wicked mind

— Не надо..! Майки отбрасывает его, как тряпичную куклу. Хару ещё застыл, как кролик перед расправой, — нет бы сваливать на всех парах. — Майки, подожди! В лицо больно прилетает кулаком, и он опять на земле. Спину и локти начинает неприятно саднить, но это хуйня по сравнению с тем, что происходит дальше. — Улыбнись, Баджи... Руки дрожат. Язык, кажется, забился глубоко в глотку, пока Хару рисует окровавленным пальцем улыбку на его лице, от уха до уха. Всё ещё трясётся, тихо посмеиваясь. Живот скручивает рвотными позывами от ощущения застывающей на лице крови. — Пойдём... Смоем это всё и обработаем. Шиничиро неизвестно каким хером удалось затащить Майки в дом, Такеоми свалил утихомиривать рыдающую Сенджу, а ему не оставалось ничего другого, кроме как заняться Хару. — Да перестань же ты... Ну пожалуйста, — просит Баджи, чувствуя улыбку руками, смывая кровь с его лица. — Хару, умоляю... Харучиё и Сенджу он теперь видит только у них дома. Такеоми кривится и поджимает губы каждый раз, открывая дверь, но пускает в квартиру, даже бубня что-то в спину. Но после четвёртого раза вылавливает по пути со школы. — Оставь их в покое, слышишь? — шипит в лицо, сжимая в кулаке форменную рубашку. — Пусть забудут и Манджиро, и тебя, как страшный сон. — Хуй там, — отплёвывается Баджи в ответ. Мысль о том, что так и правда будет лучше, догоняет уже пред сном. Знать бы ещё, что Шиничиро в тот день говорил Хару за закрытой дверью, обрабатывая раны — но тот вышел из комнаты уже без диковатой улыбки на лице и с пластырями, придерживающими вату. А Майки... Видеть его не хочется ещё пару месяцев, но смс-ки приходят стабильно: "чо делаешь после школы", "погнали погуляем", "Баджи ответь". Всё затихает примерно через неделю, а ещё через две через тишина в эфире начинает напрягать. — Ну привет, — Майки отбивает пять и улыбается, как будто и не терялись совсем. — Я тут познакомился с ребятами... "Ребята" оказываются в целом ничего так — один длинный, с тату на черепушке, второй с такой же, но пониже и похилее. Стоя рядом, выглядят слегка комично, но пиздить других им это совершенно не мешает. Какие-то придурки так задушевно схаркивали кровь после их кулаков, что на душе теплеет от такой командной работы. "Вот бы и мне так" — думает Баджи, изо всех сил пытаясь не завидовать. — Придёшь сегодня на тренировку? Дедушка про тебя спрашивал. Майки наваливается сбоку, укладывая руку ему на плечо. Дыхание колышет отрастающие волосы, щекочет шею, а этот говнюк ещё и наклоняется поближе к уху. Приём запрещённый, но Баджи всё равно ведётся; сердце падает куда-то вниз живота, в штанах становится неудобно и тесно. — Приду, — отвечает, искренне надеясь, что сглотнул не слишком громко. И приходит. Он ведь пацан и слово своё держит. Старается не слишком отвлекаться на задравшуюся форму, капельки пота, стекающие по бледной коже... Но всё равно ломается о красивый изгиб ног, пару раз пропуская удары. Майки, благо, бьёт вполсилы, поэтому все зубы и кости на месте. — Сильно я тебя? Майки оглаживает пальцем ссадину на скуле, стоя без тренировочной рубашки почти вплотную. Его дыхание оседает на коже сотнями мелких иголок; капли воды с волос, падая на Баджи, испаряются почти мгновенно. — Д-да не... Нормально. У того в глазах скользит что-то тёмное. Баджи видел такой взгляд раз или два, но предпочёл убраться от греха подальше. Так вот что оно такое. Майки смотрит то в глаза, то на губы, и от этого только сложнее собраться и отвечать более-менее вдумчиво. Под футболку ползут холодные тонкие пальцы, расстояние между ними сокращается, но в последний момент Майки чуть склоняет голову, целуя куда-то в шею. Под зажмуренными веками вспыхивает белым; Баджи хватает ртом воздух, которого почему-то стало критически мало. Внутри поднимается волна чего-то непонятного: ощущение такое же, как по утрам, стоит прикоснуться к стояку. Даже ярче. Как после того поцелуя с Кацуторой, который