wicked mind

Свежие фотографии висят на прищепках равномерно по всей верёвке. Красный свет полутёмной комнаты давно стал привычным и абсолютно не давит на глаза. С глянцевых листов мерно капает проявочная жидкость, под ногами путаются километры плёнок; кадров слишком много, но других вариантов пока нет. Возможно, пора перейти на цифру, но это уже с кем-нибудь другим; для этого парня — всё самое лучшее. Он всматривается в снимки: светлые пряди волос... редкий изгиб лёгкой улыбки... чернота глаз... разлёт острых ключиц в простой белой майке... Пальцы сами тянутся повторить линии. Старик в фотомастерской не соврал перед смертью: объектив приближает без потери качества. Симпатичный. В какой-то степени даже красивый. Что ни говори, но с Шиничиро они всё-таки похожи: форма лица, разрез и цвет глаз — это только внешнее. Волосы, интересно, крашеные? Странное сочетание — тёмные, почти чёрные глаза и светлые волосы. Биологическое уродство, если верить законам генетики, ошибка в коде иксов и игреков, но выглядит... гипнотически. Везучий ублюдок. Надо же, отмечает он про себя, ещё пару лет назад от одной мысли о нём начинала болеть голова. А теперь вот он — жадно рассматривает фотографии Манджиро в разных точек и ракурсов, надеясь впитать как можно больше информации. Высокий парень с косичкой, который рядом с ним на большинстве фотографий — наверное что-то типа близкого подчинённого, может, даже друга: Манджиро рядом с ним выглядит более спокойным и расслабленным. Вряд ли он — единственная его опора, но очевидно одна из главных. Можно лишить его этого человека, а можно его просто... заменить. Да, заменить собой! Так ведь даже интереснее... так появится возможность познакомиться лично. Увидеть сильные и слабые стороны. Изучить в деталях все болевые точки. Ещё лучше понять, куда бить. Может, даже увидеть, за что Шиничиро его так любил. Погода на следующий день не щадит: небо прорвало с самого утра. С волос и серёжек капает за шиворот, капюшон толстовки вымок насквозь и не спасает ни на грамм. Спасать, по-хорошему, не от чего: кожа, наверное, такая же холодная, как земля, в которую отправились сегодняшние любители доебаться, на которых он попал, петляя закоулками за этим долговязым, который тащил на себе Манджиро до самого дома Сано. У него, надо же, какие-то шашни с Эммой — маленькая сучка уже совсем взрослая и во многом напоминает мать этими своими немного европейскими чертами лица, — неудивительно, что он на неё клюнул. Пару кадров на то, как лижутся эти двое, он вполне может потратить. Мокрые ресницы противно слипаются и мешают смотреть в прицел камеры. Старик называл эту хрень как-то иначе, но "прицел" звучит гораздо привычнее. Эмма сваливает в дом, дылда, наконец, уходит, и можно подобраться поближе к окнам. Какое счастье, что семья Сано не любит плотные занавески. Сонный Манджиро выглядит почти как ребёнок: приходится выкрутить зум на максимум, чтобы поймать кулачки, трущие глаза, полнейший беспорядок на голове и смачный зевок. Эмма, кажется, что-то кричит ему из кухни и он кричит в ответ, уходя в свою комнату, которая — повезло так повезло! — на первом этаже. Наконец-то выходит подобраться к самому окну; Манджиро разворачивается спиной, стягивая с себя кофту. Собственная одежда начала раздражать ещё минут десять назад: холодная вода о ещё тёплую плоть нравится гораздо больше, он бы с удовольствием разделся, но тогда потеряет слишком ценные кадры. То, что минуту назад казалось ребёнком, на деле оказывается хорошо сложенным парнем. Мышцы перекатываются под кожей, по которой кое-где разбросаны шрамы и ссадины. Крепкая задница обтянута простыми боксёрками; но когда мальчишка поворачивается передом, потягиваясь, дыхание почему-то спирает. Кубики пресса, подкачанные руки, приоткрытые губы и тёмно-розовые бусинки сосков в фокусе будут выглядеть охуенно. Манджиро трясёт головой, растрёпывая волосы окончательно, надевает спальную кофту наполовину, но зависает, глядя на свои ладони. Что он там такого увидел — непонятно, но тот уже одет, подхватывает какую-то тряпку и залазит на постель. В голове почему-то мелькает детское воспоминание: огромный тигр в зоопарке, куда их совсем мелкими водили всем классом на экскурсию. Движения Манджиро такие же плавные; хочется потрогать и почувствовать. Холодный металл камеры под руками немного нагревается. Тот уже вроде бы лёг и собрался спать, но негромкое "с-с-сука" долетает и до