***
Приглашение на свидание вполне могло быть отправлено сообщением, а отказ в таком случае имел бы все шансы быть не безобразно разочаровывающим. Любовь к своеобразным ритуалам и придача излишнего значения личному контакту, или всего лишь уверенность в согласии — что именно подтолкнуло окрылённого Чимина зайти после пары в крошечный кабинет Мин-сонсэннима? Комнатка на подвальном этаже, где Чимин испробовал своей спиной все шкафы и стены, а задницей — небольшой стол и кресло, казалась уединённым уголком и одноврменно с тем, местом волнительнозагадочным. Чимин шёл туда всегда с непередаваемым ощущением детства — словно он совсем ребёнок, шагает к своему тайнику за домом, чтобы найти там нечто значимое и бесконечно ценное. Чимин ощущал себя именно так ровно до секунды, пока в пустом коридоре не стали слышаться приглушённые слова — дверь в кабинет Мин-сонсэннима была слегко приоткрыта. — Не получится в этом году, — раздражённо вздыхает Юнги, а Чимин неосознанно замедляется, затихает, словно совсем перестаёт дышать. Зачем подслушивает? Это какое-то непередаваемое рвение, навеянное желанием обезопасить себя. От чего именно необходимо защищаться, Чимин никак не понимает. — Нет, — строго повторяет Юнги, а Чимин уже подходит к двери и смотрит на него через щель, впивается взглядом в его фигуру, в руку, прижатую ко лбу, во всё его напряжённое тело и зажмуренные глаза. — Нет, я ведь сказал. Давай закроем тему! — Мин-сонсэнним! — Чимин не выдерживает какой-то иррациональной тревоги, в момент осознавая, что обезопасить себя — равно не узнать его тайны. Это Чимина никак не касается, как и любые связанные с тем домыслы. — Мне пора, мам! — от неожиданности вздрагивает Юнги, а Чимин слишком облегчённо улыбается, подкрадываясь и обнимая его со спины. — Да. Да, хорошо. Ко мне студент пришёл, мне пора. Пока. Чимин прижимается щекой к изгибу его шеи и ощущает, насколько она напряжена — мышцы натянуты точно тугие струны, и то же самое на торсе, накрытом ладонями. На Юнги сегодня растёгнутая рубашка и белая футболка, на ногах не сильно подходящие по дресс-коду рваные джинсы. Чимин и в этом вдруг видит особое очарование, как находит спокойствие в щекочущих щёку длинных волосах. — Всё в порядке? — тихо спрашивает, конечно же, ощущая его явный пыл. — В полном! — бросает Юнги, сначала собираясь обиженно скрестить руки на груди, но тут же передумывая. Он разворачивается, резко усаживая Чимина на всё тот же стол и оказываясь между его разведённых ног. Чимин целует его и до приятного покалываения на кончиках пальцев ощущает, насколько далеко они продвинулись той внезапной поездкой на горячие источники. С тех объятий около костра пронеслась целая вечность и поселившаяся между ними нежность была тому доказательсвом. С того дня появились поцелуи в этом самом кабинете, переписки на парах и частые свидания по вечерам. Чимин всё реже ночует в квартире Сокджина и всё чаще ловит себя на мысли, что просыпаться в объятиях многим приятнее, чем обнимать самому. Это были прекрасные минуты перед приглашением на свидание, если бы поцелуй был и правда нежным, а прикосновения мягкими, лишёнными непонятной грубости. — Что случилось? — выдыхает Чимин, когда поцелуи эти спускаются к шее, а там уже иногда сменяются укусами. — Ты говорил с мамой? Наверно, это нормально, рано или поздно начать углублять свои знания о человеке. Чимину странно так в первый раз, ведь Хосока он знал с самого детства. Наверно, сначала всегда узнаёшь самого партнёра, а потом пытаешься прощупать тонкости, рассмотреть его со всех сторон и, конечно, познакомиться с его близкими. — Ага, — недовольно отвечает Юнги, поцелуями поднимаясь к подбородку снова, как будто неудобно поднятая