получился случайно. Член неприятно оттягивает бельё, хочется сбежать и закрыться в ванной, но это же Майки — не отпустит, пока сам не захочет. — Ты чт... — Тссс, — тот прикладывает к его губам палец, наблюдая за движением кадыка, когда Баджи сглатывает густеющую слюну. И в следующее мгновение целует сам, притягивая за шиворот футболки, заставляя наклониться и внаглую проталкивая своё колено между ног. "Вовремя" — мелькает в голове; держаться не за что, и Баджи просто оседает на единственную опору, пока за спиной скрипит деревянная перегородка. Майки, оказывается, умеет целоваться так, что вышибает дух: с языком и без, что-то там прикусывая, облизывая — вроде слюняво и вообще фу, а не успеешь моргнуть, как на трусах уже мокрое пятно от сочащейся из члена смазки. — Нормас, — заключает Майки, отстраняясь и утирая порозовевшие губы тыльной стороной ладони. — Тебе хоть понравилось? Остатков самообладания хватает только на то, чтобы оттолкнуть его и сбежать в душ, бросая на ходу обиженно-растерянное: "да пошёл ты". — Привет. Кацутора выныривает из полусвета-полутемноты сбоку от лестницы в его, Баджи, многоэтажке, подходит ближе, старательно одёргивая рукава кофты. — Давно ждёшь? — Да не, не очень. — Опять? — спрашивает Баджи больше для галочки, заглядывая в огромные желтоватые глаза. Ответ, в принципе, не нужен. А вот обнять Кацутору — нужно, нужно и критически важно, потому что его опять трясёт от попыток не расплакаться. Внутри нарастает нефильтрованная злоба пополам с обидой; "жизнь в принципе несправедливая штука" — говорила мама иногда на кухне, улыбаясь и докуривая последнюю из пачки. Баджи не уверен, что слышал последнее слово правильно, но мириться с этим оказался не готов, особенно когда дело касалось близких. — Пойдём. Дома должна быть какая-то еда, а ты наверное жрать хочешь, да и я тоже. А дальше — всё по накатанной: ещё тёплый после душа Кацутора подлазит под бок, утыкается носом в плечо, греет быстро остывающие руки и ноги о его, Баджи, конечности. "Опять как ледышка" — думает про себя, притягивая того ближе к себе и устало чмокая в лоб. Тренировка забрала много сил, но спать пока не хочется; мысли возвращаются к Майки: чего это он вдруг? На вопрос тут же находится пара-тройка ответов: гормоны, про которые постоянно толкует учитель биологии, подростковый возраст, просто дурацкое желание попробовать... "Почему я?", пульсирующее в голове, вылетает изо рта совершенно случайно. — В смысле? — удивляется Кацутора, приподнимаясь на локтях и поправляя задравшуюся футболку. Отступать некуда. Да и он как раз из тех, с кем можно обсудить всё, что угодно. — В смысле, почему ты тогда меня всё-таки поцеловал, а не отпихнул? — Ну... — тушуется тот, и румянец на щеках видно даже в свете фонаря с улицы. — Ты красивый. Укладывает голову на сложенные у Баджи на груди руки, рассматривает своими невозможными глазами с это блядской родинкой. Пальцы сами зарываются в ещё влажные волосы; Кацутора подтягивается повыше, почти наваливаясь сверху и слегка царапая короткими ногтями кожу. Баджи понимает: что-то не то, когда тот выдыхает в губы коротко и судорожно. — Серёжку зацепил, да? Прости... Кацутора только мычит что-то скомканно и касается губами губ — осторожно, на пробу, явно боясь огрести. Баджи ловит в ладони похудевшее лицо — да сколько же это будет продолжаться? — и целует сам, чувствуя, как сердце в чужой груди бьётся всё быстрее. "Моё" — мелькнуло в голове тогда, в первый для них обоих раз. "Моё" — отзывается эхом внутри, когда он рядом. Через год, прикуривая уже не ворованные у матери, а из своей пачки, Баджи, глядя на вечерний город, понимает: спать с двоими попеременно — ненормально. — Привет. В поле зрения возникает белобрысый хохолок, мелькавший на этаже уже не раз и не два. На серёжку в ухе, пластырь на скуле и устрашающий вид купится кто угодно, но точно не Баджи. На деле мальчонка будет похож на куклу, если сделает