Туда и обра... а нет, если б всё было так просто

      Долго я с ними на сей раз не протусил, чо-как делать, они давно знают, убедился, что никаких внезапностей не возникло и теперь, и внял совету пойти дать отдых и проёбанным мозгам, и наверняка сколько-то утомившемуся телу. Впереди финальный этап и всё такое. Да, у меня хотя бы есть возможность насладиться завершением миссии, у них вот нет. Есть такое поганое ощущение, что болота оцифрованы, как бы это помягче, даже не на четверть. Даже сложно предполагать, на какую часть. Видимость тут так себе, и конца-края этому делу, сколько блукали, не видели ни с одной точки. Ну, хоть какого-то просвета, маячащих вдали силуэтов гор или нормальных деревьев или типа того. Рассказал анекдот про шпалы, посмеялись. Потом сказал, что по данным сканеров ТАРДИС можно предполагать, что болота, конечно, широки, но не настолько, как ощущается, так сказать, изнутри. Действуют искажения… В общем, да, пусть сделано пока и мало, но это уже кое-что, не так ли? В дальнейшем найдётся, кому продолжить… В общем, пожелал удачи с очередным сшиванием и отбыл – в самом деле, чо б не поспать, когда есть возможность. Спал, правда, пунктирно, несколько раз просыпался, снилась всякая муть. Из этой жизни, из предыдущих… Институт снился, на себя, конечно, непохожий, на пару корпусов точно больше, и таких страшных что изнутри, что снаружи, словно ремонта не знали никогда, а вот пару бомбёжек пережили. И по этим корпусам я блуждал в поисках нужной аудитории – сначала искал нужный вход, а они имелись с каждого торца отнюдь не квадратного в плане здания, потом по коридорам и переходам с абсолютно невзрачными одинаковыми дверями… Снился песчаник у Эреборских ворот, плавно и совершенно для сна естественно переходящий в пески Имглы, и что-то я там искал, и кто-то сзади – по пробуждении даже примерно не мог вспомнить, кто – нудел, что мы куда-то с чем-то не успеем. Снились эти поганые болота, в которых чьи-то тени вставали, куда без этого… главное что того, о чём рассказывал Ктулхе, не снилось. Спустился вниз позже всех, Торин завтракал, Лина сидела подле и теребила его лапой, Милиса в углу самозабвенно глодала игрушечную кость. Ктулха буквально перед моим приходом отбыла в душ.       – И это, в принципе, удачно сложилось, есть то, о чём мне хотелось бы переговорить с тобой с глазу на глаз.       Я замер на полшаге в сторону автомата.       – Ого, интересно. Какие-то секреты?       Ни тени смущения.       – Обыкновенные, совместные. Полагаю, если она не подходила ещё к тебе с тем же, то подойдёт в ближайшее время. Можно б было заговорить об этом и вчера, но вчера и так было много разговоров, и деликатные темы, насколько я понял, у вас принято обсуждать приватно. Вы оба упоминали, что в вашем мире используются специальные средства для недопущения нежелательной беременности – вот об этом я и хотел бы поговорить.       – Оппа.       Гномье величество ответило мне самым безжалостным голубоглазым взором в своём арсенале.       – Давай остановимся на том, что мы оба не дураки. Ты прекрасно понимаешь, что к этому идёт, не пришло до сих пор потому, что не способствовали обстоятельства, и не могу сказать, когда это случится, да и надо ли тебе это знать… И прекрасно понимаешь, что не буду перед тобой отчитываться и ждать твоего одобрения. Ты не её брат, вы даже не из одного рода. Может, ты скажешь, что всё равно отвечаешь за неё – но ещё тебе известно, что ты не смог бы запретить ей то, чего хочет она сама. Её характер ты знаешь дольше и лучше, чем я.       – Погоди-погоди, у меня столько вопросов, не знаю даже, с какого начать… А у вас, в смысле, гномов, что, ничего на сей счёт не предусмотрено? Как-то же вы умудряетесь ограничиваться максимум тремя гномятами?       Показалось мне, или у собеседника начинает меняться цвет лица?       – У нас… иначе. В нашем мире в целом многое иначе, чем в вашем. Мы продукты не просто соединения тел, но и соединения духа, слияния родовых сил. Это сложный процесс, который я ещё менее могу тебе объяснить, чем науку закалки стали для наших клинков и секир. Когда двое из нашего народа соединяются в любовном союзе – отчасти родовая сила руководит ими, отчасти они ею. Силы эти представь как реки, исшедшие когда-то из семи источников пар наших праотцев, с той поры разделявшиеся на рукава и вновь сливавшиеся вместе, переплетавшиеся в дивных узорах множества гномьих родов. Когда мужчина встречает свою женщину, свою судьбу – можно сказать, это его дух, являющийся сплетением рек-сил от родов отца и матери, а от них далее – бабок и дедов, прадедов и прабабок, от кого сколько влилось, жаждет слияния именно с этой рекой, находя в ней своё подобие, находя и то, чего ему самому не хватало, чтобы, объединившись, стать сильнее, совершеннее. Непременно ли объединиться – в детях? Говорят, что эльфы совокупляются лишь тогда, когда хотят завести детей. Как бы я ни был предубеждён против эльфов, мне сложно поверить в такое, во всяком случае, про весь их народ. Не может существо живое и не искалеченное влиянием тёмных сил не испытывать наслаждения и восторга от близости с тем, кого любит, не желать испытывать это при всякой возможности. Говорят, страсть угасает с возрастом, и супруги пожилые уже меньше нуждаются в том, чтоб предаваться любви плотской, довольствуясь любовью духовной, живут друг с другом более как брат с сестрой… никто из женатых стариков, кого я знаю, не говорил подобного. Мои родители не достигли преклонных лет… однако когда уже и Дис была в возрасте ученическом, страсть в них не угасла, это было видно. До самой гибели моей матери было так… Несомненно, когда мужчина любит женщину, то дух его желает уже попросту того, чтоб она была рядом, возрастая и ликуя, когда встречается с нею, и тоскуя и хирея, когда она далеко. Но у нас одно неотделимо от другого, редко, очень редко любящие супруги остаются бездетными своей волей, возможно, причиной тому то, что, насколько я понял, наши женщины много менее мук испытывают в беременности и родах, чем человеческие. Говорят, что тяжело даются дети тогда, когда ветви родовых сил в них вступают в противоборство, когда слишком разный, но равно гордый и нетерпимый, дух был у прадедов с разных сторон… Но гномки сильны физически. Если б они могли рождать младенцев, чьё благополучие телесное и душевное не зависит от родовых сил, а только лишь от крепости матери, то верно, каждая могла б родить их не менее чем сто. Но в минуты близости страсть ведёт нас не только к удовлетворению желаний своих и друг друга, но и к наилучшему удовлетворению того, чего желает дух внутри нас. Мы чувствуем это так же, как и жар в наших чреслах, и томление в наших губах, жаждущих поцелуя – желает ли наш дух наслаждения единением и ласками, или пришла пора слить реки наши в реку новую… можешь представить это так, что на реках открываются плотины, и массивы воды радостно устремляются навстречу друг другу, и сшибаются, сливаются, так, что не различить уже, где одно, где другое – не одно и не другое, а река новая, какой не было до сих пор… Хотя сравнение такое не по нашей, гномьей культуре, но объяснить так, как объясняется у нас, я не смогу, про реки тебе будет понятнее, чем про руду, металлы, кристаллы и оправы. Да и нельзя сказать, чтоб в такой близости, где дитя не зачинается, мы сдерживали свой огонь и близость такая была менее полноценной, менее несла наслаждения, чем близость, плод которой однажды получит имя. Это просто разное… Но в вашем мире нет таких понятий, и я думал бы, что Татьяна не чувствовала в себе волнения силы родовой потому, что не встречала достойного её мужчины, если б она не говорила, что у жителей вашего мира нет никакого влияния на зачатие детей вне зависимости от того, по любви случается телесная близость или без неё, и даже горячо любящим друг друга супругам приходится, если им уже достаточно тех детей, что есть, использовать специальные средства. Возможно, так же и у людей нашего мира – в их семьях бывает очень различное количество детей, и я слышал, что женщины пьют специальные снадобья, когда не хотят забеременеть, слышал даже и более странные вещи… Не могу знать, что из слышанного правда, что нет – мы не расспрашивали людей об их размножении, по крайней мере, никто при мне не расспрашивал и не рассказывал мне о подобном. Но не то сейчас важно, в чём причина таких отличий, а то, что мы оба не хотим обзаводиться детьми.       – Ну, про неё мне это известно…       – А про меня, хочешь сказать, ожидал иного? Пожалуй, в какой-то мере это даже приятно. У нас с Татьяной несколько различное отношение, различные причины, но одна позиция здесь и сейчас, вот это главное. Но сомневаюсь, что этого факта окажется достаточно, чтобы… чтобы то, чего мы оба не хотим, произошло. Да, потому, что в вашем мире так не работает. Расплывчатой надежде я предпочту всё же крепкую уверенность.       Я оглянулся на дверь душевой. Ктулха кое в чём всё же стереотипная девушка, по её собственному заявлению вполне способна занимать ванную часа по полтора, но что столько времени делать в душе, а не в ванне с пеной и какими-нибудь солями? Но всё-таки у неё длинные волосы, пока промоешь, прополощешь… А сейчас привлечь бы и её к этому разговору – давай, ты же умная женщина, придумай что-нибудь! Вот такую ситуацию ведь тоже должны держать в голове все попаданцы, но обычно, кажется, не держат? Потому что авторов-героинь женского пола вполне устраивает забеременеть от предмета своего интереса, кажется, даже кощунственной посчиталась бы мысль сказать эдакому вот великолепному любовнику «нет, я не хочу от тебя детей» (особенно если в реальности дева никогда не беременела и чисто примерно представляет, чо это такое). Ну а герои мужского пола вообще отдельная статья, у них обычно и цели несколько иные – выиграть войнушечку, обрести власть. Обретение какой-нибудь шикарной бабы в список желаний, ессна, входит, не мужик он что ли, но всё ж понятно, наше дело не рожать, редкий герой задумается, а будет ли вливание его несомненно героического генетического материала таким уж прямо благом. Культура, мать иво… культура, в которой не то что процветает какой-то дикий детоцентризм, не в этом даже дело, а в том, что беременность, ребёнок – это воспринимается как некое… свидетельство достоверности и полноценности имевшего место быть секса. Такое вот детское, символическое восприятие даже у взрослых людей, все эти шуточки-прибауточки на тему того, что он ей испортил фигуру, вот этот вот округляющийся живот это не будущий член общества, личность со своей судьбой и всё такое, а некое сексуальное палево. Я могу на досуге развлекать себя вопросом, какова была б эта культура, если б человечество на эволюционном пути свернуло не на плацентарную дорожку. Среди человекообразных рас есть, насколько знаю, и не живородящие, даже с внешним оплодотворением какие-то есть…       Короче, самое время порассуждать про готовность к этому путешествию, да? Ну мы ж не в секс-круиз отправлялись! Ктулха тоже не смогла б представить себе такую больную, что, отправляясь в гости к Лавкрафту, захватила б с собой коробочку презервативов, ну так, на всякий случай. Она уж точно не такова. Как великого гения писательского ремесла она его, конечно, всячески обожает и боготворит, но вот на этом и всё. Привлекательность гномьего величества мне тоже, то есть, не понять, для меня тут слишком много тестостерона, что б он сам там ни думал о своей, в глазах сородичей, недостаточной мужественности. Ну чо в нём такого охуенного-то? Глазищи? К настоящему времени мне удалось немного справиться со своим отторжением к голубым глазам. У атракси были голубые глаза. Огромные… примерно с эту комнату размером. Биомеханические приблуды слежения. Катается такая хуйня мимо камер, зыркает. Будто в самом деле, при всей их многоуровневой системе безопасности, ты мог куда-то из этой камеры деться. Иногда зависают на какое-то время, пялятся, не мигая… естественно, не мигая, ничего наподобие век у этой приблуды нет. В общем, если б вы 10 лет изо дня в день наблюдали такое, вы б тоже предпочитали глаза карие, зелёные, да хоть красные, но только, блядь, не голубые.       – Так, давай что ли продолжим разговор в медблоке…       По пути беззвучно повою на тему «да как блядь я умудряюсь во всё вот это вляпываться». Серьёзно, вот казалось бы, это менее всего мои проблемы, они взрослые люди… человек и гном, мне вообще не надо знать, как там их отношения развиваются. Я вообще думал, у них уже давно всё произошло… да вру, ничего я не думал. Без того хватает, о чём думать. Да и в самом деле, с хера б уже? Даже во всяких этих фиках про пленительных попаданок влюбляются, может, и с первого взгляда, но до постели доходит не сразу, хотя бы потому, что поди найди в лесу или на горном перевале эту самую постель…       Торин оглянулся на собак, видимо, размышляя, успеют ли они тут без пригляду чего отмочить, и пришёл к заключению, что нет, остатки трапезы он скинул в утилизатор, а всё прочее тут им вроде не по зубам.       В медблоке Торин уже бывал – сопровождал однажды Оина на перевязку, восхищённо поцокать языком и в этот раз ему ничто не помешало. Хотя бы вот светящиеся панели стен и потолка – не круче вечных светильников, быть может, но тоже впечатляет. Сразу понял так, что это предупреждение нежелательных теней во время работы. Нет, тени тут всё равно иногда бывают, панели ведь можно задействовать не все, делать свет ярче или глуше… Сразу предположил, что стеновые панели и здесь отъезжающие, за ними могут формироваться дополнительные помещения – палаты, операционные.       – У нас, гномов, редко бывает так, чтоб больной или раненый принимал лечение не дома, а в некоем специальном месте – мы считаем, что ничто не помогает страждущему так, как родная обстановка и круг его близких, только тогда, когда требуется, например, постоянный пригляд лекаря и какие-то особые манипуляции… А вот у эльфов и людей, слышал я, подобное в обычае – специальные дома, где собирают больных, это, верно, удобнее, чем лекарю ходить по всем домам, иной раз более времени тратя на дорогу, чем собственно на помощь страждущему. Бард говорил, прежде в Озёрном был такой специальный дом, но пришёл в ветхость и заботы губернатора до него так и не дошли. Бард намерен восстановить…       – Логика есть и в том, и в другом подходе. То есть, с чем-то не особо серьёзным действительно бывает резоннее лечиться дома, а не занимать койко-место, пить порошки и делать перевязки можно самостоятельно, с помощью родственников, а врач будет забегать периодически, ну или сам пациент, при улучшении, зайдёт покажется… Иное дело, что порой важной частью лечения является изъять пациента из привычной среды, которая отчасти, возможно, и способствовала заболеванию. Я имею в виду, дома всегда будет сильно искушение заняться домашними хлопотами, нарушить постельный режим или диету, поднять что-то тяжёлое, когда нельзя, пропустить приём лекарств…       – О да, - рассмеялся Торин, - среди гномов, кажется, немало таких, кого стоило б уволакивать и держать под замком на время лечения. Тебе непросто было с Оином – а он старый гном и многое понимает и сам. Представь себе, чего б стоило уложить в постель и заставить принимать микстуры Двалина! Балин всякий раз напоминал, как повезло ему, что ухаживает за ним брат, какая бы женщина стала такое терпеть? Двалин бывал ранен не раз – в бою он неистов и бросается в самое пекло, врагов крошит без счёта, но и самому достаётся. Да и по работе травм имел немало – он сильный и сноровистый, но и ставят на самое сложное и рисковое дело. А каким бы ты ни был рукастым и смышлёным, без рисков в нашей работе не получится, не занозу в палец загонишь – так обожжёшься обо что… Но Двалин не таков, чтоб признать себя больным – даже и когда уже заточенной заготовкой, со станка сорвавшейся, ногу себе до кости рассёк. Рвался идти станок этот налаживать – благо, вдолбили, что без него уж наладили, так дома хотя бы кастрюлю с кашей снять с плиты непременно ему надобно, Балина подождать никак… Вот что вы, врачи, с такими пациентами делаете? На цепь сажаете? Хотя, ты ведь врач по животным. Животному вовсе не объяснишь…       – Это да. Если животному так хреновенько, что оно лежит пластом, то конечно, хоть рентген, хоть капельницы, а вот если оно хоть немного способно сопротивляться – ну, либо миорелаксант, либо смирительные сумки, воротники… потому что благодарные пациенты ещё и кусаются. Да ещё эта архаичная медицина… У нас многое проще. Но у нас и физиология несколько иная. Ну и вот в частности, в силу физиологии и всего такого, чего, подозреваю, в богатейших кладезях нет – так это контрацептивов!       – Подозреваешь? То есть, ты не знаешь точно, что у вас на корабле есть, чего нет?       Я вздохнул. Немалых трудов порой стоит объяснять простые вещи, потому что оказывается, нихера они не простые, не настолько, как тебе до сих пор казалось. Благо, и с той стороны те же примерно проблемы. Силы, понимаешь, родовые, жаждущие воплощения в наиболее качественных телах… Правда, кажется, это не означает и близко полного контроля над зачатием. Вроде как, девы, проводящие ночные испытания потенциальных женихов, как-то обходятся без последствий (накладно б оно было – от каждого соискателя, при всей предварительной переборчивости), вроде как, супруги, чтобы зачать очередного ребёнка, приходят к полному согласию друг с другом и с этими своими метафизическими начинками, а иначе никак. В то же время, если странный облик гномьего величества и его сестры не считать случайным браком в достойном семействе, а принять объяснение злоязыких людишек Озёрного – выходит, как минимум, не так всё подконтрольно, когда один из партнёров человек.       – Ну как тебе сказать, во-первых, тут всё неоднозначно с понятием «есть»… Вот у нас всегда есть пища и напитки, понимаешь? Иногда «у нас есть» означает, что у нас есть формула, рецепт, по которому вещество или предмет можно изготовить. Иногда, конечно, и в готовом виде некоторый запас – то, что часто требуется, или то, что синтезируется слишком долго… Ну так вот в содержимом складов я разобрался только отчасти, а всего, что есть в памяти системы, и тем более невозможно знать. Тем более в файлах Каттри относительный порядок, но понятно же – его порядок, кому-то со стороны потыкаться приходится… Такой категории, как контрацепция, у нас в принципе быть не может, мы стихийно не размножаемся. Да, да, исключения случаются, но на то они и исключения, чтоб случаться однократно и глубоких изменений за собой не нести…       Гномье величество, побродив вокруг кушеток и попырившись в экраны диагностикума, сейчас, естественно, погашенные, подошло ко мне. По итогам этих дней стоящие за спиной гномы это не нервирующе, а практически привычно и обыкновенно. Прекрасно представляю, как ему любопытно понаблюдать работу компьютера, даже без расчёта сразу что-то понять.       – Каттри – это…       – Врач нашей команды…       – Ага. Слово файл мне объясняла Татьяна, значит, я правильно понял, что второе слово означает существо, а не машину… Всё же это удивительно. Сколько, ты говорил, тебе лет? Что же, за все годы твоей жизни не возникла нужда… Положим, вы не считали возможным повторение твоего случая, хотя почему – ведь случившееся единожды может повториться вновь, хотя бы и через 50 лет? – или не видели в этом проблемы, но ведь здесь были и иные существа, более подобные нам? Для кого-то ведь созданы эти… рецепты пищи, и закрытые комнаты – в них кто-то жил. Все эти существа были одного пола?       – Эээ нет, разного…       Я в этот момент размышлял, что в мире, где мы живём, наиболее надёжной считается барьерная контрацепция, и это… не только то, чего здесь точно нет, это то, что возможно изготовить. Да, как следует поебавшись, извините в который раз за мой плоский юмор, но это возможно, формулы сверхтонких и сверхпрочных материалов у нас совершенно точно есть, силикона в том числе. Но, блядь, это ведь означает необходимость знать, как бы это сказать, физические параметры… Я знаю, что сейчас меня не поймёт вся армия фикбучных попаданок, но лично я хочу скромно надеяться, что мне не придётся даже видеть член гномьего короля, не то что трогать! В этой ситуации единственной реакцией может быть только «ну что ты ко мне с этим привязался?».       – Изначально рационы и комнаты создавались членами моей команды, для Зане и других смертных спутников… а мои спутники не состояли в подобных отношениях. Короче, никто до сих пор не ставил передо мной подобную задачу, - ага, а я ещё на что-то жаловался, называется.       Торин переместился – опёрся на стену рядом со мной.       – Что ж, прискорбно, но таковое везение закончилось…       – Ничего, думаю, я сейчас найду какое-нибудь вещество, влияющее на спермиогенез и при этом не имеющее отрицательного влияния на макроорганизм, конечно, вряд ли получится точно предсказать, как оно будет взаимодействовать с гномьей физиологией, до сих пор дел с гномами не имели, но теперь-то у нас, получается, некоторые данные есть, по крайней мере, выстрою схемы метаболизма… немного умею… для вящей уверенности поищу что-то, влияющее на эпителий матки, такое точно должно быть…       Да, опять куча слов на чёрном наречии. Да и похуй, у меня стрессовая ситуация. Но риторический вопрос, чо опять за херня происходит в моей жизни, я уже задавал. Попсихую и что-нибудь придумаю. Обычное дело.       – Есть то, чего я не понимаю, некое противоречие, но Татьяна говорила о тебе как о человеке логики, значит, противоречия нет, есть просто какая-то взаимосвязь, которой я не вижу. Порой ты положительно и легко говоришь о любовных и даже интимных отношениях, шутишь шутки, которые нравятся моим собратьям, ещё при нашем знакомстве ты сказал «влюблённые не должны разлучаться», и в целом, кажется, придаёшь большое значение чувствам. Но в то же время порой кажется, что эта тема для тебя невыносима, что ты ничего не хочешь знать о нас… Я полагаю, что бы ни говорила, а точнее, НЕ говорила Татьяна, у тебя есть основания противиться нашему счастью. Хотя бы то, что вы прибыли из другого мира и должны туда вернуться, и ты видишь на себе ответственность за то, чтоб она не уклонилась от этого возвращения. Но если уж это действительно твой принцип – не разлучать влюблённых, тебе придётся распространить его и на нас. Если она захочет остаться здесь, со мной…       Я оторвался от списка алкалоидов йиттских низших растений – у чего-то из них я, кажется, видел такую любопытную побочку, как лишение спермиев подвижности, правда, там речь шла о низших животных, так что в любом случае никаких гарантий.       – Аж вот до чего дошло?       Торин раздражённо потёр лицо.       – Не дошло. Мы не говорили об этом… потому что непросто завести такой разговор. Я не хочу, чтоб моя гномья алчность, которая, не сомневайся, велика, всё испортила. Чтоб она восприняла меня… в духе того, что не нравится ей в родном мире. Стремление завладеть женщиной, поставить её в зависимость от себя – а ведь она будет зависима, если останется в чужом ей мире, ей придётся целиком полагаться на мою любовь, и пусть я памятью покойных родителей готов поклясться, что небо и твердь прейдут, а любовь моя не прейдёт – множество мужчин вашего мира тоже чем-то клялись, верно, клялся её отец её матери – и ушёл, полюбив другую. Поспешность в столь серьёзных вопросах недопустима, скажет всяк, у кого не было нужды в такой поспешности, мы знакомы всего несколько дней, не обманываемся ли мы, не пройдёт ли это опьянение со временем… которого у нас нет, ведь твоя работа здесь совсем скоро будет закончена. И ты мог бы просто сказать, что нам ни к чему думать о физической близости, это глупо и неуместно ввиду грядущей разлуки… только вот мы думаем, и не находим это преступным легкомыслием. У нас, гномов, физической близостью проверяется чувство. И если чувство эту проверку выдержит… нет, я не знаю, что тогда, наверное, и никто из нас не может этого знать сейчас. Но нам придётся что-то с этим делать. Мы уже никуда от этого не денемся. Как у Кили – так сложилась судьба, с этим теперь и живём.       Не знаю, говорил ли кто-то в Средиземье такое до меня, но как хорошо, что есть Саурон. Потому что финальная стадия сборки – это последний бой он трудный самый, там подкрутить, сям подрихтовать, замерить, развинтить, чего-то прибавить-убавить, завинтить обратно, подёргать все проводочки, чтоб крепко стояли, перетаскать обратно в закрома хотя бы ту часть оборудования, которая точно не понадобится больше, хорошо хоть, с этим очень помог Торин. Я за время работы занял всевозможными инструментами и агрегатами почти всё свободное пространство на нашем пятачке, Ктулха поминутно обо что-то запиналась и материлась, Милиса пыталась утащить то разветвитель, то паяльник… Не до отношенческих разговоров, короче. Примерно дал понять, что сиюминутного решения вопроса не получится, физически невозможно. У меня там выборка из 12 веществ, половину включил просто для чистоты эксперимента, чтоб не отсеивать сразу, но скорее всего, отсеются ещё на первичном этапе прогона по совместимости с теми данными по физиологии, которые есть на данный момент. А из оставшихся как минимум половина – на вторичном, с биологическими жидкостями… то есть, сперва отсеиваем то, что практически гарантированно отравит (частично уже отсеял), потом – то, что не возымеет эффекта, потому что будет уничтожено ферментами без всякой надежды добраться до клеток-мишеней, или потому что не найдёт белков, с которыми может связаться, или ещё почему-нибудь. Если чудом что-то останется, и не будет предполагать особо ебучих побочек, то, скорее всего, накопительный эффект такой, что перехотите. Вот почему, соколики мои, вы не доебались с этим жизненно важным вопросом до Гэндальфа? Ну, кто тут многотысячелетний маг, а кто 188летняя сопливая хуйня? Или полагали, что он не то что в положение не войдёт, а эдак по-стариковски будет гонять вас посохом вокруг ТАРДИС, приговаривая, чтоб не смели покушаться на установленные порядки? Ещё б понять, кто их установил и почему именно так…       Короче, давайте вернёмся к этому разговору когда-нибудь хрен знает когда. После подсчёта моих новых седых волос по итогам этой миссии. Ктулха пару раз во время моей работы подходила с хрестоматийным вопросом «а не ебанёт?» - как оказывалось, вовсе ещё не в финальной стадии перед нажатием кнопки запуска, и теперь, когда эта финальная стадия настала наконец, ей нужно было какое-то новое выражение, более красивое и ёмкое. Торин предложил лучше сказать что-нибудь проникновенное, возвышенно-прощальное болотам, дай-то Ауле, больше их не увидим. Не ну мы ж не вотпрямщас стартуем? – Нет, но после того, как поможем закатить эту дуру, лично я больше носа наружу не высуну! Да, их можно понять, напутешествовались они по этим болотам до стойкого рвотного рефлекса (но каждый день, кроме вот этого последнего, откуда-то моральные силы брали), но они по крайней мере оценивали этот райский уголок без кольца! С кольцом интереснее стократ, уверяю. Я, после самого первого дня, больше не использовал, отвык от этого ощущения, Саурон, когда ему было надо, являлся и сам, был и видим, и слышим, и даже порой, падла, осязаем. Ктулха за ужинами спрашивала, не тянет ли меня напялить кольцо, я пожимал плечами – зачем ему это, в каноне хоббитам мозги утюжило с определённой целью, чтоб отнесли поближе к хозяину, а тут они и так практически воссоединились, откуда этому напряжению взяться? Ктулха спрашивала, не дам ли в таком случае примерить, я не давал – что, отсмотренными за день глюками недовольна, что ли? Щас жалел – действительно лучше один раз прочувствовать на себе, всяческую рекламу в нашем мире привыкли надвое делить. Сейчас вот – надо, просто понимал, что надо, так легче будет контролировать весь процесс… Торин, стоя, как и велено, на всякий случай сбоку, дивился, что видит там, «в зеркале», как будто в самом деле продолжение этого болота, в действительном зеркале с такого ракурса не больно много увидишь, а тут – кажется, впрямь будто дверной проём, за клубящейся дымкой проступают кочки и коряги, такие да не такие, как там, позади. И то ли это уже игра воображения, то ли сизо-зелёная дымка перетекает сквозь раму туда и оттуда. Потянулся даже рукой, проверить, есть ли грань – вовремя отдёрнул. Сейчас никакой грани пока и нет, точно…       При этом сам как будто становишься болотом, вот неплохое определение, но всё равно не идеальное. Люди, пережившие всякий там внетелесный опыт, парение над своей бренной оболочкой и всё такое, рассказывают в основном о волшебных ощущениях, с которыми расставаться не хотелось. Наверное, так только и может быть, когда лежишь в реанимации и из физических ощущений тебе всё равно могли б быть доступны только крайне неприятные. В идеале своего тела и не ощущаешь, просто живёшь, бежит кровь по сосудам, бегут электрические импульсы по нейронам, лёгкие ведут газообмен, кишки расщепляют сложные соединения до простых, все при деле, всем хорошо, и тебе тоже. Когда работа отлажена, её не видно. Топографическую анатомию начинаешь изучать, когда что-то где-то заболело, заломило, отказало. Когда то давление, то невралгия, то запор, то понос – конечно, начнёшь мечтать о том, чтоб отрешиться от телесности, воспарить…       Я, правда, не воспарял. Я колыхался среди этих ядовитых испарений и сам был им сродни, сродни этой тоскливой чёрной жиже, которой тут больше всего, которая навеки зависла в состоянии между жидкостью и твердью. Холод, по идее, можно ощущать, только если сам ты горячий, если происходит теплоотдача. Значит, я пока ещё горячий… потому что этому тёмному студню, этим тёмным клубам смрада просто нечем осознавать, какие они холодные, они неживые. Они ведь неживые? Саурон был здесь, полуоформленно висел метрах в двух от меня, а за ним, полускрытые серой мглой, вставали тени всех, кто нашёл здесь свою смерть и так с этой находкой и неразлучен по сей день… Или это только мерещится? Тени мелькали и исчезали раньше, чем удавалось их рассмотреть. Действительно свита невольников, пришедшая прощаться со своим центром притяжения, или это некое представление для нас, конкретно для меня, видящего, благодаря кольцу, несколько больше? Здесь не потерять бы границы самоё себя… не личные границы, нет, худшее время для порассуждать, чо это такое. Чьё это не высказанное «пора», моё, его? Для чего ему сейчас этот контакт, предельно усиленный кольцом, не для того ж, чтоб я за ручку подвёл его к раме – ну давай, перешагивай, поднимай ножку… есть у тебя ножки? В клубящейся тьме не разобрать… Сам справится. Нет, для того, чтоб я чувствовал…       – …Как велико и страшно то доверие, которого ты от меня требуешь. Случалось, что меня подводили – редко своей волей, я не столько её слугам оставлял. И никто из них не мог бы забыть о грядущей каре за предательство…       – А мне тебе и угрожать нечем, кроме мук совести. Да, страшная ситуация, согласен. Надеюсь, ты как-то справишься с ней.       Саурон приблизился – ко мне, к «зеркалу».       – Ты хотел, кажется, спросить меня об орках? Я хотел в эти последние дни здесь уничтожить их, как ты выразился бы… подобрать свои хвосты? Но знаешь что – я не стал этого делать. Решил, что это больше не должно меня волновать. Что я могу предоставить им… и всем… возможность самим решить, что делать. Без меня. Может быть, они принесут светлым народам ещё немало неприятностей… я об этом уже не узнаю, а развлекаться самой мыслью мало проку. Может быть – напротив, сумеют наладить добрососедство, хотя бы таким образом, чтоб разграничить владения и не мешать друг другу. А может – вожди и наставники светлых народов пожелают вмешаться хотя бы теперь? Им ведь должно быть по силам вернуть этих несчастных в прежнее состояние, до искажения, как думаешь?       Тут можно б было даже рассмеяться, если б я был в силах. Мне приходила в голову такая мысль – если принимать ту версию, что орки это искажённые эльфы, то валар, которые уж как-нибудь посильнее чокнутого майи, вполне могли б отменить действие чёрного колдовства, сейчас Саурон озвучил эту же мысль, не может же быть так, чтоб во всём Средиземье больше никому она не пришла? Скорее – придёт, и будет озвучена, не раз. И если валар ничего не сделают, а до сих пор они не слишком активничали в делах смертных, это может, гм, породить определённое брожение в умах… Хотя и до сих пор ему что мешало возникнуть? Валар, тем более все скопом, и при здесь присутствующем Сауроне могли б хоть как-то противодействовать его вредительству. Ну, окромя благих пожеланий, передаваемых через истари. Но для Саурона подобная мысль – что своим уходом он бросает им такой вызов – видимо, мелочь, а приятно…       Угловатая тень, ощетинившаяся шипами доспеха, плыла по направлению к раме медленно, величаво, и вряд ли не имела отношения к возникающему у меня эху недавних воспоминаний – как наша колонна несостоявшихся беглецов-повстанцев шествует за территорию лагеря, к тому самому котловану, как мы с Зане вступаем в рассеянный свет медблока, и часы многозначительно оттягивают руку, как я поднимаюсь по ступеням… на самом деле – земляным ступеням монастырского погреба, но перед глазами стоит иное…       – Ведь ты не осуждаешь меня за этот… отказ от ответственности? Ты-то сам от ответственности был готов сбежать даже в небытие.       – Ай, со своей долбоебической позиции могу даже сказать, что тенденция хорошая. Ты ж тысячелетиями пытался взять под свой контроль всё здесь. Если допустил, что что-то порешать могут и без тебя, и тебе не нужно даже исходить на говно в переживаниях, хорошо нарешают или плохо, это их жизнь… Да, вряд ли это тебя отпустит так уж быстро и насовсем, сложно вот так махом закрыть и сдать в архив бешеные тысячи лет. Но у тебя этих тысяч лет ещё впереди много…       Чёрная тень оформилась по ту сторону рамы, ещё оставаясь, однако же, связанной с этой стороной – словно держал меня за руку, ту, которую с кольцом. И нельзя было сказать, чтоб в какой-то момент он эту руку взял, он был связан именно с кольцом, тёмным дымным жгутом, тянущимся через раму.       – Ещё мне нравится та мысль, что они вспомнили и о кольце, о том, чтоб не оставлять здесь такое мощное средство моего влияния – вдруг оно будет работать даже сквозь грани миров? Понимают ли они, что без единого кольца, с моим уходом ослабнет и магия всех остальных колец? Готовы ли они к этому?       – Не знаю, но думаю, тебе надо попробовать насладиться той мыслью, что это тоже будет решаться без тебя. Сумеют ли они переподключить эти колечки к какому-то другому источнику силы, создадут новые, или просто смирятся с такой ценой за избавление от тебя – об этом уже не тебе греть голову. Тебе и так есть о чём подумать – чего ты хочешь, куда ты хочешь. Благо, ты не ограничен во времени.       Я хотел спросить, не собирается ли он уничтожить кольцо, но не стал. Видимо, не собирается, раз сейчас этого не сделал. Возможно, и не может? Влияние на физический мир у него сейчас ограниченное, а кольцо, как ни крути, штука физическая и, сука, очень крепкая. А я не Фродо, я до Ородруина не пойду, хоть тут и недалеко.       – Я сейчас включу экран, то есть как бы вставлю стекло в эту раму. Частично оно будет проницаемым, то есть, слышать мы друг друга сможем…       Я всё это уже объяснял в самом начале. Но, во-первых, всякие значимые вещи не помешает и проговорить лишний раз, во-вторых, это как-то успокаивает, что ли.       – …видеть тоже. Кстати, насчёт видеть. Ты всегда собираешься выглядеть так? Нет, только не считай за претензию. Если принципиально – то мне-то чо. Но это ведь вроде бы доспех, шлем, я имею в виду… Да, у майар нет конкретного-фиксированного облика (хотя вон Гэндальф один и тот же хер знает сколько носит – и ничо, видимо, не надоело), ты дух, но раз ты тут прозябаешь по утрате некой телесности – то и какая-то физиономия под этим шлемом предполагается? Я вообще это к тому, что не вполне понимаю, не стоит ли сейчас, пока грань не установлена, забросить тебе какую-то одежду? На случай, если решишь снять доспех, что как бы логично на мирном исследовательском корабле? Под доспехи ведь какие-то нижние, недостаточно пафосные одежды надевают? Но если для тебя, эээ, не проблема самому принять желаемый вид, то, конечно, не о чем беспокоиться…       Потом мы драпировали раму (я был до последнего уверен, что где-то в закромах видел подходящее полотнище и без проблем найду, не нашёл, пришлось спешно синтезировать), потом затаскивали (с наклоном, буквально пары сантиметров не хватило, чтоб спокойно вкатить в дверной проём, Ктулха шёпотом матом вопрошала, почему мимикрия не срабатывает здесь, то есть почему нельзя как-то приподнять вот эту… притолоку или как её), поставили, как и планировалось, в комнате отдыха. Потому что в рубке оставлять дело точно лишнее, а переть куда-то дальше сил уже нет. Саурон периодически отпускал комментарии – вероятно, весьма остроумные, оценить это было сложно, то ли конкретно меня слух подводил, то ли в принципе телепатическое поле. Видимо, чёрное наречие. Ну, итоговый смысл сводился к тому, что ему несущественно, где находиться, ввиду того, что он наблюдает в раме исключительно тёмную завесу, если сия новая деталь интерьера будет портить нам аппетит, то сами что-нибудь придумаем. Ктулха предлагала сразу закатить в оранжерею, я усомнился – там не такие уж широкие аллеи, а корячить на газоны и вовсе дело нерациональное. Ктулха ответила, что здесь тоже не так уж широко, откровенно говоря, непонятно, как тут умудрялось жрать-отдыхать 9 тел. А, у вас же можно менять параметры помещения? Тут я просто тихо взвыл – оно б хорошо, да… оно б очень правильно так и сделать. Но нельзя параметры помещения менять, когда внутри есть кто-то живой, а Саурон, при всех оговорках, наверное, всё-таки живым считается, а куда-то щас выкорячивать эту дуру сил нет, если выкорячивать – то уже там и оставить…       Потом прибирали что осталось снаружи, относили по своим местам приборы, сворачивали кабели, перекусили – Ктулха вынесла нам туда, наружу, покурили, обозревая унылое бытие и рассуждая, должно ли оно теперь стать нестрашным и если да, то как скоро, доубирали остальное, заодно на складах навели немного шороху. Нашёл то полотнище, матерился… И можно было, в принципе, прямо тогда задать перемещение обратно. Но мы махнули рукой – у нас автовозврат на рассвете, поприветствуем наших в состоянии не заебавшемся, а щас лучше к пульту вообще не лезть. Перемещу нас с устатку куда-нибудь в гости к Трандуилу – то-то он рад будет. Это, то есть, преувеличение, но мысль-то понятна. Ничо до утра уже совершенно точно не изменится, кроме нас в сторону куда большей бодрости. Правда, бодрыми мы, когда нас разбудили гудение и вибрация перемещения, были в итоге весьма условно – я перед сном долго читал лабдиагностику (перечитывая всё по три раза, так как мысли были совершенно о другом), а Ктулха с Торином ещё ходили на площадку, компенсировать пидорам шерстяным нехватку общения в последнюю пару дней. Вполне бодрым был зато Саурон, живейше интересующийся, какого валарьего хера происходит…       Вот зачем мне понадобилось жизнерадостно выскакивать наружу первым? Споткнуться и рухнуть на довольно каменистую землю вообще приятного мало, а особенно – если споткнулся о труп. Пока я тихо матерился, поднимаясь, Ктулха, вышедшая следом, материлась чуть более громко – мы материализовались прямо посреди поля недавно отшумевшей брани, хрестоматийно-зловеще окрашенного первыми рассветными лучами. После болотного смрада она тоже, видимо, не ожидала, что с первых шагов в лицо дохнёт ядрёной смесью запахов крови и гари, да не застарелой, свежей… Мы, по идее, вернулись в ту точку, из которой стартовали, только вот местность было совершенно не узнать, половина окружающих руин окончательно доломаны, пара ближайших улиц, навскидку, превращена в неравномерное месиво из обломков и мёртвых тел, преимущественно, надо заметить, орочьих. Теперь с этой точки ничто не загораживало Эреборские ворота, сейчас приоткрытые – чернеющая между створками щель казалась глубокой зияющей раной. А за речкой метрах, быть может, в 20 взвивались к небу гигантские столбы дыма от костров – видимо, погребальных. Судя по всему, орки, будучи проигравшей стороной и не славясь на всё Средиземье сентиментальностью, свалили и павших товарищей с собой забрать даже не попытались, вот и приходится победителям утилизировать их наиболее рациональным способом. Как-никак, сомнительное украшение пейзажа, не говоря уж о санитарных соображениях.       – Битва Пяти воинств… - пробормотала Ктулха.       И продолжать не надо – совершенно очевидно, недавно тут как раз произошла. Надо признать, пару раз у нас почти заходил разговор об этой предстоящей битве, развития даже небольшого не получал, всегда отвлекали нужды текущего момента. Или не надо такого признавать, тупо это будет звучать, тупо. Мы так увлеклись тем, что делаем мы сами, что забыли думать о том, что делают все, делают независимо от нас и едва ли могли б как-то на нас оглядываться. Ведь сам же говорил, что предотвращать всякие там войны не так-то просто… И даже как-то не тянет спрашивать Ктулху, обидно ей или как, кажется, ей тоже малость не по себе. Вон мёртвый гном лежит, вокруг всё черно от крови. Голова повёрнута в сторону, но кажется, судя по одежде, не кто-то из наших…       И слева, у речки, и справа, у руин, видно, впрочем, шевеление – кто-то живой и, судя по характеру шевелений, не раненый. Разбирают-грузят трупы… Осознав наше приближение, поспешили в нашу сторону. Радостный клич понёсся над руинами:       – Вернулись! Живые вернулись, хвала всем валар!       – Эй, там, Глоин! Гло-оин! Да брата ещё толкни!       – В гору там пошлите кого… радость-то какая!       – Вижу, дракон улетел? – осторожно спросил я. Первый подошедший – это оказался Дори (мы его едва узнали, с такой-то грязной и всклокоченной растительностью) истово закивал:       – Тому две ночи назад. Но то не нас, то Балина с Двалином спрашивать надо, их был черёд дежурить. Говорят, яркий свет над горой встал, какого прежде не бывало, и голос с неба, который не разобрать, что говорил. А только на этот голос дракон вылетел и в свете том исчез, с четверть часа всё и продлилось, Балин прибежал нас растолкать, я только глаза продрал – как всё уж угасло.       Как раз вышел и Торин, которому облачиться подобающе несколько дольше, чем нам. Повёл вокруг диким взором и с воем вцепился в гриву…       – Маленько опоздали вы, друзья, - грустно улыбнулся Глоин, - только-только остыл след жалких остатков поганых орочьих орд – ох и жаль, король, не привелось тебе увидеть, как сверкали их пятки, да своею рукой количество этих пяток тово… приуменьшить малость.       – Ты уж прости, - поддержал тон подошедший Двалин, смущённо оглаживая растрёпанную бороду, - сеча вышла такая славная – и без тебя. Да мы б и упросили их задержаться маленько, да разве ж эти твари речь разумную разумеют?       – В свете сказанного, уместен вопрос, кому здесь королём называться, - встрял незнакомый мне гном, выглядящий достаточно надменным даже по меркам гномьей аристократии, - где был ты, Торин Дубощит, когда твои родственники и подданные проливали свою кровь…       – И тебе здравствуй, Даин, - рыкнул Торин, - верно, не на подмогу моим спутникам ты прибыл сюда, а потому, что прослышал, что дракон покинул гору, и решил, что лёгким для тебя будет занять древнюю столицу?       Эта беседа вне сомнения должна была быть не менее жаркой и эпичной, чем пропущенная нами битва, только вот её самым бесцеремонным образом оборвали в зачатке. Воздух над нами рассёк резкий, пронзительный свист крыльев.       – Ауле милосердный, что это за тварь? – охнул, пятясь, Двалин.       Тварь, расправив тёмные кожистые крылья, зависла в полутора метрах над нашими головами, затем, разинув огромную, полную мелких зубов пасть, прянула и сомкнула эту пасть в воздухе – оставив тёмную, тускло мерцающую прореху с рваными краями горного пейзажа. Словно вырвала кусок холста, на котором были нарисованы тёмные громады скал, только вот происходило это не с картиной, а с настоящим миром. Края трепетали, тянулись друг к другу, стремясь зарастить рану мира – но тварь уже, сделав небольшой круг, вцепилась в новое место, рванув приличный лоскут неба, словно расправлялась с ветхой драпировкой.       – Ещё одна!.. Их уже три!       – Будь хоть десять, чего тут рассуждать, - Торин выхватил секиру, но существа, легко ускользнув от его ударов, поднялись выше и принялись кружить там, плотоядно лязгая зубами и приковывая к себе взгляды гномов, топчущихся внизу с выхваченными из ножен мечами. Взгляды эти были полны ужаса и бессилия – тут их, несомненно, можно понять… К нам сбежались, издали увидев, что происходит что-то неладное, и другие воины, знакомые мне и незнакомые. Кто-то метнул копьё – то ли оно пролетело мимо шустрого демона, то ли вовсе сквозь его тело, не причинив ему ни малейшего вреда.       – Что это такое, откуда оно появилось?       – Об этом лучше спросить вот кого, - Гэндальф указал посохом на меня, затем, сжав посох обеими руками, поднял его вверх и что-то быстро зашептал.       Я, только было добившийся от ручки вывода голограммы, подпрыгнул.       – Меня?!       Голограмма моментально свернулась – ручка утратила контакт с объектом исследования. Объекты били крыльями и какими-то ещё конечностями в почти не заметный глазу, слегка перламутрово переливающийся барьер, расходящийся, вне сомнения, от посоха Гэндальфа. Впрочем, я ведь и так знал, что там…       – Ты знаешь, что это, да. Вы опоздали, и этим нарушили предначертанное течение истории.       – Гэндальф, нет никакой предначертанности! Историю создаём мы все, своими решениями, своими поступками…       – Им это и скажи, - гном, метнувший копьё, разыскал его среди валяющегося тут и там орочьего оружия и теперь выжидающе-мрачно поглядывал наверх – как надолго хватит этого барьера? Этот вопрос тут волновал всех…       – Может быть, в вашем мире и нет, а в нашем теперь живёт и дышит тот, кто должен был умереть сегодня вот на этом месте, и эти существа теперь уничтожат мир, в котором всё пошло не так, как должно…       – Невелика потеря! – раздался из недр ТАРДИС голос Саурона, на него обратили обидно мало внимания.       – Да какое всё пошло не так?! А когда мы спасли дракона – почему эти не прилетели? Ну, драконы не живут больше в этом мире, но разве они не должны были ещё кого-то убить, да наверное, кучу народу… А может, мне и Саурона выпустить?       – Я тебе выпущу!       – Не, ну он же тоже должен был ещё делов натворить?       Бесполезно всё это говорить, Гэндальфу уж точно бесполезно, да и удерживаемым им тварям – тоже. Да, я сам не раз, в том числе не далее как этим летом, говорил, что любой сколько-нибудь значительный наш поступок может что-то круто поменять в истории, возможно, что и чью-то жизнь спасти, и как правило, к таким последствиям это не ведёт. История сама перестраивается по новому варианту, если точка не фиксированная… Но дожидаться того, чтоб проверить, фиксированные ли то были точки, не стал. А может даже, наше вмешательство иногда восстанавливает нормальный, правильный ход истории, может, спасение чьей-то жизни именно то, что мы должны были совершить, для чего оказались здесь… но явно не в данном случае.       – Азог! – сообразила Ктулха, - видимо, орки бежали потому, что лишились своего командира…       – Так уж пожалуй, - кивнул Бомбур, - славно ваш парень его уработал.       Мы обратили абсолютно квадратные глаза на здесь же обретающегося Лавкрафта, который единственный, кажется, не испытывал от происходящего никакого беспокойства и зачарованно созерцал бьющихся за магическим барьером пожирателей реальности.       – Кто – Говард?! Кого – Азога? Чем – сарказмом?       – Инженерным мышлением! Использовал систему рычагов и свалил на него большущий камень. Вон там он, ваш Азог, - гном указал в сторону скалистых уступов слева от эреборских ворот, - немного торчит… Мы его пока не вытаскивали, сначала б кого попроще пожечь.       – Так это они что, на короля нашего охотятся?       – Да кабы на него, так на него б и кинулись?       Кажется, Ктулха, явственно опасающаяся за королевский рассудок, принялась поспешно объяснять Торину, явственно осознавшему пока только одно – что кто-то вместо него разделался с его врагом, практически зарубил одну из целей жизни, что именно и каким образом произошло. Не знаю уж, какими словами я объяснял бы кому-то, что он опоздал на собственную смерть, рад, что это не пришлось делать мне. Я тем временем бросился к Гэндальфу, обхватив его руки, сжимающие направленный ввысь посох.       – Чем собираешься помочь, пришелец? При всём уважении к твоим чудесам, ты не маг.       – Да, но руки-то у вас устают, хоть в этом я помочь могу.       – Если не можешь изменить то, что привело наш мир на край гибели – какая другая твоя помощь имеет смысл?       Спасибо на добром слове, старый хрен, думал я, чувствуя, как напряжение нарастает и в моих руках. На том хотя бы добром слове, что виноват в произошедшем, оказывается, я. Напомнить что ли, чья идея была отправиться в это чёртово Средиземье? Или кто навязался в сопровождение Ктулхе в выгуле собак по болотам, не мне в помощь, между прочим? И кто от этого сопровождения и не помыслил отказываться? Ну да, ну да, тоже с серьёзной миссией полетели, без них-то болота не обмерит никто и никогда… А, толку…       – Не получится всё переиграть, понимаете – не получится! Мы не можем вернуться и всё исправить, собственную временную линию нельзя пересекать, что бы это ни значило… Да и как отличать эти чёртовы фиксированные точки от нормальных, не фиксированных, мне тоже никто не объяснял…       Торин был иного мнения.       – Что ж, если всему происходящему я виной – так эту проблему нетрудно решить!       – Не-ет! – Ктулха повисла на его руке с мечом. Гномий гурт заголосил наперебой, кто что – невозможно было разобрать.       – Так! – проораться сквозь это столпотворение было почти нереально, но, чёрт возьми, необходимо, я видел, чувствовал, как слабеет создаваемая Гэндальфом защита, скоро разрушители прорвутся и снова примутся кромсать реальность, - Татьяна, Говард, кто-нибудь ещё! Хватайте короля под белы рученьки, затащите в ТАРДИС и закройте дверь! Живо!       Как-то очевидно (забористый мат Торина в общем многоголосье угадывался, хоть отдельных слов я разобрать, конечно, и не мог), что легко и просто у них это не получится. Между тем, руки руками, но у старика уже лицо того же цвета, что балахон. Силы майар велики, но не безграничны, и их на этот барьер уже ушло слишком много. Магией я действительно не владею, но кое-что могу – например, поделиться энергией, которая позволит ему продержаться чуть дольше, позволит мне оторваться от посоха, чтоб помочь разрулить набирающую обороты гномью истерику… Ну да, ну да, со стороны это действительно походило на поцелуй. У вас тут толпа гномов вот-вот устроит второе побоище, по поводу допустимости королевского суицида, у вас мир в полшаге от гибели, вам больше смотреть совершенно не на что?!       – Что-то вы быстро как-то, - хмыкнула Ктулха, по-прежнему висящая на руке Торина, теперь, к счастью, не в одиночестве, а в компании Двалина, на другой руке болтался противовес в виде Бомбура. Сопоставимые гномьи силы были заняты фиксацией Даина, живейше выступающего за скорейшее приведение ненавистного соперника в требуемое историей состояние, - не наступайте на горло внезапной страсти!       – Остроумно-то как! – я коснулся висков Торина, и он обмяк, едва не опрокинув наземь Ктулху, - не беспокойтесь, жив, просто спит. Хватайте за руки-ноги и… Поясняю! Внутреннее пространство ТАРДИС находится вне пространства и времени этого мира. Формально ткань истории будет восстановлена, это даст нам передышку, чтоб решить, что с этим делать… Даин, если вы не заткнётесь, вас сейчас тоже потрогаю!       …Всё стихло. Инфернальные твари больше не кружили над нашими головами, Гэндальф тяжело дышал, опираясь на посох, Даин, наконец отпущенный сородичами, метал на меня гневные взгляды, но взглядами и ограничивался, видимо, кто-то краткий экскурс ему провёл.       – Что же теперь делать? – жалобно-растерянно озвучил общую мысль Нори, - ну ведь можно же что-нибудь сделать?       А что делать? Илуватару молиться? По идее, не тот ли самый момент, когда стоит проявить себя перед творением, понемногу начинающим забывать своего творца? Ага, ещё от Илуватара я пиздюлей не получал…       – Кажется, эти дырки затягиваются? Помогло?       – Помогло… Мыслю так, это потому что быстро Автор сообразил. Это ведь как: малую царапину получишь – так и не заметишь, в момент кровь остановится, а назавтра уж и затянется всё, а ежели кусок вырвать, вон как варг Тулому, так этого уже и не пережить можно… Верно, и с миром так, правильно ж я говорю, мастер Гэндальф?       – Своими б глазами не видел – нипочём бы не поверил! А мы-то думали, страшней дракона тварей нет!       – Да уж, такое-то даже Морготу не по силам было! Это ж надо – взял и кусок неба выкусил…       – Это что ж вы хотите сказать – суждено было Торину пасть от руки Азоговой, а теперь, раз Азог мёртв, то предначертанному никак не сбыться?       – Да как это такое суждено может быть! Ежели наоборот – в такое вот поверю…       – Ну а чего ж эти вылетели, ровно как король из дверей вышел, да исчезли тотчас, как обратно его за те двери?       – И что ж, там ему теперь до скончания веков сидеть?       – Так. Так. Предлагаю сейчас прежде всего всем успокоиться… давайте зайдём в ТАРДИС, совещание здесь по понятным причинам невозможно…       Гномы меня не слушали. Они смотрели вдаль – от вереницы костров в северо-западной стороне к нам мчался всадник. Стрелой летел, длинный тёмный силуэт на тёмном скакуне. Никто не успел выдвинуть никакой версии, как он уже был здесь. Эльф с длинными каштановыми волосами, зрительно сливающимися с тёмным плащом, спешиваться не стал, только осадил-развернул разгорячённого, яростно бьющего копытами вороного.       – Король Трандуил желает видеть магов!       Мы переглянулись охуевающе.       – Это ещё зачем? – Нори, за спину которого я спрятался от размахивающей копытами зверюги, вздёрнул подбородок и подбоченился. Эльф, кажется, даже бровью не повёл.       – У Владыки Лихолесья есть к вашим гостям разговор, не терпящий отлагательств.       – Сейчас?       Я серьёзно надеялся услышать «нет, пусть заглянут веков так через пять»? Вооон там, видите? (разумеется, не видим, здесь больше никто не эльф) – лагерь лихолесского войска. Они оттуда засекли, очевидно, и наше возвращение, и то, что было после. Разобрало любопытство, чо за херня тут происходит, или просто предъявить за коллективный свалинг из тюрьмы? То и другое подождать, конечно, ваще никак. Как удачно как раз из дверей выглянула Ктулха, с недооформленным вопросом, какие ещё хтонические твари меня тут задержали.       – К Трандуилу хотите?       – Чо?       – А придётся. Их величество прижало. Разговор, говорит, срочный. Съездите, а?       – Я???       – Ну вы ж не столь давно закидали меня предъявами, что ко мне внимания всяких значимых персон больше? Вот он, ваш шанс. Извинитесь там за меня, но мне б щас с Гэндальфом перетереть по вопросу, чо щас было, очень надеюсь, что не в формате получения посохом по хребту. Типа, я повелитель времени, самая моя епархия, должен разбираться, а я вот не разбираюсь! Полезу, видимо, в библиотеку и в инструкции ко всяким приблудам, на которые мы недавно в лаборатории пырились…       – А я, типа, как раз ничем не занята, да? Ничего, что там лежит человек… ну, гном, которому надо как-то не дать самоубиться с психу, как проснётся? И мне вот это как-то поважнее сейчас, чем чего там хочет Трандуил… что у него могло настолько срочного случиться?       – Не знаю! Может, тоже посвататься решил, заценив, по отбытию дракона, нашу мощь? А чо, он вдовец, сватовство в подобных сеттингах основной способ заключения союзов… будем в итоге знать имя мамы Леголаса. Приёмной, но и то хлеб.       – Знаете что, вот езжайте и сами становитесь мамой Леголаса, это будет приятнее, чем то, что я с вами через пять минут сделаю! Говард, вы мне тут не поможете кое в чём? Нори, Гэндальфа позови… Давайте-давайте, без меня, в общем, как-то. Мне и тут головняков хватит. Эй, сука, руки от занавески убрал!!!       