wicked mind

Пятёрка средней Мизо — это подарок свыше. И пусть в девчачьих мангах пишут о любви как о самом лучшем чувстве, жуют розовые сопли вперемешку с радугой из жопы единорогов, Аккун уверен: херня это всё. Нет ощущения лучше, чем собраться впятером и зарубиться в приставку у Мичи, похрустывая чипсами. Или свалить с уроков на городской пляж, когда вместе с воздухом плавятся мозги, а учитель опять несёт какую-то срань про квадратные уравнения. А вот манги классной про дружбу всё-таки мало. — Нет, ну это пиздец, — комментирует происходящее Макото, сидя вплотную к вентилятору и блаженно вздыхая каждый раз, когда тот, прокручиваясь, обдувает ему спину. Отросшие волосы, обычно растрёпанные по шее, собраны канцелярской резинкой в смешной кучерявый хвостик. Да у них у всех сейчас укладка будь здоров: Такуя и Ямагиши собрали свои патлы в не менее смешные подобия хвостиков, а вот Аккуну свой начёс пришлось размочить и дать волосам высохнуть, чтобы убрать волосы со лба. — Отвечаю, — поддакивает Такемичи, обмахивающийся веерами-махалками с рекламой футбольного стадиона. Этому говнюку как всегда повезло больше всех: короткие волосы и намертво поставленный ирокез вообще не мешали и не парили кожу. — Я щас растаю просто. — Я отлить. Такуя лениво поднимает свою тушку с дивана и уже собирается уползать вон из комнаты, как Такемичи вяло машет рукой ему вслед: — Будь другом, зацепи лимонад из холодоса. Я его в морозилку запихнул, когда мы пришли. — В морозилку? Нахера? — Такуя даже возмущается как-то лениво. — Ну, чтоб холоднее был. Ямагиши издаёт что-то похожее на негромкий хехек, Такуя закатывает глаза — всем и так понятно, что Мичи опять протупил. — Пойдём со мной тогда. У меня не сто рук, я сам всё не унесу. Такемичи оглядывается вокруг, ища поддержки и втайне надеясь, что кто-то пойдёт вместо него. — Давай! В конце концов, это твой дом, — настаивает Такуя и Такемичи теперь, похоже, деваться некуда. Макото остаётся блаженно чиллить под вентилятором с прикрытыми глазами, а Ямагиши стаскивает очки и, оттягивая ворот футболки, дует себе на грудь. Душно пиздец. Становится ещё душнее, когда под ровной тканью чётко очерчиваются два соска. Приходится отвести глаза. Ямагиши вообще самый мелкий из них всех: ниже и худее остальных. Всё, наверное, ушло в волосы: густые, ореховые, тон в тон с цветом глаз. Непонятно даже, свои или крашеные, но блестят на солнце так, что зависть берёт. Вот бы потрогать... — Держи. Мичи трясёт банкой перед самым его лицом, но, так и не дождавшись ответа, прикладывает её к щеке замершего Ацуши. По телу пробегает дрожь от разницы температур, но перед глазами только то, как Ямагиши дёргается, когда Такуя с тихим смешком прислоняет холодную банку к его плечу. Под футболкой... Опять. Блять. Банка, забранная у Такемичи, перемещается ближе к паху. По рукам и ногам — мурашки, но на это откровенно пох, лишь бы снять начинающийся стояк. Оправдаться, конечно, можно чем угодно: вспомнил фотки из того журнала или посмотренную вчера порнушку... Только Ямагиши никуда с глаз не девается. Наоборот: задирает футболку, вытирает стекающую по виску каплю пота. Даже волосы, сука, распускает красивым движением. «Мы уже это проходили», — напоминает мозг. Дурацкая ебучая тяга к Такемичи в конце первого класса средней школы не давала спокойно жить. Стоит прикрыть глаза — и видишь желтоватый крашеный хохолок, острый разлёт ключиц и чуть пухлые губы. И смех, который заставлял вдыхать полной грудью и надеяться, что всё обязательно будет хорошо. Хорошо, конечно не стало. У Мичи появилась Хина, принявшая все его неловкие подкаты и знаки внимания. Через год получилось, наконец, порадоваться за него искренне — без фантомного кулака, сжимающего все внутренности в один комок, без противного першения в горле, не дававшего сказать и слова. — Это что, пиво?! Ямагиши присматривается к банке, параллельно стараясь нащупать брошенные где-то рядом очки. — Слабоалкоголка, — заключает Макото, вчитавшись наконец