хлебало попроще. — Это вообще не так пишется. — Тычет пальцем в долбаные кандзи, мамкин умник. Явно же заучка, хоть и косит под гопника. — Баджи Кейске. — Протягивает руку со слегка сбитыми костяшками час спустя, когда белобрысый хохолок не выдержал махача три на одного, и пришлось подсобить. — Чифую Мацуно, — улыбается мальчонка, всё ещё таращась и утирая разбитую губу. — А я думал, ты ботан... — П-привет. Баджи почти каменеет в дверях. На постели Майки, как у себя дома, валяется Дракен, и явно не собирается уходить. Ещё и голый по пояс. Не то чтобы впервой его таким видеть, но... — Баджи! Майки налетает почти с размаху, полотенце еле держится на бёдрах, пока он лезет целоваться, по своему обыкновению — сразу с языком. Присутствие Дракена, кажется, нихуя никого, кроме самого Баджи, не смущает. — А... — А я тебе что, не сказал? — удивляется, отлипая и облизывая яркие от поцелуев губы. — Я хочу втроём. И всё бы ничего, но когда Дракен наклоняет его ближе к себе, колени дрожат втрое сильнее. Целует, изучает руками так же, как делает всё — неспеша и основательно. Выуживает все эрогенные зоны до одной. И трахается, наверное, как заправская блядь — но даже эти мысли не спасают от таких реалистичных картинок под веками, где всё то же самое с ним, Баджи, делают Кацутора и "Чифую Мацуно, приятно познакомиться". — Помнишь, как Майки на День Рождения хотел байк? — шепчет Кацутора на ухо, когда собрание уже почти окончено. — Я нашёл такой... закачаешься! И Баджи правда чувствует, как качается и плывёт все перед глазами от слёз и накатывающей истерики. На полу под ногами — Шиничиро с истекающим кровью затылком и застывшим взглядом. "Нет, это не я.. не я.." — раздаётся голосом Кацуторы под вой приближающихся сирен. Глаза Майки, медленно подходящего поближе к полицейской ленте, он вряд ли забудет. Они такие же, как тогда. Дело пахнет жареным, воздух пропитался стойким ощущением надвигающегося пиздеца. Предрассветные сны рисуют совсем не радужные картинки: Кацутора в луже крови, реальный настолько, что Баджи просыпается в слезах и холодном поту. Мокрота на глазах понемногу высыхает, и он тихонько клянётся себе, что сделает всё, чтобы не допустить больше того, что произошло когда-то с Санзу. Единственное, что во всём это сюре кажется более-менее стабильным — это маленький Чифую. Бьёт всё так же сильно, улыбается всё так же ярко. И смотрит иногда всё так же — украдкой, смешно розовея щеками. И едва дышит, вцепившись ладошками в школьный пиджак, когда Баджи целует его на лестнице их общего, как оказалось, дома. Майки ожидаемо отдаляется. Или это Кацутора понемногу отдаляется от всех — хрен пойми. Первому стыдно смотреть в глаза, поднимать на него взгляд, да и в принципе находиться поблизости кажется небезопасным. Внутренний зверь рычит и становится на дыбы, чувствуя опасность, поэтому и утаскивает Кацутору за шкирку подальше — чтобы уберечь хотя бы так. "Ты не виноват", долгие объятия, новые и новые слёзы, которые сменяет смех, и наоборот... ложь во спасение пропитывает клетки, но сдаваться и верить нельзя. Тогда опустятся руки и бороться уже будет незачем и не за что. Чифую смешно ощетинивается каждый раз, когда в поле зрения появляется Тора. На языке вертится пресловутая фраза про один шаг от любви до ненависти; вечер следующего дня показывает, что от ненависти до любви — тоже можно, и даже короче, чем за один шаг. На деле Чифую оказывается не просто любителем, а прямо-таки фанатом длинных тонких пальцев и блядской родинки под ярко-жёлтыми глазами. После ночных купаний и поцелуев под дождём согреться получается только под одеялом и только всем вместе. От этого всего накрывает приличным дежа вю; "мы такое уже проходили, помнишь?" — подсказывает память, когда через несколько дней всё повторяется снова. Внутри скребётся сожаление: и Майки, и Дракен были особенными (хотя почему были? остались ведь), но в какой-то момент пришлось выбирать. Майки