голова поспособсвует тому, чтобы Чимин закрыл рот. Обсуждать с ним подобное совсем не хочется. — Что тебя расстроило? — хмурится Чимин, слегка увиливая от поцелуев, но не имея возможности уйти от крепкой хватки. Юнги вздыхает, понимая, что всё же придётся сказать. — Типичные, я думаю, вещи. Мои родители не истинные, но мать этим одержима, как будто я должен забрать у судьбы её должок. Чимин поджимает губы. — Понятно. — Она и так вечно требует от меня встречи с моей истинной, но в День белой азалии совсем сходит с ума, — быстро рассказывает Юнги, опуская взгляд и задумчиво оглаживая ладонями чужую талию — вперёд-назад, словно это волшебным образом успокаивает. Чимин же совершенно внезапно осознаёт, что ни разу не разговаривал с Юнги на тему истинности — о себе не рассказывал, потому что уже знал о Намджуне, а сам спросить даже не подумал. Если Юнги не решил завести разговор тоже, значит, не хочет говорить? — Ты не можешь сказать, что у тебя связь без истинности? — осторожно спрашивает, тщательно подбирая слова. Они в отношениях? Они партнёры? Об этом тоже ещё не было разговора. — Дело не в этом, — хмурится Юнги. — Это моя личная жизнь, просто… Она делает целое событие из этого дня, хотя я вообще не вижу повода. Обычный день и посредственный повод праздновать. — А что плохого в этом празднике? — непонимающе шепчет себе под нос Чимин. — Да глупости это, — импульсивно отвечает Юнги. Теперь в глаза уже не смотрят оба. — Празднуют как Рождество, хотя день вообще-то про истинность. Зачем все это остальным, я не понимаю! — Просто не обращай внимания, — Чимин пожимает плечами, понуро роняя голову. — Тебя же не заставляют никуда идти. Обычный день. Поздравишь вторую половинку, если такая есть, и всё, — пускает последние силы на вялую провокацию и получает не самый приятный ответ: — Что за глупости с этим двумя половинками? Я и сам целый! — Это хорошо, — срывается с губ совсем неслышно, вместе с потускневшей улыбкой. И кажется, совсем ничего не произошло, кажется, все в порядке, но глаза отчего-то на мокром месте, и внутри так неприятно щекочет. Это шутки всё, но разве в каждой из них нет доли правды? Чимин иногда ощущает себя таким невозможно глупым, словно чувствовать себя счастливым в этот день вдруг становится странным, словно он не должен поддаваться этому яркому веянию белых азалий и бесконечных поцелуев. А ему, на самом деле, всего-то хочется, что бродить в этот солнечный день по оживлённым украшенным улицам, держаться за руку с любимым человеком и много целоваться, когда окажутся наедине. Неужели странно? Отчего на сердце становится так паршиво, Чимин не понимает тоже. От того, что о связи их Юнги говорит так отстранённо, словно не влюблённый в него Чимин сидит сейчас прямо напротив, от того ли, что День белой азалии не столько об истинности, сколько о самой любви? Сложно, но Чимину вдруг совсем не хочется пояснять, почему они могли бы сходить на свидание именно сегодня. Чимин благодаря Намджуну знает миллионы утешений, но не решается их озвучить, как и своё долгожданное приглашение. Он лишь вздыхает, ведёт руками по его груди, чтобы снова обнять за шею, проглатывает обиду и целует снова. Чимин тоже не любит всю эту мишуру, но в этом году впервые ощущает этот день особенным. Впервые ощущает, что это по-настоящему его день, и дело тут вовсе не в появившемся из ниоткуда Намджуне. Дело скорее в его словах. Чимин, наверно, просто влюблённый дурак, если повёлся на внушённые ему надежды. Как будто Намджун сказал ему это не из лучших побуждений, как будто чудо после расставания с Хосоком не происходит и он снова не в том самом смысле влюблён.***