окна: свет всё ещё горит. Он громко и обиженно шлёпает босыми пятками к выключателю. Комната становится тёмной. Камера повисает на шее. Он поднимает голову, прикрывая глаза и ловит кожей всё новые и новые капли. В голове прокручивается увиденное, будто плёнка, и он блаженно вздыхает, улыбаясь. Хорошая вышла охота. А вот толстовку с кровавыми пятнами придётся выбросить. x — Да что за хуйня... Он стоит возле автомата со всякой мелочёвкой, выворачивая карманы, но достаёт только смятые чеки. — Деньги забыл? Автомат со стуком и скрежетом сьедает монетку в двести йен, срыгивая на экран положительный баланс. Тот поворачивается и смотрит недружелюбно-удивлённо-недоверчиво, но отзывается коротким "угу". — Бери что хочешь, угощу тебя. Чёрные глаза пробегаются по телу снизу вверх. После секундной заминки улыбается самой простецкой улыбкой и протягивает руку, представляясь: — Майки. А тебя как зовут? — Это так важно? Рукопожатие выходит крепким, но всё, что он видит — это светлая кожа мозолистых рук. Гораздо светлее его собственной. — Хочу знать, кому возвращать должок. Фраза про должок звучит почти иронично. Но Майки явно не знает. В голове мелькают несколько разных вариантов; портить себя чужими именами не хочется, и он всё-таки называет своё, наплевав на осторожность: — Изана. Узнавание в глазах напротив ожидаемо не мелькает, зато появляется что-то, похожее на интерес. — Местный? Имя вроде японское, а выглядишь не так, как все. Забытая детская обида царапает изнутри неожиданно остро; "черномазый, черномазый!" — дразнились в детском доме до первой сломанной руки и выдавленного глаза. И даром, что ни один из них в жизни не видел настоящих черномазых. — Да, но японец только наполовину. Манджиро жмёт на кнопки, и автомат выдаёт два простых леденца на палочке. — Будешь что-то? Тут деньги остались. Себе он берёт холодный кофе и какую-то шоколадку. Разговор ладится до смешного быстро: пара-тройка удачно закинутых удочек дают свои плоды. Мальчишка не выглядит жадным до новых знакомств, но написывает регулярно в течении двух недель и сам зовёт прогуляться. Ведётся на самые простые приёмы, стоит потянуться, обнажив живот, или положить ему голову на плечо. Сам же и целует, прижимаясь вплотную в каком-то закоулке по ходу на набережную, мажет темнеющим взглядом по губам и ниже. — Ты улыбаешься, — констатирует факт, отстраняясь. — Это так важно? — Мне — да. Все планы на вечер посланы нахуй без зазрений совести. Они вваливаются в съёмную квартирку Изаны, сталкиваясь в узком дверном проёме, целуются снова и снова, на ходу сбрасывая обувь и одежду. У Манджиро глаза не то дикие, не то голодные, а может и всё вместе; подставляет под поцелуи шею и плечи, под руки — всего себя. Где-то на полу глухо звонит телефон. — Подожди, — шепчет на ухо, отстраняясь и опускается на пол, шарит по карманам, выуживает мобилку и шлёпает босыми пятками вон из комнаты, на ходу поправляя трусы. "Кен-чин, ты мне не мамочка, — доносится из-за стены, — не твоё дело". Отлично. Возвращается чуть поникший, зажимая кнопку выключения, и отправляет телефон в кучу шмоток. Даёт волю рукам: оглаживает плоский живот, бёдра. Разница в росте совсем небольшая, но есть и играет на руку. Стоит подцепить его подбородок пальцами, приподнять чуть вверх, рассматривая шею, провести большим пальцем по нижней губе, как огонь в глазах зажигается заново. Они падают на кровать, целуясь, и больно сталкиваются зубами. Манджиро пытается перехватить инициативу, но ему этого никто не позволит. Они сцепляются языками, широко раскрывая рты; перекатиться и подмять его под себя кайфово и даёт почувствовать превосходство. Бритый затылок царапают короткие ногти, пальцы на пояснице впиваются почти больно, жилистые ноги крепко обвивают поясницу. Изана выдыхает, целует тонкую кожу за ухом, прикусывает мочку. Манджиро под ним — терра инкогнита; фотографии дали многое, но не всё. Притирается, вжимаясь всем телом. Тихо стонет и выгибается, пока он прикусывает один сосок и царапает ногтем второй. "Насадить бы тебя насухую", — зло думает Изана, а у самого уже стоит и мышцы на животе болезненно напрягаются от ощущения чужого возбуждения. Он ведёт языком вниз до пупка; Манджиро дышит рвано и поверхностно, ёрзает нетерпеливо, кусает губы, встречаясь с ним взглядом. Принимает сразу два пальца, давясь воздухом, сжимается, немного расслабляясь только тогда, когда Изана подхватывает под колени и разводит