Сердце Горы: Взгляд Шалка

Вдалеке из двемерской башни идёт дым. Это первое, что видно со смотровой вышки кимерской сторожевой крепости Винсаран, в которую три часа назад прибыла инспекция из Когоруна. Мало какую инспекцию возглавляет средний сын главы Дома Дагот. Наверное, даже раб-уборщик понимает и то, что инспекции не состоят из боевых магов и чап’тилов в нарочито потрёпанных и неприметных доспехах. Скорее всего, Дом проводит тайные переговоры. Хорошо ещё, если гарнизону не почистят память после; такое, говорят, бывало, по крайней мере с рабами и младшим личным составом. Ставили перед теми самыми магами, и сутки из головы как гуар языком слизал… с другой стороны, Даготы — чародеи, и служить им здесь, на острове, куда лучше, чем, допустим, Дому Дрес или Дому Хлаалу, которые терпят на континенте мучительные поражения от атморских псов. Чародеи могут быть эксцентричными и жестокими, но и защитить способны хорошо: на острове пока что люди — грязные н’вахи, да пожрёт их Намира! — присутствуют только как рабы или торговцы, что не может не радовать. Крепость Винсаран — сравнительно новая, её построили лишь пару веков назад. Осмотреть её от внутреннего двора и гуарен до смотровой вышки — дело максимум часа, и седура Ворин Дагот сделал это настолько досконально и тщательно, насколько требовалось по протоколу. Теперь он просто ждёт — там, на смотровой вышке, где его никто не беспокоит и откуда видно на лиги вокруг. Из двемерской башни на востоке идёт дым. Это в порядке вещей, и это ещё один повод для конфликтов. Двемерские города — под землёй, но землю эту они отравляют. В последние годы пустоши вокруг их заводов увеличились, что не может не злить кимерских охотников и земледельцев: пусть двемеры разоряют свои собственные владения, но пылевые бури приходят на их поля, больная рыба появляется в их озёрах, гуары блюют чёрной желчью, нажевавшись корней, что проросли на гнилой земле! Иногда соглашения помогают. Иногда — нет. Тогда в ход идут копья, мечи и чары. Ворин не особенно любит копья и мечи. Военная удача ненадёжна, и чтобы приручить её, всегда нужно основание из чего-то более тонкого и прочного. Всё, что происходит вокруг, убеждает Ворина в этом. Даже обычная охота: группа кочевников у побережья, недалеко от крепости, пытается одолеть молодого гигантского краба. Чудовище ростом с трёх взрослых мужчин и способно клешнёй разрубить пополам всё, что не заковано в эбонит — которого, конечно, у охотников нет. Хитиновые копья, броня из шкуры нетча, костяные луки — вот и всё их вооружение. Кимеры сражаются с чудовищами, сражаются с людьми, сражаются с бетмерами, сражаются с другими кимерами, сражаются внутри своих душ… Последнее время — проигрывают. И не только они. На континенте терпит поражение Хартленд — айлейды, чьих королей-чародеев боялись веками, падают, словно глиняные идолы с полки. Оказалось, достаточно бить их поодиночке, стравливать друг с другом, у самых сильных сперва откалывать головы. Обливион молчит… потому что сын Пустоты на стороне людей, так говорят. Но хаос не будет на стороне людей вечно. Хаос ни на чьей стороне. Загонщики действуют слаженно. Сообща. Ворин наблюдает, постукивая по подоконнику бронзовыми накладками на ногти, как краб пятится от копий, как его удаётся загнать в угол, и один из воинов запрыгивает чудовищу на спину, ударяет в уязвимую точку… краб сперва крутится на месте, потом падает. Сперва воины радуются. Потом начинают спорить — кому сколько достанется добычи. И на это внезапно до одури тошно смотреть. Ворин Дагот спускается с вышки и проходит по двору; караульные вытягиваются по струнке, все замирают, кто-то в полупоклоне, рабы — склонившись ниц… он не обращает внимания. Власть сидит на нём, как удобная летняя мантия алого шёлка, что облегает тело, лежит в руке, как изготовленный на заказ посох; Ворин высок и хорошо сложен, породист, умел и привык пользоваться тем, что ему принадлежит, не