Тренировку в театре Хосок сегодня очень ожидаемо отменяет. Прикрывается желанием устроить группе праздник, но на деле, конечно, не хочет пересекаться с человеком, котрого всё так же считает своей судьбой. Чимин знает это, пока плетётся по улице к павильону «Inside», но предпочитает забивать себе голову мыслями о Юнги. О том, как они ещё несколько минут целовались, а потом разошлись с мучительным «до завтра». Юнги так и не разговорился и, на самом деле, от высказанных крупиц ещё сильнее потускнел. Чимин уходил с чётким ощущением, что дела у него идут не слишком хорошо. Желание помочь или хотя бы пожалеть его перебивалось жалостью к самому себе и попытками объясниться хотя бы в мыслях. Сошёлся на том, что ожидания не приводят ни к чему хорошему, а идеализировать что-либо слишком больно и опасно для собственной души. Репетиция от таких заключений никак не спасает, и сокращать её в честь праздника никто не планирует тоже — видимо, у организаторов всё хорошо с личной жизнью.***
Чимин выходит из раздевалки уже глубоким вечером, пока чувство вечной усталости так и пожирает изнутри. Как бы он смог в таком состоянии пойти на свидание с Юнги? Наверно, было бы многим легче, если всё сложилось, как он ожидал. Но вместо того Чимин плетётся к автобусной остановке, ощущая себя невыносимо уязвимым и отчего-то очень обиженным. Ничего не выходит, ничего из него не получается, так неизбежно опускаются руки, а любое слово ранит. Маленькие, придуманные им самим обиды. В них никто из окружающих не виноват, только он один. Снова хочется убежать, но сколько можно? Так бесконечно повторять нельзя. Бессилие, оно заразительно, оно так легко не отпускает. Нужно просто лечь спать, закрыть наконец глаза. Духота маленького магазинчика возле остановки выедает кожу, воздух совсем не двигается, а разумные мысли никак не проникают внутрь сознания. Когда им закрылся вход? Очень давно, правда. Хочется безразличия, хочется стать сильнее, но на деле, кого он обманывает? Хочется, чтобы помогли. Успокойте, обнимите, скажите, что я ни в чём не виноват. Пожалуйста!.. Крик прорывается из глубины, это чувство ненавистно до глубины души, но оно его. Безраздельно принадлежит ему, и никогда уже не отпустит. Намертво привязалось, его живьём никак не убрать. Чимин зависает около стеллажа с напитками и приходит в себя, когда звонит телефон. Юнги. Усмехается, даже не думая, что сейчас лучше не брать трубку. Это и чувство внутри подсказывает и здравый смысл — этот день следовало провести врозь. — Привет, — из динамика звучит настолько нетвёрдо, что даже как-то не верится. — Хён?.. Первое, о чём Чимин думает — он чем-то ужасно расстроен, потом предполагает усталость. Может быть, не так уж сильно промахивается, но вряд ли об этом доведётся узнать. Юнги, судя по одному только слову, мертвецки пьян, и это настолько странно осознавать, что Чимин зависает, тормозит ненадолго, слушая бессвязные звуки и копошение на том конце. — Чимин, привет. Послушай, Чимин… — он там пыхтит, очевидно, пытаясь звучать не так плохо, а Чимин не знает, ему смеяться или плакать от этого безобразия. — Слушаю вас, Мин-сонсэнним, — устало усмехается Пак, выходя из магазина ни с чем. Может и правильно, что не успел на свой автобус. — Чего нахрен?.. — бросает Юнги и тут же бурчит что-то вроде «ой, пардон», на пару минут зависнув тоже. Забыл, с кем разговаривает? Слишком сложно в таком состоянии сопоставить официальное обращение и парня, которому он сейчас звонит? — Ты в порядке? — поторапливает его Чимин, подпирая плечом фонарный столб. Свет над головой не включён, пусто, тихо, темно, а он стоит здесь один, просто смертельно усталый, буквально выжатый за этот бесконечный день. Но трубку не бросает, и даже не думает, когда слышит следующее: — Слушай, я… Да, типо, в