RM — forever rain
Чонгук словно никогда не просыпался от звука дождя. Может быть, так только кажется — настолько уникален этот шум, этот шёпот, сообщающий о том, что с зимой покончено. Воздух наполняет ровный монотонный звук, вода льёт плотной густой стеной. Раскаты грома звучат яркие, оглушающие. Чонгук вздрагивает, впиваясь глазами в лиловую глубину бескрайнего неба. Первая гроза в этом году. На вспышках все окрашивается белым на доли секунды, молния расчерчивает небо поперёк, гром гремит так, что дрожат стёкла. Это происходит так часто, так ярко и завораживающе. Внутри все дрожит тоже, глаз не оторвать, и вся комната каждые несколько секунд озаряется светом. Гроза всегда покоряет, но такая сильная просто сводит с ума. Удивительное чувство. Чонгук не замечает, как оказывается на балконе — в постели всё равно пусто и холодно. Кажется, этот пышущий весной воздух — и тот теплее сейчас. Дождь льёт стеной, вода стекает по стеклу водопадом, а он выходит, чтобы коснуться рукой. Вода накрывает с головой, оглушает. Молния освещает небо снова, стёкла всё так же дребезжат. Потоки воды бегут по асфальту, от ветра сильно колышется рекламный баннер. Вот-вот сорвётся и точно улетит. Чонгук не может оторвать от него взгляд, и звук этот странно дурманит — огромное полотно бьётся о твёрдую основу, разнося по округе громкие хлопки. Чонгук цепляется руками за перила, не замечает, что ноги мокнут от залившейся на балкон воды. Перед глазами кромешная бесконечность, пространство необъятное, увеличенное звуком дождя. Удивительно, как ливень умеет расширять. И мир кажется таким необъятно прекрасным, таким наполненным и живым. Чонгуку обычно с болью даются такие мысли, но только не сейчас. Сейчас эта пьянящая эйфория затмевает всё без остатка. Ему слишком хорошо чувствовать, что он способен на всё. Гроза, кажется, намеревается продлиться вечность, и Чонгук, осознавая, что не дождётся её окончания, шагает обратно, нехотя выпуская мокрые перила из рук. Он проходит мимо кровати и идёт босыми ногами по дорожке из тусклого света. На паркете остаются влажные следы, длинные штанины волочатся по полу, Чонгук обнимает себя за плечи — не от холода, так просто уютнее. Тэхён сидит на диване в гостиной. Усталый немигающий взгляд направлен в лежащий на коленях ноутбук. Сегодня он отвечает на письма, просит не ждать, но Чонгук так и не может крепко заснуть в одиночестве. Теперь это нечто незнакомое, неприятное и уж точно не желанное. — Я закончил, уже иду, — не глядя бросает Тэхён, в доказательство закрывая ноутбук и потирая уставшие глаза. — Там гроза и ливень, — говорит ему Чонгук, забирая из рук ноутбук и усаживаясь вместо него на колени. Вот так просто, незамысловато. И это вовсе не страшно, не тяжело. — Я даже не услышал, — устало смеётся Тэхён, оборачиваясь к окну, а руками забираясь Чонгуку под рубашку. — Ты почему не спишь? Чонгук смотрит на грозу за окном тоже, мелко вздрагивает и жмётся ближе к голой груди. Тэхён ведёт ладонями по спине и талии, а сам отворачивается от этого красивого, но не столь интересного пейзажа за окном. У Чонгука гораздо красивее отросли чёрные волосы, мягкие завитки обрамляют лицо — оставшееся таким же, но как-то неуловимо изменившееся. Тэхён чуть клонит голову набок, заглядывается на каждую черту, запоминает, принимает. Произошедшее навсегда отпечаталось у Чонгука на лице и этого уже не исправить. Как не скрыть рубцов на ноге, шрамов, достигающих бедра и даже торса. Тэхён задирает его рубашку и нагибается как может, чтобы зацеловать живот. Смягчившийся, утративший идеальные рельефы — Чонгуку это не нравится, но с запретом на сильные нагрузки поддерживать форму он больше не может. Тэхёну только остается, что почаще целовать его бёдра, чуть полегчавшие руки и появившиеся щёки. Он валит Чонгука на спину и бесконечно влюблённо смотрит, пока расстёгивает его рубашку. Он всё так же притягателен и прекрасен, только бы не тосковал слишком сильно по несбыточным мечтам.***
flora cash — You're Somebody Else
