wicked mind

Наблюдать за тем, как у людей срывает тормоза, всегда очень интересно. Неважно, в чём именно: будь то секс, количество выпитого или скорость на трассе. «Вуайерист... ебаный» — возмущался Риндо, пытаясь отдышаться после спринта на двоих с Санзу, когда Ран, вернувшись из очередной поездки, застыл в дверях под пошлые шлепки и громкие вздохи. — Может, — улыбнулся он скорее мыслям в голове, чем им, и уполз в душ. Смотреть на того же Санзу, которого на очередном выезде раздражают долгие разговоры. Который улыбается лучшей из всех своих улыбок только тогда, когда обнажает катану — плевать, для одного ли отточенного движения или целого танца. Здесь он выпускает своего внутреннего зверя поиграть. Интересно, выйдет ли когда-нибудь из-под контроля его безграничное обожание Майки? Ран ставит на то, что нет. Моччи и Такеоми... сложно сказать. Тот случай, когда градус накала может быть критически высок, но один несчастный предохранитель держит ситуацию. Однажды у Моччи всё же сорвало крышу: в тот вечер его пытались набухать всем Бонтеном, несмотря на короткое «я не пьянею», опрометчиво брошенное в начале гулянки. В тот момент, когда столик из vip-зоны полетел в барную стойку, все поняли, что пробудился Халк. — Сколько блять можно? Я вам не крыса лабораторная, чтобы на мне эксперименты ставить!! Теперь и Моччи, и Бонтен знают, что больше пяти бутылок виски за раз Моччи лучше не ставить. Такеоми не сдержался тоже всего раз. В тот день Санзу был отпизжен до почти критического состояния, видимо, в какой-то момент перестав сопротивляться. Майки появился у его больничной койки тоже всего раз — спросить, что такого тот ляпнул, чтоб нарваться на тяжёлый братов кулак. Стоя поотдаль, в хрипе через кислородную маску Ран разобрал негромкое: «назвал сестру блядью». И готов был поклясться, что в голосе Санзу звучал если не смех, то его безумная улыбка — точно. Сам Майки никак не изменился в лице, но остановился в дверях палаты, бросив через плечо: — Зря. Санзу провожал его округлившимися от удивления глазами. Что произошло с Сенджу, никто из братьев так и не знал. С Коко всё оказалось гораздо проще, чем Ран ожидал. Этот только с виду сидит весь загадочный в своих шелках, сводит дебет с кредитом, небрежно отбрасывая отрастающую чёлку и глядя на всех, как на говно. Мало кто замечает, как выражение его лица меняется в доли секунды, когда на экране телефона отображается входящий с неподписанного номера с последними цифрами ноль-восемь. Как он срывается из дому в пол-третьего ночи, огрызаясь то взглядом, то ядовитым: «Не твоё дело» на любые расспросы. — Не трогай, — говорит Какучо, выползая с залитого лунным светом балкона после ночного перекура. — Это не лечится. Номер на ноль-восемь оказывается самым важным набором чисел в жизни Коко. О брате он всё понял уже давно: маленького засранца ненавидят все патрульные Токио, но больше всего — те, кто катает по городу в ночную смену. Поздним вечером на дороге Риндо становится неуправляемым. Чем больше зашкаливает стрелка на спидометре — тем увереннее тот держит руль, и эта дикая смесь кайфа с пристальным вниманием к дороге сначала даже удивляла. Его тип выхода из-под контроля — это тотальный контроль. Странно, но этот парадокс работал и в постели. — Кто как ездит — тот так и ебётся, — улыбнулся Санзу, которого тогда впервые позвали на вечерние покатушки. — Поэтому ты умеешь ездить, но ещё не получил права? — уточнил Риндо в зеркало заднего вида, резко обгоняя образовавшуюся пробку по двойной сплошной. Как ебётся Риндо, Санзу проверил на собственном опыте той же ночью. Босс... это просто клинический случай. Там, казалось, контроль над собой утрачен давно и бесповоротно; единственное, что держит его на плаву — это кристаллический похуй по отношению ко всему происходящему, необходимость изредка делать дела и воспоминания о прошлом. Точнее — старая фотография, сделанная перед самым роспуском легендарной тогда ещё Тосвы, с явной потёртостью возле белобрысого хохолка Такемичи Ханагаки. Какучо иногда смотрит на Майки украдкой, понимающе усмехаясь. Возможно, видит в нём себя, а может просто слегка улыбается, видя знакомое лицо. Ханагаки хоть и идиот, но многим здесь успел запасть в душу. Кстати, о Какучо. Этот, казалось, не расслаблял собственный ошейник никогда: всегда серьёзный и прямой, как палка. При костюме или в наряде, чем-то напоминающем шелка Коко. Портной у них, что ли, общий? «Где твоё слабое место? Что я упускаю?» — роилось в голове. В какие-то моменты