Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались (с)
— Нет, так дело не пойдет, — задумчиво произносит Сюэ Ян, и после того, как только что от него полыхало безумием невменяемой истерики и сверкающей тьмой, почти странно слышать эту оценивающую философичную ясность. — Вот если бы Слепышка была слепой! — сморщив нос, полупритворно сожалеет он, обнаружив в ее зрячести, видимо, какое-то препятствие для пришедшей ему на ум идеи, глядя сквозь квадраты окна в спину Сун Ланя, стоящего под навесом на улице — Сун Ланя, честно пособившего девочке с очагом — и достать с высокой полки посуду для еды — а после сказавшего «я побуду немного снаружи». Выразительно-подозрительно посматривая на Сюэ Яна, он все же довольно бесстрашно оставляет Фусюэ возле двери — для спокойствия друга и в залог своего возвращения. На несколько минут становится тихо, прислушиваться есть смысл только к бултыхающимся в котле крабам. Сюэ Ян по-песьи опускает голову на удерживающие его ладони и некоторое время наблюдает за А-Цин, хлопочущей вокруг очага. Потом на пробу аккуратно пытается высвободиться — безрезультатно. А-Цин с остервенением возит тряпкой по полу, приглядывая за попыхивающей паром крышкой — вареные крабы тоже весьма скоры на внезапный побег. — Свинья ты бестолковая, залил тут все кровью. — Тоже жалеешь, что прозрела? — фыркает Сюэ Ян. — Правильно, меньше видишь — крепче спишь, — похоже, наглецу даже нравится, как Сяо Синчэнь бледнеет от этой фразы. — Пусти меня, даочжан, — наконец говорит он. — Я поговорю с твоим другом. Сяо Синчэнь даже вздрагивает от такой дикой идеи. — Нет, — ясно произносит он, сильнее сжимая пальцы, и, видимо, всерьез задумываясь о повторении трюка с магической веревкой. — Бедняжка даочжан Сун Цзычэнь, на его долю выпало столько испытаний! Не думаю, что ему понравятся наши крабы, — с миролюбиво-циничным глумлением поясняет чудовище — и почти забавно, как пульс твари под руками Сяо Синчэня уже в начале фразы ускоряется и снова стихает, когда не следует ровно никакой реакции на эту сволочную ремарку. — И что ты хочешь ему сказать? — Ты никогда не приручал собак, Сяо Синчэнь. А мне доводилось это делать. Лучший способ — бросить им косточку. — Ты считаешь, это уместное сравнение? — Конечно. Сяо Синчэнь молча заправляет падающие пряди твари за ухо и за него же тянет. — Ай, — говорит Сюэ Ян, но вместо дальнейшего негодования придвигается и издает совершеннейше неприличный стон, утыкаясь носом в ладони Сяо Синчэня — и тут же мгновенно вскидывает правую руку, перехватывая шест, которым возмущенная таким бесстыдным поведением А-Цин пытается ткнуть ему в бок. — Совсем обалдела, Слепышка? — Да это ты обалдел и стыд последний потерял! Зачем ты обидел даочжана, червяк подколодный? Не зря я подозревала, что он напрасно тебя из канавы вытащил! Хорошо же ты отплатил за его доброту! Ловко перевести разговор на личность засранца и его проступки — универсальный способ защиты, но Сюэ Яна мало трогают ее слова. — Подслушивала, маленькое чудовище? Если кому-то не нужны ни язык, ни глаза, ни уши, не считаешь, что проще этому кое-кому сразу всю голову отрезать? — угрожающе-медленно интересуется он. — Только и умеешь с больной головы на здоровую перекладывать! То-то тебе все это сильно на пользу пошло! — А-Цин, — останавливает ее Сяо Синчэнь. — Прости, даочжан, но что он тебя доводит, пакостник, уу! Так бы и побила его за тебя. — За кастрюлей лучше следи. Больше видишь — больше работаешь, забыла? — Тогда уж — и меньше спишь! — парирует А-Цин, припоминая его предыдущую аксиому. В ее яростных нападках слышны нотки беспомощного страха — как у тех, кто привык, что через его мнение переступают — много ли стоят слова детей во взрослых конфликтах? Она превосходно понимает, насколько просто эти трое могут решить проблему, не спрашивая у нее совета, и поставить перед фактом. Услышанное в достаточной степени вымораживает ее маленькую душу: она понимает, что намерения взрослые могут от нее скрыть точно так же, как Сяо Синчэнь и паршивец год назад скрывали от нее, что к северу от города страну накрывает голод. За то, что сделал Сюэ Ян, ему полагается смертная казнь, это очевидно — и что, если Сяо Синчэнь согласится с мнением друга? Ее обманут и отвлекут, а паршивца выведут в лес и убьют там, а потом объяснят это печальной и неоспоримой необходимостью. И что будет дальше? Неважно, будет ли даочжан ходить с красными пятнами на повязке и смотреть подолгу в одну точку, или же просто холодно подтвердит справедливость произошедшего, и останется ли здесь его этот старый друг — все равно мир рухнет навсегда. И ничего больше не будет таким, каким было, потому что тогда она умрет внутри, умрет сама от разочарования, что даочжан… но как, если паршивец вырезал целый храм, разве могут они поступить иначе? Даочжан, конечно, страшно добрый, но это не кошелек украсть, да и тогда он заставил ее вернуть деньги, а тут уже ничего не исправить. Они взрослые, они заклинатели, они все решат без нее. Нервничая, она громыхает крышкой, случайно обжигая руку горячим паром. Что там в их головах, нельзя понять. Она помнит эпизоды, которые видела, когда еще скиталась одна: двое лечили какого-то старика, а потом второй перешагнул через оба тела, как через ненужный мусор, хотя только что они, словно закадычные друзья, делили кров и еду, тепло перешучиваясь друг с другом. Ничему нельзя доверять. Никому. Кроме Сяо Синчэня и мерзавца, и то пока она притворялась слепой. Слепые могут заметить больше, от них не станут скрывать выражение лица — и Сюэ Ян не скрывал много раз, кто он и что. А Сяо Синчэнь — ну, это Сяо Синчэнь. Про крестьян тогда она тоже ведь подозревала, уж слишком торжествующий был после той охоты на «мертвецов» у мерзавца вид, а уж как он глядел на Сяо Синчэня, словно намерен того съесть вместе с ханьфу как минимум, как мифологический змей, который пожирает города… — Ты что, мне не доверяешь, даочжан? — вторя ее размышлениям, издевается между тем тварь над своим давним спасителем, и вместе они похожи сейчас на костер и снег. Вопрос настолько нелеп, что Сяо Синчэнь издает тихий смешок, не удержав иронии. — Я сам с ним поговорю, — сообщает он, и правда, выходит — бесшумной светлой тенью, а Сюэ Ян тут же, нехорошо прищурившись, смотрит на А-Цин, явно перебирая в уме все, что она могла видеть за эти три года. — Только попробуй подойти, — сразу предупреждает она. — И что будет? — любопытствует Сюэ Ян, как будто невзначай разминая плечи. — Я закричу. — А успеешь? — Сюэ Ян улыбается широко и приветливо — и извлекает Ниспосылающего Несчастья, любовно укладывая на коленях. А-Цин пятится и живо оказывается с противоположной стороны стола, заботясь, чтобы эта преграда отделяла ее от Сюэ Яна. По нему никогда — а особенно теперь, когда он лениво приподнимается и делает движение, словно собирается двинуться в ее сторону — невозможно сказать, серьезен он или нет, и она немножко его боится, несмотря на храбрящийся вид. Пытаясь обхитрить, А-Цин будто намеревается пробежать мимо сдвинутой к стене ширмы, но в итоге все равно чуть в негодяя не врезается. — Помнишь этот меч? — с улыбкой обращается к ней Сюэ Ян, ненавязчиво преграждая путь — самое время поднять крик, но, увы, по другому поводу: — Ааа! Крабы, дурачина! — пока они выделывают дипломатические кренделя по кухне, вода с шипением начинает заливать огонь. Цзянцзяй исчезает, Сюэ Ян тоже шипит, с ругательством подцепляя горячий металл. — Зачем ты так плотно закрыла крышку? — Потому что поварешку вынула, чтобы тебя ею стукнуть, балда! Фу, от тебя одни неприятности. Сюэ Ян, укротив крабов, устраивается на скамье, обхватив руками колени, и приваливается боком к стене, предоставляя ей дальнейший присмотр за ужином и огнем. — Ничего, скоро останешься тут одна с двумя правильными даочжанами, и не будет никаких неприятностей, — язвительно пророчествует он, угадав мучающие ее страхи и тут же неблагородно этим пользуясь. — Уж вдвоем они тебя быстро научат порядку! Будешь ходить по главной улице за ручку с даочжаном Суном, а не носиться как бесхозная голодранка где попало! Зачем ты его сюда притащила, совсем мозгов не хватает? — А что мне было делать? Он бы все равно за мной пошел, как только услышал про меч. — А языком своим никчемным трепать зачем надо было? Много успела растрепать? — Иди ты. Ничего такого я не