wicked mind

— Ты хоть когда-нибудь улыбаешься? Вопрос звучит вполне конкретно, но на деле Ханма просто думает вслух, рассматривая прищур серо-голубых глаз, сосредоточенных на каких-то бумажках. — Что за глупости, — Кисаки поправляет очки, не поднимая взгляда от документов. — Улыбаюсь, конечно. То, с каким до усрачки серьёзным лицом это сказано, смешит — и Ханма честно давит смешок. Кисаки всё-таки отвлекается и раздражённо сопит, но цепляется за протянутую руку. — Иди сюда. — Некогда мне, — бросает в ответ, снова хмурясь и злясь, но пальцев не расплетает. — Я могу применить силу. Ханма ухмыляется фирменной, но в памяти всё равно всплывает хохот, визг, пинающийся Кисаки — и вечер того дня, когда он ценой нескольких синяков узнал, насколько сильно тот боится щекотки. Кисаки, кажется весь состоит из цифр: четвёрка прямого носа, перевёрнутые шестёрки очков, овальные ноли усталых глаз, которые он трёт, из последних сил пытаясь не уснуть. Ханма не любит математику в школе, но купюры считать умеет — хоть это в жизни и не главное. Не заскучать — вот что важнее всего, а если рядом почти всегда есть кто-то такой, как Кисаки — скучать не приходится. У того очки медленно сползают с переносицы, но он всё ещё героически играет роль серьёзного взрослого, которого не интересует ничего, кроме достижения собственных целей. Ханма терпит не менее героически, но за третьим таким разом всё-таки подхватывает на руки и уносит на кровать, ловя сползающую со стула форму Поднебесья и на ходу стаскивая надоедливые очки. — На место меня верни, — вяло возмущается тот, но умолкает сразу же, как только голова касается подушки. Переворачивается на бок уже в полусонном; приходится осторожно моститься на краю, чтобы не разбудить. Кисаки поехавший: времени — начало второго, а ему завтра мало того, что в школу переться, потом с Изаной обкашлять пару вопросов, так ещё и родители обещали вернуться вечером из поездки. Он задирает повыше на кровати согнутую в колене ногу, запуская цепную реакцию: спортивки сползают чуть ниже на бёдрах, кофта — чуть выше. Мысли в голове сменяют другие. Взгляд скользит по неестественно тонкой талии, торчащей тазовой косточке, линии бёдер — сейчас, благо, никто не запрещает. "Выколи" — говорил Ханма на все попытки заставить-уговорить-упросить не смотреть. Вот бы научить Кисаки не стесняться. Своего ума — в детстве, внешности — пару лет назад, и ещё сотни манер, черт характера, повадок, интересов, которые он в себе ненавидит. Научить не стесняться жить. Смеяться, когда правда смешно. Притопывать ногой в такт дурацкой популярной песне из радио в комбини. Жрать чипсы или сладости из того же комбини посреди ночи, если очень захотелось. Сваливать с уроков, если стало невыносимо скучно. Сейчас он, как робот: весь состоит из правил, заданий, планов, действует точно по заданному сценарию. Единственное, что выдаёт в нём человека — раздражение и злость, когда что-то идёт не так, как намечено. Кисаки хочется украсть. Мысль оформляется в голове быстро, кажется настолько простой и понятной, что даже не вызывает вопросов. Позвать на перемене на задний двор школы и увезти куда-нибудь к морю — греть пятки в тёплом песке. Умыкнуть из-под носа Изаны и остальных, спрятать от всех планов. Утащить куда-нибудь на дискотеку и кружить под рукой, как самую красивую девчонку во всей округе... Стоп. Хотя почему стоп? Тот ведь совсем не похож на девчонку — даром что ростом ниже, тоньше и в драках бесполезен, — но Ханма не отказался бы попробовать на вкус тонкие, вечно стянутые в ровную линию губы, тронутую загаром кожу, — интересно же. Есть ли какой-нибудь план поведения на такой случай? Ханма отрывается от подушки, надеясь, что кровать не начнёт скрипеть, и наклоняется низко, едва касаясь серёжкой чужого бока. Придерживает металл рукой, выдыхая горячий воздух во впадинку ниже бедренной косточки, поглядывая на сосредоточенное даже во сне лицо. Кисаки спит, наплевав на всё вокруг; жаворонок сраный, завтра опять поднимется в каком-то проклятом часу, ещё и его разбудит следом, чтоб сваливал. Вот и опускает губы на мягкую, чуть шероховатую кожу — ворует ощущения, пока не прогоняют. "Мммф" — доносится сверху по мере того, как Ханма оставляет россыпь коротких поцелуев у кромки домашних штанов. Матрас под его весом предательски прогибается, и всё, что он успевает — это выровняться на постели в исходное, глядя, как Кисаки, почти скатившись к нему на грудь, силится открыть глаза. — Нормально всё. Спи, — шепчет он в крашеные волосы на макушке, просунув, наконец, руку тому под голову. Тот угукает тихо и замирает, чуть повозившись. Ханма чувствует, как на ногу закидывают ещё одну. "Дакимакура, ни дать ни взять" — мелькает в голове, но с Кисаки можно и не на такое согласиться. — Что ж ты не предупредил, что нельзя так к людям привязываться? Напарник, называется, — ругает Ханма могильную плиту месяц спустя, выдыхая дым седьмой по счёту сигареты. Подряд. Пачка стремительно пустеет. Пальцы дрожат, поглаживая треснувшее стекло до боли знакомых очков. Ему больше не интересно.