Дестр, первое Болгарское Царство, 903 год
Придерживая одной рукой объемистый живот, Юстина в очередной раз поправила приборы на столе. Сервировала сама, ревностно отгоняя всех помощников в любой момент готовых кинуться на зов неугомонной госпожи. Как хозяйка богатой виллы на берегу Дуная, позволила служанкам лишь внести яства, неусыпно блюдя, чтобы никто не испортил тщательно выверенную композицию посуды и расставленных по краям ваз, в которых благоухали искусно составленные букеты. Скоро к ужину должен был прийти ее муж и Юстина хотела, чтобы он почувствовал любовь и заботу в каждой безделушке. И, сто раз все проверив еще на кухне, молодая госпожа то и дело норовила в чем-нибудь усомниться. — Стояна, яхни точно не пересолено? — переспросила она у пожилой прислужницы, придирчиво принюхиваясь к рагу из телятины и баклажанов, от которого исходил аппетитный чесночный аромат с кисловатыми нотками алычи. Вместо служанки ей ответил звучный мужской голос, в котором притаилась нежность: — Уверен, с ужином все в порядке, Юстичка. В столовую вошел хозяин виллы, и прислуга, поклонившись, деликатно оставила супругов наедине. — Дарий! Юстина поспешила навстречу мужу и тот, подхватив, будто она ничего не весила, закружил ее по просторной столовой. — Я с утра уже соскучилась! — И я, любовь моя, и я, — вторил ей Дарий, накрывая мягкие губы молодой женщины своими. Юстина привычно потянулась за лаской, совсем не заботясь о том, что сейчас ранний вечер и их кто-нибудь может мимоходом увидеть, да и вообще, подобные порывы не к лицу взрослой мужней госпоже. У них с Дарием все было нетипично: взрослый мужчина, один из управителей города, успевший еще восемь лет тому поучаствовать в осаде Дестра и удостоиться многих почестей на службе у царя Симеона, был суров внешне и строг с подчиненными, но наедине с близкими становился мягок и предупредителен. Рослая Юстина едва доставала мужу до плеча и чувствовала себя рядом с ним маленькой балованной девочкой. Дарий позволял жене помыкать собой и заправлять домом не только, когда нес службу в городской страже. Даже в его присутствии управление виллы было в цепких ручках Юстины. Это знали все: от родных до прислуги. Если кого это и возмущало, предпочитали помалкивать: Дария в городе уважали и даже немного страшились. Однако народ быстро подхватил поговорку, пущенную безымянным автором: «строг и властен, как Дариева супружница». Впрочем, говорили это без зла, с долей нежности: чета пользовалась всеобщей любовью. Насилу оторвавшись от губ жены, Дарий осторожно поставил ее на пол, но от себя не отпустил: гладил родное лицо влюбленным взглядом, что не померк за четыре года брака. — Толкова си красив, моя Юстичка. Молодая женщина, покраснев от удовольствия и вспыхнувшей в груди нежности — ее любовь к супругу была взаимна и самоотверженна, — вернула ему полный томительного ожидания взгляд и погладила давний шрам на суровом лице: — Обичам те, мой господине. Прежде чем сесть за стол Дарий пожелал увидеть сына. Стояна внесла пухлощекого двухлетнего малыша, который тотчас потянул ручонки к отцу. — Он так похож на тебя, — качая ребенка, улыбнулся Дарий. Юстина вздохнула с затаенной печалью: у сына действительно были ее глаза и улыбка, но взгляд из-под непокорного, по-детски пушистого чуба пронзал не присущей младенцам серьезностью и глубиной. А решительностью и капризными вспышками сын все чаще напоминал ей брата, безвестно сгинувшего в Византии пять лет назад. — Лабель! Молодая женщина кинулась к ребенку, который, заскучав, резво вцепился отцу в бороду. Дарий лишь рассмеялся: — Ничего, с возрастом научится овладевать своими порывами. Ишь, норов показывает, — пожурил он сына, что вот-вот был готов разразиться возмущенным ревом. Юстина приголубила малыша, успокоив так и не начавшуюся бурю. — Садись, мой господин, ужин стынет. — Почтенный Кассий не будет есть вместе с нами? — Я позже подам ему ужин в кабинет. Отец получил письма из Византии, — в улыбке Юстины мелькнула печаль, но лишь на мгновение.***
