Меня не нужно спасать!

      Арсений не помнил, как он провёл весь день, вечер и ночь. В памяти возникали какие-то отрывки, где были Матвиенко и водка, кто-то плакал (или это плакал он сам?), забинтованная рука. И эта череда смазанных картинок началась после того, как невыносимый мальчишка схватил его. Чёртов ребёнок ворвался в размеренную жизнь Попова, перевернул всё с ног на голову, вновь заставил того чувствовать что-то, а потом просто взял и всё испортил одним необдуманным действием.       Попов прекрасно понимал, что ему не нужно было связываться с Антоном, нельзя было сближаться, привязываться, выстраивать хоть какие-то отношения. Ему не стоило лезть к этому мальчишке тогда на улице около магазина, но он не сдержался. И с каждым разом, с каждым принятым решением касательным Шастуна, он бессознательно притягивал его к себе, а лишённый родительских внимания и любви Антон тут же решил, что влюбился. Подумать только! Это болезненная созависимая привязанность, а не любовь. И Арсений решил для себя раз и навсегда разорвать любые связи с этим невообразимым ребёнком.       Подъезд собственного дома встретил мужчину враждебным взглядом в исполнении вахтёрши, которая в добавок к осуждающему прищуру скривила ещё и рот в безобразную линию, словно бы из её лица сделали грустный смайлик с очень сильно опущенными вниз уголками губ. Попов молча промаршировал к лифту, немного заплетаясь в ногах. Опьянение уже прошло, однако тело всё равно отказывалось слушаться.       Вновь исцарапав ключом замок, Арсений Сергеевич наконец смог попасть внутрь своего жилища, которое почему-то непривычно пахло как-то по-домашнему уютно и тепло. Мужчина прислонился к стене, медленно съезжая по ней на пол. Он боялся пройти дальше, зайти в комнату и не увидеть там Антона. И вместе с тем он жаждал того, чтобы мальчика там не оказалось, потому что иначе Попову придётся самому прогонять это маленькое чудовище, которое безжалостно вцепилось в его давно иссохшее и сжавшееся, закаменевшее сердце своими костлявыми цепкими ручками, вновь заставляя кровь приливать по, казалось бы, атрофировавшимся сосудам, разжигая огонь в груди.              Арсению было невыносимо, тошно и страшно. Внутри него самого что-то глыбилось, разрасталось, рвалось наружу, мешало дышать, спать, жить. И мужчина хотел избавиться от этого, вернуть себе былую прохладу и отсутствие чувств. Действовать нужно было решительно. Волнение внутри было вытеснено увеличивающимся в геометрической прогрессии раздражением.              Вскочив с пола, Попов промаршировал в комнату, являющуюся и кухней и гостиной одновременно, однако никого там не застал. Рваный вздох вырвался из груди, и даже сам Арсений не мог сказать было это вздохом облегчения или всё же разочарования.       Во рту пересохло, словно бы мужчина наелся песка, и Попов понял, что со всеми своими душевными терзаниями совершенно игнорировал физические потребности тела. Голова, словно в один миг затрещала и стала изнывать пульсирующей болью, пить захотелось ещё сильнее, головокружение вернулось, поэтому неимоверным усилием воли, Арсений добрался до кухни, где, не разоряясь на стакан, стал жадно глотать воду прямо из кувшина. Спустя пол-литра прохладной живительной свежести мужчине стало даже легче дышать, перед глазами уже была не расплывшаяся картинка, а вполне чёткая, хоть и непонятная.       На его извечно пустой, холостяцкой, однотонной и спокойной кухне, которую он всегда держал в идеальном порядке, творился хаос. Хлеб, вместе с ножом и крошками, валялся прямо на столешнице, где его по всей видимости и нарезали. Арсению показалось, что он даже увидел царапины, оставленные после этого варварского действа. Грязная тарелка, так же была оставлена на столе, а ложка, валялась рядом, и под ней растекалось красное пятно. Апофеозом всей картины была безумная кастрюлька в горошек, которая стала для Арсения красным флагом, последней каплей в этом артхаусе.       