Месяц маиус, 897 год,
Византийское побережье Черного моря
Бежит волна — волной волне
хребет ломая...
Разреженный рассветный воздух был подернут осязаемой дымкой — только-только выпала роса, и вокруг вились мириады невидимых капелек, оседая привкусом соли на губах. Где-то внизу море услужливо лизало сонный берег. Но вот тишину пронзило звучное гиканье: выше по склону показалась двуколка, которой управлял молодой статный мужчина. Изящные пальцы со стальной твёрдостью держали поводья, направляя пару резвых жеребцов чубарой масти — лучших из стойла отца. Юноша откинул голову, подстёгивая коней, и счастливо рассмеялся. — Как хорошо-о-о! Полётный голос эхом прокатился по побережью. Глаза цвета лунного серебра искрились радостью, прядь черных волос, остриженных асимметрично — лишний повод для ворчания отца, — развевалась на ветру. Сам весь словно Зефир — порывистый, звонкий, легко пружинящий на полусогнутых ногах, — Ла́бель Фла́вий был сейчас по-настоящему свободен. — Придержи коней, приближаемся. И присядь лучше. Второй пассажир двуколки — черный, как ночь, нубиец со шрамом в пол-лица, — предостерегающе подергал за край гиматия. Лабель слегка надулся, но все же послушался — как ни досадно признавать, он иногда терял ощущение времени и пространства, отчего мог попасть в затруднительное и даже опасное положение. Его телохранитель прав. Лихо остановив двуколку у крутого спуска, — так, что вниз дробью поскакали мелкие камешки, — юноша резво спрыгнул на землю. Аристократичное лицо озарилось лучезарной улыбкой. — Лови, Гра́ут! Задорно тряхнув черной чёлкой, он сбросил богато драпированный плащ на руки невозмутимого, как скала, мужчины, и, оставаясь в одном хитоне, побежал вниз, к морю. Граут хмыкнул, беря поводья. — Н-но-о-о! Присмиревшие лошади покорно зашагали в тень ближайшего кустарника. Хоть солнце ещё ласковое, да и зной его коже не страшен, чёрный исполин предпочитал ожидать своего господина в прохладе. Да и с дороги двуколку так никто не увидит. Лабель уже был далеко. Легконогий, он словно парил над землёй, на ходу сбрасывая простые кожаные сандалии. Звонко щелкнули широкие серебряные браслеты — богатый дар и тяжёлая ноша воспитанника самого базилевса. Юноша небрежно, как ничего не значащую безделушку, сбросил тяготившие запястья оковы. Потом, потом, когда он вернётся в Священный Палатий, нести бремя своих обязанностей!.. Сейчас это просто металл. Звякнула наплечная фибула, лёгкий, почти прозрачный хитон приласкал поджарый живот, проскользил по мускулистым ногам. Лабель с наслаждением потянулся, обнаженный, переступил через ткань и с восторженным криком кинулся к морю. Но у самой кромки замер в нерешительности. Воды Понта Эвксинского здесь были ласковыми, спокойными. Но берег почти сразу обрывался и, не зная этого, можно было разбиться о подводные камни. Лабель присел, погружая ноги в воду по колено. Серебристый взгляд впитывал привычный пейзаж: пляж, сжатый с обеих сторон скалами, образовывал уютную бухточку, защищая своеобразное убежище от любопытных взоров. Цепь утопающих в море камней вела к противоположному мысу, тонущему в лиловой дымке. Понт приветливо шуршал, мягко целуя расслабленные ноги. Волнующиеся водоросли, что легко угадывались сквозь прозрачную гладь, обвивали щиколотки, словно пытаясь утянуть красивого юношу на дно. Лабелю казалось, он слышит шепот морского царя: «Сюда… Сюда…». Молодой человек залился звонким смехом, представив, как бы вытянулись лица отца и самого автократора Священной Ромейской империи Льва Мудрого, узнай они, что их сын и воспитанник верит в языческие сказки! Стройные ноги соскользнули ниже, теряя опору, миг — и Лабель по самую макушку погрузился в шипящую пучину. Море, плотоядно урча, сомкнуло волны. Но тут же выпустило свою, не успевшую испугаться жертву, будто ласково предостерегло. Черноволосая голова показалась над колеблющейся гладью, сильные руки рассекли плотную воду. Лабель, отдавшись излюбленной стихии, размашисто поплыл. …Тихий всплеск назойливо вторгся в уши. Рикс настороженно поднял голову, замирая, как дикий зверь, в