говорила. — Ага, ага. И про перчатку смолчала. Стратег. — Да ты же мне не докладывал, что это так важно! Он показался мне благородным человеком, он же монах, откуда я знала, что все так выйдет! И откуда мне было знать, что ты такая… Сюэ Ян подбирается, наклоняясь вперед: — Такая — что? Договаривай! — Дрянь такая, вот что! — мерзкая мелочь раздраженно бросает еще хвороста в приугасшее было пламя. Содержательная часть разговора на этом заходит в тупик, и оба молчат, таращась в огонь, пока Сюэ Ян не оборачивается с показной безмятежностью на открывшуюся дверь, впускающую «правильных» даочжанов. Сун Лань окидывает в ответ его угрюмым невыразительным взглядом и, видимо, решившись без отступлений следовать пути Дао, молча садится за стол. — Давайте поедим и отдохнем, — говорит Сяо Синчэнь. — Все устали и вымотались. Цзычень в пути со вчерашнего дня. Все решения откладываем до завтра. Сюэ Ян, веселея, спускает ноги на пол и придвигается к столу. Ну надо же. Перерезать их всех во сне и сбежать, это же первейшее и напрашивающееся из решений, и в обозначенный временной промежуток как раз попадает — за полночь, это, несомненно, уже самое настоящее «завтра». Но обеспокоен таким возможным развитием событий, похоже, исключительно Сун Лань. — Что ты на меня так смотришь, даочжан Сун, — спрашивает с насмешкой Сюэ Ян, разряжая сгустившееся молчание. — Хочешь сказать спасибо за обед? —… И кляп надо было наколдовать понадежнее, — бормочет под нос А-Цин, водружая тарелку сначала, конечно же, перед гостем, потом — перед даочжаном, и только в последнюю очередь, с гримаской пренебрежительного одолжения — перед «паршивцем». — Да ты у нас самая зоркая, как я погляжу? — с ленивой угрозой интересуется Сюэ Ян. А-Цин наливает последнюю тарелку себе и вместо того, чтобы устроиться на свободном торце стола, прижимается сбочка к Сяо Синчэню. Тот приобнимает ее, чтобы она не свалилась со скамьи, помешивая остывающий суп. Сюэ Ян ногой придвигает табурет и кивает на него девочке. — Не мешай даочжану есть, Слепышка, сядь по-человечески. Та с недовольным вздохом перебирается на табурет и выуживает за клешню краба, но, случайно оцарапавшись об острые заусенцы, разжимает пальцы — и с ее тарелки летят брызги. — А-Цин! — с легким упреком произносит Сяо Синчэнь. Сюэ Ян попросту надавливает на ее ступню под столом, так что она пищит и жалуется Сяо Синчэню. Сун Лань с другого конца стола показывает ей, как надо обращаться с крабом. Сюэ Ян ухмыляется, отмечая, что, судя по слишком резким движениям, вскрывающим хитиновый панцирь, Сун Лань не прочь точно так же разделаться и с ним. — Цзычэнь, ты добирался сюда через Таньчжоу? — вопрос Сяо Синчэня призван придать беседе нейтральное направление. — Что там слышно сейчас? — В Таньчжоу поставили сторожевую башню, но от Шудуна это все еще далеко. В деревнях на северо-востоке нечисть портит скот, и они просили меня помочь. — Мы были там весной. Значит, это они тебе подсказали, где искать, — Сюэ Ян отнимает у А-Цин маньтоу, которым она размахивает, забывшись, слишком близко от его лица, но после ее возмущенного писка, смилостившись, разламывает на две неравные половины и возвращает ей ту, что поменьше. Сун Лань моргает, словно бы в подарочные глаза попала паутина, и он хочет ее смахнуть, но не знает, как. — К сожалению, все сделать я не успел, для этого надо было задерживаться в пути, — полуавтоматически добавляет он. — Вдвоем это было проще, да, Цзычэнь? — с фальшивым сочувствием кивает ему Сюэ Ян. — Тебе-то хотя бы они заплатили монетами, а не позавчерашним прокисшим молоком? — Сюэ Ян, — осаживает его Сяо Синчэнь, и это звучит настолько как во времена того давнего путешествия, что Сюэ Ян смеется. — Ах, это было стыдно. Испанский стыд, так это называется, даочжан? — поясняя: — А-Цин пришлось научиться готовить выпечку, потому что куда еще пригодилась бы эта кислятина? Каждое слово его возмутительно непринужденной болтовни в заимствованных глазах Сун Ланя обесценивает трагедию в Байсюэ не меньше, чем факт того, что виновник сотворенных ужасов еще жив. Напряжение, скапливающееся за столом, начинает расти в геометрической прогрессии — но Сюэ Яну этого, конечно