ноги широко в стороны. Открытый. Уязвимый. Он вгоняет сразу на всю длину с тихим свистом сквозь сжатые зубы. Мальчишка тесный, как девственница; тем больше хочется сразу сорваться в бешеный темп, не церемонясь. Крышу сносит, когда тот, блестя глазами, тянется к своему члену, оставленному без внимания. — Я не разрешал, — отрезает, ударяя по ладони, и закидывает ноги Манджиро себе на плечи. Старая кровать под ними противно скрипит. Изана вбивается так, что тот стонет, не сдерживаясь, и начинает подмахивать, поймав темп. Уши закладывает, но он слышит вскрик Манджиро, когда его сгибают почти пополам. Перед глазами всё плывёт, цветные пятна мутнеют, становясь сплошным месивом. Пара фрикций — и он кончает, продолжая двигаться на автомате. В голове проясняется спустя пару минут; он с удивлением обнаруживает свою руку, сдавливающую сухое горло. Мальчишка, видимо, кончил себе на живот, поймав оргазм от хватки на шее. Невыносимо хочется курить. Он падает рядом с ним, приподнимаясь на лопатках только для того, чтобы поднести зажигалку к сигарете. — Я тебе хоть немного нравлюсь? Вопрос кажется странным. — Это так важно? Манджиро кивает, подползая ближе, и укладывает голову ему на плечо. — Да, — Изана почти не врёт, выпуская в потолок очередное облако дыма. Мальчишка исправно таскается к нему весь следующий месяц. Приносит целые пакеты любимых рыбок-тайяки, диски с фильмами под старенький дивидишник, презервативы и смазку. Целует всё так же жарко, стонет, больше не сдерживаясь. Привыкает, привязывается накрепко, иногда оставаясь на ночь. Но про свастонов своих не роняет и слова в его присутствии. Они почти не выходят из дома, и это даже на руку: Мучо затаился в ожидании сигнала, Кисаки в норе шлифует собственный план мести, расставляет по карте королей и пешки, продумывает стратегию нападения. — А если я тоже хочу... ну... Манджиро подбирает слова, лёжа на нём сверху, разморенный после третьего захода. Шевелиться лень, но в голове кристальная ясность — как всегда после хорошего секса. — Что именно? — Ну, тебя. Только снизу. Ишь куда замахнулся. — Хочешь меня? Попроси, — лукаво улыбается Изана, убирая с влажных блядских губ прядь светлых волос. — Разрешу, если попросишь как следует. Только уже не сегодня. У того глаза загораются лихорадочным блеском, и он втягивает палец Изаны в рот. А следом и второй. "Можно" — улетает утром на несколько телефонных номеров. "Давай перенесём" — пишет Манджиро, очевидно, занятый вылизыванием своих драных свастонов после приезда ребят из Поднебесья на Синдзюку. Удавка на красивой шее начинает затягиваться. — В той квартире, что ты снимал, кто-то устроил погром, — говорит Какучо по телефону спустя пару дней. — Вовремя съехал. "Узнал наконец" — мелькает в голове, но Изана только хмыкает в трубку и слегка улыбается, бросая в ответ красноречивое: — Похуй. Через несколько дней Мучо привозит ему живого и относительно целого Коко. Процесс запущен. Двадцать второе февраля — говорит календарь в телефоне. Возле могилы Шиничиро не пусто: Инуи и какой-то побитый пацан из свастонов. "...капитан одиннадцатого поколения Чёрных драконов, Ханагаки Такемичи" — доносит ветер знакомый голос, и это почти смешно. Он слышал это имя от Кисаки не раз и не два, когда у того забавно перекашивало лицо злостью от одного его упоминания. Инуи ожидаемо зол и бросается на него дикой собакой, но ситуация становится ещё смешнее, когда к надгробию подходят Манджиро и Эмма. На маленькую сучку плевать — ею займётся Кисаки, а вот он... — Приходите сегодня вечером на седьмой причал в Йокогаме всей Тосвой, — говорит Изана, когда рядом остаются только Манджиро и Инуи. — Решим этот вопрос раз и навсегда. — Спасибо за секс, братик, — шепчет он ему на ухо, с удовольствием отмечая дрожь в пальцах. — Увидимся вечером. "Когда я выебу тебя при всех"— добавляет уже про себя. В ушах уже почти не шумит. Ноги и руки немеют. Кровь затапливает глотку, идёт носом, и он кашляет, пытаясь сказать: — Майки... ты хотел спасти меня...? — Ну да, ты же мой брат, — выдаёт этот идиот, сплёвывая. Ненависть в его взгляде сменяется... жалостью? Нежностью? Говорить всё тяжелее, в горле клокочет, но он всё-таки рассказывает о том, как однажды случайно встретил свою "мать" в клубе с игровыми автоматами. — Теперь ты понял? Ты, я, Шиничиро, Эмма... я... не связан кровно ни с кем их вас. — Да разве это так важно, — выдыхает Майки. Изана уже не слышит.