любой момент готовый атаковать. Кого нелегкая принесла в такую рань? Мужчина гибко и бесшумно поднялся на камне во весь рост, напряженно вглядываясь в линию пустынного берега. Вымуштрованное тело привычно напряглось, принимая боевую позу. Несмотря на то, что его хозяин был сейчас абсолютно голый, выглядело это довольно внушительно. Светло-зеленые глаза сузились, пытаясь разглядеть на блестевшей полированным металлом глади признаки вторжения. Выгоревшие брови, особенно ярко выделяющиеся на загорелом лице, удивленно поползли вверх. На мерцающей поверхности показалась коротко стриженная голова и тут же стала удаляться, периодически скрываясь среди пенных барашков. Крестьянин? Решил освежиться перед началом длинного дня, наполненного удушающим зноем и тяжёлой работой? Что-то подсказывало Риксу, что простой работяга не стал бы тратить время и силы на сибаритские забавы. А аристократу откуда взяться в этой глуши? До ушей донесся мелодичный бархатный голос, протяжно то ли напевающий что-то, то ли заклинающий. Мужчина, застыв истуканом, невольно потянулся к оберегу на шее, точно увидел мифическое существо. И тут же одернул сам себя — ну откуда под небом христианской державы взяться русалкам и прочей нечисти? Не выживут они тут. Да и незнакомец уже развеял его замешательство, вынырнув над поверхностью и издав весёлый клич, явно принадлежащий человеку. А затем, по-мальчишески ловко рассекая волны, стал уплывать, сверкая сквозь водную рябь белым холеным телом. Нет, точно не крестьянин. Рикс, охваченный странным азартом, медленно, стараясь не шуметь, вошел в море и поплыл. Лабель, не подозревая, что он больше не один, наслаждался мгновением единения со стихией. То и дело посмеиваясь от пьянящего ощущения собственной ловкости, юноша ввинчивался в солёную пучину, ныряя все глубже, зависал средь волн, стремясь задержаться внизу подольше. Он желал ощутить ту приятную усталость во всем теле, что приносила умиротворение, даруя чувство целостности, и освобождала закрепощенный дух. Глядя сквозь толщу воды на голубеющее в вышине небо, Лабель чувствовал, что он уже не плотское творение, а чистая свободная энергия. Внезапно над поверхностью воды промелькнула широкая тень, вспенивая притихшую пучину. Юноша, мгновенно сгруппировавшись, пытался понять, с какой стороны исходит потенциальная угроза. Наконец, поразмыслив, сделал кульбит назад прямо под водой... и натолкнулся на скалу! По крайней мере, ему так показалось — столь твердой и непоколебимой была преграда! Дыхание, переломившись, колючим комом толкнулось в горле. Стараясь не терять самообладания, Лабель сделал мощный рывок, но ожившая «скала» цепко схватила его за щиколотку! Воспитанник императора гибко извернулся, угрём выскальзывая из чужого захвата, и ринулся в противоположную от берега сторону. Если ему не изменяет память, в одной из скал есть пещера. Конечно, оставаться наедине с незнакомцем в замкнутом пространстве могло быть не лучшим решением, но так чужак хотя бы не увидит, откуда он пришел и что его ждут. Чутье подсказывало Лабелю, что это лишнее. Незнакомец, держась на расстоянии, все же не отставал — юноша отчетливо ощущал его присутствие по колебаниям волн. Молодой человек вдруг резко остановился, осознавая, в каком виде предстанет перед чужаком, стоит ему выйти из воды! Ощутив внезапный прилив злости, он стремительно обернулся, встречаясь взглядом с самыми удивительными глазами в мире! Нежно-зеленого оттенка, будто молодые водоросли, они глядели с неприкрытым, граничащим с дерзостью любопытством. Было в этом взгляде что-то будоражаще-пленительное. И Лабель, переведя дыхание, посмотрел в ответ бесстыдно и оценивающе. Искаженное колеблющейся водой тело утратило пропорции, так что нельзя было определить рост чужака, но мощная шея и плечи, виднеющиеся на поверхности, наводили на мысль, что мужчина много тренируется с оружием. «Воин? Из этих?» Этими Лабель звал иноземных наемников. В незнакомце буквально все кричало, что он не ромей: дубленая, несмотря на довольно молодой возраст бронзовая кожа, длинные, до плеч волосы с