же, недостаточно. — Даочжан Сун отправится искать гостиницу, или выделим ему гроб? — невинно интересуется он. Сяо Синчэнь едва заметно хмурится, но игнорирует издевку с все еще даосским спокойствием: — Цзычэнь останется с нами. Третья комната пока не годится для жилья, но можно расположиться на кухне. — Можно принести гроб с улицы, там их много, — не менее невинно выдает А-Цин то, что Сун Лань считает дикостью — настолько, что давится супом. К сожалению Сюэ Яна, всего лишь слегка. — В гробу не дует, — деловито поясняет маленькая хозяйка. — Здесь щели под дверьми. — Зрелище, о котором я мечтаю, — прыскает в ложку Сюэ Ян, живо представляя себе Цзычэня на столь «уютном» ложе. — Обязательно помогу тебе с выбором, даочжан Сун. И донести. Гробы у нас качественные и довольно тяжелые, вдруг у тебя не хватит духовных сил его поднять? Менее тяжелые, конечно, чем взгляд, которым в ответ его окидывает Сун Лань. Сюэ Ян приветливо скалится в ответной ухмылке: — Зато надежны все как один. Особенно если закрепить крышку. — У меня два гроба, и в одном я сплю прямо на улице, — отвлекая гостя от угрожающих ноток в голосе поганого выделывальщика, хвастается А-Цин. — В хорошую погоду. — И ты его испортила, — напоминает Сюэ Ян. — обрезала ножиком бортик. Угробила… гроб. — Надо же было чем-то дышать во время дождя! — Да я-то не против, даже если ты и зимой будешь там спать, — насмешливо тянет Сюэ Ян. — Отдадим даочжану Цзычэню твою комнату… — Ты считаешь, это смешно? — спрашивает мертвым голосом Сун Лань, и А-Цин сжимается от его тона, словно вокруг трескается лед и мир проваливается вниз. Сюэ Ян глушит мучительную жажду сражения, которого хочется нестерпимо. И главное, это так просто устроить — жажда мести делает Сун Ланя слабым, ничего не стоит выманить его на нее, как ослика на морковку, и тот согласится поддержать любой обман своего обожаемого А-Чэня. Правда, Сяо Синчэнь наверняка уже подстраховался, взяв слово с зануды ничего не делать за его спиной, но все ведь зависит от степени искушения, не так ли? — Пятьдесят трупов в клане Чан, восемьдесят — в Байсюэ, — все-таки взрывается Сун Лань снова. — И он начал с того же здесь. А-Чэнь, ты предлагаешь мне просто об этом забыть? Кто из нас сошел с ума? Какие объяснения могут это оправдать? Сюэ Ян не без тайного восхищения отмечает краем сознания, что предложение «забыть», значит, в какой-то форме уже прозвучало. — Никакие, — внешне спокойно подтверждает Сяо Синчэнь, но такого тона у него Сюэ Ян не припомнит. Оба заклинателя встают, и с рук даочжана в белом неконтролируемо стекает на стол синее сияние. Сюэ Ян смотрит на это расширенными зрачками. — Никакие, — повторяет Сяо Синчэнь, превращаясь в подобие собственного ледяного меча. — И обязательно, чтобы трупов стало больше еще на один? Без этого ты никак и ни ради чего не сможешь обойтись? Ого, какие неоспоримо реалистичные формулировки, и очень интересно, откуда эта прямая атака — Сяо Синчэнь беспокоится, что даосам не к лицу уподобляться чудовищам? — Сяо Синчэнь! — доведенно восклицает Сун Лань. Насколько доведенно, можно судить по его следующей реплике: — Ты… ты… конечно нет! Сюэ Ян начинает придушенно смеяться, с видимым трудом затыкая себя — потому что смех мешает ему наблюдать — и с жадным любопытством всматривается в своего белоснежного защитника. — Конечно нет? — переспрашивает Сяо Синчэнь с ледяной иронией, и она не слишком метафорична, потому что поверхность стола потрескивает изморозью, а воздух сгущается и холодеет, как свернутая ветровая пружина. Сун Лань садится первым. Его друг некоторое время еще стоит в наступившей тишине, пока невидимая метель ци вокруг него не унимается, и от высушенного легким жестом стола не плывут, рассеиваясь в воздухе, тонкие струйки пара. — Простите, — обращается Сяо Синчэнь ко всем сразу, на этот раз тоном чистейшего формализма и без малейшего практического намека на извинение. — Боюсь, еду придется разогреть с помощью ци. Сюэ Ян, таращась на него без ухмылки, в пару заходов доглатывает остывший суп. Цзычень раздраженно хмурится, дважды заново проводя ладонью над миской и теряя концентрацию, и в итоге все равно перебарщивает — остатки супа закипают. Он косится на Сюэ Яна, ожидая злорадных комментариев, но у того на удивление вменяемое выражение лица. Вторая часть ужина проходит в молчании и, можно сказать, без нервотрепки.***
