Аламо

Глава 2.На волю. Аламо не спал всю ночь перед третьим днем пребывания Спирита. Его нутро то болезненно сжималось, то мгновенно расслаблялось, не давая покоя жеребцу. Пегий прислонился щекой к подпорке стойла, мерно и тихо постукивая копытом по земле. «Да когда же я усну…» - подумал Аламо, поднимая голову к небу. Если внутренняя обстановка и условия не прибавляли пограничному посту красоты, то ночное небо её полностью восполняло. Усыпанный звёздами темно-синий бархат, Млечный Путь и бледноликая луна – один взгляд наверх и ты забудешь, кто ты и чем занимался. Правда, не всем ночная красота приносит успокоение в душе. Многим и грусть. Аламо перевел взгляд на плац. В эту ночь Спирит не вглядывался в глубины неба, вспоминая кого-то, занявшись больше индейцем, который зачем-то ухал совой. Аламо фыркнул и, подняв бровь, стал наблюдать за пленником. Всё-таки люди такие странные существа… Тут в каньоне одиноко провыл волк, и жеребец невольно напрягся. Кто-то из коней во сне захрипел, некоторые вздрогнули, из отделения кобыл послышалось сонное ржание, но никто не проснулся. В ответ на вой индеец проухал, но уже в другой тональности. Ему вновь ответил вой. - Да что ж хищникам сегодня неймется… - промямлил сосед слева, какой-то гнедой жеребец, широко зевнув и помотав головой. Тут нечто со свистом перелетело через забор и приземлилось недалеко от пленника. Этим нечто оказался нож. И тут Аламо понял, для чего нужно было это странные уханье и вой. Это скрытые от чужих ушей переговоры. Утренний осмотр строя едва не разрушил планы индейца, но он всё-таки успел схватить нож ногами ("Вот людям повезло, у них даже на ступнях ловкие пальцы!") и спрятать его от военных. Когда Полковник ушел, сказав, что сейчас начнется укрощение дикого мустанга, Аламо решил, что его никакими силами не вытащат на обход территорий в этот день. Увидев, что к нему приближался его всадник с седлом и перевешанной через плечо уздечкой, жеребец всем телом прислонился к дальней стене и состроил уставшую гримасу. - Аламо, что это с тобой? – Спросил подошедший всадник, опуская седло на землю и погладив коня по шее. – Что-то ты плоховато выглядишь… Аламо жалостно хрюкнул и ткнулся носом в плечо солдата, продолжая играть свою роль уставшей лошади. - Похоже, тебя вчера загнали. – Задумчиво проговорил солдат, похлопав пегого по плечу. – Оставайся-ка ты сегодня в пограничном посту, дорогой. Попрошу потом Мерфи посмотреть на тебя, – всадник взял седло и подошел к гнедому соседу, - а вместо тебя возьму Бруно. Гнедой устало вздохнул и бросил на жеребца взгляд полный злости. Аламо ему ответил взглядом полного эгоизма. Когда всадник ушел, ведя под уздцы Бруно, конь вновь вернулся к открытой стене, наблюдая, как на Спирита одевают уздечку. - Отлынивать от работы плохо, сын. – Пробасил отец, с укоризной косясь на пегого. - Сегодня в посту слишком интересно, чтобы уходить отсюда. – Промямлил в ответ Аламо, подняв брови и состроив моську невиновного. - Любопытство не должно отвлекать тебя от работы. – Сказал отец, морща нос. «То-то ты сейчас стоишь рядом со мной». – Подумал Аламо, но вслух ничего не высказал. Жеребец кинул взгляд на отделение кобыл, когда Полковник сел на Спирита. Увидев, что его мать тоже неотрывно наблюдает за происходящим на плаце, Аламо тихонько вздохнул, и вновь перевел взгляд на буланого. Сердце пегого стучало, как бешеное. Было ощущение, что не мустанг сейчас будет скакать по песку, пытаясь сбросить ненужный усатый балласт, а он сам, Аламо, будет бороться за свою и чужую свободу. Ворота открылись. Последняя борьба началась. - Нет… Быть этого не может… - Прошептал Аламо, шокированными глазами наблюдая, как Полковник спокойно сидит на смиренно шагающем Спирите, что-то разглагольствуя. – Спирит, ты не можешь… - Зато Полковник всегда может. – Торжествующе сказал Рафаэль. На его губах играла ухмылка. – Смирись, сынок, ты здесь надолго. Аламо, в прямом смысле зарычал, со злостью посмотрев на отца. - Если я останусь здесь, то умру, подставив себя под пулю. Но оставаться в этой дыре я больше не намерен! – Крикнул он, оскалив зубы на тяжеловоза. Рафаэль презренно сморщил губу, с омерзением смотря на пегого жеребца: - Всегда знал, что в тебе больше крови матери–дикарки, чем моей благородной. - Твоя благородность