— Спину прямо! Этому состоянию нет никаких границ. — Минхи, не попадаешь! Тошно каждую секунду нахождения здесь. — Ещё раз! Поэтому многие хореографы такие строгие? Чонгук подходит и несдержанно шлёпает ребёнка по оттопыренным неправильно пальцам, а потом показывает, как нужно. И едва не плачет. Собственные руки в ровном изгибе, их отражение в зеркале, свет, затекающий в неровности. Если он раньше казался себе неправильным и чужеродным здесь, то теперь это ощущение переходит всякие границы. Не так, не то, неправильно. — Вот так нужно? — робко спрашивает мальчик, а Чонгук зубы стискивает — уже переборол в себе желание убегать всякий раз. Это по-детски и потому ненавистно, но сначала было слишком тяжело. Чонгук выходил к своей первой группе и не мог произнести слова — ком в горле вставал и никак не получалось даже представиться. Раньше он редко говорил в этом зале, тем более в тишине и под всеобщим вниманием. Голос его, он тоже чужеродный здесь. Эта боль быстро перетекла в самую настоящую злость. Злость, грубость, агрессия — это словно даёт выход неконтролируемым эмоциям. Чонгук стал ещё более неразговорчивым и хмурым, расслабляясь разве что с Тэхёном в его квартире, где пришлось поселиться уже полноценно. С трудом дожидаясь окончания занятия, которое с каждым разом встречается с всё возрастающим и всё более пугающим равнодушием, он быстро выходит из театра. Шаг более уверенный, хромоты совсем не заметно, голова поднята, и, как замечает Тэхён, лицо кажется гораздо взрослее. Он засматривается, любуясь, но всё равно неизбежно пугаясь некого отчуждения, этого отстранения, словно и вовсе отсутствия. Тэхён с долей волнения сжимает пальцы на руле. Он намерен попытаться это исправить. — Привет! — опускает стекло, чтобы не портить ему настроение прилюдными объятиями. — Привет, — сухо здоровается его пониженный до хореографа бойфренд. Каждый день в театре слишком напоминает пытку. Каждый день одинаковый и напряжение от него исходит одинаково сильное тоже, словно успокоение совсем не наступает, а Тэхён напрягается потому что хочет предпринять попытку его спасти. В машине тихо и неприятно. Чонгук молча смотрит в окно и не горит желанием разговаривать, а Тэхён слишком многое понимает и молчит тоже, но лишь до тех пор, пока от тишины, разбавленной музыкой, не становится тошно. — Как день прошёл? Чонгук смотрит на него как на умалишённого и совсем не отдаёт себе отчёт в том, что делает. В какой-то момент терпимость Тэхёна породила дикую вседозволенность. — Дерьмово, — ровно выдаёт Чон, — так же как и всегда. — Понятно, — вздыхает Тэхён, держа руки на руле и самого себя. — Что делали? — Учили банальные вещи, — нехотя отвечает Чонгук и смотрит при этом снова так же — как будто спрашивать такое это огромная глупость. — Как и всегда. — Мне казалось, это довольно разнообразная работа, — осторожно замечает Тэхён, сворачивая на пустую заправку. — Тебе казалось, — обрывает Чонгук, и на этом разговор заканчивается. Тэхён уходит оплачивать бензин и немного остывать под моросящим дождём. Чонгук остаётся всё в той же тупой неподвижности. Кажется, если замрёт и не будет ничего делать — станет чуть менее больно. Тэхёна нет слишком долго, а появляется он с большим бумажным стаканом кофе. Любимый раф Чонгука, который сейчас хочется грубо оттолкнуть рукой. Он и без того слишком быстро набирает вес, и Тэхён это прекрасно знает, но всё равно делает по-своему — закармливает вкусными ужинами, любимым стритфудом на прогулках и калорийным кофе. Тэхён в салон не садится — опирается о влажный бок машины рядом с пассажирским сиденьем и молча ждёт, пока у кого-то наконец сыграет совесть. Как будто он не может просто взять и сказать, чего ждёт. Чонгука это бесит тоже, но он всё равно решает, что должен выйти к нему. — Будешь? — Тэхён спрашивает уже довольно погрустневшим голосом, протягивая стакан остановившемуся рядом Чонгуку. — Твой любимый. Чонгук не вынимает руки из карманов, смотрит довольно грубо. Он не хочет быть таким, но прямо сейчас ничего не может сделать со своими эмоциями. Как бы громко не говорил здравый смысл, подсознание всё равно нашёптывает о том, как плохо и тяжело. — Думаешь, такие вещи решаются стаканом кофе? — Думаю, мне не нравится, когда ты мне грубишь, — бросает Тэхён, находясь между двумя полярными желаниями — неловко сжаться под его взглядом или снова показать, что именно он среди них двоих старше и эмоционально стабильнее.Lana Del Rey — Cinnamon Girl
Чонгук вздыхает, опускает голову и покачивает ей, тоже находясь в каком-то пограничном состоянии. — Меня нервирует, что у тебя всё так просто. — Просто? — быстро заводится Тэхён, склоняясь скорее ко второй своей крайности, которая, вот так шутка, является проявлением первой. — И что ты хочешь этим сказать? — Ты и сам знаешь, — не отступает от своего Чонгук. — У меня нет проблем, помню, — обиженно посмеивается Тэхён. — У меня всё прекрасно в жизни, и я только и должен, что заботиться о твоём комфорте. «Вообще-то ты обещал», — едва не вырывается у Чонгука, но он всё же успевает остудить свой пыл, который очень скоро перейдёт в ненависть к себе за такое ужасное отношение к партнёру. — Перестань, — тихо просит, сжимая кулаки в карманах. — А что не так? — не перестаёт Тэхён. — У меня же так всё хорошо! Любимая