает. Наверно, поэтому пишет сообщение, слабо отдавая себе отчёт в происходящем. Кровь бурлит, и перед глазами уже размывается, сильно мёрзнут ноги. Чимин один в танцевальном зале, и это меньшая из его проблем, хоть и давит так сильно. Он не скажет точно, сколько часов пытается репетировать здесь, а сколько просто слоняется по слабо освещённому залу и собирает своё тёмное отражение в зеркалах. Страшное происходит неожиданно, резко. Чимин знал, что люди хрупки, но никогда ещё не испытывал страха, просто танцуя. Страха, что ты в любой момент способен быть разорванным. Страха, что каждый вздох может оказаться последним и мгновенно ушедшим впустую. Чимин пытается танцевать, и зачем-то думает о такой необходимой поддержке. Хосок, Намджун, Юнги… Так по-разному, а правда где? Что должен делать Чимин, что так упоённо впитывал, а теперь оказался на перепутье? Заткнуть себя и свой задушенный тоской голос? Вразумить себя и заставить двигаться? Или… Обнять себя самостоятельно у него точно не получится, и пусть «обнять» здесь не столько о прикосновении. «Обнимать» себя можно по-разному — уходить в мир любимой книги, расслабляться в ароматной ванне, бегать под дождём, пока не забьются мышцы. Чимин так не умеет. Может загнать себя до смерти на тренировке, но в процессе не обретёт успокоения, только прибавит к боли душевной боль физическую, которая первую никак не способна заглушить. Ему так страшно, невыносимо страшно танцевать. Может быть, он измотан, может быть, жалок, может быть, он следующий, а может, это не более чем шок. В этом всём так тяжело разбираться, и Чимин не умеет, как Намджун или Юнги. Он может разве что как Хосок, и что же это о нём говорит? Он способен закрыться, отгородиться, запретить себе думать. Кажется, это худшее, что может в тоске своей делать человек. Такая абсурдная глупость. Юнги приходит, когда его зовут коротким сообщением. Тянется как одержимый за этим невыносимым чувством, повинуется ему, безжалостно обманывая самого себя. Чимин попросил прийти, но повод вовсе не в этом. Причина в том, что Юнги задыхается. Как в том застрявшем лифте оседает на пол и не может в панике сделать вдох. Но дело всё в том, что лифт застревает между этажами, как раз потому, что в нём находится Чимин, а без Чимина Юнги не способен избавиться от болезненных спазмов и заново задышать. Он впервые оказывается в театре в пугающей тишине. Впервые приходит на своё личное представление к бывшему премьеру. Это рождает приятное волнение ровно до минуты, когда Юнги видит его. За стуком в нужный зал в дверном проёме показывается ужасно болезненное лицо. Кожа с нездоровым румянцем, затуманенный взгляд и руки — Юнги обнимает Чимина и первым делом ощущает его ледяные руки. — Ты в порядке? — сразу же хмурится, на что получает лишь непосредственное «не переживай», а потом убеждается, что дело и правда плохо. В зале темно и холодно, пусто так, что непривычно и жутко, не играет музыка, нет ни души кроме Чимина, пугающе болезненного, ослабевшего. — Сыграешь мне что-нибудь? — как ни в чём не бывало спрашивает он, шагая в центр зала и кивая на фортепиано справа от себя. Юнги нерешительно топчется на месте. Это между ними впервые. Раньше их встречи были только о хорошем, никто не обременял другого проблемами, а теперь становится очевидно — Чимину необходима помощь. Он буквально кричит об этом, изнывает, покачиваясь в тишине в незамысловатых движениях. Паркет под ним мягко скрипит, в воздухе едва различимо шуршат длинные рукава его тёмно-синего свитера. Странная одежда для танцора балета — сковывает движения, но Чимину как будто всё равно. Он так и продолжает свой пугающий тихий танец в темноте, пока Юнги всё-таки не делает шаг к фортепиано. Он в одной белой футболке, и по коже рук пробегает неприятный ветерок, когда Юнги проходит мимо танцующего Чимина. Ужасно. Его бы остановить, попытаться услышать и помочь, но Юнги взамен идет к инструменту. Потому что Юнги умеет топить проблемы в музыке, как и Чимин старается проделать это в танце, но всё ещё не может это понять.SYML — Where's My Love