жалея ни себя, ни инструментов. У ворот любимый ездовой никс-вол редкой породы, «лавоход», склоняется перед Ворином, но тот его игнорирует. Выходит так, пешком, и направляется к охотникам. Охрана следует на почтительном расстоянии; Ворин уже раз наказал тех, кто мешал ему в такой ситуации. Охотники уже ссорятся не на шутку и почти не обращают внимания на чародея, хотя тот выглядит так, что стоило бы. Ворина это печалит: охотники упускают опасность, теряют инстинкт, ослеплённые алчностью… неужели со стороны все дети Велота выглядят так же? Когда кимеры ушли за ним, то долго были кочевниками. Какие-то кланы и семьи полюбили вольную жизнь. Кто-то обогатился на торговле. Кто-то сохранял и приумножал знания, оттачивал навыки. Когда кланы осели, пошли споры, какое наследие делает кимеров кимерами — кочевое или саммерсетское, перекованное этим кочевьем?.. Однозначного ответа, конечно же, не находится, а остальное припорошено религиозными спорами. Дом Дагот всегда отдавал предпочтение тому, что даст максимальную силу. Среди Даготов были великие охотники и великие чародеи. Сейчас — есть и хорошие инженеры под стать двемерским. Но этого мало. Ворин здоровается первым. Многие представители осёдлых Домов, особенно из аристократов, начали задирать перед вождями кочевых кланов нос, называть их оборванцами, да только вот разницы иногда… что там, что там — шкуры нетча и дома из панцирей. Ворин таких ошибок не делает, ценит любые «живые активы» — за что Дом Дагот ценит его самого куда выше, чем ценил бы просто ещё одного сына своего Консула. Ворин здоровается первым, и лидер охотников — тот, кто поразил краба — обращает на него внимание. Подходит ближе и с вызовом произносит приветсвтенную формулу. Какое-то время они смотрят друг на друга: высокий Ворин, похожий на коршуна, черноволосый, черноглазый, с фамильно-горбатым носом и слегка двемерским вырезом губ и разрезом глаз, одетый в дорогой даэдрический шёлк — и приземистый, мускулистый воин с квадратной челюстью выходца из Шигорада, вплетёнными в волосы бусинами из кости, шрамами на всех видимых частях тела, доспехи на котором наверняка сшивала нетчевыми кишками его жена, сестра или мать… Кимерет — это они оба, и не только они. Ворин шепчет заклинание, и за спиной охотника мёртвый краб поднимается на ноги. Мёртвый, он не испытывает страха, не испытывает боли, не имеет естественных причин прекращать нападение. Он — как двемерская машина, только из подручных средств. Ворин наблюдает, как охотники снова объединяются, чтобы одолеть краба. Лидер, который не смог поделить добычу, и теперь делает неверный ход: набрасывается на Ворина, и падает парализованным. Среди охотников тут же находится новый. Тот, кто придумывает подрубить чудовищу ноги одну за другой, а потом запрыгнуть сверху и двумя копьями пригвоздить тварь к земле — и только потом спросить у чародея, что ему, Обливион его забери, нужно. — Народ, которому не получится подрезать сухожилия так просто, — отвечает Ворин. Уходя, он снимает чары и со странным успокоением слышит позади молчание. Многие в Доме Дагот не хотят, чтобы он стал следующим Консулом — потому что Ворин чтит устоявшиеся порядки ровно в той степени, насколько они кажутся ему целесообразными, а ещё переставляет меров, как фигурки на доске в «Даэдра и призраках». Он молод, но силен. Его старший брат куда более традиционен и предсказуем. Ворину всё равно: Мефала учит, что паутина плетётся не за один день, а Ворин пока что ищет точки опоры. Прочность нити не важна, если та зацеплена за гнилое дерево, выросшее на отравленной земле. Порыв ветра треплет тщательно уложенные волосы, алую мантию, заламывает одну серьгу… Чёрный дым из двемерксой башни пахнет нефтью и делает лицо липким, но Ворин только улыбается. Хаос ни на чьей стороне, но его можно спускать на кого угодно — как мёртвое чудовище. Выиграет тот, кто будет для этого достаточно хладнокровно безумен.