Шастун, в ординаторскую!

Прошло 3 месяца. Судебный процесс прошёл на удивление быстро. Отчасти потому, что лазеек в этом деле не было, даже с учётом того, что слухи об отношениях в семье Шастунов так и не дошли до органов СК, но показаний свидетелей, схемы с места ДТП и медицинской экспертизы оказалось достаточно. Майя чувствовала вину, которая пожирала остатки здравого смысла, а все попытки родственников вразумить её оканчивались провалом. В конце концов, даже сам Антон перестал бороться за неё, потому что если человек не хочет, чтобы его спасали, его не спасёшь. Отца, успели похоронить ещё до того, как дело было возбуждено, но последний гвоздь в крышку гроба, причём не только отцовского, вбил молоток судьи, по сей день отдававшийся эхом в ушах потерявшего все в один миг парня. Мать рыдала и вырывалась, когда её выводили из зала суда, а Антон, не выдержав всё заседание смотреть прямо перед собой, поднял на неё глаза, такие же мутно-зелёные, как у неё, но ледяные. Он никого не ждал и вышел из зала одним из первых, не обращая внимания на оклики родственников, ставших для него белым шумом. Десяток восковых масок треснул только тогда, когда парень оказался на пороге своей, теперь опустевшей, квартиры. Оперевшись спиной о дверь, он медленно сполз вниз, вытягивая ноги в коридор. В горле стоял ком, глаза неимоверно жгло, и первая слеза, будто бы не его, скатилась по бледной щеке. Шею сдавило спазмом, но ни звука не вырвалось. Ему было больно, физически и морально, но он даже не мог заплакать, как нормальный человек, выпустить эту боль наружу, потому что привык годами держать её внутри. И держал и дальше. Антон сидел за кухонным столом и курил, не заботясь о запахе. Никто его больше не контролировал, никому до него не было дела. Бабушка приходила иногда помочь по дому, интересовалась его учебой, пыталась подбодрить, но в то же время сама начинала плакать и причитать, а внук даже не предпринимал попыток её успокоить. Он не чувствовал абсолютно ничего, не замечал или попросту игнорировал подобные всплески чувств. Он попросту не знал, как себя вести, да его это и не особо заботило. Всё живое, что в нем осталось, окаменело. В конце концов, он попросил не приходить к нему. Возможно, это было слишком жёстко и несправедливо по отношению к человеку, который пытался помочь, но... он просто не хотел никого видеть. Он часто говорил, что чувствует себя одиноко, ещё когда отец был жив, а теперь самостоятельно обрубал канаты и жег мосты, зарываясь в кокон, в котором было место только учёбе. На пары он ходил исправно, не ломая трагедию, да в универе никто и не знал о случившемся - это стало отдушиной, неким подобием социума, хотя он ни с кем и не общался толком, но этого ему было более чем достаточно. Привычного желания поплакаться кому-нибудь в жилетку, как года два назад, не было. Не было вообще ничего - тупое существование изо дня в день. Через некоторое время он почувствовал все прелести проживания исключительно на стипендию - хорошо, что за квартиру бабушка платила, да и на телефон иногда сколько-нибудь скидывала, даже после его "ультиматума". Ему было стыдно, но совмещать работу и учёбу он бы не смог, он это прекрасно понимал. Оставалось только идти на повышенную стипендию. Разница не велика, но хоть что-то. Пенсию по инвалидности он оставлял на чёрный день, хотя он и так затянулся. Надо было как-то жить дальше, строить планы и к чему-то стремиться, пока окончательно не пошёл ко дну. Но "что-то" - понятие растяжимое, а взяться за одно конкретное дело из десяти навалившихся всегда было проблемой: парень хватался за все подряд. Теперь дело обстояло ещё хуже - не было даже представления о том, с чего начать. "А начинать надо с малого." - подумал Антон, вставая из-за стола и направляясь к валявшемуся на полу рюкзаку в поисках листка и ручки. Минутой спустя на тетрадном листе с неровным краем появилась первая строчка: 1) Помыть полы "Наведи порядок в доме - наведи порядок в голове" - вспомнил слова мамы Антон. Мама. Сколько раз она говорила эту фразу, а её смысл дошёл до Антона только сейчас. И только при таких обстоятельствах. Рука над бумагой дрогнула, оставив размашистую полосу. Парень зажмурился, досчитал до пяти и открыл глаза. Предметы вокруг в первую секунду показались расплывчатыми, потом все пришло в норму, а мысли стали на толику чётче. 2) Помириться с бабушкой Разбазаривать остатки семьи было глупо. Они - его единственная поддержка, отказываться от которой было верхом идиотизма. Ну, собственно, в результате мы имеем то, что имеем, и выбираться из этого состояния благодаря собственным поступкам будет в разы сложнее, но надо пробовать, зная, что ты не один. И никогда таковым не был. 3) Заняться спортом На свое физическое состояние он забил ещё до того, как, а в универе дали освобождение. Теперь даже наклониться было проблемой, а ведь не так давно он мог закинуть ногу в раковину, чтоб помыть, если ванная занята. Да и все тело закостенело в полусогнутом положении за компом, отсюда боль в спине и шее, и ноги тоже давали о себе знать... А в Питер они так и не слетали. Антон уже и забыл об этом, хотя направление, выбитое у невролога чуть ли не силой, лежало себе в папке с документами и есть-пить не просило. Хотя, что теперь делать даже с этим направлением, Антон представлял плохо. Ему придётся договариваться самому, просить, чтобы врач довел дело до конца. "А че? А как?" "Он меня даже слушать не станет." "И будет прав." "Как всегда, собственно." "А если с кем-нибудь из родственников поехать?" "А толку?" "А за какие шиши я туда поеду?" "А может ну его в жопу это всё?" "Бляяяяяяяяяяяя..." Быстрый взгляд на часы - 18.47. "Ещё работают."