общем… Придёшь? Чимин снова усмехается, не сомневается ни секунды, кажется, даже не осознавая, насколько это плохо. — Типо, в общем уже иду, — без раздумий отвечает, сразу же шагая в сторону дома, который не очень далеко отсюда, забивая на то, как уже успел размечтаться об уюте квартиры Сокджина. А что ему мешает? Что его держит, что тормозит? Ничего абсолютно. Тут замолкает даже пресловутая практичность. Зубная щётка, раствор для контактных линз, хотя бы трусы чистые, боже, плевать. Просто так сильно хочется к Юнги. Настолько хочется, что Чимин идёт по тёмным улицам и замечает странное — усталости больше нет. Теперь и влажный после дождя воздух какой-то неописуемо приятный, и ветер промозглый куда-то мигом испарился, и тяжесть, сдавливавшая мышцы, сошла на нет. Никаких проблем, никаких забот. Просто тянет к этому пьяному, несуразно смешному Юнги. И вы не подумайте, Чимин совсем не хочет им нагло воспользоваться. К чему ему это? Чимина сейчас заботит только то успокоение, что наступает рядом с Юнги. Он уверен в этом, пока быстрым шагом идёт к нему домой, он это знает, когда звонит в нужную дверь, он в этом убеждается, когда видит на пороге его. — Бля… — после долгой паузы выдаёт слегка покачиваюшийся Юнги, — и правда пришёл. — Ага, — кивает Чимин, и он всё ещё не настроен шутить и развлекаться, но всё равно улыбается. Юнги забавный, правда. Стоит на пороге такой уже помятый, но всё равно невозможно уютный в полосатой кофте и длинных домашних брюках, которые держатся на его узких бёдрах из последних сил. Чимин скользит взглядом с растрёпанной чёрной макушке, по довольно длинным уже волосам с лёгкой завивкой, по ему домашнему луку, прямиком к босым ногам, едва виднеющимся под длинными штанинами. Чимин присаживается на корточки под крайне удивлённое «ты чего там, эй?!» и молча подворачивает его брюки до щиколоток. Запутается ещё ненароком и навернётся на ровном месте. Ну кому это нужно? — Зачем позвал? — спрашивает своим ровным усталым голосом, снимая куртку и обувь, хоть в квартиру его и не приглашали. Юнги так же стоит, оперевшись спиной о шкаф, как-то уменьшившись, может быть, помолодев. — Соскучился по тебе, — бросает, не сразу разобравшись с порядком букв в таких сложных словах. — М-м, — неопределённо тянет Чимин, вырастая напротив и, повинуясь одному ёмкому желанию, целуя. Укладывая руки на его выглядывающие из-под кофты бока, оглаживая, прижимая к шкафу, совсем не слушая возмущённого мычания. Целовать выпившего человека не сильно приятно, у поцелуев таких вкус чего-то непонятного, незнакомого. Чимину ещё не доводилось целоваться так — когда в алкогольном веселье растворены не двое, а всего один. Второму же грустно, непонятно, как-то чуждо. Чимину вот так сейчас, но всё равно целует, всё равно забирает все прелести близости с ним, хоть прямо сейчас это и ощущается как-то иначе. Юнги обычно больше ведёт, направляет, обычно сам зажимает Чимина, сводит с ума прикосновениями, распахивает его губы, распаляя параллельно душу. Сегодня он совсем не такой. Сегодня он странно мягкий и податливый, сегодня жмётся у Чимина под руками, увиливает от поцелуев, словно играет, один раз даже выдаёт целомудренно и так несуразно: — Ты что себе позволяешь, наглец? Чимин смеётся только и выпускает его неуклюжее тело из своих рук. Сколько же он выпил? Так и хочется спросить, пока Юнги нетвёрдо шагает в спальню. Сколько и главное почему? Чимин лишь хмурится и идёт на кухню за стаканом воды. На столе обычная кружка и фужер из какого-то подарочного набора, там же пачка чипсов, сок и бутылка виски. Уже пустая. Кажется, раньше Юнги не имел привычки напиваться так сильно. Чимин вообще не наблюдал за ним тяги к алкоголю. Вряд