wicked mind

— Шеф, этот придурок из Рагнарёка снова пытается урвать пару-тройку кварталов из наших территорий! Всё это начинает порядком раздражать. — Потери? — Троих избили. Сука. Он не знает о нём толком ничего, кроме имени и примерного внешнего вида, но это не помешает Кодо Ренго стереть этих конченых в порошок. А там уже можно и территории подмять под себя. На деле Кейзо Араши оказывается довольно неплохим парнем; огромный, как медведь и тёплый, как печка — о последнем Шиничиро провозглашает на весь гараж, полезши обниматься после третьей бутылки пива. Взгляд плавно скользит от майки Бенкея, оголяющей забитые татуировками предплечия и руки, на футболку Шина, болтающуюся на нём, как на огородном пугале. Видимо, одежду по размеру из них всех носит только Такеоми. Этот всегда гладко выбрит и хитровыебан — чисто по ощущениям, — хоть Шин и говорит, что знает его с детства. Если присмотреться, то он тоже ничего такой, с этими волосами длинноватыми, слегка колючим взглядом, чуть выше самого Вакасы, но чуть ниже Шиничиро. "Не спрашивай, не говори", услышанное однажды абсолютно случайно, на деле работает не только для американской армии. Распространяться о своих предпочтениях он не любит, а вот наблюдать за тем, какие взгляды парни бросали друг на друга и на Шина — любит очень. Особенно во время посиделок на четверых всё в том же гараже после собраний Драконов или в свободные дни. Холодное пиво по итогу только горячит кровь. Что это — гормоны, алкоголь или чувства, — непонятно, но когда игра в карты на желание скатывается в поцелуи — ему почти нравится. Особенно после разговоров о девчонках и отчаянно храбрящегося Шиничиро, который за всю свою жизнь так и не поцеловал ни одной, если не считать короткий чмок в щёку младшей сестры. Перетекать на колени к Бенкею, чувствовать сухие шероховатые губы на своих, изгибаться под чужими руками кайфово. Завтра они всё спишут на пиво, явно креплёное какой-то высокоградусной сранью, а сегодня можно отключить голову и расслабиться. Взгляд Такеоми через плечо Шина искрит, и это почти вызов. — Двинься. Он несильно пихает того в плечо, но Бенкей оказывается проворнее, утаскивая поддатого Шиничиро ближе к себе. Что ни говори, а в выпивке капитан у них не силён. Такеоми как необъезженный скакун: потенциально дикий, но приручить получается парочкой трюков. Вакаса заглядывает в глаза, выдерживая игру в гляделки, обводит чужие губы по контуру кончиком языка. — Заебали твои кислые щщи, — выдыхает тот ему прямо в рот. — Надеюсь, хоть язык сладкий. "Сраные чупа-чупсы" — мелькает в голове прежде, чем его утягивают в жадный поцелуй. Чужой язык сталкивается с его собственным, и Вакаса не уступает принципиально, сдавая свой рот по миллиметру. Но раскрывается окончательно, когда узловатые пальцы скользят по внутренней стороне бёдер, а Такеоми отстраняется, и за его языком тянется тонкая ниточка слюны. — Фу, — заключает Вакаса, облизывая губы. — Вот именно, — поддакивает тот, слегка улыбаясь, и тянется к Бенкею. — Вака! — Шиничиро распахивает глаза, стоит подобраться поближе. — Я тебя так люблю! Иди-ка сюда... Какое громкое заявление. Слова крутятся в голове изо дня в день; "люблю" ведь не говорят просто так, даже лучшему (лучшему же?) другу. "Или нет" — думает он про себя, глядя на рёбра, торчащие даже сквозь безразмерную футболку. Шиничиро — стихийное бедствие в масштабах его, Вакасы, личного пространства: копается в своих железках, а думать ни о чём больше и смотреть никуда, кроме как на него, не получается. Не выходит не тонуть в чёрных глазах, когда: "Вака, я опять где-то зажигалку проебал" — и прикуривает от тлеющей сигареты. Странное ощущение в груди, не дающее нормально дышать от любого его взгляда, улыбки, прикосновения растёт, распирая рёбра. — Ну на кой тебе сдались девчонки...? Солнце ещё даже не думает выползать из-за горизонта. — Поехали ко мне, — хрипло шепчет Шиничиро на ухо, будто их могут услышать, а у него колени подгибаются, как у школьницы. Предрассветный час, говорят, самый тёмный. Врут. Врут, как последние твари: самый тёмный — вечерний. Тот самый, когда чуть за полночь звонит незнакомый номер и вызывает на опознание в морг. Когда на холодном столе лежат нежно любимые кости, мышцы, кожа и набор разных органов — пока ещё