С появлением мальчишки не только его жизнь, но и квартира стали походить на вечный балаган. Бессильная злоба клокотала внутри, заставляя неконтролируемо сжимать и разжимать кулаки, в попытках совладать с приступом агрессии. Арсений шумно дышал, раздувая ноздри, от чего действительно становился похожим на быка, нацелившегося убить тореадора, дразнившего его.       — Антон! — крик вышел надорванным и истеричным.       Мальчишка точно был в квартире. Арсений сорвался с места, пытаясь понять, где прячется маленький поганец. Распахнутая дверь в ванную комнату не дала никаких результатов: там было темно и пусто. Единственным местом во всём жилище, где мог быть Антон, оставалась комната мужчины, его спальня, и от этого у Попова задёргался глаз.       Дверь, буквально выдернутая из проёма, с грохотом ударилась о стену, кажется даже оставив после себя вмятину. Арсений за долю секунды оказался внутри, и шумно дыша наблюдал, как дёрнулся, растянувшийся на его кровати, Шастун.       Длинной худое тело, обнимавшее подушку, вздрогнув, подскочило, и попыталось аккуратно сползти с кровати вместо того, чтобы просто встать. Это действие повлекло за собой то, что вместе с телом на пол сползли и одеяло с покрывалом, а мальчишка топтался на постельном белье, неуверенно глядя на разозлённого мужчину из-под встревоженно-опущенных ресниц. Из груди Арсения вырвался рык.       — Немедленно собирайся и проваливай отсюда, Шастун. Я не желаю тебя видеть ни в своей квартире, ни тем более в своей постели. У тебя пять минут, чтобы исчезнуть!       — Но… я же… — Антон неуверенно рванулся вперёд, пытаясь хоть как-то выразить протест, но вместо этого полетел вперёд, запутавшись ногами в упавшем одеяле. Арсений даже не дёрнулся, чтобы помочь.       — Уходи, Антон, — дверь захлопнулась, за вышедшим мужчиной, который вернувшись на кухню, стал наводить порядок.       Тарелка была с грохотом закинута в раковину и намылена по крайней мере три раза, ту же участь постигла и ложка. Стол был намыт до блеска. Буквально за несколько минут, квартира вернула себе былую чистоту и некое равновесие, столь необходимое для Арсения. Однако царапины, действительно появившиеся на столе, и кастрюля, пахнущая борщом, не давали до конца успокоиться.       Застывший на пороге кухни Антон был как нельзя кстати. Он мялся, уже почему-то обутый, на чистом полу, не зная, что сказать, поэтому Попов всё сделал за него. Кастрюля буквально была всучена растерявшемуся мальчику, который схватился за неё, как за спасительную соломинку, в то время как мужчина, крепко взяв того за предплечье, настойчиво тащил ко входной двери.       — До свидания, Антон! — выкинутый на лестничную площадку, Шастун наконец отмер, метнувшись обратно к закрывающейся двери и успев просунуть туда ногу, закричал:       — Нет! — после чего тяжелая железная входная дверь и силой ударила по преграде между ней и косяком, заставляя Антона жалобно заскулить, а Арсения распахнуть дверь обратно.       В эту секунду, Шастуну показалось, что на лице Попова промелькнуло волнение, поэтому он стал причитать ещё жалобнее, пытаясь одной рукой удержать кастрюлю, а другой дотронуться до пострадавшей ноги, однако в тот момент, когда Антон вынул ногу из проёма, Арсений вновь захлопнул дверь. На этот раз уже окончательно.       Ни слёзы, ни доводы, ни стук, ни звонок не помогли Шастуну добиться того, чтобы Попов поговорил с ним. Спросонья Антон совершенно не понимал, что происходит и где он, почему Арсений так зол, а затем вспомнил весь вчерашний день, и теперь жаждал, если не извинений, за внезапное исчезновение, то хотя бы объяснений, что же это было. Ответом на очередное:       — Откройте, пожалуйста! Я ничего не понимаю! Что я сделал не так? Что произошло? — послужила тишина. Антон в который раз пнул запертую дверь, затем ещё раз и ещё, заводя сам себя.       