Рану казалось: чем внимательнее он смотрел, тем меньше видел. Поездки, задания, тренировки — везде, в любых обстоятельствах Какучо оставался таким же, как всегда. — Поехали с нами, — предлагает Ран скрючившемуся над ноутбуком Коко, разминая забитые мышцы плеч. — Расслабишься хотя бы немного. — Какучо, поехали в клуб? — выдаёт Риндо, когда тот появляется в дверях огромного зала, и это буквально лучшее, что предложил брат за сегодня. Какучо хмурится под выжидающим взглядом трёх пар глаз. — Я вообще в таких местах не бывал никогда, но если вечер свободный, то думаю, можно. — У вас есть полчаса, чтобы собраться, — уточняет Риндо, указывая пальцами на Коко и Какучо одновременно. «Ну и что он наденет? Обычный костюм или тот, вышитый?» Эта мысль откровенно веселит. Настолько, что брат, стоя рядом возле гардероба, пинает в бок, спрашивая: — Чего ржёшь? — Да так, — отмахивается Ран, перебирая бесконечные вешалки своих рубашек. К тому, что он видит в зале совещаний полчаса спустя, Ран оказывается категорически не готов. Ран честно не знал, что Какучо носит узкие рваные джинсы не самой высокой посадки. Даже не предполагал, что у того есть чёрная косуха и растянутая футболка. Что Какучо впринципе незаконно хорош в самых скучных шмотках — тоже. Все, не сговариваясь, умудряются нарядиться в чёрное. Кроме Санзу, естественно: этот в своей розовой шубе выглядит главной королевой бала, затмить которую не смог даже Коко в своей блядской майке-сетке и такой же шубе, только чёрной. Откровения начинаются уже в машине: — Хорошо, что Моччи и Такеоми остались дома, — ни с того ни с сего говорит Санзу. — Заебали их постные рожи. — Никогда не замечал, — отзывается Какучо, глядя в окно. — Тебе просто пофиг, — вклинивается Коко, не выпуская из рук телефон. Стекляшки на его пальцах такой каратности, что своим блеском отвлекают от дороги. Какучо только пожимает плечами, продолжая рассматривать вечерние огни. В клубе всё как всегда: темно, громко, многолюдно; пахнет наркотой, куревом и сексом. Хозяйская ложа на открытом втором этаже с лестницей на танцпол в такие моменты радует как никогда. Пару слов на ухо официанту, — Ран уже запомнил чужие вкусы в алкоголе, но вот что пьёт Какучо — всё ещё загадка. — Что ты будешь? Наклоняться и спрашивать приходится почти через весь столик, потому что тот предпочёл общество Коко всем остальным. — Кубинский ром. Есть? — спрашивает Какучо в самое ухо, пока его серёжка, качаясь из стороны в сторону, отсчитывает секунды по коже Рана. — Обижаешь. Первый круг напитков, второй, третий; учитывая то, что Санзу изначально было весело, он, скорее всего, закинулся таблетками ещё дома. Коко поджигает сигареты купюрами и смотрит на танцовщиц в нишах слишком внимательно — кому-то пора сбросить груз с души и с паха. Несколько знаков управляющему — и Коко уезжает в пентхаус, а длинноногую блондинку сменяет другая девушка. Риндо напивается сегодня втрое быстрее обычного (или так просто кажется), веселится втрое больше и соглашается сразу, когда Санзу тащит его на танцпол. Ран честно не любит толпу внизу, но любит смотреть, как этим двоим срывает крышу среди людей. Особенно когда за пультом — подруга и единственная на весь Токио девушка-диджей, которая кружит голову с одного трека. За длинными прядями не видно, но Ран почти уверен, что Какучо с интересом наблюдает за танцующими людьми. Тот цедит свой ром с лёгкой улыбкой; кожанка давно лежит рядом — в клубе жарко во всех смыслах. — А ты? — Ран трогает его за плечо и кивает в сторону танцпола. — А я не умею, — улыбается Какучо, пытаясь нащупать зажигалку на мягкой обивке. — Не умеешь или не пробовал? — уточняет Ран, поднося зажигалку к его лицу. — И то, и другое. Он прикуривает, и Ран почти уверен, что огонь в чужих глазах — совсем не отражение. В ложу вваливаются Риндо и Санзу — растрёпанные, мокрые. — Нии-сан, закажи кальян! — просит брат, падая рядом. — И чего вы тут сидите? — спрашивает Санзу. — Погнали танцевать! — Какучо, идёшь? — Риндо хватает его за запястье и затягивается сигаретой из чужой руки. Ран понимает: он не столько пьян, сколько просто поймал всеобщий угар. — Куда вы его уже тащите? — Коко приземляется рядом с Какучо и цепляет со стола первый попавшийся станкан с первым попавшимся содержимым. Взгляд самого Какучо мечется между губами Риндо на его сигарете и языком Коко в его стакане. — На танцпол, — Санзу облизывается после хорошего глотка виски. — Я пойду только вместе со всеми, — говорит Какучо, и Рану кажется, что его высекли