wicked mind

В глубине квартиры что-то щёлкает, и свет выключается. Второй раз за неделю у кого-то в доме перегорают сраные предохранители, а отдуваться, сука, должны все. С одной стороны — бесит до невозможности: мобильник доживает на последних процентах зарядки, смешные картинки больше не полистаешь. С другой — хотя бы не видно в зеркало собственной стрёмной рожи с диким шрамом от подбородка до нижней губы. Даже шрамы того чувака, который пришёл вместе с Мучо и всё время ходил в маске, казались не настолько жуткими. Постоянно брить пол-башки вошло в привычку уже после исправительной школы, когда S-62 начали, не особо светясь, ворочать дела по всему городу. Глядя на себя, он тогда довольно цокал: наконец-то покрасил отрастающие волосы в светлый и сделал ещё три прокола в ушах; теперь татуировку видно и выглядит это всё вместе, кстати говоря, отпадно. Только девчонки все почему-то всё равно собирались вокруг Мучо и Моччи. Шрам, хоть и кумарит, но заслуженный: ежедневное и дохуя наглядное напоминание о том, что не следить за языком иногда черевато. Как всё началось и почему вечер скатился в «подъеби Какучо» — хер его знает, но после третьей банки пива Шион с пьяной ухмылкой выдаёт: — Какучо у нас вроде говорил, что по девушкам, а ни одной никто возле него так и не видел. Зато сам возле босса отирается с завидной регуляр... В челюсть прилетает так сильно, что в глазах мгновенно темнеет. Когда наконец выходит проморгаться и прийти в себя, он понимает, что лежит на полу, вокруг уже толкутся Хайтани, а из-за них выглядывает тот-таки Какучо. По шее стекает тёплая жижа; пахнет рисовой водкой и чем-то ещё. — Сколько пальцев? Риндо склоняется чуть ли не к самому его лицу, выставив вперёд руку. — Три. Отъебись, я в порядке. Шион пытается встать, но голова тяжёлая пиздец. — Я показываю четыре, — отрезает тот и оборачивается куда-то назад. — Нии-сан, заводи свой мотоцикл, ему надо в больницу. Какучо командует откуда-то сбоку: — Открывай рот. Он открывает было рот, собираясь протестовать, но язык обжигает чем-то высокоградусным. Тем же самым, чем Какучо промывает ему губу и подбородок. Через час в больнице хирург заканчивает накладывать швы, говоря: — Ближайшие две недели не разговаривать, а то разойдутся. Хочется сказать: «это я сейчас разойдусь блять», но взгляд у врача слишком красноречивый. Какучо с тех пор никто больше не дразнит. Кроме самого Изаны, естественно. Сам Шион на Изану и не в обиде так-то. Потому что Изана... это Изана, они же знакомы лет с десяти, одну сигарету на двоих раскуривали, ныкаясь от смотрителей в исправительной школе. Это он притащил непонятно откуда первые журналы с голыми девчонками, которые они потом передавали из рук в руки. — Что, серьёзно? Никогда-никогда? — говорил, улыбаясь, Изана, когда он сдуру признался, что не целовался ещё ни с кем. — Давай исправим. И тянется первым, не спрашивая разрешения. В животе почему-то становится звонко-пусто, во рту пересыхает, стоит Изане посмотреть так. Губы у него не сухие и не обкусанные; Шиону кажется, что он тупо деревенеет под чужим взглядом, руками, губами — Изаны становится много везде и сразу. Шиону нравится. А тот не стесняется: проталкивает язык глубже, цепляет его собственный, заставляя шире открыть рот... Шиону одновременно жарко и холодно; кожа плавится, а по спине бегут мурашки, пока Изана, не разрывая поцелуй, перебирается к нему на колени. — Дрочить-то пробовал? — полушёпотом спрашивает в самые губы , явно ощущая стояк. Он кивает. Дыхания не хватает, выдержки тоже, и Шиону кажется, что он сейчас кончит без рук, если Изана прижмётся ещё ближе. — Тогда дальше сам, — улыбается тот, стекая с его колен, и скрывается за дверью. «Дальше» случилось тут же от пары движений вверх-вниз по члену; хорошо, что в запасе всегда была пара салфеток под подушкой. Как их тогда не засекли — неизвестно, особенно с учётом смотрителя на каждом этаже. С тех пор и до самого окончания срока Изана подпустил к себе всего дважды, а вот в голове засел прочно — настолько, что во всех эротических журнальчиках Шион видел совсем не девушек. После того, как ебучий