работа, деньги, отношения с родителями… Наверно, мне должно быть стыдно за это всё? Но стыдно на деле вовсе не ему. — Думаешь тебя так просто любить, Чонгук? Он морщится, слыша эти слова, что отдаются особенно ярко, слишком заметно и грубо. Тэхён знает, куда бить, чтобы было больно, и от этого страшно вдвойне. Чонгук перед ним незащищённый, он абсолютно обнажённый и с осознанием, что от одежды избавился сам. — Да, я залюбленый, — Тэхён опасно взмахивает рукой с полупустым стаканом кофе. — Но знаешь, это тоже проблема, потому что я жду такой же любви от тебя, а ты просто принимаешь меня как должное! Тебе страшно? Мне тоже страшно остаться одному, потому что мне вбили в голову, что мой истинный станет для меня всем! — восклицает, слегка удручённо добавляя: — И так оно и вышло… Наверно, раньше подобное могло перейти в громкую ссору, которая закончится долгим молчанием, затаённой обидой и ощутимым осадком. Наверно, так оно чаще всего и происходит, если на первом месте находится не столько чувство, а скорее нечто иное, чужеродное и ненужное. Но оба сейчас даже в своём нарастающем гневе думают, что друг без друга они никак не могут, что любое взаимодействие всегда лучше разлада, что они друг для друга — без малого сама жизнь. Чонгук поднимает взгляд, без слов демонстрируя горечь своего раскаяния. Тэхёну этого хватает, чтобы со вздохом прошептать своё ласковое «ну иди сюда» и притянуть его свободной рукой за запястье. Чонгук в этот раз даже не озирается, просто обнимает, обхватывает его шею руками, ощущая, как крепко стискивают талию под плащом. Он раньше и плащи никогда не носил — даже тут влияние Тэхёна. Его рукой Чонгук необратимо размягчается. — Я очень хочу, чтобы ты чувствовал себя лучше, — шепчет ему Тэхён, согревая покрасневшее ухо дыханием. — Я знаю. Ты единственный, кого это заботит, — с трудом выдаёт Чонгук. — Рано или поздно придётся ко мне привыкнуть. Рядом раздаётся глухой смех, Чонгук чувствует это движение своей грудью. Он испробовал этого человека от и до, но смех его всё равно так красиво будоражит. — С тобой я начинаю задумываться, предопределять реакцию и пытаться не вызвать вспышку. Мне кажется, я не должен таким заниматься. Мне это очень не нравится, — признаётся Тэхён. — Я хочу помочь, но зачастую боюсь даже предложить, потому что ты реагируешь слишком остро. Чонгук молчит, для успокоения поглаживая его волосы. Он и правда настолько ужасно ведёт себя? — Ну и что ты притих? Могу я кое-что предложить? Чонгук разрывает объятия, сползая руками с его плеч и задерживаясь на талии, недоверчиво-вопросительно заглядывает в глаза. Тэхён вздыхает в надежде, что это придаст ему смелости, и достаёт из кармана телефон. Он ищет что-то слегка подрагивающими пальцами, а Чонгук завороженно наблюдает за тем, как на экране появляется какое-то электронное письмо. — Один мой знакомый как-то раз обмолвился об этом, и я почему-то сразу же подумал о тебе, — с волнением выдаёт он, поворачивая телефон Чонгуку и немного успокаиваясь от того, как тепло его ладонь накрыла свою собственную. — Нет, — первое, что вырывается. Чонгук читает приглашение на прослушивание, видит слово «театр», от которого ёкает сердце, замечает, что у Тэхёна тоже начинает подрагивать рука. — Я не могу, — поспешно шепчет, даже запрещая себе думать в это сторону и порождать надежду. — Можно хотя бы попробовать, — Тэхён обходит и обнимает его со спины, укладывая голову на плечо и осторожно пролистывая сообщение дальше. — Этим можно зарабатывать на жизнь. Это тоже связано с искусством, а ты артистичен, умеешь показывать себя на публике… — Я не могу говорить, — Чонгук качает головой, желая скорее закрыть глаза и не видеть. — Я не смогу говорить на большую публику, мой голос… Он представляет, как голос, твоя такая важная составляющая, вырывается изнутри и прокатывается по публике. От волнения внутри всё тут же сжимается. Он на такое не способен. — Можно начать с ролей без реплик, — тут же находится Тэхён, — есть экспериментальные спектакли без реплик. Там важна пластика, но нет такой большой нагрузки. — Я не знаю… — Ты точно знаешь, что всё в твоих руках. Чонгук блокирует телефон, оборачиваясь в его объятиях. Успокоения не наступает, как и хоть какого-нибудь облегчения, но он смотрит Тэхёну прямиком в горящие глаза и осознаёт вдруг, что рано или поздно обязательно сможет так же. Осознаёт, что важность Тэхёна именно в том, что забота его не в любимом кофе и даже не в выходе из плохой ситуации. Его благословение — его образ мысли. Чонгук целует его, зная, что моросящий дождь и сама ночь обязательно это сохранят, и на самом деле ощущает себя хоть чуточку легче.