***
Всякий раз, когда Чуя оказывается в балетной студии, Коё тоже там, а это значит, что даже если бы он захотел внезапно встать и станцевать, он не смог бы. И вот, одним днем Коё уходит с занятий раньше по причине запланированного приема у врача, следовательно рыжеволосый остается один. Он и полностью пустой зал. Сидя на полу, парень смотрит в сторону выхода. Он должен уйти. Пойти домой. Но Дазай все еще на работе. А в своей комнате он просто лежит в кровати и всячески пытается отгонять мысли о том, что его отец все еще в больнице уже как двенадцать дней после прогнозируемой выписки. Каким-то образом его пневмония превратилась в абсцесс легкого. Чуя созванивается с ним каждый божий день, и отец продолжает говорить, что все в порядке, что все будет хорошо, но каждая составляющая этой ужаснейшей ситуации понуждает рыжеволосого кричать от безысходности. Он хочет вернуться домой, но оба его отца настаивают на том, чтобы юноша перестал так волноваться. Он хочет остаться, но чувство вины душит его. Поэтому, вставая на ноги, к выходу он не идет. Ему нужно отвлечься, отвлечься от всего того дерьма, происходящего в его жизни. Он уже растянулся и сделал разминку — то, чем он занимается постоянно, находясь здесь, так как это единственное, что ему фактически разрешено делать, — потому Чуя включает один из своих танцевальных плейлистов, оставляет телефон на полу и спокойно закрывает глаза. Его движения происходят автоматически. Он танцует. Даже спустя почти год каждый маленький шаг и напряжение мышц ощущаются как вторая натура, как возвращение домой. У Чуи нет балеток. Он потерял значительное количество мышечной массы. Он стал менее гибким. Мышцы горят. Задняя часть его лодыжки болит. Но Чуя? Он чувствует себя живым. Музыка разносится по пустой комнате, Накахара шаг за шагом повторяет ритмы мелодии, крутится, выгибает спину, он расплывается в бездыханной улыбке, а кровь пульсирует от возбуждения. Почему он так долго воздерживался от танцев? Юноша разводит руки в стороны, крутясь, и в тот момент, когда пальцами ног он отталкивается от земли для прыжка, острая боль пронзает его лодыжку. Теряя равновесие, парень спотыкается о собственные ноги и неуклюже падает вперед. Совсем не грациозно и легко. Он с яростью осматривает свою правую ногу, прежде чем снова подняться. — Давай, — говорит он себе, возвращаясь в исходное положение. Что может быть лучше бабочек в животе каждый раз во время занятий? А хуже лишь потерять всю свою балетную карьеру, верно? — Просто не обращай внимания. Раз. Два. Три. Чуя размеренно дышит, его колени сгибаются в готовности оттолкнуться от пола. Вверх. Вверх. Вверх. Его тело трясется, когда он приземляется. Это больно, но он борется с ощущениями, набирая темп. Однако боль не проходит. Она распространяется сильными вспышками, пока из-за одного конкретного движение ногой он не рухнет на пол, сдерживая наворачивающиеся слезы. Упираясь лбом в пол, юноша сжимает руки в кулаки. Он так долго тренировал свое тело, чтобы противостоять боли, так почему — почему результата никакого? Он делал все. Он рано вставал. Он тренировался каждый день. Он потратил годы, доводя свою форму до совершенства. Он убивал себя, и все равно этого оказалось недостаточно. Одна ошибка, и — и — сдавленный крик прорывается наружу, сопровождаясь сильным ударом кулаком в пол. Боль тут же пронзает костяшки его пальцев, и, как он приметил, пересиливает раннюю. Поэтому он бьет снова. И еще раз. Раз за разом. Где-то в глубине души он понимает, как глупо выглядит, закатывая истерику из-за того, что несколько раз упал, и эта нелепость вызывает у него смех, даже когда по лицу текут слезы. Это так глупо. Он такой глупый. — Почему ты не можешь просто потренироваться? — шепчет он себе. — Почему...? Гнетущую тишину вокруг нарушает только его собственное прерывистое дыхание. Конечно, ответа нет. Так что, в конце концов, когда всепоглощающая ярость внутри него переходит в простое изнеможение, Чуя опускается на корточки, проводя рукой по лодыжке. Злость из-за того, что он уже не может изменить, — ничего не даст. Вот к чему он пришел. То, с чем ему придется жить, независимо от того, справедливо это или нет. Единственное, что может сделать Чуя — встать и начать все сначала.***