Шиба Тайджу, выйдя из исправительной школы, почти раскатал его всухую, эра девятого поколения драконов закончилась. Было обидно пиздец; хотелось набрать наизусть выученный номер и сказать: «я подвёл тебя», но на том конце трубки не ждали ни оправданий, ни звонка. Потому что Изана — ну, это Изана, он не приемлет слабостей, ни в себе, ни в тех, кто его окружает. Почему и в какой момент он пропадает с радаров — никто так и не знает толком. Следом за ним исчезает и Какучо, значит, спросить не у кого: Хайтани только пожимают плечами, Мучо вступил в свастоны и обзавёлся прихвостнем, а с Моччи они никогда особо не общались близко, чтобы узнавать у него об Изане. Хайтани смотрят как-то слишком понимающе. Быстрый звонок спустя года... полтора? вгоняет в ступор. В трубке знакомый и незнакомый одновременно голос, тише и глубже, растекается по венам, как высококачественная дурь: — Пойдёшь вместе со мной драться в последний раз? Мне нужны все. Шион соглашается и отбивает звонок, умалчивая о том, что ему, Изане — хоть сердце, хоть душу, хоть все жизненно важные, в любой момент дня и ночи. Через месяц смс-кой прилетает адрес элитной многоэтажки в центре; в лифте — сплошь знакомые лица. Хайтани тащат за собой следом в одну из крохотных квартир в правом крыле, и Шион понимает, что уже с порога хочется выть. Потому что Изана, мать его, Курокава сидит в центре тесной однокомнатки в окружении кучи народа, вроде такой же, но в то же время совсем другой. — Рад тебя видеть, — он слегка улыбается, кивая, и возвращается к бумажкам, которые держит в руках очкастый штрих с белобрысым хохолком. И похер бы на всю напряжённость обстановки, на все взгляды, которые все бросают друг на друга — здесь никто никому не доверяет, — но миссия оторвать глаз от Изаны сегодня вряд ли будет выполнима. Тот сменил привычную рубашку поверх тонкой майки на кружевную чёрную накидку на голое тело. У кромки чёрных узких брюк что-то отблёскивает, и когда Изана выравнивается, обращаясь, наконец, ко всем присутствующим, получается рассмотреть круглый серебристый пирсинг в пупке. Блять. Кое-как всё-таки получается собрать себя в кучу и слушать. В целом он очень даже за то, чтобы опустить слишком многое о себе возомнившую Тосву и понемногу прибрать к рукам весь Токио, установив эпоху Поднебесья, как назвал их сброд Изана, но ощущение, что у него здесь какие-то свои, личные мотивы, становилось всё сильнее. — Ну что, по пиву? По спине хлопает лёгкая, но крепкая рука — Риндо догоняет перед самым лифтом, оставив брата где-то сзади. — Лучше чего покрепче. — Можно и так, — улыбается тот, поправляя круглые очёчки. После третьего стакана «чего покрепче» Риндо, улыбаясь, за руку тащит мимо подсобок и помещений для персонала вглубь бара. Уже в комнате очёчки летят в одну сторону, рубашка Шиона — в другую, а сам он — на мягкую обивку огромного дивана, занимающего почти всё пространство. Тот свою, чёрную, не снимает, только расстёгивает, усаживаясь сверху. Всё получается само собой: руки сползают с бёдер на подкачанный зад по мере того, как воздух заканчивается в лёгких. Риндо целуется охуенно пиздец: кусает губы, свои и чужие, втягивает его, Шиона, язык, как втягивают обычно... — Перестарался, — пьяно улыбается тот, слизывая каплю крови с его губ, и справляется с ремнём и молнией на брюках в считанные секунды. По мере того, как Шион крепче вцепляется в чужие бёдра, а Риндо дышит тяжелее и просит быстрее и резче, в глазах начинает плыть. Голова пустеет с каждым новым толчком; тот стонет что-то почти неразборчиво, двигаясь вверх-вниз. Зажмурившись от подступающего оргазма, он открывает глаза и едва не вскрикивает, потому что сверху — Изана, такой, каким его хотелось давно. Стоит моргнуть — и иллюзия пропадает. Шион дёргается, случайно вгоняя ещё глубже, и обоих накрывает с головой. Уши закладывает, но он всё равно слышит негромкое «нии-с-а-а-а...», с которым Риндо пачкает их животы и мгновенно обмякает, наваливаясь сверху и пытаясь отдышаться. — Неплохо, — заключает откуда-то из-за спины, уложив голову Шиону на плечо и свесив руки за спинку дивана. — Было бы, если бы ты не