с пары внимательных взглядов. — Не хочу, — отмахивается Коко. — Мне лень. — Все очень счастливы, что ты уже успел поебаться, — вклинивается Риндо, допивая из стакана Санзу, — но поднимай свой костлявый зад и погнали! За «костлявый зад» он, конечно, тут же получает дружескую пиздюлину. Спускаясь из ложи, он машет в сторону сцены; неизвестно как, но Чико всё-таки замечает его сигнал, переставляет пластинку и машет в ответ. Софиты бликуют синим, фиолетовым, розовым, мажут по голым плечам, кубикам пресса и подтянутым задницам. Собственная рубашка начинает казаться скафандром. То, что делают Санзу и Риндо, становится всё сложнее назвать танцем. «Снимите комнату!» — кричит им Коко, смеясь и расплёскивая на себя часть выпивки: этот умник вышел на танцпол с полным стаканом рома. Голову кружит бит вперемешку со всем скуренным и выпитым; всё вокруг в каком-то мареве. Какучо «я-не-умею-танцевать» Хитто оказывается, пиздит так же талантливо, как дерётся: двигается в ритм, отбрасывает волосы с вспотевшего лба одним точным движением, что дышать становится втрое сложнее. Пьёт из своего стакана в чужих руках и позволяет Коко стаскивать с себя футболку — и вот от этого уже неприятно колет где-то внутри. Сердце колотится, как бешеное. Ран останавливается, чтобы подцепить зубами воротник своей рубашки и расстегнуть все пуговицы до последней. Контролировать свои эмоции становится всё сложнее. Непонятно откуда взявшаяся обида начинает прорываться наружу, и он забирает стакан из рук Коко, жадно отхлёбывая и глядя в глаза Какучо. У того грудь вздымается от попыток отдышаться. Татуировку Бонтена поверх сердца всё больше хочется обвести по контуру — хоть пальцами, хоть языком. — Я наверх, — Коко забирает стакан из рук Рана. — Пить хочу. Чико решила их добить сегодня подборкой любимых треков. Теперь их танцы не совсем похожи на танцы; кожа прикасается к коже там и тут, и Ран теряет момент, когда его руки оказываются поверх плеч Какучо, а ладони того — на его бёдрах. «Снимите комнату!» — слышится сбоку через бит голосом Риндо, и это сука именно то, что сейчас нужно больше всего. Ран не знает, не уверен, но Какучо даже не краснеет, уводя его за руку обратно на второй этаж, а оттуда — до лифта через дверь для персонала. Коко благоразумно делает вид, что ничего не заметил, потягивая кальян и залипая в телефон. Кнопку пентхауса Ран нажимает уже наощупь: оторваться от чужих губ сейчас сложно пиздец, да и не хочется совсем. Они вываливаются из лифта, спотыкаясь и едва ли не падая, собирают спинами несколько стен, прежде чем добираются до нужной комнаты. Нахуй туфли, нахуй ремень на его джинсах, нахуй всё вокруг, когда в твоём рту хозяйничает язык человека, о котором думаешь по ночам, глядя в потолок. О каком самоконтроле может идти речь, когда его мозолистые пальцы стягивают рубашку с твоих плеч? — Пиздец, — выдыхает Ран, когда Какучо прикусывает мочку его уха рядом с серёжкой. — Я думал ты вообще не по этим делам... — Почему? — спрашивает тот, падая на огромную кровать и стаскивая с себя джинсы. — Тебя никто никогда ни с кем не видел, — уточняет Ран, швыряя свои джинсы на пол и заваливаясь сверху. — Я же не первый у тебя... ну, с тех времён? Какучо смотрит на него, как на последнего идиота. Целует и притирается так жадно, что все вопросы пропадают сами собой. — Пиздец, — снова выдыхает Ран через час, заваливаясь на кровать и пытаясь отдышаться после второго захода. В этот раз он точно не сможет шевелиться больше, но это ведь Какучо — с ним никогда не угадаешь, в какой момент захочется ещё. — Второй, — нарушает тишину Какучо, вслепую шаря рукой по тумбочке, видимо, по привычке ища сигареты. — Что? — Ты прав, ты у меня не первый с тех времён. Второй. — А перв... Ран обрывает себя на полуслове, вспоминая ночные покуры Какучо дома на балконе и Майки, бредущего в это же время к холодильнику за чем-то сладким, — как обычно после секса. Почему-то то становится немного обидно. Ощущение оседает на языке чем-то горьким; хочется то ли почистить зубы, то ли опять выпить. Какучо ему ведь ничего не должен, и глупо было надеяться, что он хотел этого всего так же сильно, как Ран. Силы потихоньку возвращаются. В голове проясняется, и он подкатывается под бок к Какучо, втягивая в долгий, затяжной поцелуй. Прикусывает чужую губу до крови, смотрит фирменным взглядом из-под ресниц, оглаживает бёдра, забираясь сверху. Крышу всё-таки срывает — от понимания, что ты не особенный. По крайней мере, босс не даст никому трижды за полтора часа.