Каждое второе воскресенье Дазай отчасти вынужден посещать семейные обеды — что он счел бы ненужным, учитывая, что у него есть исключительная привилегия видеть отца пять раз в неделю — в рабочие дни, и учитывая, что Хаяши и мелкие сопляки не настолько важны, чтобы ради них являться домой... если бы не тот факт, что он, по крайней мере, увидит Чую. Когда семья рядом, им приходится соблюдать осторожность, но он уже давно перестал притворяться, что единственная причина, по которой ему нравится общество Чуи, — это секс. Дазай не может понять это чувство внутри себя. Оно новое, странное и ужасно раздражающее. Когда он слышит громкий смех Чуи, у него сводит живот. Реакция настолько абсурдна, что Дазай искал бы решение ее прекращения, если бы чувство не было таким приятным. Вместо этого он с каждым разом все больше и больше погружается в него. Он никогда и ни к кому не испытывал столь разрушительного и физически затрагивающего чувства, за исключением, должно быть, случаев, когда он фантазирует о смерти, хотя, если подумать, эти две вещи полярно противоположны. Мысль о смерти успокаивает. Умиротворяет. А Чуя и все, что с ним связано, тревожит Дазая. Он, а также тот факт, что Гэнемон сейчас находится в командировке, в конечном счете, значатся достаточно убедительными причинами, чтобы заставить Дазая посетить обед. Было бы здорово, если Хаяши забрала детей и ушла, оставив Чую, его и еду в покое. Тем не менее, жизнерадостная улыбка на ее лице, когда они садятся за стол, — зарок, что она сделает все что угодно, только не это. Чудесно. — Как проходят экзамены, Осаму? — спрашивает она, делая глоток мимозы**. — Хорошо. — Еще остались незакрытые? — Я сдал последний вчера. Его глаза на дольку встречаются с глазами Чуи, и между ними проносится общее воспоминание о том, как Чуя отсасывал ему под партой во время подготовки к экзамену. Дазая, конечно же, это не ускорило, тем не менее изучение скучной статистики стало более увлекательным. Чуя рассеянно облизнул нижнюю губу, изогнув рот в маленькой и скрытной ухмылке, прежде чем перевести взгляд на свои суши. — Поздравляю! — восклицает Хаяши. — Как все прошло? — Думаю, я сдам. — Конечно, сдашь. Ты поразительно умный человек, Осаму. Ради вежливости Дазай одаривает ее праздной улыбкой в ответ. — По крайней мере, теперь у тебя будет свободное время, ведь ты работаешь на отца. Кстати, как у тебя с работой? — Нормально. — Я знаю, Генэмон может быть очень... требовательным человеком... — — Это один из способов описать его, — проворчал Дазай. — ...но это потому, что он приложил немало усилий для достижения нынешнего положения. — Хаяши пожимает плечами, ее улыбка бледнее, чем обычно. — Думаю, он просто хочет того же для тебя. Верно. Возможно, в этом всегда была суть всех их проблем. У него был конкретный образ своего сына. Трудолюбивый. Жесткий. Мужественный. И даже до того, как они потеряли мать Осаму, а вместе с ней и ту единственную связь, что была между ними, он не оправдывал ни одного из этих ожиданий. Дазай перекатывает свой бокал с шампанским между пальцами, глядя на Хаяши. Даже спустя годы она все еще слепа в своих убеждениях. — Давайте сменим тему, — говорит он. Женщина с энтузиазмом кивает. — Итак, у тебя есть какие-нибудь планы на семестровые каникулы? Помимо работы, конечно. Много. Он попросту не может упомянуть ни об одном из них в ее присутствии. — Возможно, я вздремну еще разок-другой. Словно вспомнив, что Чуя тоже сидит за столом, она поворачивается к нему с широкой ухмылкой. — У Чуя-куна скоро день рождения, не так ли? — Ну, — начал Чуя, — до него еще около двух месяцев. — Никогда не рано планировать день рождения! Ты уже думал о том, как хочешь его провести? Рыжеволосый пожимает плечами. — Пойти куда-нибудь... поужинать? Хаяши всем видом показывает недовольство. Дазай понимает это, он и сам избегает своих дней рождения, однако у него есть несколько идей, как сделать праздник Чуи запоминающимся. Просто это совсем не