назвал меня так, как зовёшь обычно брата. — Ну и ты, — парирует тот, — согласись, вряд ли думал только обо мне. Через пару недель, как раз когда им наконец раздают форму, телефон пиликает сообщением. «Смотри» — и следом фотка: Риндо, растрёпанный и без привычных очков, в чёрно-белой форме Поднебесья. «О, а почему другого цвета?» — отправляет Шион, и, задумавшись, добавляет: «Хорошо села». Ему правда идёт. Даже этот пояс с черепушками, но больше всего — короткие белые перчатки на длинных пальцах. «Не знаю, Изана с братом так решили» — прилетает в ответ. «А покажи свою?» — всплывает на экране следом. «Своя» абсолютно такая же, как у всех, но Шион всё-таки переодевается и подходит ближе к зеркалу, чтобы было лучше видно. Накидку, накинутую на голое тело, не застёгивает по этой же причине. «Тебе красиво в этом цвете» — пишет Риндо, и это почему-то вызывает довольную усмешку. Слово за слово — и завязывается переписка; через неделю Шион ловит себя на мысли, что тупо смотрит на мобильник, ожидая, когда же загорится маленький зелёный огонёк, уведомляющий о новом сообщении. Риндо оказывается вообще не таким, каким он его помнил по исправительной школе: весь такой дохуя взрослый и рассудительный, но всё ещё смешной в своих круглых очёчках. «Может как-нибудь соберёмся на пиво?» — набравшись смелости, пишет однажды Шион, надеясь, что это не будешь выглядеть, как предложение потрахаться. Риндо хочется узнать получше. Трахнуть, конечно, тоже хочется, но не в первую же встречу. Через пару минут приходит: «Только на пиво или...?» и хитрожопо улыбающийся смайлик, и это повод засчитать подъёб. Значит, помнит. Значит, ему тоже понравилось. «Как получится» — отправляет он в ответ и прижимает телефон к губам, пряча дебильную улыбку. А потом случается махач с Тосвой. Очкастый штрих с белобрысым хохолком, — чёрт бы его побрал! — оказывается гораздо более конченым, чем все ожидали. Стрелять в Какучо — почти святотатсво; это понимают все, кто знает его, знает самого Изану, и потому не двигаются с места, несмотря на приказы босса. Все — но не ублюдок Кисаки. Череда выстрелов оглушает на долю секунды. Когда Какучо падает вслед за Изаной, к ним срываются Хайтани, Майки, Дракен, даже побитый и еле стоящий на ногах светловолосый пацан, который с самого начала нёс какую-то муть про Кисаки. Майки говорит что-то, склонившись над Изаной, а тот, кашляя и истекая кровью, хрипит что-то в ответ то ему, то Какучо, лежащему рядом. Какучо улыбается — счастливой, но кровящей улыбкой, — и... плачет. Первый, кажется, раз за ту вечность, которую они все друг друга знают. Как стекленеют глаза Изаны, видно невооружённым глазом. Откуда-то сбоку слышится шум: Кисаки пытается отползти подальше... но большинству глубоко похуй на него. Шион растерянно оглядывает всех вокруг: Дракен осторожно теребит за плечо застывшего Майки. Риндо тупо смотрит на двоих, лежащих в луже крови, а Ран... Не заметить, как он ссутулился, судорожно выдыхая, невозможно. Как дрожат его пальцы, когда, он, опустившись на колени и что-то шепча, закрывает глаза мертвеца. «Это не просто так», — мелькает в голове. Изана — потеря для них всех, но ощущения слишком знакомые, слишком... Для Рана это глубоко личное, и от этого больно колет где-то внутри. — Он ещё дышит! Надо в больницу! Где-то вдалеке слышны полицейские сирены и вой скорой; Ханма увозит своего пытающегося съебаться на всех парах дружка, Дракен и Такемичи уезжают следом, пока Майки оглашает победу Тосвы и прогоняет всех с поля боя. — Уходим, — Риндо осторожно трогает за руку и Шион понимает, что всё это время просто пялился то ли на Изану и Какучо, то ли на кровь, которая, казалось, была повсюду. — Скорее! Весь остаток дня Шион проводит на чистом автомате: как робот, в которого программой заложен набор действий — ни больше, ни меньше. И так ещё сутки — до самого сообщения Риндо о том, что Какучо выжил. В больнице к нему, как назло, не пускают: «Только после операции, на интенсивной терапии, молодой человек, вы издеваетесь?» — уставший с виду пожилой врач смотрит на него, как на идиота, игнорируя сжимающиеся кулаки. Деду