В какой-то момент осознаёшь, что тело способно двигаться только определённым образом. Чимин отчаянно пытается, а сам не может своего рвения до конца объяснить. Он пытается вернуть себе контроль над телом и бесстрашие перед танцем или заново учится слышать Юнги? Растворяться в его незамысловатой мелодии, как делает это он сам. Чтобы так же как он закрывать глаза и существовать одним лишь ощущением. Чимин взамен лежит на холодном полу. Так часто падает и лежит вот так в остывшей комнате, что запомнил форму каждой доски в паркете, прочувствовал чуткими мышцами спины. Руки взметаются в воздух, двигаются резко, рвано, но в движениях этих целая история. Исповедь, которую не понимает даже он сам. Это снова не классический балет. Он быстро роняет руки на грудь. Он не должен. Он ищет этот импульс, но всё равно не должен. Зачем пытаться, если потом снова будет больно от повторяющегося, глубоко закольцованного предательства? Но почему же нет? Встаёт рывком и танцует, танцует, танцует. По-настоящему танцует, не так, как минутами до. Это живее, это больнее, это ярче в сто крат. Это так, что дух захватывает от каждого движения и мышцы отдают не болью — жизнью. Он дышит, когда двигается так. Так почему нельзя? Хочется бросить, хочется сейчас же уйти. Вдруг каждую секунду, проведённую в этой клетке, он безвозвратно теряет? Вдруг он способен на большее, стоит только вырваться из оков? Это сводит с ума и он валится на пол в своём танце-исповеди, хватается за голову. Как он должен поступать? Взмыть в небеса без страха или тихо блуждать в так породнившейся уже темноте? Так может не взлететь и вовсе, так и остаться на пустоши, но взлетит он, и что тогда? Разобьётся вдребезги, рано или поздно, но обязательно упадёт. Успеет ли до звёзд дотянуться? Тело изгибается в тревожный вопросительный знак. Он этого не знает. Горечь выбора жжёт изнутри. Чем он это заслужил? — Чимин? — звучит взамен затихшей музыке. Той музыке, что помогла этот страшный поток создать. Выпустила и позволила литься бесконтрольно, самостоятельно. Чимину гораздо больнее даётся звучание голосов. Он шагает на голос, прорываясь сквозь тяготы мыслей. Они не пускают здравое слово. Так всегда. — Чимин, — зовёт, — иди сюда. Ты не обязан решать прямо сейчас, — говорит, а слова пронизаны вселенским пониманием. Чимину кажется, он выдумывает их себе вместе с лицом Юнги. Как он может так чувствовать и одновременно с тем так глухо не понимать? — Остановиться нормально, — звучит его низкий голос в тишине. — Не беги, если не знаешь направления. Ты не предаёшь себя, поверь мне… Внезапно становится больно так, что уши до свиста закладывает, и лицо так страшно горит, словно пожар не внутри вовсе. Чимин поднимается на ноги через силу, выпитое часом ранее лекарство действует с трудом, словно нехотя. Чимин делает новое движение. Выходит неправильно, грубо, уродливо — в нём протест. Юнги сидит на полу в центре зала, очарованно и напуганно следя за этой страшной тирадой. Чимин совсем ничего не сказал, но его словно надломило, оборвало, отторгло. Он пытается снова, хочет ещё что-то сказать, но мышцы словно отказываются складываться нужным образом, не слушаются. Движения выходят такие, словно Чимин танцует впервые. Словно впервые осознаёт как неправильно плохи слова Юнги, и так сильно этого