Туда и обра... а нет, если б всё было так просто

      – Да, приятное местечко, - я бодро втянул густой холодный смрад – разлагающаяся органика, давно и уныло-неторопливо разлагающаяся, - не описать какое атмосферное. Романтичное – хоть святых выноси.       Я повидал в своей жизни не так уж много болот. Прямо скажем, не могу считаться… болотоведом. Но точно, большинство из них особо удручающего впечатления не производили. В летний период некоторые болота можно назвать даже приятным местом – уж ярких красок там хватает. Ряска, ягоды там всякие, пышные ползучие кустарники, которым, в отличие от благопристойных крупных деревьев, и на болотистой почве вполне норм. Здесь не наблюдалось ничего подобного. Здесь собралась вся безнадёга, которую положено представлять за словом «болото», и была возведена в неприличную степень. Цвета, отличные от серого, здесь, кажется, имели только мы. Белёсая дымка ядовитых (а каких ещё-то) испарений оставляла не слишком хорошую видимость, но сколько её было – из чёрной, маслянисто поблёскивающей земли торчали чёрные палки того, что то ли было кустарниками, то ли так и не смогло ими стать, и буроватые неопрятные космы мёртвой травы. Кое-где на возвышенностях земля выглядела более сухой, серой, такие вот серые полосы пересекали черноту там и сям, насколько хватало взгляда за порог, словно дорожки пепла или струпья, а там, где, возможно, была вода, ничего не поблёскивало – нечего отражать, ни одного луча света. Холодная удушливая мгла, похоже, действительно закрывает здесь небо круглогодично и круглосуточно. Край вечной ночи, царство смерти.       – Ну как бы, с таким дизайнером… - Ктулха застегнула куртку под горло, - но твердь тут, как видите, есть. Надеюсь, её окажется достаточно, щас первичную разметку сделаем...       ТАРДИС, надо сказать, осталась в истинном облике – то ли потому, что а под что тут мимикрировать, то ли потому, что а перед кем. Если кто и был разочарован скромным видом серостальной цилиндрической кабины, то виду не подали, набросили рюкзаки, взяли по поводку, в другую руку – шесты, и отправились, значит, покорять болота. Я бросил им вслед повеление собрать морошки, если встретят, и приступил к выгрузке.       Если у вас есть возможность избежать отправки в места, о которых даже полноценных сведений не соберёшь, а неполноценные сплошь говорят о том, что соваться туда это форменное самоубийство – избегните. Я вот щас присяду покурить, подумать, как меня во всё это занесло, чем я занимаюсь вместо того, чтоб учить нарушения белкового обмена. Гномы с нами прощались не столь торжественно, как Лавкрафт, вполне с оптимистическими интонациями, но взгляды то и дело отводили. Стыдно, видимо, отпускать короля и магов в сердце тьмы одних, но что уж сделаешь, если как ни ройся, а в себе такой-то беспредельной отваги найти не можешь, и радостно хватаешься за заверения короля, что и нет никакого смысла сюда всей толпой переться, троих нас за глаза, а вот тут, в Дейле, работы невпроворот, а уж как откроется доступ в Эребор, там и тем более. Так уж оно есть – гном умеет быть суров и бесстрашен, но предпочёл бы избежать поводов таковым быть. Только 12 авантюристов нашлось, чтоб попереться с обожаемым королём на потерянную родину, а чтоб попереться сюда – не нашлось вообще ни одного. Вернее, молодёжь то и дело порывалась, но слишком явственно тряслись коленки, Двалин порывался – но Торин, положив ему руку на плечо, сказал как отрезал: тебя оставляю за главного, хочу в обители тьмы быть спокоен за то, что происходит здесь.       Короче говоря, таких откровенных заупокойных интонаций, как Лавкрафт, ни один себе не позволил, но настроение было далеко от праздничного. Как бы тут никто не сомневается ни в доблести своего короля, ни в знаниях и способностях магов, но одно дело с живым противником дело иметь, каким бы свирепым и кошмарным он ни был, и другое – полчище мертвецов. Умерших в жутких муках и в силу этого недобро настроенных ко всяким случайным встречным. Чо ты мертвецу-то сделаешь? Ему мечи и секиры уже тово, безразличны. Тем более если они не во плоти мертвецы (на этот счёт сведенья были расплывчаты, неоднозначны), а призраки. Восставший труп, допустим, можно порубать попытаться, ну и пока-то он обратно силой некромантской соберётся… Ктулху я не спрашивал, как ей такая шикарная реклама – как-то к слову не пришлось. С Торином сошлись на том, что стенающие призраки это, конечно, неудобно и на психику должно действовать… когда к этому не готов, а мы готовы, да и по всем рассказам выходит, что непрерывного беснования неупокоенных душ тут не происходит, конкретная жуть является иногда, может, в определённый час, всё остальное время жуть общая, фоновая. А с ней как-нибудь сладим, чай, прекрасно понимаем, что едем не на курорт. А явятся призраки… ну, они уже не кусаются. Отгоним как-то, в конце-то концов, если будут под руку лезть да объективы приборов загораживать. Ну и по поводу слов Лавкрафта, точнее, слов Ктулхи о словах Лавкрафта. По прибытии я настроил автопилот на возврат к предыдущей точке (окраинам Дейла, то есть) с тем, чтоб сдвигать этот автовозврат ежевечерне ещё на сутки. Таким образом, если я в очередной раз не отменю старт, то есть, если со мной что-то случится, ТАРДИС сможет вернуться в Дейл, возможно даже, с уцелевшими-спасшимися Торином и Ктулхой на борту. Как видите, прислушиваюсь я к аргументам, даже если они мне кажутся не слишком состоятельными. Нехай, для общего спокойствия. Главное не замотаться так, чтоб забыть…       Нет, со спутниками я б ни за какие коврижки не поменялся, их задачи в чём-то даже поёботнее будут. С аппаратурой и принципами её работы вроде разобрались, обработку данных – «сшивание» карты – я показал, подобным я даже когда-то лично занимался… пользуясь случаем, ещё раз скажу, что ненавижу цифры… и так-то как будто всё понятно. Настолько, насколько должно быть при уроках, проведённых в отнюдь не самых дискомфортных условиях, как оказалось-то. Всё в сравнении постигается, ага. Во-первых, значит, болото – это место с неизвестным, в нашем случае, соотношением относительно надёжной поверхности и смертельной трясины. То есть выбор точки для установки измерительных приборов осложняется необходимостью не утопнуть самому и не утопить приборы. Во-вторых, паскудная видимость. Ладно, инфракрасные сканеры и маячки есть, решаемо… с учётом «во-первых», разумеется. Перепады в высоту тут должны быть незначительные, а вот в глубину абсолютное хер его знает. Какая там максимальная исторически известная глубина болот? Глубиномеры вон на 100 метров сканируют, только вот надо учитывать, что вытащить его, если утопнет, мы и с 10 метров не сможем. Не ну наверняка ж есть способы съёмки болот и зыбучих песков, сказала Ктулха, собирая инфракрасные маячки. Имеется в виду, ваши какие-то способы, под ваши приборы, про земные-то сейчас не разузнаешь, да и наверняка они в исполнении нихера не легче. Можно же пустить глубиномер над достаточно широкой топью на каком-нибудь… дроне? Можно, конечно. Более того – именно так и делается. Собирать и программировать эти дроны я, разумеется, не умею. Да, можно попытаться разобраться, разобрались же в этом всём, вроде, как-то… но это точно будет небыстро, с первыми испытаниями как минимум где-то в помещениях. Глубиномеров у нас ещё несколько есть, но это не значит, что пару штук можно в процессе испытаний подарить местным недрам. Надеюсь, не надо объяснять, что новые изготовить я не смогу? Ясно, вздохнула Ктулха, никто и не ожидал, что будет легко. В самом деле, даже как-то неправильно б было, если б они эдак быстренько-шустренько тут всё обмерили и сидели изнывали, пока я корячусь.       Короче, рановато, конечно, говорить «гоп», но пока, с самой материализации и по сей момент, ни гу-гу, ни призрачных завываний, ни лезущих из чёрной трясины скелетов. Не то чтоб полная тишина и недвижность, то есть – вон дымка лениво стелется, в рыхлые кольца завивается, да где-то раз минут в 15 срывается откуда-то капля, довольно глухо стукая по густой чёрной жиже. Ну и всё. Ни один неупокоенный призрачное рыло своё не показал. Не то чтоб я уже готов включить материалиста, я его и не выключал, но позволю себе предположить, что никаких призраков и нет, а момент наступления неописуемой жути определяется степенью воздействия вдыхаемого чего-то явно неполезного на нервную систему. В каковой связи обоим геодезистам были выданы респираторы – ок, сразу их можете не напяливать, прекрасно понимаю, что работается в них так себе, но как чото явится – так сразу напяливайте, и лучше всего поворачивайте к ТАРДИС, отпаиваться противоинтоксикационными чаями. Не, можете во исполнение заветов «Сверхъестественного» взять с собой бочонок соли, даже насинтезирую для такого дела, а железа вон у товарища Дубощита до ебени матери, но это если вас полностью устраивает такое развлечение, как битвы с собственными галлюцинациями.       