давно улетела вместе с пустынным песком, оставив твой эгоизм в одиночестве! – Сказал Аламо, прижав уши и отвернувшись на плац. Отчаявшийся Спирит как раз проходил мимо пегого коня. Аламо вытянул шею и тихо проржал: - Спирит, прошу, не бросай начатое дело! Спирит лишь бросил на него виноватый взгляд, будто прося прощение за свою слабость. - Ты ещё можешь бороться! Вспомни, зачем ты хотел сбежать! – Вновь проржал Аламо, уже громче. Лошади, привязанные к коновязи, грустно смотрели на послушного Спирита. Когда буланой подошел к ним, они опустили глаза к земле и один из коней тихо прошептал: - Ещё один сдался… И тут в Спирите что-то щёлкнуло, он застыл, в его глазах вновь загорелся огонь. Аламо напрягся, ожидая чего-то, сам не зная чего. И когда Спирит с новой силой запрыгал по плацу, озадачив Полковника, пегий с торжеством посмотрел на отца и рысью направился к выходу из денника. Он знал, что свобода уже рядом. Произошедшее далее не четко запомнилось Аламо. Ему запомнился лишь солдат, с головой погрузившийся в навоз, храбрый, но бесполезный поступок Мерфи и крик отца, отчаянно призывавший Гретту одуматься. Аламо скосил глаза на бегущую рядом мать. Она мчалась, не оборачиваясь назад, в глазах был отблеск боли. Гретта очень любила Рафаэля, и его крик со слезами в голосе едва не заставил кобылу повернуть назад. Другие лошади, сбежавшие следом за Спиритом, с ржанием и прыжками бежали рядом. - Ребята, мы на свободе, на свободе! - Громко крича, бежал рядом с Аламо рыжий конь. Из его глаз текли крупные слёзы, моментально исчезавшие в порывах ветра, трепавшего короткую бурую гриву. - Я ждал этого всю жизнь, о Боже, я вновь на воле! На воле... Восторженные крики жеребца были прерваны ниоткуда взявшимся лассо, змеей обхватившим рыжую мокрую шею. Жеребец всхрапнул и с отчаянием в глазах повалился на спину. Аламо шокированно наблюдал за этой картиной. Обернувшись, он увидел двух всадников из пограничного поста. Один, верхом на Старине Джеке, терпеливо ждал, когда только что пойманный рыжий беглец поднимется на ноги. Другой яростно подгонял лошадь хлыстом, стараясь догнать остальных лошадей. Его лошадь, Брит, закусив удила, мчалась таким быстрым карьером, каким позволяли её больные ноги. - Мама, в сторону! - Крикнул Аламо, лбом толкнув Гретту в шею. Гретта, не медля, резко затормозила, подняв клубы пыли и мелкие камешки, и прыжками по стене забралась на дорожку, поднимающуюся наверх, на верхушку каньона. Аламо не успел среагировать и слишком поздно затормозил. Торможение прошло не слишком удачно - бабки на задних ногах окровавили песок за пегим жеребцом. Аламо зашипел от боли, сжав зубы до боли в деснах - Сынок! Сзади! - Крикнула ему сверху Гретта, панически бросая взгляд на приближающихся Брит с всадником на спине. Аламо, продолжая морщится от боли, бросил быстрый взгляд назад. Солдат, продолжая давать шенкеля, уже готовил лассо, хищно смотря на пегого жеребца. Жеребец быстро встал и, подумав, что нападение - это лучшая защита, помчался карьером навстречу кобыле. Брит, явно не поняв маневра жеребца, встала на дыбы, отчаянно заржав и выпучив от испуга глаза. Всадник не успел среагировать и пытался поймать повод уздечки, пока кобыла пятилась на задних ногах. Это и стало его ошибкой. Аламо, не сбавляя скорости, протаранил головой рыжий живот кобылы и сразу же отпрыгнул в сторону. Брит, заржав от боли и неожиданности, споткнулась об собственную ногу и с визгом завалилась на правый бок, придавив солдата. Из её ноздрей тонкой струйкой потекла кровь, глаза бешено смотрели на пегого жеребца, вновь галопом приближающегося к ним. - Лежи смирно! - Крикнул Аламо кобыле, заметив, что она попыталась встать. Брит тяжело рухнула обратно на землю и Аламо, "собрав" задние ноги, перепрыгнул через кобылу. Темно-рыжая молча, с приоткрытым ртом смотрела на пролетающий над ней гнедо-пегий живот жеребца. Аламо тяжело приземлился за кобылой, припадая на передние ноги. - Молодец, Аламо, сынок мой! - Крикнула Гретта, заливисто заржав. - Ну, давай сюда, милый, наверх! И Аламо, сжав зубы, тяжело оттолкнулся от земли, помчался к крутой неровной дорожке на вершину каньона. Он не смотрел, куда ставил ноги, не смотрел на оставшуюся внизу его бывшую подругу. Аламо смотрел только вперед, только наверх, на небо с пролетающим