За окном кабинета Кассия виноградные листья шептались с легким ветерком: лозы, так хорошо прижившиеся в этом климате, гибким телом оплетали дом до второго этажа, утопив его в зелени. Вдалеке лоснящейся в бликах умирающего солнца лентой виднелся Дунай. На вилле царила спокойная умиротворяющая атмосфера, но в душе хозяина кабинета бушевали смута и противоречия. Кассий держал в руках очередное письмо из Византии. Дорогая тисненая бумага шелестела вкрадчивым витиеватым слогом патриарха Константинопольского:«Сыну нашему во Христе, достопочтенному патрикию Флавию…»
Мистик предлагал вернуться и подкрепить силы, восставшие против Льва, авторитетом древнего имени. « — И деньгами», — цинично ухмыльнулся Кассий. Патриарх писал, что многие династии тайно поддерживают Андроника Дуку — этого изгнанника, что так вольно нынче хозяйничает в Понте Эвксинском.«Но тебе, мой друг, достанет решимости встать против Льва открыто, я знаю…»
Еще бы, ему не знать. Любой бы догадался, что у Кассия есть мотивы недолюбливать Льва Македонянина. Вот только, какой смысл в этом бунте? Еще раз пробежав глазами по строчкам, Кассий убедился, что на все вопросы о Лабеле Мистик отвечает уклончиво, делая весьма туманные заверения. Хитрый клирик ничего не знает о бывшем кесаре, следовательно, ему нечем заманить Кассия обратно в Византию. И зачем теперь восставать против Льва, ставя под удар остатки своей семьи, если Лабеля все равно не вернуть? Кассий отбросил мимолетно закравшуюся мысль о возвращении в Византию. Он свое отвоевал: смог вывезти значительные накопления, обосноваться в Болгарии и спасти дочь — этого ли мало? Кассий лишь молил Бога о снисхождении к сыну, в глубине души лелея надежду, что у Лабеля все хорошо. До судьбы же Византии ему не было дела более. От Андроника, что писал гораздо реже и скупее Николая, Кассий узнал, что Лев терпит одно поражение на фронте за другим: в прошлом году арабы захватили последний оплот Ромейской империи в Сицилии — Тавромений, и это помимо того, что болгары увеличили выплату дани, а внутри державы один за другим бунтуют родовитые вельможи. Власть Льва Философа уже не кажется непогрешимой, точно Божья, но на престоле он каким-то чудом ещё держится. «Лев неплохой внутренний политик, но посредственный стратег. К тому же Господь никак не одарит его наследником», — вспомнились Кассию лживо-сочувственные строки Мистика, который в одном из предыдущих писем сообщал, что и третий брак базилевса — на сей раз с аристократкой из фемы Опсикия, Евдокией Ваяной, — закончился трагически. Молодая жена быстро понесла, но не смогла пережить роды, а сын Льва, нареченный Василием, скончался спустя несколько дней.«Будто сам Господь наказывает его и не благоволит государю».
Последняя строчка бросилась в глаза Кассию красной нитью. Вот оно: Господь сам решил судьбу Льва. И если будет Его воля, Македонская династия зачахнет и без помощи Флавиев. Кассию же месть не нужна. Сохранить семью — вот, к чему он всегда стремился. И пусть получилось лишь частично, он и за это благодарен. Дверь тихонько отворилась: опережая Юстину, что держала в руках поднос, стараясь не расплескать суп на выпирающий живот, в комнату чинным шагом вошёл маленький властелин виллы. Оглядев кабинет с видом наследного царевича, Лабель неспешно, покачиваясь на пухлых ножках приблизился к Кассию и цепко ухватился за подол его далматики: — Деда! Когда-то это было его первым словом и Кассий до сих пор до слез умилялся, слыша задорный и требовательный окрик внука. Юстина поставила поднос с ужином на стол, мельком взглянув на письма. — Все по-прежнему? Кассий кивнул дочери и подхватил маленького Лабеля, усаживая себе на колени. Их краткий, понятный лишь двоим диалог с Юстиной повторялся после каждого письма из Византии. И всякий раз решение Кассия оставалось неизменным: теперь их дом здесь. И Лабель, что ворковал, прижимаясь к дедовой груди, был тому порукой.