Как позже и подтвердилось, место для приземления было выбрано во всём этом гиблом краю действительно лучшее – квадратов 10 практически ровной и прочной поверхности. Уже метрах в 5 идеальным адским зеркалом чернела вода, источающая серый с лёгкой зеленцой парок. И поверхностей, о которые можно опереть заготовки, ровно две – округлый бок ТАРДИС (с него поминутно съезжают и падают) и мучительно изломанный, как классическая готическая иллюстрация, чёрный мёртвый древесный ствол, так и хочется сказать – скелет. К этому и подходить не хочется – глаз на суку в двух шагах оставишь. Ладно, никто не обещал, что будет легко, для начала я сам…       Света из приоткрытых дверей, которые ввиду протянутых кабелей долго в таком состоянии будут, для работы в принципе достаточно. Главное опять не допускать до себя сильно близко мысль, сколько её, этой работы. Глаза боятся – руки делают. А глаза пиздец как боятся, так что и рукам придётся напрячься. Мне б толику той веры, с которой верят в меня гномы.       Всего четыре трубы – две подлиннее и две покороче, и четыре уголка, которые должны их соединить, и всё это надо наполнить соответствующей начинкой. Около 10 кило всевозможных проводов и проводочков, микросхемок, деталек, всё это добро соединить в правильной последовательности между собой, кое-что ещё дополнительно упаковав в защитные кожухи, потому что мне-то ещё ничего, а существам попроще соседство радиоактивного золота не рекомендовано. Это сейчас оно нормальное, а когда контур замкнётся – столько-то зиверт получай. Сколько точно – не скажу, три раза расчёты переделывал, три раза разные цифры выходили, но, в общем, все для здоровья вредные. Спокойнее ли работается, когда через плечо поминутно не свисает чья-нибудь борода, с вопросом, а это я чего такое делаю? В какой-то мере да, неловко оно как-то, отвечать, что точно не знаю, в смысле, вот это конкретно я вычитал полчаса назад и не уверен, что понял правильно… В то же время, без повсеместной помощи гномов, разыскивающих материалы и инструменты, каких не хватало, перековывавших и огранявших для меня то и это, дающих советы по рациональной компоновке некоторой дребедени, мне б до этой стадии выполнения проекта так скоро не доползти. Да, тяжело цатый раз признаваться, что маститый мастер из меня как из говна пуля, я всё это делаю впервые и с весьма примерным пониманием, а не иметь под боком посильной поддержки более инженерно поднаторевших кадров – тяжело не менее. Но наступает тот рубеж, за которым на гномью помощь уже не положишься. Они неистощимые справочники свойств металлов и камней и способов всяческих соединений их между собой, но не того, что в конечном итоге я тут делаю. Оценивать правильность сборки прибора, ни много ни мало влияющего, хоть и весьма локально, на пространство и время, здесь кроме меня просто некому. Паршивое ощущение. Никому не рекомендую.       Короче, преисполнимся оптимизма, что нам больше остаётся. Ух, вытянется рожа у Лавкрафта, когда мы вернёмся живые, здоровые, не более безумные, чем до того. Мы ж так задушевно поговорили ночью. Расспрашивал о зоозащитных буднях, желал как можно более подробного описания того места, где я живу, долго не укладывалось в голове, как это такое количество кошек размещается в таком небольшом на самом деле доме. Ахаха, он, наверное, представлял такой особнячок, какие в фильмах показывают, русский зритель в свою очередь охеревает, куда столько одной нихера не многопоколенной семье. А по нашим-местным меркам дом у меня не так чтоб большой, конечно, сейчас-то в посёлке и больше есть, а средненький. Сейчас многие расстраиваются-расширяются, второй этаж уже норма жизни, кое-где прямо эдакие мини-замки встретить можно, а раньше две-три комнаты считалось до соплей. На взгляд из-за океана это парадоксально, тесно вам там что ли, на 1/6 части суши? Ну, я думаю, дело в исторических традициях, в сложностях с отоплением слишком большого дома, сейчас вот у нас газовый котёл, который мог бы и больше площадь вытянуть, а когда отопление чисто печным было, мало кто мог позволить себе хоромы. Типичная крестьянская изба вообще была одним помещением, в котором народу иногда обитало как в средней собачьей жопе глистов… извините уж за такое неэстетичное сравнение. С той поры всё-таки многое получшало. И такие небольшие участки тоже норма, для города-то. Мы хоть и типа посёлок, но в городской черте. То есть, официально относимся к городу… это тоже парадоксально, потому что по соседству с микрорайоном уже область, и через область, получается, я езжу в город на учёбу. Такая промежуточная стадия между деревней и городом – частные одноэтажные домики с садами-огородами, иногда даже с каким-то небольшим хозяйством. Кур, по крайней мере, держат многие. Кое-где и коз, лошадей. В то же время, есть домохозяйства, где даже огороды не садят, используя участок исключительно как место отдыха – засевают газонной травкой, ставят беседку с мангалом, бассейн… В общем, пиздец сколько всего приходится объяснять человеку из другого времени и страны – про общественный транспорт (кажется, в этом явлении собрались обе главные беды России – и дураки, и дороги), микрорайоны (какие у них порой причудливые названия! О, погодите, сейчас расскажу, как я принял табличку на автобусе «Прощальный» за название микрорайона и мы с Ришей два дня потом развлекались, придумывая названия, которые можно дать новым микрорайонам очень-очень бюджетного жилья – Тупиковый, Бесперспективный, Депрессивный и т.д.), коммунальное хозяйство… действительно очень холодные и снежные зимы. Снег у нас в посёлке не вывозится, только разгребается к обочинам иногда проходящим грейдером, а у себя перед воротами люди сами расчищают, получаются сугробы иногда реально в человеческий рост, не то что мой-гномий. Наша улица часть зимы для автомобилей просто непроезжаемая, тут дай бог ногами пробраться. Соответственно, весной всё это начинает масштабно, эпично таять… Но опять же всё не так страшно, как во времена ранешние, многие улицы отсыпали щебнем и их уже так не развозит, с освещением тоже чуть получше стало, даже у нас напротив дома фонарь починили, много лет не работал, и в любом случае весна это прекрасно, даже в городе, где на проталинах обнаруживаются отнюдь не подснежники, а скопившееся за зиму говнище. Вот этот запах весны – даже самого начала весны, когда ни о каком цветении и даже проклёвывании почек и речи нет… У меня посредственное обоняние, беды в этом не вижу – обоняние важно для животных, а у существа высокоорганизованного это последний по значимости вид чувств, но запахи важны для людей и через них можно многое описать. Это тоже своего рода знаковая система – когда писатель просто упоминает какой-то запах, знакомый читателю, или описывает так, что это описание отзывается, радует своей точностью… Думаю, этот запах ветра самого начала весны, такой мокрый, острый, бодрящий, должен быть известен вообще везде, где есть снег, так же как и запах мокрой земли, как в дальнейшем запах смол от распускающихся почек, запахи зацветающих цветов и деревьев, запах пропечённой зноем земли, скошенной травы, воды природных водоёмов, запах преющей листвы и прочего опада осенью. Вот с некоторыми своеобразными сочетаниями запахов – земли и помидорной рассады, мороза, угля и дыма, дождя, глины и масляной краски – посложнее… Ну, последнее – это про кладбища. Давно, в детстве, ходили красить оградки, и погода выдалась на редкость дрянная, теперь-то, на новых кладбищах, могилы без оград, но когда в холодную дождливую погоду чувствую где-то запах краски, ассоциация чёткая. Поговорили о сходствах и различиях в погребальных традициях, о разновидностях и формах страха смерти, о сложностях описания того, что знакомо тебе, но не читателю, и того, что знакомо как будто каждому, и оттого описывать только сложнее… много о чём поговорили. Поварёшкой дёгтя в этой невыносимой милоте является то, что я там и уснул, как-то тихо незаметно, пока собеседник отвлёкся на поиски чего-то в своих записях. Да, мне как будто можно найти оправдания, день был многотрудный, а жара меня утомляет даже если я ничего не делаю. Но блядь. До кучи, выползая наутро, столкнулся с Ктулхой, выводящей пидоров на прогулку, в том, чтоб стебать до самой отправки, она, конечно, себе не отказала…       Примерно полчаса я градуировал внутреннюю поверхность трубы, размечая места под крепления и гнёзда – я не я б был, если б с первого раза сделал это правильно, чёртовы цифры, ненавижу их… ну, не очень люблю. Неплохое начало, что сказать. Вдобавок к тому… нет, работал я почти не отвлекаясь – гиблый край так уж гиблый, а если какая сущность вдруг и забредёт (включая тех сущностей, которые обещались в своих прогулках не утопнуть) – бесшумно по топкой почве даже к полуглухому мне едва ли подкрадётся. Но… но помимо того, что сперва несколько нервировало тихое шипение выдыхаемого окружающей этот пятачок грязюкой газа (если трещину дал какой-то из цилиндров – я его, конечно, починю, хотя бы попытаюсь, но хорошего мало) – порой в клубах испарения проскальзывала недооформленная тень, уловить это можно было только боковым зрением – изломанная такая, как помехи на мониторе или как это вот дерево. Я даже пару раз невольно бросал на него взгляд – не, стоит как стояло, да и энт-зомби это уж точно для моей психики было б чересчур. В призраков я не верю. Ну, кроме одного, с которым уже успел познакомиться…       Забавно. Те, кто надевали кольцо, зная, что оно такое, страшились быть замеченными, а мне это и нужно. Потому что ну не орать же на всё болото: «Саурон, ты здесь?» Вспомнилось, как Бильбо, прощаясь, вручал мне это кольцо – словно некое орудие самоубийства. Но что поделаешь, оно средство связи с тем, кого мы тут ловим. Правда, я надеялся надеть его всё же позже…       «Ты пришёл».       