в выси орлом, в глаза матери, светившиеся гордостью, в светлое будущее, ждавшее его на свободе. Его копыта оставляли глубокие вмятины на рыхлой бурой земле стены каньона, мелкие камешки отстукивали дробь в ритм его сердца. Последний рывок - и Аламо приземлился рядом с матерью, но споткнулся об собственную ногу и, перевернувшись в воздухе, с глухим ударом плюхнулся на бок, по инерции пропахав носом землю и расцарапав щеку. Тяжело дыша, жеребец поднялся на передние ноги. Изо рта капала вспененная слюна, ноги и бока мелко дрожали, сердце никак не хотело успокаиваться и начинало покалывать. Аламо услышал приближающиеся шаги и, подняв голову, встретился с глазами матери. Гретта ласково потерлась носом о нос сына и нежно слизнула капельки крови с пореза на щеке. - Вставай. Твой путь на воле только начинается, и не стоит его встречать с измученным видом. - Нежно сказала пегая кобыла, прикусив несколько прядей двухцветной гривы сына и шутливо пытаясь поднять пегую тушку. - Мама, мне же больно. - Со смехом сказал Аламо. В ногах вновь появилась сила, и жеребец ловко вскочил, готовый бежать дальше. Но улыбка на устах быстро померкла, когда из каньона раздался крик: - Аламо! Жеребец неспеша подошел к краю. Остановившись, он гордо задрал голову и свысока презренно посмотрел на Брит. - Аламо, я знаю, что ты не послушаешь меня, если я попрошу тебя вернуться, - кричала Брит, прихрамывая на заднюю ногу. Её всадник лежал на земле в неестественной позе, похоже, он был мертв. - Но я хочу, чтобы ты знал: я люблю тебя, Аламо. И поэтому я не буду тебя отговаривать. Пусть тебе улыбнется кобыла удачи на воле, домашний жеребец! Аламо улыбнулся и молча повернулся к матери, терпеливо ожидавшей его. - Сын, ты точно хочешь уйти? У тебя всегда будет кров, еда, любимая кобыла... - Тихо проговорила кобыла, но Аламо перебил её: - А ещё непосильная работа, презрение отца, нелюбимый жеребёнок... Мама, эта жизнь искусственная. Это не моё, мне не нужен мнимый дом и мнимое счастье. Я хочу жить в полную силу, хочу чувствовать, как солнце пригревает мою шкуру на спине, как ветер треплет мою гриву. Хочу, чтобы сердце колотилось от одного взгляда моей любимой кобылы, чтобы вокруг меня вился мой родной жеребёнок, чтобы мой табун громко смеялся, когда малыш спотыкался и лбом ударялся о мои ноги... Я хочу жить, мама, я хочу крылья! - Закончив, Аламо, тяжело дыша, с мольбой смотрел на мать. Гретта молча улыбалась, в её нежных карих глазах стояли слёзы. - У тебе уже есть крылья, сын мой. - Хрипло сказала кобыла, закрыв глаза. По белой шкуре медленно потекли слёзы. - Я счастлива, видя, как вырос мой сын. У тебя будет всё, что ты хочешь, Аламо. Ты выбрал верный путь, и с каждым шагом ты будешь сильнее и мудрее. Ты станешь великим вожаком, если сможешь преодолеть все препятствия. А ты сможешь. - Гретта приоткрыла глаза, посмотрев на озадаченного Аламо. - Идем. Нам надо уходить отсюда и отдохнуть от этой скачки. Завтра я научу тебя основам жизни на воле. В небесах над каньоном пограничного поста парил символ Америки - белоголовый орлан. Птица молча осматривала землю под собой, позволяя потокам ветра направлять себя. Он видел, как по вершине каньона шла пара пегих лошадей, схожие по окрасу. Ветер легко играл с их гривами, заставляя переплетаться и расходится в молчаливом танце. В другом конце каньона шли двое - трое всадников-индейцев, ведя под уздцы жеребца редкой буланой масти. Пути Аламо и Спирита расходились в разные стороны, чтобы встретится вновь. Их жизнь могла быть совершенно другой, если бы дикий мустанг убежал от огня мустангеров. Если бы Аламо не решился заговорить со Спиритом. Если бы за день до укрощения Спирита не появился индеец. Аламо вскинул голову к небу, наблюдая, как над ним и Греттой в небесах пролетает орел. Конь глубоко вздохнул, чувствуя, как чистый, прохладный ветер свободы заполняет его легкие, выметая старый затхлый пыльный воздух неволи. С каждом новым шагом ноги жеребца наполнялись силой, спина млела под лучами полуденного солнца, а глаза сияли, как два речных камушка, что лежат на дне ручья, омываемые чистой прозрачной водой. Аламо понимал, что стоит ему вновь рвануть галопом, то он не остановится и обязательно взлетит, как этот самый орел, распахнув невидимые, но ощущаемые крылья свободы…