можно будет сдерживать, пока рядом есть Дракен, но вот Тора совершенно точно не справится сам. То, что они делят на троих — слишком хорошо, чтобы быть правдой. Кацутора, кажется, и правда проникается и к самому Чифую, и к тонкой бледной коже, исправно хранящей любые отметины по неделе. А тот, в свою очередь, оказывается не таким уж пай-мальчиком: умеет устроить пожар, не чиркнув и спичкой. — Я ухожу из Тосвы. — Куда? Слова — как гром среди ясного неба. У Торы снова горят глаза — тем же безумием, которое плескалось в них после убийства Шиничиро, — но в этот раз там что-то ещё. — В Вальхаллу! Пойдём со мной, а? — Он буквально хватает за руки, переплетая пальцы. — Там весело! Радость, понимает Баджи. Его там приняли — таким, какой он есть. Попробуют обеспечить себе его доверие. "Моё-ё-ё, — отдаётся эхом в голове. — Не отдам!". Они там мутные, в этой Вальхалле, и Тору они просто так не получат. "Весело", как оказалось, включает в себя много разных вещей. "Я ухожу", брошенное в лицо Майки прямо посреди собрания. Избиение собственного зама на глазах у своры ублюдков и какого-то слабоумного из Тосвы, которого Тора притащил на место сбора шайки по просьбе Ханмы. Тихое "всё хорошо" из едва шевелящихся губ и собственные окровавленные кулаки. — Баджи-сан, вернись! Ветер бьёт голосом Чифую в спину. У него всё ещё лицо в пластырях, а Баджи всё ещё стыдно поднять на него глаза. — Прости меня, прости, пожалуйста... Накрывает мгновенно, стоит тому зайти по-соседски под каким-то дурацким предлогом. Баджи оглаживает всё ещё по-детски мягкие щёки, хаотично прикладывая к губам то светлые волосы, то лоб, то мокрые ресницы. — Бросай ты это дело к чертям, тебе там не место...! — А ты...? Я тебя не брошу! Чифую смотрит во все глаза, ластится к рукам, целует огрубевшие пальцы — даже после всего. Слишком чистый, слишком светлый; сам Баджи погряз уже давно и бесповоротно. Босую ногу щекочет что-то мягкое, и между ними протискивается непонятно откуда взявшийся Пеке Джей, негромким мяуканием требующий свою долю ласки и пожрать. На смену слезам приходят робкие улыбки и тихий смех, и в какой-то момент начинает казаться, что всё получится. "Не получается нихуя" — мелькает в голове, когда оказывается, что Майки правда повёлся на весь тот бред, который ему лил в уши Кисаки. "Пиздец" — отзывается внутри, когда этот мальчишка, Такемичи, ни с того ни с сего просит не дать Майки убить Казу. С чего он взял — непонятно, но в ярко-синих глазах сквозь слёзы горит такая уверенность, что внутреннее чутьё подсказывает: парень знает больше, чем говорит. В уголках губ противно-влажно; кровь, наверное. Казу вогнал железо глубоко, со всей дури — как умеет. Шанс выжить есть, конечно, но крохотный. Каждый шаг даётся с трудом. Поэтому... — Майки!! Светлые пряди измазаны красным. И опять этот взгляд через плечо. Такой же, как много лет назад. — Чувак... Да не умру я из-за этой раны. И Кацутора... Не переживай... Ты меня не убьёшь. Лезвие вонзается в мясо по самую рукоять. Где-то вдалеке слышен крик Чифую. Голоса Мицуи, Дракена... Небо нависает как-то совсем низко. Под спину подхватывают тёплые руки, в поле зрения показывается знакомая выбеленная чёлка и зелёные глаза вперемешку с отчаянным: "Баджи, зачем..?" — Такемичи... иди-ка сюда... Язык с трудом ворочается, но он рассказывает обо всём, что важно: что Кисаки предатель хуев, что Тосву они основали вшестером и Па всегда будет командиром своего отряда, и... В какой-то момент перед глазами появляется Шин. Баджи моргает раз, другой, и знакомые черты начинают стираться с лица Такемичи. Как иронично... — ...Майки и Тосву. Доверяю их тебе.. Тот хлюпает носом, мажет капли по щекам, всё ещё стараясь сдерживаться. — Чифую... — А? Хочется сказать: "ну чего ты мокроту развёл, малыш, нормально же всё", хочется сказать так много. — Знаешь, я бы сейчас убил за коробочку лапши... — Я куплю. Обязательно. Как невыносимо хочется спать…