То ли это тут оттенок удивления? С лёгкими нотками охуевания.       «Я говорил, что быстро дела не делаются. Кое-что я смог подготовить ещё там, - я кивнул на ожидающую второй попытки разметки трубу, - но в основном у меня просто не было такой возможности, тот случай, когда понимание приходит исключительно в процессе, в смысле, только по мере сборки можно оценить… А степень моей искренности, если речь об этом, ты должен был видеть сам. Вроде тут не я знатным лжецом считаюсь».       Тень, по-прежнему колеблющаяся на грани видимости, имеет в виду, конечно, не это. А то, что рекламу, живописную и отнюдь не положительную, его персоне было кому выдать.       «Ну, никто не уговаривал не лишать мир такого сокровища, буду честен. Скорее наоборот… на помощь никто не рвался – кроме тех двоих, и то, как видишь, не на помощь, своё дело нашли, но ради святого дела наотрывали от сердца кто чего мог. Так что… надо б объяснить тебе, как это примерно должно выглядеть и работать. Но для начала очень хочется попросить… ни одного фильма ужасов ты не видел, но режиссировать их мог бы неплохо, да. Атмосферу создавать умеешь – эта мгла, шорохи, колебания теней, промелькивания где-то за спиной, отлично просто. Хоть без скримеров, на том спасибо. Если хочешь наблюдать – почему б тебе не сесть тут где-нибудь на пенёк… - я осёкся, единственный попавший в поле зрения пенёк напоминал анекдотическую пику точёну, - я тебе стул вынесу даже. Или слетай там последи за теми двоими, чтоб не нашли, в самом деле, на свои жопы неприятностей, я думаю, они тут у тебя есть…»       Тень приблизилась – всё ещё не позволяя смотреть прямо, всё ещё частично растворяясь в окружающей тьме, мигая, искажаясь, но я почувствовал давление, такое же сильное и жгуче-ледяное, как в прошлые разы, только теперь ещё и сравнение оформилось – так должна себя чувствовать аппаратура под воздействием помех. Радист может в ужасе и панике сорвать с себя наушники, а аппаратуре наслаждаться этим по полной.       «Интересно, почему тебе не приходит в голову, что твои спутники давно уже поглощены трясиной, как долго ты будешь полагать, что успеешь добежать и закрыть двери, прежде чем будешь безраздельно в моей власти… что уже не в ней».       Ледяная тяжесть ухнула внутри, словно я разом проглотил глыбу льда во весь желудок размером. Ну не упоминать же тот примитивный факт, что я очень давно не слышал их голосов и шагов, перегавкивания собак – и не удивлялся этому, их силуэты стали неразличимы уже метра через три, словно медленно проплывающая грязно-серая дымка слизнула их из этой реальности. По логике вещей они не могли уйти далеко – по таким местам, блин, сильно-то не побегаешь… Но, то есть, давай уточним, о какой логике мы говорим. Не то чтоб я не понимал, что нахожусь на его территории, его вплоть до действующих тут физических законов. Но это понимание было несколько иным. Более спокойным. Его почти беззвучный смех, похожий на треск электричества, полз по нервам, как нейротропный яд.       «Потому что… мы договорились, Саурон, и я знаю, что этот договор важнее для тебя, чем для меня. Ты не этим меня напугать хочешь, не возможностью их гибели. А вопросом, не слишком ли я проникся доверием к тебе… Уловить кого-то через честолюбие ничего не стоит, через сострадание, наверное, тоже. Есть ли в разумных вообще такое чувство, которое не может стать твоим инструментом? Нет, я не сомневаюсь в твоей силе, если ты об этом. Но я предлагаю силой не мериться. Давай я просто скажу, что твоя сила безмерна, и вернусь к работе, которую могу выполнить я, а не ты?»       Я с силой зажал в кулаке палец с кольцом. Это подействовало как я смутно и ожидал – как небольшой поворот катушки, настраивающий аппарат на нужную волну идеально или почти. Саурон вырос прямо передо мной – хотя вырос не вполне правильное выражение, наши головы были примерно наравне, хотя уж за ним-то едва ли можно б было предположить такой малый рост, вероятно, это было из тех соображений, чтоб я встретился взглядом с тлеющими где-то в глубине узких прорезей шлема огнями. Сам шлем – и весь остальной доспех, тёмный, угловатый, напомнивший мне щербящийся пластинками камень у водосброса, где мы как-то гуляли компанией – прямо передо мной, на расстоянии, может быть, шага (что неоднозначно ввиду нашей… физической разреженности), а огни – как будто куда дальше, чем предполагается нормальной геометрией. Как будто смотрят из невозможной, тягучей глубины. Это словно… словно умираешь в космической бездне, где вокруг никого и ничего, и лишь где-то вдалеке, на грани предела видимости, эти чужие, злые звёзды. Или на обочине трассы в самых ебенячьих ебенях созерцаешь далёкие габаритные огни, единственные вообще, что есть в окружающей липкой черноте, в которой не дожить до утра. Я с немалым трудом сглотнул.       «Тебе прикид Майкл Бей придумывал? А, не бери в голову. Лучше, чем рога и хвост. В конечном счёте тебе решать, как выглядеть…»       «Смертные глаза не готовы к восприятию моего истинного облика. Впрочем, ты видел уже меняющих обличье… и своё менял».       Не иначе как по его провокации в памяти всплывает образ Зане – уже новый её образ, она улыбается губами Зины, в этом сходстве имён тоже есть что-то неправильное, как будто действительно есть какая-то судьба и она способна смеяться. Но со мной держать полную иллюзию нет нужды, и сквозь излишне узкие глазные прорези человеческого лица на меня смотрит настоящий взгляд Зане, обсидианово-чёрный.       – В собственном виде ты красивее.       – Скажешь тоже, - смеётся она.       Как скоро мимические морщины перестроятся под новую хозяйку, характер которой настолько катастрофически другой? Хорошо, что у неё не было близких… слово «хорошо» тут и там всплывает, и как правило, о него приходится спотыкаться, как о крайне неподходящее. Как в фильмах, герой выбрался из пожара, землетрясения, схватки с маньяком, весь в кровище и говнище, и его спрашивают: «С тобой (будет) всё хорошо?» Да разве ж не очевидно, блядь…       – Хорошо, что у неё не было близких… Плохо, что её неспособность к воспроизводству – запротоколированный факт. Пять абортов… она убила всех своих детей. Как может женщина, имеющая отношение к рождению детей, быть настолько злой?       – Не все хотят быть матерями и не всем нужно, ты ж понимаешь.       Зане, представителю другого биологического вида, многие вещи не понять, но то, что уничтожение зародышей не имеет отношения к злобе, она понимает. Речь-то не об этом. Зина действительно была крайне злобной, неприятной в общении женщиной – хорошо, что она не стала матерью, это благоразумие, плохо, что акушеркой при этом – стала. Такой вот акушеркой, о которых потом роженицы вспоминают с дрожью отвращения. Других профессий что ли мало, требующих меньше взаимодействий с людьми, особенно в столь уязвимый для них период?       – Можно сказать, теперь ты исправишь её репутацию, - неловко улыбаюсь я.       – Да, после того, как убила её.       – Зане, перестань. Ты её не убивала. Это был сердечный приступ.       – Но спровоцировала его я. И я уничтожила её настоящее тело, чтоб теперь носить её кожу.       – Но коллеги и пациентки, пятый день обходящиеся без хамства, кажется, не в претензии? К тому же, для наших планов это как нельзя более удобно…       Призрачная рука, наверное, пыталась взять меня за подбородок, но в таком моём и его состоянии это было весьма условно.       «Правда, твой облик не слишком сильно менялся. Как получилось, что вы так похожи на детей Эру?»       «Не знаю, у вашего Эру плохо с фантазией. А так в большой, внешней вселенной можно назвать с десяток миров, жители которых различаются нюансами. Развитие разумной жизни идёт более-менее по одним законам…»       «Но твоя спутница была не из таких».       «Да, способность носить чужую кожу – это звучит малость пугающе, но это не обязательно предполагает убийство. Трупу его кожа не так чтоб нужна – звучит малость цинично, зато правда. Конечно, существование не слишком комфортное – ужиматься в неподходящей оболочке, да ещё и расходовать силы на поддержание её товарного вида довольно мучительно, а оставленная надолго, она естественным образом начнёт разрушаться…»       «И всё же она считала это чем-то более лёгким, чем то, что выбрал ты. Должна быть веская причина…»       Вот только не об этих причинах, а. Остановимся на том, что 150 лет – некий рубеж, допускающий крутые жизненные повороты…       «Я понимаю, почему ты так, думаю, что понимаю. Тебе ведь тоже приходится… доверять мне. Едва ли нормальное для тебя состояние. Но тебе необходимо понять, что не стоит ждать от меня предательства так же, как и преданности. У нас просто временное сотрудничество. Это не требует вынесения кому-либо мозгов. Ладно, надо объяснить тебе, как это всё будет работать…»       Возвращение спутников я засёк заблаговременно, насколько это было возможно в такой видимости. Хотя тут и со слышимостью всё сложно, я не слышал их шагов, когда они уже очевидно должны были быть слышны, как будто болото поглощает часть звуков произвольно, но взамен приносит иногда какой-то звук, который не получается и идентифицировать – что это, чьё, откуда, а через какое-то время нет уверенности, что он действительно был, а не послышался, как бывает на грани сна. Ктулха поздоровалась, коротко похвасталась, что они всё-таки не утопли, попеняла, что я так мало сделал (да, пройденный ими периметр тоже небольшой, но я-то имба, мог бы и удивить результатами – да вот как видите, аналоги поговорки про первый блин есть и за пределами Земли! Одну только шкалу два раза переделывал, есть Эдвард-Руки-Ножницы, а есть Автор-Руки-Крюки!) и повела собак мыть лапы, хватит с них пока прогулок, Торин остался покурить на условно свежем воздухе – что ж, перекур это хорошо, это я за. Присели на расстеленные куски термоизолята, закурили. Я лениво размышлял, спросить ли, как всё прошло, показалось мне, или не совсем бессобытийно, и Ктулха какая-то пришибленная, а не просто усталая? Чего б ей устать сильно-то, шароёбиться с собаками и некоторой поклажей ей случалось и дольше, разве что не по настолько заболоченной местности. Торин спросил, нет ли у меня каких-нибудь досок – в некоторых местах навести мостки для удобства. Собаки с одного участка твёрдой суши до другого допрыгивают без особых сложностей, даже упитанная Лина, не говоря уж о повышенно прыгучей Милисе, а двуногим посложнее. Я заверил, что не доски, конечно, но что-нибудь найдётся. Сейчас вот перекусят и видно будет, то ли пойти по этим маячкам уже с измерениями, то ли до завтра оставить. С одной стороны – закончить бы с этим поскорее, с другой – легче сказать, чем сделать.       – Видимо, тебе здесь ничего не являлось?       Да как бы сказать, как бы сказать…       – А вам, значит, являлось? Мертвецы?       Гномье величество затянулось и выпустило густую струю дыма, кажется, преодолевая трудности с подбором слов. Есть во всякой фэнтези и фантастике такой вид поучительности, когда герой попадает в какое-нибудь приключение и обнаруживает, что изнутри шкурки оно не так прикольно, как читать об этом. Что война это кровь, грязь, ужас, меч тяжёлый, пулемёт тем более, в окопе сыро, можно отморозить почки, и никуда не деться от чётенькой такой мысли, что в принципе это готовая могила, шарахнет, засыплет сверху землёй – и всё, но это даже фигня в сравнении с тем, когда понимаешь не в теории, а на практике, что такое разгерметизация, когда примерно половина драгоценного кислорода усвистало в окружающий вакуум, прежде чем ты успел задраить переборки, и даже если система жизнеобеспечения не сильно потеряла в мощности, всё равно очень-очень хочется домой. Ну в смысле, по крайней мере, на планету, где кислорода целая атмосфера, дыши сколько влезет, не чувствуя себя без пяти минут покойником. И вообще героические раны болят так же долго, тяжело и противно, как не героические, а шрамы, коллоидные рубцы и протезы вместо утраченных конечностей это теперь навсегда, в отличие от медалей не снимешь и не положишь на полочку, будто ничего и не было. И пробираться лабиринтом смертоносных ловушек на пути к древним сокровищам или политических интриг какого-нибудь средненького королевского двора своей собственной-единственной-смертной тушкой как-то стрёмно, и хочется назад к своей остоебенившей рутине, тем более что и здесь своей рутины хватает. Над романтическими мечтательницами зачислиться в отряд Дубощита или Братство Кольца Ктулха и сама стебётся – хорошо ли эти девочки, не путешествовавшие дальше чем на даче за грибами, представляют себе, что такое дальний поход через нежилые и опасные края? На второй день уже станет не до выяснения отношений, а через неделю просто сдохнет. Не берусь рассуждать, достаточно ли Ктулхиного собачьепрогулочного опыта, чтоб она – не сдохла, меня вполне устраивает, что нам не пришлось это проверять, в смысле, лично я бы и не стал. Так что и спрашивать, как ей мертвецы вживую (хороший каламбур, да?) не буду. Да, её жажда приключений, в особенности боевых приключений, меня малость раздражает, выраженная несколько раз зависть к тому, что я до Земли 150 лет мотылялся где-то по космосу, много всякого повидал и интересно поприключался (а если не приключался – то вообще дебил просто, просрал такие возможности) – тем более, но в сущности закон жизни, каждый завидует тому, чего нет у него. В конце концов, понимает же она, что эпические события необходимо перемежаются долгими периодами рутины, тяжёлой к тому же зачастую. Как дни похода, те дни, когда ни орков, ни эльфов, ни даже волков каких-нибудь, а только однообразное движение через лес, пустоши, горы, и даже любоваться красотами сил уже нет, красоты тоже однообразны, или как дни разбора руин Дейла и мониторинга состояния трещины. В увлекательных приключенческих книжках рутину принято сокращать, давать одним абзацем – «на хренадцатый день они прибыли туда-то», «спустя месяц всё наконец было готово» и т.д., нет настоящего способа передать читателю весь вес всех этих дней и месяцев, да ещё чтоб он с воем не отбросил книжку, и я предпочёл бы, чтоб меня не расспрашивали слишком о моих великих приключениях, потому что для меня описать 10 лет под гостеприимным кровом атракси тоже сложная задача.       – Мертвецы… Мертвецы – они, как бы сказать, не кусаются…       – Рад это слышать. Со своих материалистических позиций я сказал бы, что это совершенно естественно и закономерно, им кусаться и незачем, и нечем, в смысле, в мёртвом теле никакая нервная проводимость уже невозможна… но у вас тут – хрен его знает. Если мертвец ходит и кусается – это не значит, что материализм отменяется, это значит, что либо он не мертвец, либо мы не знаем механизма, обеспечивающего ему столь нетипичное для трупа поведение… То есть, кого-то – или что-то – вы всё-таки видели?       Торин, обскребающий обрезком пластика грязь с сапог, мрачно кивнул.       – Мёртвые тела. Всё-таки, определённо, мёртвые. Они всплывали… проступали иногда в воде. Поднимались и затем скрывались обратно, таяли в черноте так же, как до этого проявлялись, не производя никаких движений помимо этого, не делая попытки выбраться и тем более атаковать нас, никаким как будто образом не позволяя усомниться в их мёртвости… кроме взглядов. Где бы они ни находились – прямо перед нами, слева или справа, сколько хватало обзора – они всегда смотрели прямо на нас. Казалось бы, экая печаль-то. Они не нападали, не изрыгали проклятий… Просто всплывали и тонули вновь, и у них просто были открытые глаза. Мало ли павших воинов, которым некому было закрыть глаза…       Да, в принципе самое время догнать Ктулху и спросить, потому ли она такая нерадостная, что опять никаких битв. Никто не клацал гнилыми зубами, не кидался костями, не набрасывал на шею собственные кишки в качестве удавки, так, всплыли – чо, правда живые тут шарошатся? Вот страсти! – и обратно в свои глубины… Скучь!       – Зрелище не жизнеутверждающее, да.       – Как будто в самом деле их перемещения могли быть обеспечены какими-то естественными, природными силами, без всякого их произвола! Как будто это действительно могло случайно получаться, что все эти мёртвые взгляды сходились на нас! Но если б этим только всё и ограничивалось. Они не издавали ни звука, конечно. И всё же мы их слышали… чувствовали. Это самое отвратительное, невыносимое чувство из всех, знакомых мне в жизни. Я чувствовал ненависть орков – она, как ты любишь выражаться, материальна, распространяется вокруг них, подобно шлейфу зловония. Я способен представить себе… зависть мёртвых к живым, их горечь, подобную затхлости стоячей воды, плесени, гниению. То противоположное вкусу жизни, что остаётся там, откуда жизнь ушла, но не ушло осознание самоё себя. Я способен представить себе ужас и отчаянье… я испытывал их. Это же чувство – всё это вместе и большее. Большее того, что чувствовал бы я, если б узнал, что мне никогда не достичь Эребора. Большее того, если б видел, что привёл своих товарищей к бесславной смерти. Это… чувство поражения, утраты веры… отвращения к себе, безысходности. Когда ты оставлен высшими силами, бессилен, сломлен, навеки обречён на нескончаемую тьму. Вот чем полно тут всё.       