ли это было от счастья. Так что же с ним произошло? В гостиной Чимин находит его стоящим около раздвинутого дивана, старательно что-то печатающим в телефоне. Лицо максимально собранное, смешное само собой. Чимин быстро оказывается рядом и ловко выхватывает телефон из не особо крепких рук. — Эй, отдай! — сразу же взрывается Юнги, но натыкается только на категоричный взгляд и сразу же бросает попытки допрыгнуть до телефона, сжатого в вытянутой вверх руке. Он вроде выше, но сейчас координировать движения как-то слишком сложно, а Чимин этот, поганец, стоит скалой, не сдвинешь даже. — Поверь мне, не стоит никому писать в таком состоянии, — миролюбиво замечает Пак и не глядя блокирует телефон. Ему всё равно, кому так старательно писал этот такой невозможно пьяный Юнги. Может быть, открыл чат с кем-то из студентов и сейчас избежал позора, может быть, спасся от разговора с любимой мамой, а может… Впрочем Чимин и не предполагает, кому Юнги может писать в таком состоянии. Что вообще он знает о Юнги? — Ну и ладно, — бросает Мин, по-детски надувая губы и просто оставаясь стоять с закинутыми на чужие плечи руками. — Хён, может, тебе спать пора? — осторожно спрашивает Чимин. Наверно, сейчас нет смысла допытываться о причинах. Чимин думает так, совсем не подозревая, что Юнги под действием алкоголя невероятно разговорчив, и выдать может очень много разного, что нужно, и не очень.Jefferson Airplane — White Rabbit
— Только если ты меня уложишь, Мин-и, — вздыхает Юнги, крепко стискивая Пака за шею, укладывая ему на плечо голову. Хочется чего-то, непонятно чего, а он всё никак не понимает! — Конечно, хён. Чимин осторожно подталкивает его к дивану, но вместо желаемого сам оказывается на нём. Юнги усаживает его на край, а сам забирается рядом, прижимает к себе ноги, а голову роняет Чимину на колени. Пак с усталой улыбкой следит за его неловким копошением, а потом опускает руку на замершую наконец макушку. Пальцы приятно тонут в его мягких волосах. Сильно отросли с прошлой стрижки, химическая завивка идёт мягкой волной. Ему очень идёт, а Чимину очень приятно тонуть пальцами, путаться в этих волосах. Хочется нагнуться и поцеловать, но тогда придётся потревожить его, Чимину совсем не хочется. Он молча поглаживает его волосы, слушает мало связное бормотание, изредка отвечает или просто посмеивается. На душе всё равно не спокойно ни черта, но так он хотя бы ненадолго отвлекается, как будто и здесь, в этом притягательном уютном мужчине, перебравшем с алкоголем, не кроется очередная причина его тяжёлых мыслей. — Какой же ты жёсткий, — бормочет Юнги, уже сонно утыкаясь лицом Чимину в живот. Пак расслабленно откидывается назад, задумчиво смотрит на его бесконтрольно расслабленное лицо. — Я? — вопросительно вскидывает бровь. — Ну, бёдра твои, — Юнги вслепую шлёпает ладонью, — как камень, честно, — и невозмутимо добавляет: — мне поэтому женские нравятся. — Женские? — переспрашивает Чимин. Тело как-то странно напрягается. Ну что он несёт? — Более мягкие, ты имеешь в виду? Пышные? — на всякий случай уточняет, потому что… непонятно. — Нет, женские, — невозмутимо отвечает Юнги, а Чимин, может быть, слишком серьёзно это воспринимает. — Может, тебе и члены не нравятся, — нервно усмехается, совсем не ожидая услышать ответ. — Конечно, кому вообще они могут нравиться? — и засыпает. Действительно, кому?.. Чимин немигающе смотрит на его макушку, следит за тем, как он утыкается лицом в изгиб бедра и засыпает сладко и беззаботно. Ему-то не о чём сейчас переживать. Чимину же кажется, его загнали в тупик. Не уйти, не пошевелиться даже, а самое страшное — никак не понять. Не воспринимай всерьёз, так и кричит внутренний голос, но разве он может?