- Здравствуйте. На консультацию к Лазареву на ближайшее время. Шастун Антон Андреевич. Да, подходит. Спасибо. Потому что начинать надо с малого. А проблемы решать - по мере их поступления.

***

В этот раз Петербург встретил своего гостя  пробирающим до костей ветром и сыростью. Этот город будто не желал его видеть. Впрочем, это было взаимно. Дома, сильно облезшие, с облупившейся краской, испещренные трещинами выглядели уныло и заброшенно, даже убого, обыкновенно шумный и людный центр был непривычно пуст, из-за чего ранее казавшийся уютным город теперь пугал своими масштабами, огромным открытым пространством. Он словно решил показать всего себя с изнанки, открыть глаза по уши влюбленному в себя мальчишке на суровую реальность. Задерживаться на улице долго не представлялось возможным, поэтому Антон быстро зашагал в сторону выбранного пальцем в небо хостела, благо их вокруг Московского вокзала было пруд пруди. Темноватый, мрачноватый, как и всё вокруг, не очень чистый, зато всего 400 рублей в сутки, а комната с двухэтажными кроватями и крохотным столиком у окна напоминает общажную (даром что он в общаге никогда не жил). "Вот уж точно дёшево и сердито." - подумал Антон, сбрасывая рюкзак на нижнюю койку. До приёма оставалось пару часов - не отдохнуть толком, но в таком жилище сильно и не отдохнешь. Наскоро ополоснувшись в общей душевой, чтобы выглядеть хоть сколько-нибудь презентабельно, Шастун отправился в ближайший магазин. Дикси рядом не оказалось, зато была Фасоль. Чебупели, питьевой йогурт, пара яблок - холостяцкий набор, а заходить в кафешки в самом центре Северной столицы - себе дороже. Да и просто дороже. Хотя за тарелку супа Антон душу бы продал. Запихав свой скромный завтрак, обед и ужин в рюкзак парень, не возвращаясь в хостел, отправился до станции метро, чтобы добраться до соседнего острова. Под землёй пахло сыростью, но было тепло и светло - в поезде его даже немного разморило, и выходить на улицу было в разы неприятнее. До клиники он дошёл быстрым шагом, но, достигнув цели, не зашёл внутрь, а остановился в арке неподалёку и достал сигареты. Врачи говорили, что ему противопоказано курить, но в последнее время он даже не пытался себя ограничивать. В памяти всплывали отрывки из недавнего прошлого, хотя казалось, что прошла уже целая жизнь: вот все такой же хмурый Питер, его пальцы скользят по выдавленному в камне профилю Турнера, который сменяется линией челюсти Попова - его кожа тёплая, с однодневной щетиной, он, как кажется Антону, тепло и с хитрецой улыбается, чуть прикрывая глаза, и в следующую секунду перехватывает руку парня, коротко касается тонких пальцев губами. Тот, ошеломленный, сидит на подоконнике, а Попов в очередной раз убегает, разрывая их протянутые друг к другу руки только тогда, когда расстояние становится слишком большим, чтобы держать их сцепленными. Вот Антон, наступая самому себе на горло, отказывается от мужчины, без которого жить не может. Тому всё равно. Вот подушечки пальцев перебирают крохотные шершавые таблетки без оболочки, вот снова белый свет больничных ламп, бесконечные КИМы и чёрные гелевые ручки, затем - долгожданная свобода и ощущение, что все ещё впереди. Боль, гнев, стук молотка. Апатия. Он снова здесь. Сигарета отправляется обратно в пачку - запах табака в детском центре не приветствуется. Антон устало проводит рукой по лицу, пытаясь стряхнуть нахлынувшие ненужные воспоминания, и делает первый шаг в сторону тяжёлых деревянных дверей старого здания. Он должен быть уверенным