Я оглянулся вокруг. Видимо, надо полагать, это место открывается разным наблюдателям с разных сторон. Саурон вон силу здесь черпает, понимаешь, вспоминая о былом торжестве. Я именно того, что описал сейчас Торин, пока что не чувствовал. Холод, тоску, быть может – неприязнь, такую глухую, унылую, как боль, которая испытывается уже очень давно и стала привычной, этого вполне хватает для определения гнетущей атмосферы. Можно сказать, наверное, что я не чувствовал, за всё время, что здесь находился, кого-либо кроме Саурона. Интересно, это потому, что не предполагал существование здесь кого-либо кроме него? Хотя казалось бы, что невозможного, если некие ментальные слепки, поля, записи эмоций сохранились здесь, вот действительно как увязшие в болоте трупы? По воле ли Саурона или в силу каких-то иных причин. Да, мне и без таких эффектов норм было. Чисто физически достаточно неуютно. Сумрак, для моих глаз, конечно, щадящий, но ввиду ушедших в этот сумрак спутников посредственная видимость несколько раздражает. Холод – не мороз, да, определённо плюсовая часть шкалы Цельсия, но такой… неприятный, хочется сказать именно – мёртвый. Как прикосновение к остывшему трупу или кому-то холоднокровному и при этом… сказать «не разумному» тоже неправильно, рыбы и другие водные организмы тут совершенно ни при чём. Запах… на нём через какое-то время перестаёшь фиксироваться, хреновое обоняние это всё-таки хорошо. Но иногда… ветра здесь нет, это определённо, воздушные массы в целом стоячие. Клубы испарений дрейфуют как-то произвольно, вот как выпускаемый нами дым сейчас, и время от времени эти зеленовато-серые облачка проходят совсем близко, обдавая выдержанной тухлятиной. Потом рассеиваются, потом собираются вновь, конденсируясь где-то над головой и поднимаясь, чтоб влиться в клубящуюся наверху завесу, загораживающую небо.       – Почему же вы не прекратили работу и не вернулись?       Торин раздражённо пыхнул трубкой.       – А кто сказал, что это временно и закончится через час, или через день? Не правильнее ли принять это так же, как эту мглу, вонь и грязь – да, тяжело работать в такой обстановке, но что поделаешь, других не дадено? В конце концов, нам ничто не угрожает – собаки были спокойны… Да, они лаяли иногда на поднимающийся пар, пока не привыкли, были недовольны, что их не хотят отпустить свободно бегать, но они не лаяли так, будто есть угроза, будто тут есть кто-то ещё. Значит, никого и не было, если б в действительности кто-то был – собаки почуяли б его даже первее, чем мы.       Логично. Самое время задаться вопросом, конечно, способны ли они чувствовать Саурона, он типа бесплотный, но всё-таки, блин, реальный и когда надо (или не надо) очень даже ощутимый, или он просто там у них не показывался, всё время вокруг меня кружил? Я уже докурил, у гномов с их ядрёными приблудами это процесс несколько подольше. Пока отсоединю аккумулятор, тут-то я всё проверил вроде…       – Страх должен становиться меньше оттого, что понимаешь, что для него нет настоящих причин. Что в темноте не таится зверь, что тебя не поглотит трясина – если ты и оступишься, тебя успеют вытащить… Голос разума должен унимать страх, но это происходит не сразу.       – Да, должно быть достаточно мощное психическое поле – напугать гнома. Всё-таки у вас обыденная жизнь достаточно суровая. Горы, шахты – это постоянная опасность завалов, падений в пропасть. Даже если просто откажет какой-нибудь жизненно важный механизм – подъёмник, система подачи или отведения газа… всяких аварий вообще большое разнообразие. Любой житель поверхности скажет, что жизнь гнома проходит в обстановке постоянной опасности.       Собеседник ухмыльнулся.       – А любой гном сказал бы так о жизни на поверхности. В горе мы всё знаем, все риски нам знакомы и понятны. Гора укрывает, как птица-мать птенцов, от рисков стократ больших и разнообразных. Гному удивительно, как житель поверхности не пребывает в постоянном страхе на этом большом, открытом пространстве, в котором он так мал и слаб, как песчинка золота в бедной руде. Там и непроглядные леса, полные всевозможного зверья – одно пища для тебя, а для другого пища ты, и поля, где за горизонтом ты не видишь и не представляешь, что может быть, и широчайшие полноводные реки – даст течь или перевернётся твоя лодка, и всё, до дна там слишком далеко… А над всем этим небо – огромная пустота, и хорошо, пока она проливает на тебя только солнечный и лунный свет и дождь, кто знает, чем ещё может одарить? Тёмное пятнышко на безмятежной лазури может быть невинной птахой, а может, стремительно увеличиваясь, оказаться драконом, и ты даже не успеешь осознать, что ты видел солнце в последний раз, как на тебя прольётся огненный дождь… Но я понимаю твою мысль. Наша жизнь – это наше ремесло, и оно сложное, требует выучки и внимания, потому что опасным может быть не менее, чем военное. Может случиться обвал, если ты неверно прорубишь туннель, неправильно рассчитаешь опоры, может воспламениться газ, оборваться трос, опрокинуться котёл с расплавленным металлом… Мы с самого раннего детства живём с пониманием этого, учимся тому, как не допускать подобного, тому, кто с детства учится иному, это так же немыслимо и страшно, как для нас – выращивать сады, полные всевозможных растений, и следить, чтоб они были вовремя политы, удобрены, окучены или подстрижены, чтоб их не пожрала никакая саранча, или выращивать скот, умея защитить его от болезней и хищных зверей – да и просто от того, чтоб он разбежался и потерялся, не все животные умны так, как наши свиньи… Гном может изготовить плуг, седло, а артель гномов действительно могла б, пожалуй, построить корабль, но от одной мысли, чтоб пользоваться этим изо дня в день, спокойно и обыденно, как мы кирками и молотами, сделать это своим образом жизни – в глазах темнеет.       Самое естественное тут вспомнить разговоры Кили и Тауриэли, какие слышал краем единственного уха. Глоин и Бомбур, два, блин, знатока женщин и отношений с ними, подхватили тогда оброненное Двалином удивление, что всё никак у них темы для разговоров не кончаются, хотя который день уже трещат без умолку, и развили из этого полноценную дискуссию. Бомбур заявлял, что когда любишь, так и должно быть, как же это может с любимой вдруг расхотеться разговаривать? Да, он с Нелл не так болтлив, каким они все его знают, ну так тут другой случай. Нелл-то, чай, видели – рядом с ней коль дышать забывать перестанешь, так уже хорошо. О чём тут трепаться? О красоте её? Будто то для неё новость! Да тут в стихах надо, а он хоть сколько-то неплохих стихов сочинил, Нелл похвалила, а всё очевидно, что великого таланту, подобающего такому-то объекту, за ним не значится. И какие значатся – опять же не сделал он покуда такого, чтоб удивить девушку, которая и сама не из последних мастериц… Ну да что об этом. Вот когда домой вернёмся – посмотрим. Тут уж многое иначе станет, знаешь ли. Тут и посчитаем, хватит ли им трёх дней, чтоб наговориться – ему о походе и тех удивительных вещах, которые они в нём встретили, а ей о том, что без них дома было, да о своей работе из яшмы, которую она тогда как раз задумывала. Когда двое любят, они ведь в единстве своём оба как бы чем-то новым становятся, и самый мир и жизнь свою иначе видят, открывают сызнова – теперь уж не только для себя, а и для любимых тоже. Это ж, понимаешь, раньше просто вот наруч как наруч был, ну хорошая, конечно, работа, есть, чем гордиться, а теперь – как она выбор материала оценит, да узор, да застёжки, умилится ли, что с таким вот музыкальным щелчком они застёгиваются, или и не заметит вовсе, а заметит то, чего он сам не увидел бы, хоть три года на этот наруч смотри. И так со всем, со всяким предметом, всяким явлением. Да как тут за всю жизнь наговоришься? Она ведь, жизнь, тоже на месте не стоит, всякие удивительности кажен день подсовывает. А Глоин отвечал, что поперву оно, конечно, так, но однажды устанавливается меж супругами молчание – не молчание равнодушия, когда говорить друг с другом не хочется, а совсем иное, когда для понимания не нужны слова, когда и вместе быть и смотреть на что-то довольно, так тепло, сладко и покойно при этом, ни с чем иным сравнить и не получится. Ты это поймёшь, когда у тебя дети появятся. Когда сидишь у кроватки, где засыпает дитя, какие уж тут разговоры? Только-только угомонился. До чего гномята беспокойные, тут всяк знает, кто себя помнит да у кого младшие росли. Тишины-то в гномьем городе