Ладно, попробовать стоило. Торин сколько-то ещё в несознанке пробудет, а если и очнётся преждевременно, коллективно не дать ему выскочить наружу как-то сумеют, а это на данный момент главное. Выясню, чо там гламурному величеству надо. Надеюсь, быстро. Эээ бля…       Да, вашу ж мать! Лошади, лошади только мне щас не хватало! Зверюга, это правда, немного приуспокоившаяся, протяжно и выразительно фыркнула мне в лицо поверх головы Нори. Я попятился. То есть я сейчас должен, по их тут мнению, лихо запрыгнуть в седло позади гонца… спасибо хотя бы за то, что отдельную лошадь для меня не привели. Нори усмехнулся, подхватил меня за бока и неким незаметным, практически волшебным для меня образом забросил в седло. А дальше я просто вцепился в своего провожатого… и радовался, что это было очень быстро. Натурально промелькнула перед глазами пустошь с телами, кострами, смазанными фигурами гномов, эльфов… пару раз мы пролетели сквозь завесу дыма, но я не успел ощутить его горечь. Тут текстуры-то не успевают прогружаться… Тут главное из седла не вылететь, вообще. Держался я мёртвой хваткой, всадник потом, спешиваясь, сказал, что ему следовало попросить у Владыки возможности переодеться в мифрильную кольчугу, за целостность обычной стальной он беспокоился. Я уже по Тауриэли понял, что они там в Лихолесье все до жопы ироничные, повседневность обязывает. Короче, как хорошо, что это хотя бы было быстро. Всего пара мгновений – и мы посреди эльфийского лагеря, у шатра верховного главнокомандующего, по совместительству короля Лихолесья. Надо будет потом всё же выразить сочувствие Ктулхе – явно ж, ей не только сами боёвки где-то придётся описывать, но и всякое помимо… Ктулха не любит бытовуху, вот интересно, на бытовуху военную это распространяется? Таковая тоже имеет место быть. Лагерь вот, шатры эти, костры с огромными котлами над ними – пахнет то чем-то съестным, то чем-то травяным-лекарственным, снующие вокруг эльфы, кто с конями в поводу, кто с какой-то поклажей, в том числе носилками с ранеными, вообще процесс уборки поля боя после грандиозного месилова. Ну, это-то она немного и вокруг корабля понаблюдает. Ребята Даина с нашим отбытием точно вернулись к прерванному занятию. Всех ещё живых, как я понял, в основном уже разобрали-растащили по лазаретам, сейчас сортируют трупы. Своих предполагается, наверное, с почестями захоранивать, а орков, по невостребованности, только жечь. Хотя хрен знает за всяких своих, что Лихолесье, что тем более Железные холмы не то чтоб прям за углом, а день обещает быть жарким, как и все предыдущие.       Стало быть, шатёр Трандуила, впечатляющий уже на подходе. Мне, существу мирному, не фэнтезийному, приходится особо помечать себе в голове, что военные шатры-палатки – они побольше и посерьёзнее туристических, иногда практически сборно-разборные дома, разграниченные внутри на отдельные помещения и оснащённые всяким потребным, и это при том, что в большинстве миров технологиями, подобными нашим, не обладают, всё это приходится везти-корячить, а потом ещё собирать-разбирать, это со всей армейской выучкой не пятиминутное дело… Большой, в общем, шатёр, пафосный. Весь в замысловатых узорах, изображающих ветви, птиц в них, цветы, похожие то ли на звёзды, то ли на фонари. По сторонам от входа висят настоящие фонари, похожие формой на цветы. Полог откинут, за ним небольшой тамбур перед ещё одним пологом, в тамбуре стоит преисполненный важности стражник – два метра отчаянно рыжего сухостоя.       – Волшебник Автор по поручению Владыки доставлен! – отрапортовал мой сопровождающий, и мы были пропущены. Повторив то же самое внутри, в небольшом (то есть, это явно отграниченная от всего остального приёмная) помещении, освещённом четырьмя развешанными по стенам-полотнищам светильниками чуть побольше тех, что снаружи, поклонился и отчалил, и остался я пред Трандуиловыми очами в гордом одиночестве.       Сложно сказать, восседал или скорее возлежал король, как сложно и сказать, в чём или на чём. Очень хочется назвать это гнездом. Огромным птичьим гнездом. Но это, наверное, звучит как-то непафосно, да? Однако для трона недостаточно сидяче, для кушетки или иного какого-нибудь ложа недостаточно лежаче. Король в уже знакомой манере повёл пальцами, веля мне приблизиться. Я с лёгким ощущением невольного святотатства просеменил по золотистому ковру, густому и мягкому, насколько это ощущается сквозь ботинки. Блин, разуться на входе надо было? В то же время, ничьей снятой обуви я тут не увидел…       – Ещё ближе? Ваше величество, говорю сразу – на колени вставать не собираюсь, я вас всячески уважаю, но надо мной нет королевской власти, и не будет. Никому королевских почестей воздавать не собираюсь. Но если я буду стоя над вами нависать, тоже неприлично будет.       – Я не за почестями тебя призвал. Сядь так, как тебе удобно, но рядом. И налей вина себе и мне. Почему ты прибыл один?       Что ж, по-видимому, остаётся подчиниться. Всё потребное стояло рядом на небольшом то ли столике, то ли подносе… подносе с ножками, в общем. Витыми, изящными, как полагается. Кажется, штуковина для удобства даже складная. На вид тонкая, но не прогибается под весом огромной, тоже фигурной-изукрашенной тёмной бутыли, двух высоких кубков в форме, внезапно, не растительно-цветочной, а морских раковин, и блюда с чем-то небольшим розоватым, похожим на нектарины, если б не цвет.       – У моей спутницы дела, не терпящие перерывов и отлагательств.       Ну, никаких комментариев по поводу такого пренебрежения своей венценосной личностью не последовало, просто короткий кивок.       Выглядел король, вблизи ещё очевиднее, не очень. Вымотанным, попросту. Ну, учитывая, что в подобных сеттингах принято, чтоб короли вели свои войска и сами впереди войска шибче всех мечом махали, наверное, не странно. Я об этой битве знаю в районе нихуя, только и помню, с Ктулхиных рассказов, что в ней погиб Торин… должен был погибнуть. То есть это я тоже в активной памяти не держал. Но судя по всему, что я наблюдал по прибытии, сражение было масштабным и жестоким. Ладно гномы, этих-то чо сюда понесло?       – Пей. Это не просто вино, в нём соки целебных растений, особая магия для восстановления сил… Ты не сражался на этом поле, но если верить тому, что я слышал, твоя битва была не легче. Итак, этому следует верить? Вы действительно собираетесь увести Древнего врага из нашего мира?       Я усмехнулся. Ну хоть кто-то обошёлся без слов типа «пленить», должна эта самая эльфийская мудрость где-то себя проявить. Рука короля, протянувшаяся за своим кубком, была восково-бледной и слегка дрожала, на широком мелко вышитом рукаве темнели пятна – кровь?       – Твоё здоровье, Трандуил – если только я щас не нарушаю никаких правил этикета… а если нарушаю – то что поделать, я ж говорил, что я простолюдин.       – Благодарю, но лучше будет поднять эти кубки за тех, перед кем мы в вечном неоплатном долгу, кому не дано было вкусить добытой ими победы. За доблестных героев, отдавших свои жизни этой ужасной ночью… жизни, которые я не успел вырвать у смерти, сберечь… Столько юных, преисполненных огня, чистоты, светлейших устремлений закрыли сегодня глаза навеки! Столько горячих сердец перестало биться, стольких голосов не услышат больше наши кроны…       Его голос был таким спокойным, как будто даже равнодушным… вспомнились слова Тауриэли, о грузе, которого нам не представить. Закусывались они с Дубощитом редко, мудро предпочитая поменьше пересекаться, но случалось. «Несправедливость лично ко мне не имеет большого значения. Имеет значение то, что он заботится о своём народе». Эти слова расположили к ней, например, Двалина – девка ведёт себя достойно, отстаивая честь своего короля, и ещё больше возмущали Торина – «Вот уж избави меня Ауле от того, чтоб меня защищали так! Быть может, я худший из всех королей подгорного народа, но по крайней мере, не опустился до такой чёрной неблагодарности к собственным подданным!». И можно сказать, это негодование отчасти тоже послужило потеплению отношения – Торину не нравится Трандуил, Трандуилу не нравится Тауриэль, соответственно – Тауриэль не так уж плоха… Кто как, а я за внешней сдержанностью никакой неискренности не предполагаю и вообще исключительно рад не подвергаться бомбардировке соответствующих ситуации эмоций. И так вполне норм, правда. Мне все эти убитые и раненые никем не были, я с ними даже не знаком, но это вот, короче, именно то, за что я не люблю истории про всякие войнушечки. Эти живописные пейзажи со всяко интересно порубанными телами и разбросанным оружием – меня совершенно, блядь, не вдохновляют, убить непросто (или просто – становится, по мере прокачки воинских навыков), а воскрешать в большинстве миров вообще не научились. Торину там как-то осмыслять-переживать то, что он должен был погибнуть этой ночью, но не погиб, что вон лежит какой-то незнакомый гном из Железных холмов, весь в крови и грязи посреди горелых руин, а он – живой, а Трандуилу смерть тут и не была суждена. Он остался с тем, что и предписывал (но не описывал, оставив, как и многое, за кадром) канон – скорбью, неизбежным спутником побед. «Все завидуют, а зря – нет несчастней короля», вспомнилась строчка из Ктулхиной песни.       – У тебя, несомненно, тоже есть те, за кого ты можешь поднять этот кубок. И едва ли тебе легче только от того, что ты не отвечал за них так, как я за тех, кто до срока отбыл сегодня в чертоги Мандоса… Но пусть тебя утешит то, что действия твои и твоих друзей сохранили жизни многим – пробудившийся дракон улетел, не забрав ни одной жизни, без своего повелителя ослабнут и рассеются силы зла, и может быть, ближе стал и тот день, когда тьма рассеется и над нашим Лихолесьем. За это я приношу тебе благодарность. Ответь мне, как скоро теперь вы намерены покинуть наши края?       Я выпал из невольных размышлений о том, что мы, наверное, можем теперь считаться новой формальной причиной этой войны. Ну, спусковым крючком ведь послужило то, что дракон оставил гору, ессна, орки сразу кинулись за поживой, ессна, войска Даина, прекрасно понимая, что так будет, решили древнюю цитадель и по совместительству сокровищницу своего народа оборонить, чо эльфы тут забыли – поинтереснее вопрос, но может, решили не упускать возможность надавать пиздов оркам, всётки Лихолесью этот народец тоже веками жизни давал… То есть понятно, конечно, что всю честную компанию тут собрали собственные давно лелеемые интересы. Всё равно собрали бы, не сейчас так через столько-то лет, драконы не вечны, а стремление к обретению и умножению ресурсов – да… Примерно понятно, что имеется в виду, когда я говорю, что значительные по масштабам события хуй так просто предотвратишь? Как скоро покинем… Рассказать ему про ситуацию с Торином? Мало ли, он древний эльф, какой-то там магией владеющий, подскажет чего… На пир пригласить решил или что? Я прямо постоянно в этом мире по краю хожу. Вино вкусное, химические анализаторы я пока не прокачал так, чтоб распознавать все возможные танины и сапонины, но целебные травы чувствуются, да… Но вот если я буду мурыжить один этот кубок весь разговор – оно как, не порушу что-нибудь непоправимо в этикете? Величество-то, кажется, уже половину втянуло.       – Наше общение с Торином Дубощитом сложилось не лучшим образом, однако я не считаю допустимым вовсе отказывать ему в королевском благородстве. Полагаю, его признательность тебе должна быть больше моей. И было б глупо не искать в тебе посредника в том вопросе, который между нами остался нерешённым.       Однако.       – Может быть, кто-то наконец прояснит для несведущих сугубую важность этих камней? Что они могут – открывать порталы между мирами, воскрешать мёртвых? Ну, должно быть что-то такого уровня, раз из-за них две расы, по определению не бедные всякими цацками, рвут на груди рубахи и на жопе волоса? Серьёзно, я могу многое представить, я не верю в магию в том смысле, который вкладывают в это слово в моей вселенной, я знаю о безграничных возможностях вселенной и разума. Я встречал камни, которые не совсем камни… или совсем не камни. В которых спрятан огонь тысяч костров или голоса тысяч хоров. А что в этих? Это не праздное любопытство, если ты хочешь использовать меня для переговоров с гномьим королём, мне нужно хоть примерно понимать…       Трандуил приоткрыл полузакрытые до сих пор глаза, под которыми лежали выраженные тени.       – Моя смерть.       Ну, вином не подавился – не пил в тот момент. Да и вообще, мало ли я слышал в жизни интересных метафор. Так что просто воззрился выжидательно, с ходу не сумев сплести никакую остроту на тему параллелей с Кощеем.       – Что ж, я прошу об услуге, за которую не воображу достойной оплаты, она не может не заслуживать, по крайней мере, предельной честности. Скажи мне… я не знаю, кто ты и какова была твоя жизнь, чувствую только, что ты существо очень юное… любил ли ты когда-нибудь?       Ну да, вот и смущающие вопросы пошли. Но наверное, без этого никуда. Честность требует ответной честности. Торин упоминал, что судя по оправам, в которые были вставлены некоторые камни, они принадлежали женщине, впрочем, поручиться нельзя – многие украшения мужчин-эльфов тоже воспринимаются иноплеменниками как крайне женственные. А больше не сказал особо ничего – только что заказ был для Трандуила очень важный, какая-то замысловатая оправа по его личному эскизу… Так-то эльфы и сами мал-мало умеют с металлом работать, но тут было что-то такое, требующее гномьего мастерства. И это было тем страннее, что гномы не слышали о королеве Лихолесья, она к тому времени была уже давно мертва.       – Случалось. Но думаю, это не значит, что тут можно проводить какие-то параллели. Если это правда, что эльфы любят только один раз. У нас таких ограничений всё-таки нет.       Трандуил мрачно усмехнулся в кубок.       – Все эльфы, которых я знал и о которых слышал, любили лишь раз. Не знаю, означает ли это, что только так и может быть, и не считаю это важным. Если кто-то любил, даже в четверть моей любви, дважды или более – что я могу, кроме как сожалеть об этом несчастном? Ведь это означает, что по крайней мере одна его любовь не была счастливой… Для каждого его чувство – самое сильное, самое особенное, для каждого его боль – абсолютна. Иного ты не услышишь ни от юного несмышлёного человека, ни от древнего эльфа. Эти камни принадлежали семье моей возлюбленной супруги, и я не знаю их действительной истории, возможно, и никто не знает. Есть пара легенд, забавных, но едва ли достоверных, более иллюстрирующих отношение семьи к этим камням, чем то, как они могли бы получиться. Веками они просто лежали в шкатулке, никто не пытался сделать из них какое-нибудь украшение – местные жители были не слишком искусны в ковке, а камни совсем небольшие, но очень яркие. С таким материалом нужно уметь работать, чтоб работой своей сделать лучше, а не испортить… Она сказала «Мы любим их такими», не знаю, поймёшь ли ты всю глубину этих слов. Дикий, простой народ, неискусный… Умели радоваться однотонной одежде или примитивным вышивкам, предпочитали, устраивая дом, сохранить дерево таким, как есть, не спилить и не согнуть ветку, даже если мешала им ходить. Всё ведь у них такое красивое… мох на коряге, поблёскивающий на дне ручья песок, эти камни, которые дети просто вынимали из шкатулки, перебирали в руках, любуясь – и складывали обратно. Не стремились улучшать. Ничего не стремились улучшать. Всё же я выпросил один из этих камней и вставил в оправу, сделал для неё кольцо. Если б я был тогда моложе и глупее, я б вообразил, что она благодарила лишь из вежливости, что на самом деле оно не понравилось ей – потому что она редко его носила. Но я уже знал, что понравилось, просто такова она была – самым обыкновенным и непостижимым образом забывала о том, чтоб наряжаться, точно так же не видела нужды в оправе для своей красоты, как и для этих камней. Всё же однажды я спросил: где же кольцо, которое я тебе подарил? Она достала кольцо и тут же воскликнула: что же такое удивительное ты сделал с этим камнем? Она была уверена, что это я сотворил некую магию, мне же потребовалось время, чтоб понять, о чём она говорит. Камень изменил цвет, стал словно бы… словно до этого был пустым, а теперь был чем-то наполнен. И мы вскоре поняли, чем. Она сказала, что, надевая это кольцо, вспоминает в точности тот день, когда я его подарил. Ту песню… У них, у моего народа, есть такая не традиция, скорее манера, привычка – Песня Дня. Когда они идут по какому-нибудь делу или просто гуляют по лесу, они поют слова приветствия и похвалы всему красивому, что видят вокруг, а как я сказал, красиво для них буквально всё… Они никогда не записывали этих песен, не видели смысла – зачем? Будет новый день и новая песня, как рассвет, наступив единожды, наступит и вновь, есть ли смысл пытаться сохранить вот этот конкретный навсегда? И вот она учила меня петь такую песню… Мы творили её вместе, сперва я – одну строку против её пяти, а потом вровень, строку она и строку я, и продолжая строки друг друга – по мере того, как всё больше я видел того, что мне хотелось восхвалить. Хотя бы за одно то, что оно растёт, цветёт, пребывает вокруг неё, что вызывает её улыбку. Я бывал во многих землях и одерживал многие победы, я держал в руках сокровища, которым нет достойной цены, и пил вина, вкус которых не будет повторён никем и никогда, но я никогда до того не испытывал такого наслаждения. «Дари свою песню кронам, ветру, земле, воде, - говорила она, - дари, не бойся. Их у тебя ещё много». И это правда, я чувствовал тогда – много… Я принял из её руки это кольцо, сжал в своём кулаке – и как наяву увидел свет того дня, ощутил тот самый ветер, и зазвучали те самые слова, которые говорил я малым кукушкиным слёзкам, притаившимся меж огромных корней, тугих, налитых, словно мышцы силача, и только распустившемуся листочку, сморщенному, как новорожденный младенец, пахнущему смолой и сияющему, кажется, не солнечным лучом, просвечивающим сквозь него, а собственным светом… Много изумрудов украшало мои одежды, но таких не было – таких совершенных в своей кратковременности, рождённых для того, чтоб удивить, восхитить нас этим зелёным огоньком на кончике ветви перед нашими носами! Я слышал свой смех как бы со стороны – и он теперь отзывался в моей груди… Так впервые Песня Дня была записана. Я решил, что нужно проверить, изучить это свойство. Мы взяли ещё по камушку – не делали с ними ничего, не ковали никаких оправ, восторженное нетерпение охватило меня. Сжимая эти камни, мы встретили рассвет на реке. Как мне было жаль, что у меня не тысяча глаз, что не могу равно смотреть и на кромку неба, выпускающую луч за лучом, краску за краской, и на воду, мелко дрожащую от касаний насекомых сверху, проплывающих рыб снизу, и на каждое из деревьев, тянущих руки-ветви кто к встающему солнцу, кто к раскинувшейся у их корней водной глади, а кто друг к другу. И на свою возлюбленную, взгляд которой так же скользил с травинки на вспорхнувшего с неё мотылька, с сиреневого неба к его отражению в воде, с наших сжатых и соприкасающихся кулаков – к моему лицу… Мы не пели тогда, иногда лишь шёпотом говорили – не было нужды в наших голосах, за нас всё спел удивительный махровый цветок зари, спело медленное движение речных вод, несущих лодку-лист с сидящей на нём стрекозой, спели птицы над нашими головами… И всё это было записано. Со всем ликованием наших сердец. Со всем нашим восторженным, беспомощным, полным преклонения и счастья шёпотом. Мой камень записал то, что видели мои глаза, слышали мои уши, чувствовало моё сердце, её камень – её. Мы менялись ими и могли сравнивать, убеждаться, что чувствовали одно, что оно, многократно отражаясь от наших устремлённых друг на друга глаз, бежит между нами, как ткацкий челнок, ткущий ткань, что драгоценнее всех царских одежд, бежит как вдыхаемый и выдыхаемый воздух – мой выдох, её вдох, прозрачные нити, сшивающие нас всё крепче… Из этих камней я сделал серьги для неё. Она спросила, почему же я отдаю оба камня ей, если один из них заполнен мной, я ответил, что отдал бы ей весь этот немыслимо прекрасный мир, только вот он не принадлежит ни мне, ни кому иному. У меня без того всё есть… всё есть, благодаря ей. Мы выбирали дни… дни праздников и блаженной тишины. Дни цветения и дни листопада. Иногда я одёргивал себя – не бездумно ли мы тратим эти драгоценности, впереди у нас долгая жизнь, будет много значительного, что захочется запечатлеть – как мы это сделаем, если не останется камней? Или что же – я перестал надеяться на свою память? Надо уметь быть бережливым… Но были дни, в которые немыслимо было от этого отказаться. День, когда родился наш сын, когда мы увидели наши отражения в новых, совершенно удивительных, первозданно мудрых глазах. День, когда с его уст слетело первое слово – её имя, которое он повторил за мной… День, когда он сделал первый, ещё неуверенный шаг – это было незадолго до… Несколько камней так и остались незаполненными, и не будут заполнены уже никогда. В горсть камней уместилась история нашей любви, нашего счастья, уместилось то удивительное, неповторимое чудо, которым была она. Уместился я тот, которым был рядом с ней… Моя память не подвела меня, нет. Я помню свою возлюбленную, я помню всю нашу жизнь – от дня нашей встречи до дня погребения её останков. Но это память событий, фактов, а не того, что я испытывал тогда. Все свои чувства, связанные с нею, я спрятал в недосягаемых глубинах, запер на нерушимые засовы…       – Потому что не мог жить с такой болью. Понимаю.       Эльф посмотрел на меня пристально. Словно видел встающего перед моим мысленным взором Эрнафа, которого, кажется, осознание одевало неким почти зримым тёмным свечением, точно как золотое свечение некоторое время назад одевало недвижную чёрно-красную фигуру. Вроде, что-то типа чтения мыслей у эльфов даже есть? Чёрт их знает. Есть такие вещи, которые как будто всем понятны – например, что при потере близкого испытывают боль. Никому вроде объяснять не надо, да? И в то же время – ничерта это не понятно, да и надо ли торопить в своей жизни такое понимание. Эти простые формулировки – голос, смолкший навсегда, навеки закрывшиеся глаза, конечность и невозвратность дней вашего взаимодействия – не подлежат полному осознанию, потому что могут утопить в бездне отчаянья.       – Любовь – это несправедливая вещь. Особенно для короля. Даже у нас, эльфов, неизбежны потери – как сегодня… Но одно существо ты ставишь выше всех остальных, им меришь жизнь – разве это правильно? Но так есть. Я не первый и не последний вдовец в своём народе. Есть те, кто столетия уже хранят память умерших возлюбленных – таким был, например, мой отец. Он был глубоко верующим, он говорил: что значат сотни или даже тысячи лет перед грядущим воссоединением в чертогах Мандоса? И хоть мне никогда не хватало мудрости и возвышенности духа, чтоб искренне уповать вместе с ним на новую встречу и жизнь после смерти, я привык думать именно так. Я любил свою мать, но мог ли я, сын, представить любовь к ней моего отца? Верно, я представлял её чем-то подобным, и возможно, она таковой и была – более светлой нежностью двух растущих рядом цветков, нежели теми незримыми нитями, что сшивают двоих, сидящих на рассвете у реки, неразрывно, навсегда. Цветок может ещё цвести, когда увял растущий рядом собрат… Тем, кто, не пережив смерти возлюбленных, умирал тоже, не хватало веры и мужества, говорил отец. Или они просто безумны, думал я. Однажды мне предстояло узнать, что я из таковых. Однажды, когда незримые нити тысячей лезвий впились в моё сердце, в лёгкие, которые не могли жить без её дыхания…       «Ни молитве, ни смиренью не унять огонь внутри». Удивительно ли, что холодная заносчивая падла оказалась страстной, глубоко раненой натурой? Ну, не первый случай и наверняка не последний…       – Но я не имел права умереть. Как ни велика была моя боль, как ни страшна была наполнившая мои дни чернота – моему сыну было только 4 года. Сейчас он взрослый, и час моего освобождения стал ближе, но ещё не настал. Я всё ещё нужен своему народу, всё ещё не могу переложить это бремя на хрупкие плечи моего сына. Он стал искусным воином, у него светлый ум, но не в