хочется врезать со всего размаху, но мысль о том, что Какучо, возможно, жив именно его стараниями, заставляет остановиться. К ночи становится совсем тоскливо; находиться дома невозможно — Изана всё стоит перед глазами, как живой, — и Шион заливает полный бак в мотоцикл, уезжая кататься под городскими огнями. Через пару часов ноги сами приводят в бар в Роппонги, где взгляд сразу выцепляет одинокую фигуру за самым дальним и укромным столиком. Фигура опрокидывает в себя рюмку и мотает крашеной блондинисто-голубой гривой из стороны с сторону — видимо, что-то совсем горькое. На хлопок по плечу Риндо только голову поворачивает и ловит руку, слегка её сжимая. Парой движений молча подзывает официанта, кивает, чтоб Шион делал свой заказ, и закуривает из неизвестно откуда взявшейся полупустой пачки. — Завтра похороны, — говорит через силу после второго захода, и смотрит на телефон уже который раз. — Ждёшь кого-то? — решает уточнить Шион просто на всякий случай. — Нии-сан уехал из дому, как только Изану и Какучо увезла скорая, и с тех пор я не знаю, где он. Просил не искать и не звонить... Риндо вздыхает и грустно улыбается в очередную рюмку; его глаза неестественно отблёскивают под стёклами очков — то ли освещение, то ли показалось. Его слова только подтверждают догадки, вертевшиеся в голове последние пару дней: у Рана к Изане тоже было что-то... своё, личное. Шион замирает: воображение рисует Изану вместе с Раном во всех красках; запоздалая ревность не даёт выдохнуть, шипя и царапаясь глубоко внутри. Гадать, взаимное или нет, можно сколько угодно — этот вопрос всё равно останется без ответа. Ран появляется уже на похоронах — бледный, как стена, похудевший и осунувшийся. Риндо ожидаемо не отходит от него ни на шаг; отдаёт дань уважения покойнику, но то, что его больше занимает брат, видно невооружённым глазом. И остаётся стоять один, совершенно растерянный, когда Ран уходит, чтобы побыть у гроба ещё чуть-чуть. — Эй. Неловкая попытка осторожно взять Риндо за руку получается дурацкой и скомканной. Тот смотрит как-то странно и одёргивает руку. — Давай потом, — бросает в ответ. «Потом» не наступает ни через день, ни через два ни даже через неделю. Это даже и к лучшему: есть время переварить всё произошедшее, пережить первые дни после похорон, сходить всё-таки проведать Какучо в больнице. «Я тебя чем-то обидел?» улетает на уже знакомый номер, когда голова уже гудит от количества разных «почему?» и «а что, если..?». «Да нет» — приходит в ответ ближе к концу дня, и следом: «Если хочешь — можем собраться на пиво». От последнего сообщения внутри что-то шевелится — оживает, как после затяжной комы. Риндо снова в своих очёчках — привычный и знакомый: рассказывает последние новости, шутит, спрашивает о Какучо и говорит, что они с Раном тоже на днях собираются к нему. И даже после третьего стакана с удивлением косится на его, Шиона, руку на своём бедре. — Ты классный, Шион. Но тот случай был исключением, а не правилом. Он стекает с барного стула, машет официанту и скрывается за дверью бара, перед которой в этот же момент тормозит знакомый байк. Риндо устраивается сзади, прижимаясь к брату совсем не по-братски, и они срываются с места. Он, кажется, так бы и продолжил пялиться на пустую улицу за дверью бара, если бы не голос официанта: — Весь ваш чек сегодня за счёт заведения. Желаете ещё чего-нибудь? Где-то в глубине квартиры противно пищит бесперебойник, и внезапно включившийся свет слепит глаза, привыкшие к темноте. Пара минут на проморгаться — и он ставит на зарядку севший мобильник; как только аккумулятор набирает хотя бы немного — жмёт кнопку включения. Во входящих висит сообщение от Майки: «Через неделю битва Свастики Канто с новой Тосвой. Рассчитываю на тебя». Шион подкуривает очередную сигарету и закрывает сообщение. С заставки улыбаются двое: он и Изана; дурацкая, но любимая фотка, сделанная ещё во времена Поднебесья. Сколько уже прошло? Года полтора? Надо бы поменять, да всё не поднимается рука. Взгляд лениво скользит по комнате и падает на новую белую форму свастонов Канто. Лишь бы в этот раз не пришлось никого хоронить.