чувства пугается. Он падает на пол с глухим стуком, когда не может сделать прыжок. Старые доски болезненно скрипят, и у Чимина мышцы точно такие же сейчас — загрубевшие, твёрдые, лишённые гибкости. Он сжимает волосы до боли и плачет. Так отчаянно и сильно плачет, словно весь мир обрушивается здесь и сейчас. Болезнь бьёт по телу и разуму, и эта невыносимая тяжесть на душе коверкает всякое прошлое чувство. Чимину не кажется, он уверен, что абсолютно не способен ни на что, что он немощен и тошнотворно слаб. Чимин убирает руки с заплаканного лица, смотрит прямиком на белую лампу, мигающую прям над головой. Ноги расслабленно падают на паркет. Раздавило, выжало, уничтожило. И ничего он больше не может с этим сделать. Юнги не может пошевелиться, молча сидит рядом с ним, ощущая пощёчину, оставленную их красноречивым разговором.***
Не странно предположить, что после этого он не идёт к Юнги за успокоением, не поддаётся приглашениям и мягким просьбам поехать с ним. Юнги звучит напуганно, Юнги чувствует, что что-то произошло этим вечером, но не может понять. Он сказал что-то не то? Это и невозможно было расшифровать, поэтому остаётся только надеяться на обещанное сообщение, в котором Чимин скажет, что благополучно добрался до квартиры друга. Какого именно друга, Чимин, конечно, не уточняет. Он проскальзывает в подъезд с какой-то женщиной и только когда звонит в дверь, осознаёт, насколько сильно измотан. От Юнги и его попыток исправить произошедшее нечто в какой-то момент сильно затошнило, а страшное откровение кроется в том, что Чимин и сам сейчас не смог бы изложить, что именно пошло не так. Он держится всем телом за холодную стену и облегчённо вздрагивает, когда наконец открывается дверь. — Чимин? Он смотрит на Намджуна и несдержанно смеётся от разливающегося по телу спокойствия, чувства безопасности и счастья. Намджун выглядит невыносимо уютно и мягко, настолько комфортно, что неудержимо трепещет сердце. Взъерошенные волосы, натянутый на голову капюшон огромной толстовки, очки, чуть спущенные с переносицы. — Привет, — улыбается ему Чимин, всё так же прижимаясь к стене и никак не ступая навстречу. — Слушай, тебе… следовало предупредить, что решил зайти, — очень устало вздыхает он, сразу же жалея о сказанном, потому что явно болезненное и отягощенное чем-то лицо напротив надламывается, искажается. — Ты занят сейчас? — Нет, что ты, — поспешно бормочет Намджун, — проходи, просто я… Чимин воспринимает это как сигнал к живительным объятиям. Шагает навстречу и тонет в тепле его тела, а когда на плечи ложатся крупные ладони, чувствует, как подгибаются ноги. Знает, что его крепко держат и больше нет необходимости справляться с тяжестью собственного тела самостоятельно. — В последнее время я пропадаю на работе, и ты вполне мог встретиться только с закрытой дверью, — бормочет где-то сверху Намджун, а Чимин только и успевает что умиляться — сколько заботы в этом человеке. Он в ней растворяется, приходя в себя снова в большой гостиной Намджуна. Они на мягком диване с откинутой назад спинкой, прямо перед панорамным окном, за которым небо и где-то далеко внизу город. Чимин ощущает на себе одежду, кружку с чем-то горячим в руках и раздражающий свет от ноутбука Намджуна и своего телефона. Он хотел кому-то написать? Сообщить кому-то, что благополучно добрался? Открывается диалог с Сокджином. Наверно, именно то, что нужно. — Когда ты уже подкатишь к Джину? — с усмешкой спрашивает Чимин, отвечая на сообщения по учёбе и вопросы по поводу самочувствия. — Я? — улыбается в ответ Намджун. — А он так ждёт? — Ты не представляешь, насколько… Кажется, Чимин ещё предпринимал попытки продвинуть эту взаимную симпатию поближе