такие времена, не на троне Лихолесья оставлять столь юное существо. Я был старше, когда принял бразды правления от своего отца, а тогда всё не обстояло настолько… Десятка лет довольно, чтоб научиться в совершенстве владеть мечом и без промаха стрелять из лука, но магия – магия требует столетий. Требует зрелости духа. Он не сможет поддерживать завесу, отвоёвывать у тьмы наш островок света. Он уже многого достиг, он уже может сейчас… сменить меня в помощи раненым, но ему нужно время, ещё хотя бы немного времени. Теперь, с уходом величайшей угрозы – наверное, меньше… Моё существование неправильно, мучительно для меня и всех вокруг, ибо я живой мертвец, лишь отодвинувший свою кончину. Но так было необходимо, и так будет, покуда необходимо. Покуда необходимо держать барьер, не позволяющий порождениям мрака сделать то, что они видят целью своего существования – растерзать, искалечить, ввергнуть во все мыслимые страдания каждого мужчину, женщину, ребёнка в нашем королевстве, каждое ещё не искажённое, не отравленное существо, от оленя до малой божьей коровки, каждое растение от вековечного мэллорна до частички мха. Покуда необходимо останавливать ток яда в нанесённых орками ранах, останавливать боль, давая жизни возможность восторжествовать, удержаться в теле…       Это не бой лишил его сил. Не физический бой. Защитной и целительской магии здесь требуется, действительно, много… Хрен уж знает, что там у людей, но у эльфов король, получается – это не просто чувак, сидящий на самом пафосном стульчике и решающий, как жить остальным, это тот, кто натурально обеспечивает выживание подданных. Поддерживает защитный барьер, исцеляет раненых, качественнее всех противостоит тёмному влиянию. «Непреклонен к сердца плачу истинный палач мой – власть».       – …за те годы я предпринял несколько попыток создать такую оправу. Всё было не то. Возможно, причиной была эта моя… усечённость, моё отречение от чувств. Гномы во многом правы, говоря, что для создания истинного сокровища нужна страсть. А возможно, у каждого есть дело, к которому он способен более всего, и такое дело – для гнома, не для эльфа. По крайней мере, насколько я мог судить внешне, у них получилось то, чего я желал. Моей ошибкой, во многом порождённой всё той же отсечённостью чувств, было уйти тогда… Я полагал, что могу позволить себе сколько-то подождать. Ведь самим гномам не нужно это ожерелье, и едва ли они скоро нашли б другого покупателя, готового отдать столько же золота, сколько обещал я. Трор завтра же пришлёт мне свои извинения, полагал я…       – Но завтра был дракон.       – Да. И этот вопрос стал… несвоевременным. И потомки Трора унесли в Синие горы историю о заносчивом короле эльфов, который отказался принять лично в свои руки совершенное изделие подгорных мастеров, отказался примерить, чтоб потешить их взоры…       – А ты не мог. Как не мог и объяснить им, почему.       Трандуил величаво кивнул.       – Когда я надену это ожерелье – эхо навеки ушедших дней обрушится на меня с силой, какой никогда б не дала моя собственная память, действительное и полновесное осознание утраты сомкнётся на моём горле ледяной хваткой смерти. Натянутые нити сократятся и воссоединят нас – в чертогах Мандоса или в некоем небытии, уже не имеет значения. Как ты понимаешь, я не могу допустить, чтоб эта вещь и далее оставалась в чужих руках, как не могу открыть её истинного значения. Не скрою, это было одним из мотивов, почему я поспешил сюда сразу, как только дракон покинул гору. Если б её заняли орки…       – Это в любом случае не означало б ничего хорошего, даже если б они вынесли тебе это ожерелье в знак нового добрососедства, а это сильно не факт.       Король пренебрежительно повёл рукой, а другую руку с опустевшим кубком протянул ко мне, за очередной порцией.       – С орками мы бы справились. Вопрос же, как пережила б гномья гордость, если б их цитадель освободили мы, волновал меня в последнюю очередь. Посложнее было б справиться с драконом… однако я планировал, копил силы. В отличие от гномов, я действительно знаю, что такое драконы. Знаю, что их возможно убить, знаю, как. Но прежде мне хотелось получить… свою вещь. Это было первым вопросом, который я задал пришедшим ко мне беглецам из Эребора…       Об этом я немного уже слышал, угу. Тщеславный эльфийский властитель и в такой момент думал лишь о своих побрякушках! И услышав, что они, мол, утратили сокровище посерьёзнее – аркенстон, с негодованием и отвращением выгнал их. Знатное такое возникло недопонимание… А как могло быть иначе? Трандуил, с его-то характером, точно даже намёком не дал бы понять гномам, что это ожерелье значит в действительности. Насколько домыслы «ну видимо, память о жене» ужасающе правдивы. А исходя опять же из своего характера, своих понятий чести, ожидал, что гномы помнят, что кое-чего должны, и попытаются, эвакуируясь, спасти то, что, строго говоря, не принадлежит им. А потом полагал, что в силу репутации главных жадоб Средиземья, которую они себе к тому времени создали, не успокоятся, всё равно хоть чучелком хоть тушкой в отнятую сокровищницу просочатся и вынесут оттуда сколько позволит средняя гномья грузоподъёмность… ожерелье не тяжёлое по весу, зато стоит столько, что его хватать надо в первую очередь. А там – главное что оно будет в относительной безопасности, не под драконьей жопой.       – …множество отважных юношей и девушек готовы были по моему приказу попытаться. А мой сын однажды едва не сделал это без приказа, без спроса. Но я решил, что гораздо лучше будет, если такую вылазку организуют те, кто знаком с внутренним устройством города и дворца гораздо лучше, чем я – сами гномы. Эту мысль я и внушал Гэндальфу. Кто ж знал, что и у старика, и у гномов окажутся свои соображения, и они решат отправить в гору того, кто не знаком с нею вовсе!       Тут можно б было только заржать, если б не было так грустно. С мотивами Торина прояснили, с мотивами Трандуила прояснили, ещё б мотивы Гэндальфа понять. Будущее он не предвидит, знать, что Бильбо суждено найти кольцо, и всё такое там далее, не мог, зачем он потащил несчастного хоббита во всё это? Возможно, не знал наверняка, но предчувствовал. Да мало ли, может, в должностных инструкциях от валар отдельным пунктом было: «Будешь собирать пати в гномью гору – не забудь доукомплектовать хоббитом!». Ну, вряд ли он нам все свои соображения откроет.       – Трандуил, я обещаю, что сделаю всё, что смогу. В крайнем случае выкраду… шутка. Я ж понятия не имею, как оно выглядит, а у них там поди этого добра… Ну, у меня есть кого подключить к уговорам, думаю, вдвоём справимся. Жаль, что могу так мало.       Переписывать историю и можно и нужно, если точно знаешь, где и как её перепишешь. Мы спасали многих, случалось. Но мы не выхватили из огня Таллюн, не вытащили Каттри из проклятого леса… и сейчас вот пока не знаем, что делать с нечаянно спасённым Торином. Обычно предотвращение смерти одного частного индивида не угрожает эдак накренить и опрокинуть вселенную, ну кем это надо быть, чтоб иметь ажно такой вес для окружающего сущего? А всяко бывает. Не всегда даже королём. Может ли гибель королевы Лихолесья быть фиксированной точкой во времени? Торинья ж могла. Возможно, когда-нибудь, когда я стану старым и дохуя умным повелителем времени, я буду способен переписать каждую несчастливую историю… свидетели особо эффективных бабочек тут вставили б, что буду, но не захочу, мудрость ведь это ничто иное, как смирение перед судьбой, понимание тщеты бытия и всё такое… если они хоть вполовину правы, нахуй становиться старым и мудрым. Что реальная закавыка – так это соображение «не было бы счастья – да несчастье помогло», предотвращение несчастья ведёт историю по другому пути, и я уж точно не считаю, что худшему, но всё-таки с высокой вероятностью это отменяет чьё-нибудь счастье. В большом масштабе это не так, прогресс неизбежен, по крайней мере, мне всё ещё удаётся в это верить, а на микроуровне отдельных судеб спасая погибшего на войне дедушку, отменяешь маминого сводного брата. Всё это излагать полулежащему напротив эльфу я, разумеется, не собирался.       – Неверующему нечем утешить другого неверующего… - я замолчал, осознав, что уже как-то слишком долго таращусь на королевскую физиономию, и Трандуил это уже заметил. Ну что поделать, подзавис малость. И я вроде переключился на то, чтоб сделать ещё один прочувствованный и глубокомысленный глоток, на то, чтоб поразглядывать интерьеры – разглядывать на самом деле особо нечего, всё реально крайне скромно. Ну, вышивка на этих полотнищах, разграничивающих нутро шатра на разные помещения, искусная, мелко и таинственно поблёскивающая, но ничего помпезного, стволы, ветви… и вроде бы это ж я просто подумал, а не сказал вслух: – что с твоим лицом?       – Ты видишь?!       – Что вижу?       Потребовалась ещё пара неловких и туповатых фраз, чтоб понять. Магия, как тот же фильтр восприятия, только без генераторов и механизмов. А фильтры восприятия на нас вполне себе действуют, особенно когда мы не знаем, что они тут есть. Можем только заметить какое-то несоответствие… Типа, ты точно так же, как простой смертный, не видишь сквозь плотную занавеску, и даже не спросишь себя, а зачем занавеска не на окне, а посреди обыкновенной ровной стены, если тебе не до глубокого анализа окружающего пространства, но знаешь, что что-то не так. Так что я не видел этого ожога, сейчас не видел тоже, но под рукой-то этот коллоидный рубец был несомненным, ощутимым и чудовищным. Выпуклым, кое-где, верно, в палец толщиной. Ничего странного, что поддерживающий имидж бесстрастной безупречности эльфийский владыка желает скрыть такое внешнее свидетельство пережитой когда-то трагедии. Никто не мог бы вообразить Трандуила, медленно, чеканно сходящего по ступеням трона, придерживающего длинными сверкающими золотом-серебром перстней пальцами тяжёлую парчу, в каждом шаге, в каждом повороте головы выверенного, как кружево эльфийской архитектуры – бросившимся в гудящее, беснующееся пламя… Им действительно владела безрассудная надежда всё же успеть? Он прибыл слишком поздно, чтоб спасти, но в самый раз, чтоб получить чем-то отлетевшим горящим по голове, чтоб корчиться, задыхаясь от дыма, в руках вытаскивающих его воинов… Или его дёрнули туда незримые нити, о которых он говорил?       – У меня есть мой сын. Это не искупление потери, не замена, никогда не могло б быть… Но глядя, как он растёт, радуясь его успехам, я радовался и тому, что он не помнит мать. Если б помнил – могла б его улыбка быть такой чистой и радостной? А она должна быть… за нас двоих. Я уже никогда не смогу так беспечно смеяться, так петь, даря песню небу, земле, ветру, но мой сын делает это вместо меня, в нём продолжается жизнь, навеки недоступная мне. А ты… бедное дитя, потерявшее всё своё племя…       Всё-таки читает мысли. Ну и хрен с ним, много поди не начитает, не всё и поймёт.       – Ничего. К счастью, всем разумным существам дарована возможность находить себе новых близких. Всегда будет, о ком волноваться, чьими голосами разбивать тишину. Тем более что есть противовес в виде страха ответственности… Вот опять можно задать себе вопрос, как я этой ответственностью так невзначай и скоропостижно обрастаю-то… Э, лежите-лежите, вы чего?       Он усмехнулся – видимо, моему внезапному, с некоторого перепугу, переходу на вежливое «вы».       – На это мне достанет сил. Столь ценная услуга не должна оставаться без награды, и кажется, я знаю, что пригодится тебе и твоим спутникам…