то, о чем, скорее всего, думает Хаяши. — Ужин — несомненно, а после него ты можешь пригласить своих друзей. Или я могу поспрашивать, не можем ли мы арендовать для тебя кл... — Никаких вечеринок, — перебил Накахара твердым, но вежливым голосов. — Я... я чуть не забыл. У меня же все еще есть те билеты на гору Фудзи из странной лотереи Фицджеральда. — Ах. Осаму помнит этот маленький подарок. — Думаю, я мог бы использовать часть своего отпуска на свой день рождения, если вы не против. Женщина одаривает его лучезарной улыбкой. — Конечно, не против, дорогой. Поездка на гору Фудзи звучит интересно! Я была там несколько раз. Могу составить тебе список достопримечательностей, которые ты обязательно должен увидеть! — Было бы здорово. — Кто же тогда будет твоим компаньоном? Чуя в недоумии моргает, открывая рот. — Эээ... Дазай делает глоток шампанского. Взгляд Хаяши скользит между юношами, затем она издает: — О! — Чуя нервно улыбается. — О, вы идете вместе. Это здорово! Это... потрясающе. — Дазай притащил меня на ту вечеринку, — поясняет рыжеволосый, почесывая затылок. — Будет справедливо, если я возьму его, верно? Накахара смотрит на него, и кудрявый, в свою очередь, выдерживает его взгляд, улыбаясь. — По-моему, справедливо. Женщина как-то умудряется перевести разговор на какого-то своего чванливого клиента, с которым ей пришлось иметь дело на днях, однако Осаму не может не задаться вопросом, не закончилась ли на этом их удача. Хаяши может быть в лучшем случае слепой, в худшем — умышленно невежественной, когда дело касается ее мужа, но это? Нетрудно понять, если вникнуть. Чуя бывает в квартире Дазая почти каждый день. Шатен даже с Акико, своей лучшей подругой, не видится так часто, как с Чуей. Если Хаяши что-то и подозревает, она не говорит об этом, весело болтая без умолку. После обеда кудрявый мог бы поехать домой — по крайней мере, следует быть осмотрительным, — но он все равно остается, помогая меньшему убрать посуду. Когда звук шагов удаляющейся женщины стихает, он слышит тихонький вздох рыжеволосого: — Прости меня. Я не все обдумал, когда упомянул о поездке. Дазай пожимает плечами. — Совместное путешествие не является незаконным. Судя по тому, как нахмурились брови Накахары, он не настолько наивен. — А никто в твоей семье не знает? — спрашивает он и поднимается на цыпочки, дабы убрать тарелку, но тут же отшатывается назад от резко пронзившей боли, поджимая губы. — Нет, — настороженно отвечает шатен. — Ты хорошо себя чувствуешь? Чуя безмолвно кивает, хватая чистые серебряные приборы. — Как ты думаешь, Хаяши была бы... против, если бы узнала о нас? — Зависит от обстоятельств. Она может быть против того, что ты парень, или же против того, что ты ее помощник по хозяйству. — И то, и другое? — И да, и нет. Дазая никогда не волновало и до сих пор не волнует, что подумает Хаяши. Дело в том, что она могла рассказать все отцу, а это...? Это совершенно другой разговор. — Могу я спросить тебя еще кое о чем? — Чуя сегодня любопытный. — Это «да»? — Это не «нет». Чуя не в восторге от этой фразы, но он смиряется. — Почему она тебе не нравится? Я имею в виду Хаяши. — Она мне не не нравится. Просто она мне безразлична. — Ладно, — бормочет голубоглазый, — тогда позволь мне перефразировать. Почему она тебе безразлична? Сколько лет она замужем за твоим отцом? — Восемь. Чуя приподнимает бровь, якобы выжидая продолжения. — Она вышла замуж за моего отца. Это не имеет никакого отношения ко мне. — И что, ты просто игнорировал ее все эти годы? — Говоришь так, будто это что-то ужасное. — Нет... Просто думаю, мне было бы одиноко. Или я бы устал от этого. — Я не нуждался в мачехе, если ты об этом спрашиваешь. — Тем более в наивно слепой мачехе. Есть вещи, которые нельзя простить. Покорное покачивание головой означает, что рыжеволосый, наконец, решил оставить эту тему, поэтому Дазай сам решается направить разговор в более приятное русло. — Ты придешь завтра? Чуя вздохнул. — Я сопровождаю Гин на день рождения одного из ее друзей. Подтекст кудрявому понятен. — После свободен? — Нет. Я обещал Тачихаре помочь подготовиться к