никогда не бывает, и сквозь самые толстые стены какой-то шум доходит, это детворе спать не мешает, а вот если родители разговоры какие ведут – это совсем иное дело, тут как не вставить какой ни есть малый камушек (аналог нашего выражения про вставить пять копеек), раз говорить-то уже научился. Вот так сидите, значит, оба молча, смотрите, как он возится, устраиваясь поудобнее, глазёнки пытается таращить, хоть слипаются уже, что-то лопочет полусонно – то ли игрушке своей рассказывает, то ли с самим собой спорит, что вовсе и не засыпает, и чего тут говорить, зачем тут слова какие-то? Одни обоими владеют чувства, это так же совершенно точно понятно, как то, что в комнате тепло и полумрак, пахнет мясной похлёбкой и яблочным пирогом, потрескивают, остывая, погашенные лампы. Иногда, знаешь, любовь в теле как ядрёная выпивка гуляет, хмелит, задорит, язык развязывает, на всякий кураж зовёт, а иногда гудит, как усталость после хорошей работы да доброго перекуса, обволакивает, как нега собственной постели после долгого и плодотворного дня…       Ну, у Кили и Тауриэли, вне сомнения, пока та начальная стадия, о которой говорил Бомбур. Это и естественно – они познакомились-то вот-вот, ими ещё владеет естественная в таких случаях жадность, они спешат побольше друг у друга выспросить и о том, и о сём, и об этом, побольше излить и того, что давно уже внутри вызревало и обдумывалось, и того, что пришло в голову вот только что. Вот, раз практически целый день соревновались, кто кого больше впечатлит всякой жутью. Кили гномьи байки пересказывал, Тауриэль в качестве симметричного ответа достаточно житья-бытья лихолесского, у них там как в каком-нибудь «Сталкере» (сужу по мемам, сам не играл, не читал) – то есть, поселение эльфов ограждено магической завесой, и внутри этого периметра сравнительно нормальная жизнь, не пастораль, но и без сугубой жести, а чуть сунешься за периметр – буквально всё готово тебя убить. От дерева до бурундучка. Цветы яды источают, насекомые жалят и опрыскивают кислотой, кожу обдерёт лиса, зайка высосет глаза… Лавкрафт поминутно уши грел, Ктулха тоже. Я дивился, что не запросились в турпоход по таким завлекательным краям. Ну, понятно, у Лавкрафта взыграла внезапная тяга к самосохранению, а Ктулха здесь мал-мало догонится-развлечётся, хотя пока вот, увы, не то что мертвецы не нападают – даже птичек, у которых любимая пища свежая селезёнка, не имеется.       – Да ладно, на самом деле образ жизни разных народов тут, кажется, не сильно различается. И вы, и люди, и эльфы питаетесь едой, используя для этого разнообразную посуду, спите в постелях, изготавливаете или выращиваете себе на потребу то, что можете, а что не можете – то покупаете или вымениваете у других народов. Различаются нюансы. Хотя может, так кажется взглядом пришельца…       Торин, вытряхивая пепел из трубки, кивнул.       – Да, после встречи с вами на сходства и различия смотришь несколько… шире. Мы расспрашиваем вас о всяких ваших вещах и устройствах, и часто кажется, что многое поняли, но я не уверен, что это на самом деле так. Ваш образ жизни действительно изумителен равно для эльфа, хоббита или гнома. Ты говоришь, что закончил четвёртую часть этого устройства – я смотрю и даже понимаю, что это не просто отрез трубы, начинённый металлами и камнями, я могу посмотреть на это как на, например, одну из четырёх стен будущего дома, но мне всё равно не представить в действительности, как будет стоять и жить этот дом. Только через сравнения, вроде запряжённого в вашу колесницу солнца… Кили всё это очень раздражает, он хочет понимать всё то, с чем гном в жизни не имеет дела, для чего порой и нет в кхуздуле слов. Это нормально, молодые гномы всегда таковы – для них вроде оскорбления, когда говоришь, что пониманию есть предел. Если они не будут таковы, то не смогут расти – и телом, и разумом, как мастера своего дела. Только с возрастом можно понять те слова, которые говорил мне когда-то отец, которые теперь я говорю Кили: непонимание как хороший резак. У него есть две стороны – одна, которая ближе к нам, это то, чего мы пока не понимаем, но можем, если постараемся. И станем умнее, способнее… Другая это то, чего мы не поймём вполне, но это непонимание породит уважение. К тем, кто живёт иначе, чем мы, и делает то, чего не можем мы, но что необходимо и нам, и не будучи гномом и не представляя нашей жизни, так же уважает нас. И лезвие – непонимание как то, что разделяет, обособляет, делает нас иным, особым народом… ведь если б в мире существовали только гномы, он был бы гораздо беднее. Но вот сегодня Татьяна рассказывала мне про компьютеры, про свою работу…       – Ай, думаю, тут тебе переживать точно не о чем. На некотором общем уровне въехать в это можно, - не буду уж о тех соображениях, что у него всё равно времени на это въезжание нет, мы тут, блин, вот с этой хернёй закончим – и домой… вернее, не домой, а… ну не важно. Не мои это, короче, заботы, Ктулхины, - на моей буквально недавней памяти люди 18 века прилично освоились с технологиями 26 века, хотя у себя там даже до автомобилей не дожили… А глубоко в компьютерах, программировании, играх и подобной бурде и я не разбираюсь, успокойся. В этом вообще мало кто действительно разбирается. Молодец она, конечно, нашла тему для разговора…       – Нет-нет, это я сам спросил её, каково её ремесло, как проходили её обычные дни. Стоило б спросить об этом раньше, скажешь ты, может – но прежде я расспрашивал её о семье, о доме, о том, что, как мне казалось, будет мне более понятным. И я хотел бы при случае послушать и твоих рассказов о вашем мире, вашей жизни, о том, как в вашем мире воспринимают наш… и о Татьяне тоже, насколько ты, как друг, её знаешь.       Такой поворот несколько удивил.       – А что, она на расспросы отмалчивалась? Мне казалось, нет. Или полагаешь, она была, эээ, не вполне откровенна?       Гном одарил меня угрюмо-насмешливым взглядом.       – А не должна? Когда мы имеем к кому-то интерес, мы иначе себя ведём, чем с тем, кто нам безразличен, и не только в том дело, что хочется выглядеть как можно лучше. Всегда просеиваешь то, что говоришь, через самое частое сито. Но сам при том хочешь знать всё, и чем тебя не хотели расстраивать, и что сочли просто не важным… Но это всё равно до более удобного времени. Сейчас нам лучше пойти в дом, пока Татьяна не решила, что мертвецы осмелели и всё-таки нас утащили.       Ктулха тем временем наложила собакам «сушки» и теперь втолковывала Милисе, что в чашке Лины всё ровно то же самое.       В этом дивном уголке природы полноценной разницы между ночью и днём нет, темно всегда одинаково, так что ориентируемся по внутренним часам ТАРДИС, и вот по ним получается, что времени уже дохуя, и даже если обидно, что маловато сделали, лучше уж с условного утреца со свежими силами. Щас силы уже точно несвежие, поблукай-ка по этим болотам, иногда минут 20 кружа на одном пятачке в поисках тех кочек, по которым можно с него выбраться. Иногда, конечно, даже довольно долгий непрерывный путь выходил. Интересно, реально ли попросить Саурона как-то, ну, подсвечивать опасные места? Или проще подсвечивать неопасные? У меня тоже силы несвежие, если не физически, то морально. Во-первых, сборка всякой высокотехнологичной хуйни не мой любимый вид досуга и я недостаточно оправился после предыдущей такой моральной травмы, во-вторых, ментальное общение несколько утомляет, особенно когда оно такое.       В общем, расползлись. Барахло всё, полагаю, спокойно полежит до завтра снаружи, как оставлено, чай никакая нежить не спиздит. Греть голову вопросом размещения гномьего высочества тоже не собираюсь, делать ему комнату вотпрямщас точно не побегу. Вроде, планирует ночевать как до этого, в спортзале… ну или мож Ктулха у себя приютит, может себе позволить, кровать у неё там такая – Торин на ней хоть вдоль хоть поперёк вполне себе разместится… если собаки лапами не спихнут. Короче, дохера здесь вариантов, где переночевать, надеюсь вот, Лавкрафт там нормально освоился с палаткой. Он всё-таки чувак из 20 века, только немного и ойкнул, когда белый шар размером примерно с футбольный мяч, подброшенный и щёлкнутый в полёте, развернулся и опустился наземь в виде небольшой такой туристической палатки. Оборудованной внутри минимально необходимыми системами жизнеобеспечения, позволяющими так существовать, в зависимости от нагрузки на эти системы, от пары месяцев до года. А дальше удивлялся точно не больше, чем я, впервые, кстати, самостоятельно ставивший такую палатку… По несложной цепи ассоциаций возник порыв пойти проверить, чо там по каким-то изменениям со стороны трещины, но поскольку к этому времени я уже уютно устроился в постели, от порыва этого отмахнулся. Всё завтра, вот когда буду сдвигать автовозврат, заодно и гляну… И сны мне снились какие обычно-то не снятся, но сейчас пожалуй закономерно – лезущие из чёрной жижи мертвячьи руки, хватающие то Ктулху, то Торина. Не так чтоб прям серьёзно хватающие, с причинением заметного физического ущерба, они в итоге всё равно бессильно соскальзывали. Но отвлекали, замедляли путь, мешали мелко и досадно.       