к настоящему свиданию. Кажется, Намджун сказал, что должен закончить работу. Чимин не помнит, просто упирается ему лицом в плечо, закрывая глаза. Мягкий стук по клавиатуре усыпляет, и эта дымка спадает, лишь когда крышка ноутбука тихо хлопает, а на макушку опускается нежный поцелуй. — Почему мне так хорошо с тобой? — сквозь это состояние шепчет Чимин, пронизывая взглядом бескрайнее синее небо. Намджун очень устало усмехается, чуть обнимая за плечо и притягивая к себе. — Я слабо соображаю сейчас, но мне очень приятно слышать твой голос, — улыбается в ответ. — Расскажешь, как ты себя чувствуешь? Чимин теснее льнёт к нему и долго молчит. — Это о Чонгуке? — осторожно начинает Намджун, и Чимин едва не всхлипывает. — Откуда ты… — Тэхён, — коротко поясняет, — он редко выходит на связь, не работает сейчас и выглядит как приведение. Хотя бы из этого могу предположить, насколько плохи дела у Чонгука, и как болезненно это мог воспринять ты. Чимин цепляется одной рукой за чужую кофту, едва не проливая содержимое кружки. — Это так… шокировало тебя? — продолжает осторожно подбираться Намджун. Его Чимин в штыки не воспринимает, его слушает, его поддержке поддаётся.Nick Cave — Shard
Сложно вот так просто говорить о произошедшем, особенно когда именно это и выжимает сильнее всего. Наверно, Чимин хотел бы рассказать об этом Юнги, но тот совсем не понимает. Знает, что именно произошло, но роняет ту глупость про выгорание. Наверно, он думает, Чимин насилует себя балетом, что он устал, измотался. Но разве даже в таком случае нужно бросать? Чимин не понимает и из-за этого переживает. Дело вовсе не в усталости, не в отторжении к балету. Юнги словно новорождённому страху Чимина сказал, что нужно всего лишь потерпеть. — Я не понимаю, почему… почему, за что он так… — Чимин… — тяжело вздыхает Намджун. — Это была всего лишь случайность. — Это была моя партия, — непреклонно шепчет Пак, словно уже находится в бреду. — Это я должен был пострадать… — Чимин… — Вот где случайность. — Послушай меня, — просит Намджун, заглядывая к нему в глаза, тщательно распознавая саму природу его страха. — Сказать, что с тобой такого никогда не произойдёт — всё равно, что сказать человеку в глубокой депрессии, что всё будет хорошо. Никто не застрахован от случайности. Разве есть гарантия, что прямо сейчас нам на голову не обвалится потолок со всеми этажами выше? — он улыбается, а Чимин глотает слезы, не может спрятать зажатое в ладонях лицо. — Постарайся просто не думать о том, на что не можешь повлиять. А переживать сейчас это нормально. Не гони это чувство и не бойся его. Нужно прожить боль, чтобы стало легче. — Хорошо, — рвано вздыхает, пока болезнь окончательно сдавливает голову, а руки Намджуна давят тоже, но давят спасительно, они приземляют, спасают от болезненного полёта мыслей. — Почему ты рассказываешь это мне, а не Юнги? — его голос уже где-то очень далеко, Чимин снова беззвучно плачет, закрывая глаза. — Он не поймёт. — Разве не ты говорил, что вы с ним родственные души? — по-доброму усмехается Намджун. «Я говорил только, что понимаю его», — едва не выпаливает Чимин. Такое страшно произносить вслух. Кто вообще способен его понимать? Переживание ярко отражается на его лице, на всём его теле целиком. — Знаешь, на самом деле в твоих чувствах нет ничего страшного, — убеждает его Намджун. — Вы ещё мало знакомы, тебе ещё предстоит его узнать. Сомневаться нормально. — Мне кажется, — через силу давит Чимин. Делает жадные вздохи, едва сохраняет себя и своё переутомлённое создание. — Мне кажется… — он запинается, закрывая глаза, проваливаясь куда-то далеко, и из последних сил, уже совсем бессознательно выдыхая: — с ним что-то не так.