высоко обритыми висками, а главное — серьга в ухе. Такие украшения вкупе с прической носят степняки вроде скифов и хазар. Мужчина немного приблизился, наконец произнеся: — Наша неожиданная встреча напугала тебя, прекрасный сын моря? Незнакомец чуть щурился, улыбка его была лукавой и приветливой. Лабель, ободренный тем, что на него не пытаются напасть, ощутил себя увереннее. Вода была его стихией — знакомой и послушной. А значит никакой чужак, сколь силен бы он ни был, не сможет его тут одолеть. Именно эта мысль наполнила тело умиротворением, а разум — лёгкостью, граничащей с эйфорией. Все происходящее вдруг стало нереальным, эфемерным. Они были вдвоем далеко от высившегося уступами берега, и этот незнакомец перестал внушать опасения. Очарованный неприкрытым восхищением в чужом взоре, Лабель мягко, почти игриво ответил: — Странные речи для морского царя. Где же ещё, как не в пенной пучине, встретить себе подобного? Это могло означать что угодно, и юноша оставил за незнакомцем выбор самому истолковать его слова. И, судя по пелене, что заволокла зелёный взгляд, его поняли верно. Сделав пару широких гребков, мужчина приблизился так, что Лабель ощутил сильный толчок лижущих его тело волн. Словно заворожённый, юноша позволил поймать себя за руку, притянуть ближе. Влажный воздух подернулся дымкой, усиливая ощущение нереальности происходящего. Вокруг буквально витала осязаемая вседозволенность. Сильные руки обхватили его, властно удерживая. И то, как нежно чужие губы коснулись его губ — на пробу, будто спрашивая, — окончательно освободило Лабеля от внутренних оков. Где-то там, в далёком Палатии, осталась строгость нравов, страхи и сомнения, а здесь, посреди ласково шепчущего моря, воспитанник императора на миг стал дерзким и раскрепощенным суккубом, смело отвечая на поцелуй мужчины, имени которого даже не удосужился узнать. Он закрыл глаза, глотая собственные стоны, отдаваясь во власть новых ощущений. Осмелев, обвил руками мощную шею, прижимаясь теснее. Тело дрожало, выгибалось, стремясь покориться чужой воле. Сплетаясь ногами, они стали погружаться в воду, не прекращая поцелуя, что становился все более требовательным. Казалось, каждый вдох может стать последним, и в каком-то сладостном безумии Лабелю подумалось, что даже угроза смерти не заставит его оторваться от этих удивительно мягких соленых губ. Но мозолистые ладони уже выталкивали его на поверхность. Наконец разорвав поцелуй, они смотрели друг на друга, ослепленные солнцем, оглушенные неистовым шумом крови в ушах. Незнакомец потянул его за руку в сторону пещер. Лабель, позволяя увлечь себя, улыбался, изредка касаясь крепкого, словно вытесанного из дерева бедра под водой. Все это казалось таким... правильным. Естественным. И все же, ступив на камни, юноша на мгновение поту́пил взор, захваченный в плен природной застенчивостью. Внезапно повисшую тишину нарушал лишь шелест чужого дыхания. Взгляд незнакомца был осязаем, лёгкими согревающими мазками ложась на плечи, живот, дерзая спуститься ниже. Было в этом всем некое запретное священнодействие, привлекающее не чистотой, а низменностью. Лабель, осмелев, поднял мокрые ресницы. Возвращая чужаку взгляд, двигался в обратном направлении: разглядывал удивительно красивые ступни с ровными аккуратными пальцами, длинные, прекрасной лепки ноги, напряжённые чресла... Молодой человек вспыхнул, но усилием воли не отвел взгляд, напротив, гордо поднял голову. Скользнув по испещренной шрамами груди, на которой покоился странный, совсем не похожий на христианские крестики, амулет, Лабель смело встретился с глазами мужчины. Зелёный омут переливался всеми оттенками желания — от робкого, вопрошающего до дикого, неистового. Незнакомец будто не мог не ласкать его взором, безмолвно выражая восхищение. И это пьянило, толкая на несвойственные Лабелю поступки. — На колени. Он почувствовал, как краснеет от собственных слов, но голос звучал твердо, уверенно. К его восторженному удивлению незнакомец послушался, гибким движением стекая на каменистый пол пещеры. Замер, выжидая дальнейших указаний. Чуть