вместе, но это ненадолго. На похоронах много народу: семья, друзья, знакомые. Хочется украсть портрет со сраной ленточкой, спрятаться где-нибудь, чтобы никто не нашёл, и обнимать долго, прижимая к себе. "Через два часа будем на месте" — прилетает смс от ребят, перебравшихся в Кобе. Назад к истокам: сегодня бывшие Чёрные драконы, самые первые — те, кто не спился, не сторчался и не убит, — снова соберутся вместе. В последний раз. — У тебя седина пробивается, — бросает Бенкей как бы между делом спустя несколько месяцев. У него самого чёрные волосы давно сменились серебристыми. Такеоми поседел на висках, поймал глазом нож в каких-то ебучих разборках — благо, пострадала только кожа, — и стал курить втрое больше. — Похуй, — констатирует Вакаса, затягиваясь за углом арендованного недавно здания. Неплохое место под собственный бизнес на двоих, может даже с третьим в доле. Кое-как выходит поднять денег; хватает ровно на то, чтоб закупить самое дешёвое оборудование и кое-как отремонтироваться. Шпаклевали, штукатурили, красили втроём, отплёвываясь от едкого привкуса химикатов на языке, курили вместо обеда и спустя полгода уже сами пропадали в своей же тренажёрке. Лишь бы заниматься хоть чем-то. Лишь бы не думать. Из зеркала по утрам смотрит бесцветный человек с потухшим взглядом и отрастающими понемногу волосами. Вакаса вряд ли может сказать об остальных, но к нему в душу, как в Аокигахару, можно приходить умирать. И вроде давно ясна суть вещей, но жизнь всё равно преподносит сюрпризы. Вот один из них, одёргивает шорты чуть выше разодранных коленок, залепленных яркими пластырями, и кричит: — Ва-а-а-ака, давай чаю попьём? Вон, Бенкей уже согласился! Бенкей сжимает между пальцами игрушечную чашечку, еле дыша и боясь случайно сломать. Делать нечего — пора усаживаться за маленький столик, сгибаясь в немыслимой позе. Вот бы ещё ноги куда-то деть... Сенджу растёт буквально у них на руках. Сбитые коленки сменяются ссадинами от драк, в подсобке тренажёрки селится письменный стол с лампой и дополнительная подушка. В домашнем шкафу Акаши появляется полка с гостевой одеждой — для Бенкея и Вакасы. Последний молочный зуб, первая драка в младшей школе и первые месячные — всё это они переживают вместе. — Ну-ну... таблетка скоро подействует. Из-под капюшона домашней кофты с ушами слышится тихий всхлип. Больно, наверное, но она ни за что не признается и будет молча терпеть до последнего. Руки и ноги начинают затекать — Сенджу лежит головой на его груди, свернувшись калачиком, — но шевелиться нельзя, пока обезболивающее не снимет хотя бы спазм. "Да, извините, она не придёт сегодня, — доносится голос Такеоми из соседней комнаты. — Да, кхм, приболела". У Вакасы у самого глаза понемногу слипаются: шторы в комнате задёрнуты, малышка дышит всё спокойнее и размереннее — кажется, начинает засыпать. Последнее, что он слышит, проваливаясь в сон — это тихий шёпот в коридоре: — Ну что, взял? Это Такеоми. — Да взял, но хер знает какие именно нужны, купил разных, — вздыхает Бенкей. Интересно, сильно он краснел, выкладывая на кассе несколько пачек прокладок? — Я хочу основать свою банду, — говорит однажды Сенджу посреди тренировки, прислонившись к бортам ринга. — Чтобы одолеть Майки и Свастонов! Она давно победила всех, кто ходит в их качалку. Бесконечные: "Вака, Бенкей, научите!" — не прошли даром. Внутри шевелятся отголоски тихой гордости: малышка уже совсем взрослая. — Вака... — лопочет "совсем взрослая", отчаянно краснея и пряча глаза, но вскидывается тут же, смотрит в упор: — Вака, ты... Я... Теперь наконец всё становится на свои места. Паззлы складываются в цельную картинку: самодельный шоколад на каждый Валентинов день, одинаковые домашние кофты, где капюшоны с ушами, долгие взгляды и куча совместных фото с сердечкам, сделанными их пальцами. — Шшш, — он прикладывает палец к слегка припухлым губам, и глаза Сенджу распахиваются от удивления. — Я совсем не тот, кто тебе нужен. Вакаса ловит в ладони чужое лицо, зарываясь носом в светлую чёлку, и целует тёплый, чуть влажный лоб. Спустя пару лет, глядя на хрупкие плечи в её любимой брахмановской накидке — там, на площади, где смешались Брахман, Рокухара Тандай и Свастоны Канто, — думает, что отдаст многое, лишь бы уберечь её. Как однажды не уберёг его.