С утра Ктулха выразила сомнение в целесообразности участия собак в их акте собсна измерительных работ – собакам болота вообще как-то не зашли, однообразно, живности нет, бегать не разрешают, вот теперь совсем изноются от скуки, ну а параллельно со всеми этими измерениями ещё их контролировать, чтоб не утопли, не сожрали какую-нибудь деталь, Торина, как в прошлый раз, в какие-то колючки не столкнули – короче, сначала надо насовершать таких грехов, чтоб приговаривать себя к каторге-то. Так что повела их выбегивать на площадку. Мы тем временем курили у выхода, обозревая унылую действительность, за условную ночь нихуя не поменявшуюся. А где-то далеко, за гранью мглы и безжизненных пустошей, разгорается новый день, солнце красит нежным цветом стены древнего дворца дейловского короля, ну, руины его, то есть, гномы так же вот раскуривают трубку, разминают мышцы, обсуждают планы работ на сегодня. И нет-нет да и поглядывают тревожно не только в сторону Эреборских ворот, но и в ту, куда отбыли мы… Лавкрафт ходит с кислой миной, потому что ТАРДИС не материализовалась на прежнем месте – значит, мы, вопреки его предсказаниям, пока живы…       Попырились каждый в свои инструкции, я к «зеркалам», он к направляющим для дронов, потом в инструкции друг друга – Торин подивился, что зеркала ни хрена внешне на зеркала не похожи, я – тому, что с направляющими реально так просто, реально тупо металлический трос, вся сложность – закрепить его достаточно надёжно, но это вроде уже придумали, как.       – То есть, вот эти штуки отражают то, что находится вокруг, создавая отражение внутри той рамы, которую ты соберёшь?       – Грубо говоря, да. Реально, если очень грубо. Нет, этому не мешает то, что они в трубе. На самом деле отражают они не так, как нормальное зеркало, они, как бы сказать, улавливают и отражают к другим таким штукам определённый сигнал… ну, у всего, что существует, есть определённые характеристики, формулы состояния, качеств и местоположения предметов, будь то дерево или молекула газа… Вот эту формулу штука считывает и передаёт дальше, и многократное отражение от множества таких штук создаёт в пространстве между ними поле…       – Как магнитное или как… как голограмма? – уж на это добро он насмотрелся.       – Сравнимо.       – Но благодаря той мощной энергии, которая здесь заключена, отражаемое пространство не просто изображено, оно становится существующим? Так, как если б часть комнаты, отражённая в зеркале, была действительно дополнительным пространством?       – Да. Энергию дают вот эти генераторы из камней и радиоактивного золота, то есть, изначальный импульс от ТАРДИС, через вот эти кабели, мощнее источника тут тупо и нет, и при должной отладке система должна быть самоподдерживающаяся…       – Каскад взаимообратимых реакций, понял. Но отражать так возможно обстановку, не людей?       – Живых существ тоже можно, но намного сложнее, это нужно делать отдельно, практически недостижимый вид гемора. Потому что даже у червяка есть уже своя более сложная, чем у дерева или мха, временная линия, у разумных тем более. Но нам и не нужно отражать Саурона, его вроде и одного много. В определённый период перед завершением «картина» как бы «открыта», то есть грани между отражённым-воссозданным и тем, с чего оно скопировано, нет. В этот период возможно перейти отсюда туда, именно перейти, после того, как контур замкнётся, перешедший останется в этом отражённом куске, и периметр рамы станет для него окном в мир-оригинал… или любой другой мир, в который будет перенесена «картина». То есть, обычно эти «картины» - пейзажи, панорамы всякие, интерьеры, портреты редки, так что схему всё равно пришлось усложнять и усиливать, и надеюсь, функция достройки работать будет… Если не будет – ничего страшного, сколько он уже в этих болотах торчит? Поторчит ещё.       Да, это прямо очень утешительно, что отразить существо не получится случайно, это целенаправленная и очень сложная работа. Напихать в «картину» умертвий я не опасаюсь, по-прежнему не очень-то в них верю, но беспокоиться о том, как ходить вокруг рамы, когда она замкнётся, чтоб не попасть в «захват», было б неудобно.       – Достройка – это..?       – Возможность отразить ещё какие-то антуражи, в которых окажется «зеркало». Разнообразить так сказать интерьеры этого временного вместилища. Поэтому перед загрузкой на корабль нужно будет занавесить «картину»… как клетку с попугаем, ага. Отражать интерьеры ТАРДИС я ему не позволю, нахрен ему это не нужно. Теоретически, это только интерьерами и было б, без всякого функционала, но нахрен. Тоже теоретически ему эта функция и не понадобится, привезём в подходящее место и выпустим, практически хрен его знает, когда мы его найдём, это подходящее место, я пока такого просто не представляю…       Можно, ага, хотя бы как некую глубоко теоретическую мысль рассмотреть – найти разлом и выкинуть во вселенную каррионитов, в родную так сказать среду. Осложняется вопросом, а признает ли среда себя родной. С чем сравнивать это сотворение полчища майар – с приглашением и перевозкой через грань миров со стороны более сильной сущности для более слабой, или с рождением потомства? Могут ведь на той стороне отказаться иметь дело с тем, что эмигранты наплодили в Арде? Тьфу, лучше даже не начинать греть себе голову подобным.       – Замечательное у тебя мастерство. Надеюсь, ты однажды преуспеешь в нём и будешь, принимаясь за дело, крепче верить в достижение результата. Впрочем, если ты действительно хочешь сменить мастерство предков на скотолечебное… надеюсь, это оттого, что оно больше влечёт тебя, а не оттого, что считаешь себя неспособным с честью следовать путём предков.       Я вежливо икнул. Что-то гномье величество увлеклось шокировать меня внезапными поворотами разговора.       – Мои предки, если уж так говорить, были разными. То есть, предков в привычном понимании у меня и не было, только родители, а вот у них родителей не было, никаких бабушек и дедушек… ну, не важно. В общем, мастерство моего народа очень разное, это и изучение и систематика видов живых существ, разумных и нет, и неживой материи, и создание механизмов, и физика, и история… быть специалистом неограниченно широкого профиля и невозможно.       Торин буравил мрачным прищуром лениво клубящуюся серую дымку, в которой едва различимо проблёскивали порой установленные вчера маячки.       – Это место – слишком тяжёлое испытание… вызывает мысли, которых лучше бы не думать. Есть страх сильнее страха смерти – быть виновным в чьей-то смерти. Я могу успокоить себя, относительно наших жизней, тем, что были те, кто выбирались из этих болот… сложнее успокоить относительно тех, кого мы оставили там.       – Думаешь, вот именно сейчас дракон пробудился и всех уничтожил?       – Скажешь, что глупо воображать подобное? Оно воображается само, и разве есть основания считать это невозможным?       Оснований нет, это правда.       – Ты ведь понимаешь, что даже будь это так, всё, чего ты мог бы достигнуть – это погибнуть вместе с ними…       – И ты скажешь, что в этом не было б никакого смысла, несомненно, так ты и скажешь. Татьяна говорила о тебе как о человеке, руководствующемся разумом…       Ещё б понять, как с этой характеристикой соотносится то, что я торчу сейчас здесь. Разумный бы человек сейчас в Нске, в октябре 2021 года учил бесконечную лабдиагностику… Хотя, так тоже говорить сложно, разум говорит, что выучить всё это невозможно, всё безнадёжно, в эту сессию мы все умрём.       – …И тебе так позволительно, ты никому не король. Знаешь, в чём проклятье нашего рода? Умирать не там, где родился. Гном не камень, который сам по себе вовсе не сдвинется с места, гном предприимчив и деятелен, но он не бродяга, не искатель приключений. Ему нужно… возводить, создавать вокруг себя… навсегда. Чтоб всякий день вокруг него было то, что потребно – что оставлено отцом с матерью, а до того дедами, что, дополнив и приумножив, передаст детям…       – Привычная среда.       Да, интересно, как это Ктулха, любительница путешествий-приключений, до сих пор не разочарована таким неромантичным расовым характером.       – Моему деду пришлось покинуть Морию, отнятую орками и свирепым огнём из глубин, и умер он в Эреборе… захваченном драконом. Моему отцу также пришлось пережить горечь изгнания, долгого тяжёлого пути и обустройства нового дома, и Синие горы не излечили его боли. Гном трудолюбив и упорен, да, он и на новом месте обустроит жизнь не хуже прежней, но это… рана, которая никогда не заживёт до конца. И если я не вернусь из этого похода – это будет ожидаемым продолжением линии, начатой моим дедом… но остальные, кто пошёл со мной, не заслужили, чтоб я привёл их не к славе, а к безвременной и ужасной смерти.       – Тут непродуктивно рассуждать, кто что заслужил. Насколько я понял, все, кто пошёл – пошли по своему выбору, а не по приказу?       Торин, снова с чувством затянувшись, зыркнул на меня свирепо и тоскливо.       – Как я и сказал, тебе не понять. Я король, я должен принимать мудрые решения в интересах народа. Но жизнь привела меня к тому, что мудрые решения уже невозможны, есть выбор лишь между трусостью, жалким прозябанием – и самоубийственной авантюрой…       Повезло тебе с народом, чо, подумалось в очередной раз. Видимо, заклевали на предмет семейного лузерства так капитально, что оставалось только бежать вприпрыжку в сторону предыдущего места жительства, и ни страха за дорогого короля, ни сколько-нибудь явственной заинтересованности в итогах похода притом не продемонстрировали. Типа, убьёшься – хрен с тобой, передавай привет деду и папаше, вернёшься с аркенстоном – тоже хорошо, ну а без него-то вряд ли решишься.       – Ну, раз для вас так важен аркенстон… правда, не знаю, как с ним теперь. Заберут ли его хозяева дракона или оставят как ненужный хлам, да и в любом случае, получается, это не местный самородок… Впрочем, у вас снова будет Эребор, это, наверное, ценнее?       – Да, это позволит мне… не думать о том, что я пошёл на это исключительно из-за своего честолюбия, своего неспокойного духа. Не думать о том, что я не заслуживаю их, моих спутников – их терпения, их самоотверженной поддержки… Они говорят, как и я, что хотят отстоять честь нашего народа, вернуть утраченное, восторжествовать – потому что мне приятно это слышать. Они просто хотят защитить меня, и раз не удалось удержать меня в Синих горах – они пошли со мной…       – Ну нет, ручаться, конечно, не возьмусь, но насколько слышал – они с тобой единомысленны, не только понимают, но и разделяют твои мотивы.       Последовал ещё один такой же зырк.       – Либо ты действительно так доверчив, либо спасибо тебе за эти слова. Но всё же я лучше знаю и самого себя, и свой народ. А ещё знаю, что проклятья – они у каждого свои. У моего деда – безумие алчности, у моего отца – безумие тоски, а у меня – безумие честолюбия и недовольства собой. Желания стать чем-то большим, чем я есть – потому что я нечто меньшее, чем то, чем должен быть просто достойный гном. Мне всегда было мало того, что у меня есть, даже тогда, когда у меня было без преувеличения всё. Я рано научил себя глушить недовольство – ученьем, потом работой, тренировками и упражнениями, был внимателен к тому, что делаю и не слишком внимателен к себе, и таким образом мне удавалось не осознавать этого недовольства, не предаваться, как когда-то в далёком детстве, мечтам о том, чтоб… глупым мечтам. Но внутри… Я не слишком внимательно слушал своего наставника, когда он давал нам, мальчишкам, азы науки о глубинных процессах в земной тверди, тогда это не казалось важным – зачем знать, как рождаются и распределяются материалы в недрах, надо знать, как их добывать, приумножать богатство… поэтому только много позже и уже смутно я вспомнил такой образ: обманные камни, иногда ещё их зовут лживыми шарами, потому что чаще всего они шарообразны. Когда более легкоплавкая материя кипит, в неё иногда падают камни, куски менее легкоплавкой материи, в ней образуются пузырьки газа, и они могут вылетать в среду более холодную, и застывать… получается как будто слиток, но внутри у него совсем другое. Иногда булыжник, не имеющий никакого проку и ценности, иногда вовсе пустота. Вот я – такой обманный камень. Внешне я жил как подобает и был счастлив тому, что могу так долго воспринимать себя снаружи, обманываться оболочкой, не заглядывая в нутро. Туда, где я в большей мере отличаюсь от всех вокруг, чем некрасивой внешностью, где скрыты моя боль оттого, что всё моё трудолюбие, всё моё прилежание не сделает меня настоящим, образцовым гномом, моё желание… выйти за пределы этой оболочки, этой нанесённой прихотью природы глазури. Я хотел бы хотеть иного, я пытался, и даже у меня иногда получалось. Но ты не перекуёшь медное изделие так, чтоб оно стало золотым. Я убеждал себя, что мои желания по крайней мере можно обратить на пользу народу – вернуть аркенстон означает не просто подтвердить право на трон. Это было б знаком того, что наше падение не окончательно, что отнятое, утерянное может быть возвращено, порядок жизни может быть восстановлен таким, каким должен быть – и я приложу к этому руку. Я, именно я покажу иным народам, что гномы умеют бороться за своё и побеждать! Чего в этом больше – заботы о своём племени или мелкой и постыдной мечты сделать великим своё имя, выделиться, возвыситься, сравняться с великими предками, а может – превзойти? Какая разница, говорил я себе, выходя в этот поход. Главное – достичь успеха, мотивы вторичны… Это место заставляет строго спрашивать себя о мотивах. О том, не превосходит ли мой эгоизм легендарную алчность Трора. Это место заставляет испытывать страх горший, чем страх смерти – страх пожалеть однажды о том, что жив. Покуда мне удаётся не думать об этом… о том, что неправилен я и в том, что обычно должен первенец, первый плод соединения двух страстей, двух родовых сил, быть превосходящим, образцом и примером для младших, но лучше б было для семьи, для народа, для всех, если б погиб я, а мой брат – жил. Он взял лучшее от всех родовых сил, что сошлись в союзе наших родителей, с раннего детства он был тем, кого можно ставить в пример, на кого можно положиться. Кто стал бы, несомненно, куда лучшим королём, чем я.       Да, это место не может делать чего-то иного, кроме как действовать на психику самым гнетущим образом и вызывать мысли вплоть до суицидальных, это уж и уточнять не надо. Плохо тут то, что на роль утешителя я наихудшая кандидатура. Ну, я привык так считать исходя из опыта – получал порой на свои утешения реакцию, укрепляющую в представлении о невозможности взаимопонимания с людьми. Им, видите ли, в такие моменты нужна какая-то непостижимая для меня эмоциональная компонента, а не мои нудные логические выкладки, кто виноват и что делать. В последнее время жизнь немного скорректировала сей печальный расклад, но я всё равно предпочитаю по возможности устраняться от чужих переживаний, по крайней мере, малознакомых персонажей – пусть мне изливают душу те, кто знают, что я за фрукт и примерно что они могут услышать, а все прочие жалуются более эмоционально обеспеченным. Но раз уж наш разговор вот до этого дошёл, не молчать же теперь. Наверное, нагружать своими психологическими проблемами Ктулху ему не очень-то хочется, мужчина должен быть сильным перед женщиной и всё такое. А может… может, Ктулхе он это изложил давно, и она поняла его, как никто до сих пор. Сошлись на почве эдакого вот чувства, что не на своём месте находятся, что жизнь, какая она есть, не даёт, да и не может, того, что действительно нужно. У неё ведь тоже – казалось бы, на что жаловаться, всё таково, как хотелось, своя квартира, удобная работа из дома, любимые собаки, творчество… а вот не хватает чего-то, а вот влечёт, тянет куда-то, выкручивая нутро…       – Эээ, извини, если прозвучит как-то грубо, но сам придумал или повторяешь за кем-то? Понимаешь, у землян это распространённая фишка – превознесение мёртвых в ущерб и укор живым. Классическая такая история – вот братик/сестричка были дааа, а ты недоразумение какое-то. Я всячески приветствую, когда умерших вспоминают с теплотой и ставят в пример, я готов даже понимать этот эмоциональный порыв «поменяться местами», но нужно же уметь разделять, в чём ты виноват, в чём нет. Понимаешь, мёртвых обожать легко именно потому, что они уже ничего не сделают для того, чтоб свой светлый образ разрушить. Из них можно рисовать икону сколько хошь. Наверняка у твоего брата тоже были и сомнения, и комплексы. Может даже, пожирнее твоих, у идеальных детей они обычно вооот такие. И теперь-то ты знаешь, что превращения веществ возможны. Не всегда только в этом есть смысл. Иногда нахрен не нужно золото, нужна медь. А в остальном… Мне, пришельцу, весьма поверхностно знакомому с вашей историей, последнее дело рассуждать, как надо, а как не надо тут было поступать. С одной стороны – смириться что ли теперь и переименовать Эребор на всех картах в Драконландию, с другой – весь остальной народ, получается, именно смирился, вон с трудом 12 апостолов собрал, остальные загасились, и их можно понять – действительного средства победить Смауга у вас не было и нет… Так что я просто скажу, что надо надеяться, что у нас всё получится. Пока мы живы и пока не узнали, что дракон там пробудился и натворил того и этого, у нас есть право на надежду и на то, чтоб полагать, что мы всё делаем правильно. И твой народ вернёт гору. И будет прославлять твоё имя. Важен ведь, действительно, результат.