поколебавшись, юноша неторопливо приблизился, позволяя ещё какое-то время любоваться собой. Почему-то с этим мужчиной он чувствовал себя особенным и свободным. Будто любое его желание и действие по умолчанию встретят с одобрением. Подойдя вплотную, он коснулся волевого подбородка, поворачивая голову незнакомца под луч солнца, падающий сквозь отверстие вверху. Тот был красив грубоватой, яркой варварской красотой, которая, смешиваясь с благородной ромейской бледностью, наделяет потомство необычными сочетаниями вроде светлых волос и черных глаз. Длинные пальцы чувственно огладили почти незаметный белесый шрам на линии челюсти. Взгляд юноши вспыхнул гордостью, когда он услышал едва различимый потерянный стон. Этому мужественному воину хорошо от его незатейливых ласк! Ободренный, Лабель потянулся к волосам незнакомца, убирая влажную прядь со лба, но внезапное касание чужих пальцев — жёстких, но невероятно нежных, — заставило его самого вздрогнуть, отступая назад. — Эээ, нет, теперь моя очередь. Молодой человек мучительно вспыхнул, но что-то в добродушно-ленивом голосе с иноземным выговором заставило его замереть на месте. Он прерывисто поверхностно дышал, кусая губы от смеси стыда и желания, чувствуя, как восстает его плоть, практически тычась в лицо незнакомца! Юноша хотел запротестовать, но крепкие, более привычные к мечу, чем к ласкам ладони мимолётно коснулись икр, скользя по задней поверхности бедра, туда, к напряжённым ягодицам. — Т-с-с-с… Удивительно мягкие губы легли на одно колено, на второе. Мужчина гладил его, как самый трепетный скульптор гладит свое творение — бережно, почти благоговейно. «Он словно поклоняется мне…» Привыкший повелевать, никогда ещё он не встречал такого чистого обожания. У Лабеля вырвался беспомощный стон, когда незнакомец, ловким жестом забросив его ногу себе на плечо, прильнул губами к чувствительному месту — там, где юноша сам не осмеливался себя касаться... Это было так интимно и невинно одновременно, что Лабель лишь жалобно всхлипнул, ощущая, как растворяется стыд во всепоглощающем желании. Он дрожал и волновался, словно море в преддверии шторма, уплывая от влажного скольжения языка, что вылизывал его широкими мазками. Никогда даже не предполагая, что касания там могут быть столь приятными, Лабель в любой момент готов был пасть на колени перед этим языческим божеством сладострастия и разрыдаться, экзальтированный происходящим. Мужчина, властно сжав его бедра, с порабощающей своим бесстыдством простотой взял истекающую влагой плоть в рот, и — о, чудо! — глубоко, низко застонал. «Неужели… Неужели ему хорошо от того, что он ласкает меня? Ему это тоже нравится?..» Обескураживающая в своей невероятности догадка расплескала теплое чувство в груди. Ощущая иссушающую истому, Лабель пытался разглядеть эмоции на лице незнакомца, но видел лишь отражение собственного горячечного безумства. Зелёные глаза — шалые, дезориентированные бушующей в них страстью, — глядели прямо в душу. «Он прекрасен… Мой нежный варвар…» Сам не понимая, что делает, Лабель зарылся дрожащими пальцами в жесткие от морской воды волосы на чужом затылке, потянул вверх. Их губы — голодные, ищущие, — встретились словно после долгой разлуки. Опьянённый вседозволенностью момента, юноша, жадно урча, вылизывал ещё мгновение назад столь интимно ласкавший его рот, с восторгом ощущая смесь соли и собственного вкуса на языке. Руки незнакомца стали наглее, требовательнее. Он уже не церемонился, сжимая трепещущее желанное тело до отметин. Лабель распущено засмеялся, ощутив, как чужая ладонь хлестким шлепком легла на ягодицу, оставляя горящий след на коже. Покоряясь развратному влечению, молодой человек отступил, утягивая незнакомца на себя. Укладываясь на холодные камни, слегка задрожал, и тут же вскрикнул от тяжести горячего тела, накрывшего его собой. — Сладкий, сочный, как райский плод… — шептали ему прямо в губы. Лабель лукаво изогнул бровь, не отдавая себе отчёта, как действует этот простой жест на хрипло дышащего мужчину. — Языческому божеству известно Царство небесное? Не