— Здесь действительно дует, — все еще с леденцой строгой непричастности произносит Сяо Синчэнь, и эта финальная фраза подводит для всей компании наевшихся и относительно присмиревших очевидный итог дня. А-Цин тут же вызывается проводить гостя к их частному мебельному складу сложенных друг на друга возле сарая «последних пристанищ». Сюэ Ян, все еще с нормальным лицом, то есть без ехидства и язвительных замечаний, пользуясь тем, что Сун Лань больше пока не требует в отношении него никаких немедленных мер пресечения, следует за ними — во-первых, в качестве «помощника», а во-вторых, потому, что Сяо Синчэня надо оставить наконец наедине с чистой повязкой и чашкой теплой воды. На улице довольно свежо, и ночь обещает быть ясной, хоть и без заморозков. Растущий полумесяц акварельным желтым пятном караулит свою стражу в едва тронутом краской заката небе. — Не нужна даочжану Цзычэню твоя солома, Слепышка, он запасливый, у него еще и для тебя одеял хватит, — одергивает он А-Цин от излишнего рвения и избыточных советов. Пока она вертится тут, увы, ни о какой приватности выяснения отношений не идет и речи. Сун Лань не обращает внимания на очередную подначку и откровенно пытается на него не смотреть, что даже жаль — его ненависть Сюэ Яна забавляет. И, конечно, очень грустно, что Сяо Синчэня все это не забавляет ничуть. То, как Сяо Синчэнь за ужином накинулся на своего бесценного Сун Ланя, выглядело волшебно, Сюэ Ян бы еще на такое посмотрел и не раз, хотя интуиция настойчиво подсказывает, что зарываться не стоит. Очень странное от всего этого ощущение: словно сидишь на троне и одновременно летишь в бездну. Вот только если благородный глупец снова поссорится со своим старым другом по-настоящему — это ж сколько потом ему придется любоваться похоронным, под стать их жилищу, выражением лица своей белоснежной жертвы, когда даочжан опять вздумает винить в произошедшем исключительно себя самого? — Ты всегда и во всем слушаешься своего друга, даочжан Сун? — закидывает удочку Сюэ Ян, прислонясь к стене и праздно крутя в пальцах соломинку, пока Сун Лань вытаскивает свою будущую «кровать», с помощью нехитрого заклинания приподняв и удерживая более узкие и короткие гробы, нагроможденные сверху. Если вопрос выбьет Сун Ланя из колеи, можно будет порадоваться тому, как вся эта груда деревяшек рассыплется прямо на заклинателя, а потом со вкусом откомментировать его попытки собрать эту пирамиду обратно — приятная мелочь, хоть как-то компенсирующая основную задумку. Мирить тех, кого в свое время так успешно рассорил — все равно что портить собственную работу. Наловленных крабов в реку обратно выкинуть, и то было бы менее обидно — но что поделать, не греть же по нескольку раз на дню воду для повязок Сяо Синчэня, если его дружок благополучно сбежит, не выдержав творящегося абсурда! Да и наблюдать вблизи даочжановы высоконравственные страдания из-за того, как «чистая праведная душа» драгоценного Цзычэня погружается в разрушительную и безысходную ненависть, весело будет от силы дня два, не дольше. Ладно, утверждается Сюэ Ян в решении, зато все это выглядит вызовом — чем нереальней задача, тем привлекательней сделать из нее что-то, что потребовалось лично ему. К тому же никто не лишает Сюэ Яна удовлетворения от его, в общем-то, блестящей и всесторонней победы. В отношении обоих даочжанов ее масштаб таков, что немножко уступить сейчас уж никак не будет выглядеть унизительным. Можно, пожалуй, даже помочь Сун Ланю дотащить до кухни этот несчастный гроб, чтобы даосский практик не расцарапал всю эту лакированную красоту о землю. Концентрацию и контроль над ци на этот раз Сун Лань удерживает, и груда непроданных ритуальных убежищ водружается на место без эксцессов — но это, по сути, единственное, что ему удается удержать. В конце концов, разве со времен их памятного путешествия с даочжанами в Цзиньлинтай что-то изменилось? Сюэ Ян здесь для того, чтобы сделать с ними все, что захочет, а вовсе не наоборот.