в надписи. — Такемичи, как ты вообще умудрился её взять? — Так банка такого же цвета, как наш обычный лимонад, — отзывается Ямагиши, покрутив жестянку в руках. — Перепутал походу. — Ладно уже, — оживает Такуя. — А вот как ему это всё продали? — Так это комбини на первом этаже дома, — протестует Мичи. — Хозяйка там старенькая, видит плохо, вот и... «Уже столько лет прошло, — мелькает в голове, — а я так и не понял, дурак он или гений». — Тогда давайте пить! — Макото трясёт баночкой, и становится слышно, как внутри плещется начавшая размораживаться жижа. — На пару глотков хватит. «Йееей» раздаётся с нескольких сторон, пока все тянутся почти ритуально стукнуться жестянками в центр импровизированного круга. Случайно задетая собственным пальцем рука Ямагиши заставляет щёки пылать. А тому, кажется, и пофиг вообще: улыбается, пьёт себе. Аккун понимает, что пора бы вдохнуть, глядя на стекающую по чужому кадыку розоватую каплю. Слабоалкоголка оказывается обычной сладкой газировкой: голову не кружит, не ведёт абсолютно никак. Холод прокатывается по языку и падает дальше в горло. — Я умоюсь пойду. Вставать и выходить приходится бочком, чтобы не спалить весь ужас своего положения. Вниз по лестнице, прямо и налево... Кафель такой обалденно прохладный, что хочется остаться тут жить. Совать почти полностью вставший член под ледяную воду над ванной — тот ещё мазохизм, но возбуждение понемногу отпускает. Наконец-то получается умыться и туман в голове оседает мыслями, как пар после горячего душа. Влюблённость в лучшего друга была, стояк на одного из лучших друзей — тоже был... что дальше? Звучит, конечно, как ёбаный сюр, но Ацуши, зная свою дурацкую натуру, уверен — это нихуя не конец. — А, вот ты где... всё в порядке? От звука знакомого голоса хочется взвыть. — Да. — Ты красный сидел, как помидор. «Интересно, из-за кого» — ехидно комментирует собственный внутренний голос. — Нормально всё. — Точно? — Ямагиши слегка тушуется, но всё равно смотрит с беспокойством. — А вдруг у тебя температура? У меня всегда от температуры щёки краснеют... Он лопочет как-то слишком быстро и ещё быстрее подходит вплотную, тут же укладывая ладонь на только начавший остывать лоб Аккуна. Смотрит чуть снизу вверх из-под растрепавшейся чёлки. Свет из приоткрытого маленького окна под потолком делит его лицо напополам: тёмно-карий глаз и янтарно-ореховый, яркие пряди цвета кофе с молоком... «Хочу потрогать» — снова всплывает в голове. У Ямагиши дёргается бровь. Он, кажется, хочет что-то сказать, но только негромко выдыхает сквозь приоткрытые губы. Пальцы тонут в чужих мягких волосах. Надо, наверное, как-то оправдаться или извиниться хотя бы, но голову кружит его лицо в считанных сантиметрах от собственного и слабоалкоголка впридачу. «А что, если..?» в мыслях сменяется: «А почему нет?», и он осторожно оттягивает пряди Ямагиши, сжатые между пальцев. Тот не шипит и не возмущается, только прикрывает глаза и почему-то дышит чаще. Крышу сносит окончательно. «А почему нет...?» Губы у Ямагиши совсем не мягкие, как пишут обычно в мангах этих, но и не сухие. И совершенно точно сладкие — после слабоалкоголки. Шею обвивают чужие руки. Собственные ноги не держат совсем. Зато держит стена, к которой получается благополучно привалиться спиной и сползти вниз, на ходу подхватывая за талию разомлевшего Ямагиши. У того совсем некстати (или наоборот?) задирается футболка на спине; Аккун собирает ладонью пот с мокрой кожи и с тихим «ай» в поцелуй приземляется на пол. В паху тянет неистово. Смотреть вниз не хочется — он и так знает, что там увидит. — Пиздец, — подводит итог Ямагиши, ёрзая на его бёдрах и устраиваясь поудобнее. (помогите!) Дверная ручка начинает дёргаться. — Вы там что, уснули? — раздаётся голос Макото. — Откройте, мне руки помыть надо! — Согласен, — подтверждает Аккун, втягивая хихикающего Ямагиши в новый поцелуй. На стене отражается оранжево-розоватый квадрат от лучей заходящего солнца. Кажется, любовь он всё-таки недооценил.