дожидаясь ответа, он припал ртом к приоткрытым устам незнакомца, на грани слышимости выдыхая: — Вознеси меня, о, мой царь… Дальнейшее затопило обоих обольстительным медовым сном. Лабель не понимал, как его, казалось, знакомое до мельчайших подробностей тело, способно чувствовать такое. Каждое касание, каждый поцелуй отзывались острым ознобом вдоль позвоночника, а пронзительный зелёный взгляд сладким ядом заползал в самое сердце. Впервые в жизни юноша ощущал себя таким беззащитным перед чужой волей, и в то же время стал точно всемогущим. Незнакомец был искусен в подобном, щедро одаривая покорное ему тело все более и более изощренными ласками. Лабель, окончательно утратив связь с реальностью, а вместе с ней и последние крохи стыда, откровенно стонал, царапая ногтями отполированные морем камни. Сладострастно выгибался, чувствуя алчущий ненасытный язык в самых сокровенных местах, пьянел от собственного бесстыдства, и снова и снова просил не оставлять его. — Ни за что… Хрипло, щекочущими мурашками ему в шею. И вновь вниз, через ложбинку подрагивающего живота, туда, где скручивался тугой узел уже почти болезненного желания. Незнакомец будто насыщался его негой, ничего не требуя для себя. Мелкими глотками пил дрожь млеющего под ним тела, и не было ничего слаще, чем видеть благодарный, полный сакрального откровения взгляд в ответ. Лабель резко выгнулся, ударяясь затылком о камни: взмокший, потерянный, трепещущий, он погибал на языке, что с коварной точностью ввинчивался в его нутро, отыскивая наиболее уязвимые точки. Суконная, набухшая от солёной воды нить лопнула, натянутая напряжёнными пальцами Лабеля, соскользнула с шеи незнакомца...Чуть ли не плача от поработившего его распутного влечения, юноша глядел из-под тяжёлых век и шептал словно в бреду: — А ты?.. А ты?.. Варвар, плутовато усмехнувшись, ловким движением оседлал широко раскрытые бедра, прижимая их к камню собственными коленями. Мозолистые пальцы направляли ладонь юноши, что несмело, но с готовностью обхватил стоящий колом чужой член. Глаза цвета лунной стали распахнулись в немом изумлении, вызвав у незнакомца тень поощрительной улыбки. И тут же крепкая рука бережно обхватила естество Лабеля, двигаясь в одном ритме с ним. Свидетелем близости стало море. Ласковые волны достигали их переплетённых ног, скрепляя ритуал единения, благословляя. Нежный рокот сопровождал Лабеля на пути к пику, поощряя, уговаривая не стыдиться собственных криков. Шторм бушевал в зелёных глазах, пожирающих тонкое, искаженное невыносимым наслаждением лицо, и юноша тонул в этой пучине, отбрасывая привычную скромность. Море смывало последние барьеры. Море одобряло. Море ликовало вместе с ними, вздыбившись высокой волной, когда два соединённых тела, не имея сил оторваться друг от друга, обмякли на камнях.Море повенчало их.
… — Я ещё увижу тебя? Лабель обернулся, со скрытой грустью разглядывая своего нечаянного любовника. Правду говорить не хотелось, а врать он не любил. Ему пора, пока Граут не забеспокоился и не начал его искать. И вряд ли он вернётся. Это был его последний визит, отныне ему станет не до морских приключений. Но как разочаровать того, кто смотрит с таким бесхитростным восхищением, точно убежденный, что эта встреча — промысел Божий? Как объяснить этому свободному варвару, что в реальном мире нет места для их встреч? И надо ли? Все, что юноша мог для него сделать, — ласково коснуться губами щетинистой скулы, мимолётно прижимаясь утомленным их утехами телом к боку незнакомца. А затем, не прощаясь, с разбегу нырнуть в шипящие волны, оставляя приятную недосказанность вместо горькой определенности. Лабель долго плыл под водой, чтобы варвар не проследил, где его убежище. Затем припал к камню своей бухточки, вслушиваясь в тихий удаляющийся плеск. Мужчина уплывал в противоположном направлении. И только когда море снова стало равномерным и гладким, воспитанник императора вышел на берег, торопливо натянул хитон и, подхватив ставшие вдруг неимоверно тяжёлыми браслеты, стал взбираться по склону. Настало время возвращаться к реальной жизни.