в себе и своих словах, если хочет чего-то добиться. Не давить, но убедить. Так много тонкостей, особенно, если говоришь с человеком, которого видишь первый раз в жизни, чьи реакции невозможно предугадать. Довериться интуиции или действовать по плану, так, как учили в универе на курсах коммуникации? Должна же быть от них хоть какая-то практическая польза. Чем ближе к нужному кабинету, тем больше Антон сомневается в целесообразности своей поездки. У него есть минут десять-пятнадцать, чтобы собраться. Свежие рентгеновские снимки, заключения Попова, история болезни... - перебирает Антон документы, выстраивая план своей речи, как адвокат - линию защиты; - все на месте, но руки всё равно подрагивают, и он по привычке начинает крутить многочисленные кольца на пальцах, из-за чего у кожи появляется металлический запах. Наконец, дверь напротив открывается, оттуда выходит полноватая мамаша, и следом за ней подрывается сидящий рядом с Антоном подросток. Антон неловко стучит, переминаясь с ноги на ногу, и, втянув носом воздух, как перед прыжком в воду, переступает порог. - Здрасьте, можно? - Да-да, проходите - очаровательно улыбнулся сидящий за столом молодой врач. Точнее, выглядел он молодо, хотя на деле был одного возраста или немного старше Попова. "Даже похожи немного." - подметил про себя Антон и его тут же передёрнуло от неуместного сравнения. Видимо, испытывать симпатию к высоким брюнетам в белых халатах было у Шастуна на уровне подсознания. Или условного рефлекса.  Интересно, это лечится? - Первый раз у меня, Антон Андреевич? - Да-а. - протянул тот, опускаясь на стул подле мужчины. Тот сцепил руки в замок, приготовившись слушать, и парень начал заготовленную речь. Он старался говорить размеренно, чтобы ничего не упустить, как говорил бы, если бы у него брали интервью. Закончив, он попытался предугадать слова Лазарева  - тот отвёл глаза, избегая цепкого взгляда Шастуна, пролистал бумаги в папке, попросил пройтись босиком по кабинету, задумался. - Вы ведь раньше у Попова наблюдались? - называя фамилию врач махнул рукой куда-то за спину, и Антон увидел на стене среди застекленных рамок с сертификатами и благодарностями фотографию: в центре - Воля с каким-то дипломом, слева - сам Сергей Вячеславович, а справа - Арсений, и все трое обнимаются за плечи и ослепительно улыбаются. Антон сглотнул. - Да, последний раз был у него чуть более полугода назад. - И в чем причина смены лечащего врача? Антон пристально посмотрел на мужчину - знает или нет? Взгляд его снова метнулся к снимку, челюсть напряглась. - Подумал, нужен свежий взгляд. И потом, Арсений Сергеевич сам отказал в дальнейшем лечении, мы говорили об этом в прошлые разы. - чуть язвительно ответил он. - Ну, это он поспешил, конечно. Хотя... Чем Вам остеотомия не угодила? - Зачем пилить две здоровых кости, если можно обойтись без этого? - Боитесь? - Не вижу смысла. - жёстко отчеканил Антон. Лазарев поджал губы, но смолчал. - Оставьте мне свои контакты, я подумаю, что с Вами делать. - Хорошо. Антон написал номер телефона на стикере, который Лазарев прикрепил к копиями заключений, и, попрощавшись, вышел. Впечатление было странное - его вроде как и не отшили, но в то же время и гарантий никаких не дали. В любом случае, скорее всего и этому врачу, и, не приведи Господи, ему самому придётся дополнительно консультироваться с Поповым. Любезничать с ним будет не обязательно, а пару минут его общества он уж как-нибудь выдержит - решил Антон. И видимо кто-то сверху решил это проверить. Выйдя