выступлению. — ... В воскресенье? — Пообещал, что пойду на его концерт. К черту Тачихару. — Тогда в понедельник, — заключает Дазай. — После того, как вернусь домой с работы. Выражение лица Чуи позабавило бы его, если бы он осознавал тот факт, что эти два дня кажутся им обоим такими длинными по двум совершенно разным причинам. — Разве мы не можем просто... — Накахара прервался, покачав головой. — Неважно. Хаяши дома. А я не могу уйти раньше пяти. Кудрявый все равно притягивает юношу ближе, оглаживая рукой заднюю часть бедра. — Два дня, Чуя. Переживешь. — Переживешь, — пародирует Чуя голосом, совсем не похожим на голос Дазая, затем утыкается лбом в его грудь, заглушая свое ворчание: — Я знаю, что смогу. Но это не значит, что я хочу. — Разлука укрепляет чувства, — проронил Дазай, проводя пальцами по волосам Чуи и безмолвно осознавая: это действительно так.***
— Как я выгляжу? — Отлично. — А с зубами что? Ничего не застряло? — Как по команде, Тачихара открывает рот, предоставляя ему прекрасный обзор. — Не стоило мне есть салат до выступления, — пытается сказать он. — Будто кто-то увидит, — бормочет Чуя, но все равно послушно проверяет и, убедившись, что все в порядке, подает ему знак в виде поднятого вверх большого пальца. — Да, но концерт будет записываться. И люди будут фотографировать. Я не хочу быть известен как парень с капустой в зубах! — Ты не будешь известен как парень с капустой в зубах. Тачихара кивает, но выражение его лица говорит о неубедительности, поэтому Накахара кладет руки ему на плечи, проговаривая: — Ты будешь известен как парень с великолепным голосом. — С великолепным голосом. — И безумно хорошими песнями. — Хорошими песнями... — Тачи, у тебя все получится. —Я знаю. — Мичидзо слабо пожимает плечами. — Всего лишь несколько сотен человек. Ничего страшного, верно? Вполне выполнимо. Круто, круто, круто. Чуя не может сдержать улыбку. Под слоями ухмылок и мужественного поведения Тачихара все еще ребенок, который нервничает перед своим первым концертом. Это мило. Прежде чем Накахара успевает ответить, в его кармане зажужжал телефон, и когда на экране показывается входящий звонок от Поля, улыбка немного сползает с лица. — Мне нужно ответить. Вернусь через пару минут, окей? — Ага. Спасибо, чувак. — Тачихара дружески толкает того в плечо, прежде чем удалиться. Последние адские два дня голубоглазый сходит с ума из-за госпитализации отца и пытается отвлечься любыми отчаянными мерами. Нет Дазая. Нет секса. Только Чуя и его мысли. (И новая назойливая боль в лодыжке). С учащенным пульсом рыжеволосый поднес телефон к уху: — Привет, пап. Все в порядке? — Видимо, нет. Обычно они не разговаривают в такое время, но если... то он должен услышать это прямо сейчас. — Не совсем, — слышится голос Поля. Чуя для поддержки хватается за ближайшую стену, чувствуя, как начинают дрожать руки. — Твоему папе стало хуже. — Но он все еще... — Да, да. Я сейчас с ним, но ему... ему не очень хорошо. Врачи говорят об операции. По щеке Накахары скатилась слеза, и он поспешно вытер ее, прежде чем выдавить: — Я забронирую ближайший рейс, который смогу найти. — Думаю, это к лучшему. Они вдвоем так настойчиво убеждали Чую остаться в Йокогаме, уверяя его, что с Артуром все будет хорошо, что лететь домой не обязательно, отчего эти простые слова Поля кричат о серьезности ситуации больше, чем что-либо еще. На глаза наворачиваются слезы, которые, катясь, согревают кожу под ними и затуманивают зрение. — Чуя, — начал его отец, — пусть кто-нибудь отвезет тебя в аэропорт. И не паникуй пока, хорошо? Все будет в порядке. — Да, — выдавливает он из себя, — да, хорошо. — Тебе помочь с билетами на самолет? — Нет, я сам разберусь. Просто... оставайся рядом с ним. — Останусь. Позвони мне перед посадкой в самолет, хорошо? — Обязательно. Когда связь прерывается, Накахара пытается держать себя в руках; он пытается не сорваться, однако получается весьма плохо. Это слишком. Слишком тяжело. Он ни с кем не прощается, поскольку на это нет времени. Тачихара его поймет. Чуя ловит такси возле бара, называет адрес и просит водителя мчать как можно быстрее.