От таких колебаний в пространстве, борщ в кастрюле выплеснулся, испачкав и без того не самую чистую одежду мальчика. Несдержанная кастрюля полетела в дверь, оставляя на ней разводы и ошмётки овощей. Самая же стальная посудина с грохотом приземлилась на каменную плитку подъезда, чудом не разбив её.       Антон смахнул злые слёзы, подхватил погнутую кастрюльку, крышку, которая из-за деформации теперь не подходила, и нажал на кнопку вызова лифта. Зайдя в кабину, Шастун всё-таки расплакался, не сумев сдержать в себе всё то, что так отчаянно рвалось наружу. Ему казалось, что вчера он уже выплакал весь свой запас слёз, однако очередная надвигающаяся истерика подтверждала обратное.       Лифт почему-то ехал ужасающе медленно, в нём что-то скрежетало, скрипело, лязгало. Антон, не моргая, смотрел на себя в зеркало, наблюдая за тем, как слёзы, одна за одной, сбегают по впалым щекам вниз, а затем срываются с острого подбородка, безвозвратно летя куда-то в пропасть, разбиваясь о безжалостно-твёрдый пол лифта.       Лампа на потолке мигала, светя зелёным неприятным болезненным светом. Кадр из фильма ужасов в одно мгновенье стал реальностью для Антона, и ему начало казаться, что вот-вот случится нечто ужасное, катастрофичное, неотвратимое, но вместо этого лифт, качнувшись, остановился, и с усилием открыл свои створки, пуская в мрачную атмосферу свежий воздух и тёплый свет, рассеивая накопившуюся внутри ауру.       Шастун грубо проехался рукавом по лицу, пытаясь стереть влагу, и неуверенно, прихрамывая вышел из замкнутого пространство, в одночасье ставшего пугающим. Лифт за спиной мальчика вновь захлопнул свои лязгающие челюсти в ожидании новой жертвы.       Руки Антона с новой силой вцепились в изуродованную кастрюлю и слегка подрагивали от напряжения. Вахтёрша была не одна, и поэтому возвращать столь любезно предоставленную посудину в таком виде обратно стало вдвойне неловко и стыдно.       Высокий пожилой мужчина с любопытством рассматривал неуклюжего паренька, ковыляющего к Антонине Павловне. Антон пытался не встречаться взглядами ни с ним, ни с вахтёршей, которая отчего-то была взволнована и несколько напряжена. Аккуратно опустив кастрюльку на стол, Шастун шмыгнул носом и, всё ещё не поднимая глаз, двинулся к выходу.       — Антош, а ты чего с дедушкой то не здороваешься? — вопрос Антонины Павловны пригвоздил мальчика к месту, заставляя нервно сглотнуть.       — В самом деле, Антон. Мы так давно не виделись. Что же ты, так мне не рад? — в приторно сладкой и обманчиво спокойной интонации мужчины Шастун различил отчётливые нотки голоса Арсения, поэтому, прокрутившись на пятках на сто восемьдесят градусов, в упор уставился на Сергея.       Отчего-то мальчику было очень волнительно, и он беспокойными глазами метался по фигуре отца Попова, пытаясь выловить их схожесть, и, к своему удивлению, действительно находил её. К похожему голосу и манере речи добавились и нахмуренные брови, которые выразительно подчёркивали такие же бездонные голубые глаза.       — Ддда, — Шастун тут же смутился, потому что ответ на вопрос вышел неоднозначным, да и непонятно откуда взявшееся заикание было совсем не кстати, поэтому Антон выдохнул, взял в себя в руки и натянул свою самую обезоруживающую улыбку, которую только смог отрыть в своём арсенале, — то есть нет. В смысле привет, дедуль, — мальчик так и стоял около двери в подъезд, не решаясь ни уйти вон, ни подойти ближе.       — Ты куда-то собрался? И почему хромаешь? И весь в борще? — Сергей прошёлся глазами по всему мальчику, от пят до макушки.       — Я же говорила тебе, Сергей, сынок твой совсем ребятенку житья не даёт, колотит почём зря. Так и до греха недалеко, поломает ему что-нибудь, он вон какой худой, — Антон смутился, снова опустив глаза в пол, пока вахтёрша продолжала свои рассуждения, — А с чего тут разжиреешь-то? Отец не кормит, и денег наверно не даёт, потому что мальчик-то сразу всё на наркотики и спускает…       — Что Вы несёте? Всё вообще не так! — Антон был не в силах выслушивать бредни сумасшедшей старушки, — Вы если не знаете ничего, то лучше помалкиваете.       — Грубиян! — возмущение женщины тут же сменилось жалостью. Теперь она уже обращалась к Попову-старшему, — но ведь и таких жалко. Хоть он и такой невоспитанный, всё равно же ребёнок. Ты, Сергей Александрович, разберись тут уж во всём, раз приехал.              — Разберёмся. За мной! — прокомандовал мужчина, и в точности, как и Арсений, не терпя возражений, отправился к лифту, даже не сомневаясь, что мальчик последует за ним. Желание сбежать сейчас было так велико, что чесалось где-то внутри, но Антон, как завороженный плёлся за мужчиной, проклиная себя за то, что вообще остановился и начал этот разговор, продолжая поддерживать глупую легенду про то, что он сын Арсения. Сергей Александрович уж точно знает, что это не так. Вся ситуация в целом сейчас выглядела совершенно пугающей и запутанной.              Как только двери лифта захлопнулись и мерзкий зелёный свет вновь окутал на этот раз уже две фигуры, Сергей, сощурив глаза, протянул Антону руку.       — Антон, я полагаю? — это всё походило на глупый розыгрыш или ловушку, чувствовался подвох, но не пожать в ответ было нельзя, поэтому мальчик несмело потянулся к большой сильной руке, мечтая, чтобы это всё оказалось просто кошмаром, и он сейчас проснулся.       — Антон, — Шастун запоздало кивнул и ахнул, когда его руку безжалостно схватили и сжали.       — Внук? И наркоман? — рука, находившаяся словно в тисках, была повёрнута наверх, рукав кофты задран, обнажая чистую бледную кожу правой руки, — Другую. Живо!       Антон почувствовал себя загнанным зверем, чувствующим свою скорую смерть.       — Что? Нет? — Шастун не мог позволить так же поступить и со второй рукой, потому что точно знал, какой безобразный шрам от так глупо затушенной об себя сигареты всё ещё украшает его запястье, — Я не наркоман.       — А кто ты? — воцарившаяся на миг тишина была прервана пиликанием лифта, сообщающем о том, что нужный этаж достигнут. Двери с лязгом распахнулись и затихли, когда из глаз Антона вырвалась слеза, ещё одна жертва, разбившаяся о пол.       Мальчику было нечего сказать, он и сам не знал ответа на этот вопрос. Нет, он, конечно, осознавал, кем он является в целом, но кто он для Арсения? И был ли кем-то? Шастун понимал, что определенно влюблён в Попова, но эти чувства не определяют его важность для Арсения, скорее наоборот. Он для учителя никто, и тот ясно дал это понять несколькими минутами ранее.       — Я… я… — Антон вышел вслед за Сергеем на лестничную площадку, беспокойно метаясь глазами по серьёзному лицу напротив, и не мог ни за что зацепиться. Так и не найдя, что сказать, мальчик просто шагнул вперёд, уткнувшись лицом в грудь мужчины, который непроизвольно прижал к себе ребёнка от неожиданности, так же, как и Арсений в их первую встречу.       — Антон, я хочу объяснений, а не истерик. Что здесь вообще происходит? Ты и Арсений, вы… Не могу подобрать слова. Вместе? — Антон от неожиданности отклеился от мужчины и смотрел на него ошарашенными глазами, размером с блюдце. Неужели отец Арсения в курсе об его ориентации?       — Нет, мы… Не вместе, — эти слова дались Шастуну огромным трудом, голос дрожал, и не хотел произносить то, что звучало так жестоко. Лицо Сергея отразилось ещё большим непониманием, и тогда мальчика прорвало. Ему хотелось объясниться, чтобы мужчина понял, чтобы не смотрел на него, как на сумасшедшего, чтобы нашёл в себе хоть каплю сострадания к неразделённой любви Антона, — Я просто хотел покурить, а тут он, — голос медленно, но верно надрывался, переходя в плач, — И я не знал, что он — это ОН. Я бы тогда… А он… И мы… И ремнем меня… А я его люблю… А он убежал. А теперь говорит не хочу тебя видеть ни в своей жизни, — рваный вдох, — ни тем более в своей постели, — каждое произнесённое слово было растянуто, перемешано со слезами и всхлипами, пропитано обидой и болью. В конце своей бессвязной, но искренней и душераздирающей речи, Антон всё-таки сдался под натиском рвущихся наружу слёз, и заплакал по-настоящему, сотрясаясь от рыданий.       — Прекратить истерику! — от неожиданного вскрика Шастун и правда замер, лишь икнув, и испуганно уставился на Сергея Александровича.       Мужчина промаршировал ко входной двери, испачканной борщом, и, обернувшись, красноречиво посмотрел на виновника, который в ответ лишь неловко дернул вверх уголками губ, в попытке несмело улыбнуться, и опустил глаза в пол, чтобы хоть как-то скрыться от осуждающего взгляда.       Трель звонка повлекла за собой возню за дверью, и Антон вскинул голову, чтобы посмотреть, неужели Арсений передумал. Из-за двери донёсся неразборчивый мат, а затем громкое и грозное, одновременно с открывающимся замком:       — Я клянусь тебе, Шастун, если ты сейчас же не уйдёшь, то я выпорю тебя. Ещё раз! — дверь открылась и на пороге был помятый Арсений, держащий в руках ремень, — Не понял, — мужчина переводил взгляд с Антона на отца и обратно, пытаясь понять, снится ли ему всё это, и он сошёл с ума, — Кажется мне нужно проспаться, — учитель, недоверчиво косясь на Сергея, стал медленно закрывать дверь, не разрывая зрительного контакта.       — А мне кажется, нам нужно побеседовать, — Сергей Александрович настойчиво потянул несчастную дверь на себя, вновь расширяя проход. Затем нацелился на ремень, зажатый в руке Арсения, и в одну секунду завладел им, не дав никому даже глазом моргнуть, — А ты чего застыл, Антошка, заходи, — мужчина отошёл от дверного проёма, делая приглашающий жест.       — Я это… Я наверно домой пойду, а вы общайтесь.       — Э, нет, сынок, так дело не пойдёт, — Попов-старший кивнул головой в сторону квартиры, и с приторно-доброго и дружелюбного тона перешёл на несколько пугающе-угрожающий, — Заходи. Сам. Или я тебя заведу.       Шастун лишь вздохнул и несмело поковылял внутрь, стараясь не наступать на ушибленную ногу. Мимо застывшего Арсения пришлось буквально пробираться, стараясь пролезть в оставшееся пространство прохода. Не оглядываясь и стараясь абстрагироваться, Шастун разулся и сразу же отправился на кухню, слыша, как за спиной закрылась входная дверь. За этим последовали громкие перешёптывания, которые в одно мгновение закончились свистом ремня и хлопком. Очевидно, досталось Арсению, который, к удивлению, молча стерпел этот удар судьбы.       Антон несмело выглянул с кухни, и тут же наткнулся на взгляды одновременно двух мужчин. Мальчик не придумал ничего лучше, чем, чуть наклонив голову набок, рассматривая семейство Поповых, смущенно прошептать:       — Может чаю?       Арсений, поначалу непонимающе косившийся на этот вопрос, быстро среагировал, и за долю секунды оказался рядом с мальчиком на кухне, включая чайник. Сергей в это время небрежно бросил ремень на спинку рядом стоящего дивана и, шумно выдохнув, тоже пошёл на кухню.       — Рассказывайте детишки, что здесь у вас происходит? — мужчина уселся на стул, закинул ногу на ногу и вопросительно уставился на копошащихся с чайником парней. Антон, как ему показалось незаметно, ткнул Арсения Сергеевича локтем в бок, призывая начать говорить первым.       — Ты лучше, бать, расскажи нам, чего приехал? Мог же просто позвонить, — Арсений был мрачнее тучи.       — Сынок, ты же прекрасно знаешь, все вопросы я предпочитаю решать, глядя человеку в глаза. Вот твои бесстыжие давно не видел, соскучился.       — Мог по видеосвязи позвонить, там мои бесстыжие глаза прекрасно видно, — Антону было неловко наблюдать за перепалкой мужчин, и он мечтал о том, чтобы просто исчезнуть или провалиться сквозь пол.       — Не паясничай! — тяжелая ладонь опустилась на стол, заставляя Шастуна, несущего заварочный чайник, вздрогнуть и чуть не вылить кипяток на себя. Это не осталось незамеченным Арсением, и он вырвал посудину из рук мальчишки, сам донеся её до стола.       Антон обиженно поджал губы и поковылял к свободному месту.       — Что с ногой? — Сергей переводил вопросительный взгляд с сына на мальчишку и обратно.       — Я прищемил, — разочарованно цыкнул Арсений.       — Зачем? — мужчина запутался в ситуации еще больше.       — Это он не специально, просто со злости не заметил. Я сам виноват, — поникшего учителя хотелось защитить, и Шастун кинулся грудью на амбразуру.       — Вопросов стало ещё больше, — Сергей, оттолкнувшись руками от стола, поднялся и принялся ходить из стороны в сторону, — присаживайся Антон, разговор будет долгим. Да и ногу твою нужно посмотреть.       — Я постою.       — Он постоит, — одновременно выдали «детишки», словно сговорились.       — Ах, да, мой внучек же упоминал ремень. Что не поделили? — от слова «внучок» Арсений поперхнулся и закашлялся, отец размашисто похлопал его по спине, — Молчите? Хорошо, начнём с вопроса попроще. Кто придумал весь этот цирк с костюмами?       — У нас нет никаких костюмов, — неуверенно прошептал мальчишка, Арсений устало выдохнул и закрыл лицо руками.       — Ладно, — протянул Сергей, — Повторяю для совсем глупых детишек, — Шастун недовольно нахмурился и поджал губы, — Кто придумал поиграть в дочки-матери?       — Никто ничего не придумывал, — выплюнул Антон, — Само так вышло.       — Не огрызайся! Ничего само по себе не происходит. Арсений, так и будем в молчанку играть, — Попов-младший ничего не ответил, лишь зло отхлебнув горячего чая, и наверняка обжёгши язык.       — Да там правда нелепая случайность, — Шастун снова принял весь удар на себя, — Я сам не помню, с чего началось. Кажется, мы ругались, я пошутил, что он мой папочка, ну и всё, дальше, как снежный ком. Ну знаете, как бывает: соврёшь что-нибудь, и не можешь остановиться.       — Почему вы ругались? Вы — это кто? Какие у вас отношения? — допытывался мужчина.       — Никаких! — на этот раз вспылил Арсений, ударив ладонью по натерпевшейся столешнице, — Мы никто, и нас ничего не связывает. Антон уже уходит. Да, Шастун?       — Нет! Нечестно! Зачем Вы так? Я же… Я же… — подходящих слов не находилось.       — Ты что? Закончи мысль, Антон! — переход Арсения на шипящий шёпот не сулил ничего хорошего.       — Я Вас люблю! — так открыто и честно, что у Попова-младшего аж зубы свело от злости.       — Замолчи! — от того, как резко вскочил учитель, стул полетел на пол, создавая оглущающий грохот, — Не ври ни себе, ни мне!       — Люблю! — Антон хотел было кинуться к Арсению, дотронуться до него, прижаться, но увидел сжатый и вытянутый в его сторону кулак, с пульсирующей венкой.       — Заткнись, Шастун! Или я за себя не ручаюсь!       — Значит, как спать притащить, или выпороть, так это Вы мастер, а за ручку подержаться брезгуете? Чем я Вам не угодил? Я же хороший! Хороший! — Антон расплакался, уткнувшись носом в подошедшего к нему Сергея.       — Он же ребёнок! — возмущенно и встревоженно прошептал Арсению отец, — Как ты мог?       — А чему ты так удивлён? Ты меня и за меньшее порол, а за то, что он вытворил, ты бы на мне живого места не оставил. Да, я сорвался, но и он не подарок. Мы уже разобрались и закончили, и я хочу, чтобы Антон ушёл.       — Я тебе не про это сейчас говорю. Ты, поганец, воспользовался мальчишкой и гонишь его теперь? Как у тебя только совести хватает так поступать?       — Что? Я никем не пользовался!       — Он не пользовался, я всё сам предложил, а он…       — А он был не против, да? Я тебя сейчас, засранец, проучу. Любишь мужиков, люби! Мы с матерью давно это уже поняли, приняли, смирились! Но за ребёнка я тебя убью!       — Нет, Сергей Александрович, он не… — но было уже поздно.