из здания клиники, Антон на ходу закурил, озираясь по сторонам. Голые деревья, мокрые оградки, бессменный местный "бомонд", от которого разило паленой водкой за километр, клянчащий деньги у прохожих столько, сколько парень сюда приезжал. Рассуждая, куда податься, потому что возвращаться в мотель не было никакого желания, Антон не заметил сбежавшего по ступеням прохожего, который сильно толкнул его локтем. Сигарета благополучно плюхнулась в лужу. - Смотри куда прешь! - гаркнул на силуэт в пальто парень. - Извините. - обернулся успевший отойти на несколько шагов незнакомец. - Антон?! Парень повернул голову, и, стараясь скрыть удивление, усмехнулся. Судьба словно издевались над ним. - Здра-авствуйте, Арсений Сергеевич. - в голосе было столько яда, что всякая змея позавидовала бы. - Ты что здесь делаешь? - Не волнуйтесь, я здесь не по Вашу душу. - ответил Антон, доставая новую сигарету, и, заметив взгляд Арсения, дёрнул уголком губ. - Куда так бежите? - На обед... - тихо ответил мужчина. - Может, компанию составишь, раз так встретились? Давно не виделись... - И хорошо бы ещё три раза по столько же. - расслабленно бросил Антон, выдыхая дым в сторону медика, но ветром его отнесло не туда. Арсений опустил глаза, и, развернувшись, зашагал прочь, втянув голову в поднятый воротник. Антон проводил его взглядом, а затем, бросив недокуренный бычок, двинулся следом, впрочем не сокращая дистанцию. У порога кафе Арсений остановился и подождал, пока парень зайдёт внутрь. Тот скользнул взглядом по лицу хирурга - ярко-голубая радужка его глаз сегодня была серой, как петербуржское небо. Хоть на вывеске и значилось "кафе-чебуречная", на чебуречную в привычном её понимании оно было мало похоже: деревянные ажурные перегородки, делящие помещение на зоны, приятная музыка, немного мрачный интерьер в темных тонах, компенсирующийся многочисленными гирляндами с тёплым жёлтым светом, много растений с пышными ярко-зелёными листьями, и народу - яблоку негде упасть, но официант всё же смог найти для них свободный столик. -Выбирай. Я заплачу. Антон злобно зыркнул на него, сжав зубы. - Вы, кажется, меня поговорить сюда звали. - Я звал тебя составить мне компанию. Я не буду есть, если ты просто будешь смотреть на меня. Антон уже пожалел, что за ним увязался. Арсений подозвал официанта, заказал что-то, иногда сверяясь с меню, и вернул свое внимание к Антону. Что говорить после того, как они так расстались? Ситуация была крайне неловкой, но раз Антон здесь, значит, им так или иначе придётся контактировать, не сейчас, так через пару месяцев. Арсений в глубине души надеялся, что они начнут искать врачей в Москве, Новосибирске, Казани - где угодно, но только не в пределах института Турнера. Впрочем, ему выпадал крохотный, но шанс исправить свои ошибки, и он планировал его использовать, а пока же подступиться к враждебно настроенному парню было крайне сложно. Он даже не знал, с чего начать. Он не был готов. Принесли блюда. Арсений ел молча, украдкой поглядывая на Антона, который к еде не притронулся, и всё буравил его холодным, прямым взглядом, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула. Он изменился. Это был уже не его Антон, нуждающийся в ласке и поддержке, млеющий от его рук, с вечно пунцовыми щеками. Мужчине хотелось верить, что то, что он видит - лишь маска, панцирь, которым парень оброс, стараясь эмоционально защититься от... от чего Арсений его не смог уберечь, предпочтя развести их пути. В том, что он видел, он винил себя, и ничего не мог с этим сделать. По крайней мере, сейчас. - Ты даже не попробовал. - в какой-то момент возмутился врач, указывая кончиком вилки на тарелку Шастуна. - Не привык, чтобы за меня платили. - Ну, один раз можно. - попытался убедить его брюнет. На его счастье, перед Антоном поставили тарелку с ароматным супом-лапшой, и безразличие в глазах парня развеялось. Он, выждав минутку, поднял глаза на Арсения, и, убедившись, что тот уже не наблюдает за ним столь пристально, взялся за ложку. Антон почувствовал, как каждая клетка его тела мгновенно расцветает под действием горячего наваристого бульона, и ему уже не хотелось умереть от тоски при взгляде в окно или на человека напротив. Мужчина осторожно пододвинул к нему корзинку с хлебом, Антон так же, украдкой стянул из него кусок лепешки. Попов чувствовал себя сапером, и в то же время ему было смешно от этой игры, но одно неосторожное движение могло всё разрушить, поэтому приходилось сдерживать улыбку и вообще лишний раз не дышать в сторону Шастуна. Тот отставил пустую тарелку, но второе осталось нетронутым. Не решившись это комментировать, Арсений молча налил ему чай. - Здесь десерты очень хорошие. Ты же сладкое любишь? - Люблю. - первый раз без презрительной насмешки ответил парень. Голос его немного смягчился, и Арсений принял это за хороший знак. - Один приехал? Антон напрягся, крепче сжимая чашку. - Да. - Не тяжело? - Нормально. - А родители? - Что? - Почему не приехали? Мне кажется, сложно вот так с кондачка во всех этих бумажках разобраться. - Не смогли. - процедил парень, и, не в силах сдержаться, добавил: - Из мест лишения свободы и с того света в Питер добираться сложновато. Вилка громко звякнула о край тарелки и гулко упала на стол, а Арсений все ещё держал руку на весу, медленно опустив её лишь через пару секунд. -...в смысле? Антон фыркнул, глаза лихорадочно заблестели. Арсений сидел, поражённый, не веря своим ушам - смысл сказанного никак не хотел доходить до сознания. - Ты шутишь? - Какие ж тут шутки, Арсений Сергеевич. У хирурга непрофессионально задрожали руки, и он вцепился в край стола. Глаза начало жечь при взгляде на бывшего пациента, которому, казалось, было всё равно - он смотрел на его шок свысока, чуть ли не смеясь. - Как? Когда? - В сентябре. В ноябре процесс закончился. Бабушка на маман заявление накатала как только узнала, что она отца сбила. Хотела, чтоб я с ней жил на правах попечительства. Я отказался. Вот такой у нас серпентарий. - дёрнул бровями Антон и отхлебнул чаю. Арсений был в ужасе. Ему хотелось встать, обнять парня, сказать, что всё будет хорошо, что он будет рядом, хотел, чтобы этот шастуновский лёд потрескался, рассыпался в его объятиях, он бы собрал это испещренное шрамами, держащееся в целости только благодаря их нитям сердце по кусочкам воедино, только бы ему это позволили... - Тош... Прости, я не... Господи... Мне так... - Мне ни Ваше сочувствие, ни Ваши извинения нахрен не нужны. - прервал его потуги Антон, вставая. - Хорошего вечера, Арсений Сергеевич. - буквально выплюнул его имя парень, и просто ушёл, оставляя мужчину в крайнем смятении, и будто даже наслаждаясь этим. Он видел в окно, как Шастун скрывается в раннем городском сумраке, и долго смотрел ему вслед, даже когда он совсем пропал из виду. Он снова потерял его.

Зачем я отпустил руку твою? Зачем, скажи?

Там, где окончен спектакль, реальная начинается жизнь.

Чтобы не чувствовать ничего

я притворюсь статуей гипсовой.

Люди, прошу лишь одного:

похороните меня за плинтусом.