Потерянные в тумане

      Окровавленную засохшую простыню, распятую на решетчатой стене, рассекали короткие надрезы, сделанные чем-то маленьким и острым. Сквозь них просачивалась темно-бурая жидкость, подтекая маслянистыми каплями и вырисовывая неровные строчки незамысловатого стиха:       На могиле темной ночью       Крошка маленький хохочет:       — Мама, мама, не грусти,       Я вернусь к тебе в ночи!       Ключ от клетки подарю,       Птицу в небо отпущу.       Песнь прольется в высоте —       Путь осветит в темноте.       Ты прижмешь меня к груди,       Руки вымазав в крови.       Восемь лет прожив как сон,       Мы останемся вдвоем!       — Я вернусь к тебе в ночи… — прошептала я, и по спине поползли мурашки. Стихотворные строки звучали просто и ритмично, но каждое слово несло зловещее значение. В сомнениях я мягко дотронулась до простыни — жидкость выступила из порезов и осталась на пальцах зловонной слизью. Новое задание, новые подсказки и — я горько усмехнулась — новое копание в моем прошлом? Однако мысли, взволнованные перестрелкой с монстрами, все еще пребывали в смятении, и голова плохо соображала.       По полу прокатилась волна холодного воздуха, спотыкаясь о распластанные вены, неровным биением пульсирующие в ответ. Отступив, я замерла и прислушалась — не преследуют ли чудовища из покинутого крыла? Но Алхемилла отозвалась лишь дыханием вздувшихся стен. Ни звона цепей, ни натужного хрипа, только детский крик, вновь потянувшийся из-за перегородки. Очень далеко, на пределе слышимости малыш плакал, захлебываясь слезами, и горестно звал к себе. Хотелось того или нет, но плач — единственный ориентир в изменившемся мире, единственная возможность обрести свободу и выйти на туманные улицы. Надеюсь, я не совершу ошибок и не приду вместо этого к собственной гибели.       Подергав массивный замок, я ничего не добилась — ржавая дужка плотно охватывала скобы, точно приросла к ним навечно. Она не сдвигалась, несмотря на все старания расшевелить механизм. Разочарованно вздохнув, я окинула помещение взглядом в поисках чего-то, хоть отдаленно подходящего к стихам: птицы, песни, могилы… но зал пустовал, ничего похожего и близко не было. Узловатые корни-вены стелились по плитке, огибали мелкие лужицы и тонкими капиллярами поднимались по рамам дверей. Восемь лет — восемь комнат. Если бы все было так просто!       Потрескавшиеся деревянные полотна стояли насмерть, несмело откликаясь глухим бряканьем замков. Кто бы сомневался!.. Вернувшись к надписи, я перечитала ее снова и снова. Ключ от клетки, птица в небе, песнь и путь… кажется, похожие символы я видела в медицинской карте Лары.       Все верно. На рисунке, покрывающем обложку, парили птицы, а на правой половине схемы выделялось округлое помещение, помеченное скрипичным ключом. К нему вела извилистая дорога сквозь сплетение больничных покоев. Револьвер в кобуре обреченно потянул вниз — пустой барабан вызывал ощущение наготы и беззащитности. Мне придется идти безоружной, и я понятия не имею, как сделаю это. В отличие от гостиничных тварей эти прекрасно видят и слышат, а может, и чувствуют. Столкнусь хотя бы с одной — и мне не отбиться. Но оставаться на месте тоже бессмысленно, надо искать выход, искать дочь… Выбора просто нет. И будем честными — его у меня никогда не было.       Шаги сырыми тихими всплесками отражались от стен, мрачная капель то затихала, то вновь наращивала силу, всхлипы ребенка остались далеко позади. Свернув во вспомогательный тоннель, я оказалась в новом больничном крыле, более темном и захламленном, чем первое. Редкие тоскливые лампы перемазало красным, плитка на полу и потолке зияла провалами, а сами помещения больше напоминали бойню, нежели покинутый госпиталь. Из черных проломов палат доносились хриплые вздохи и мучительные, протяженные стоны. Временами приходилось останавливаться, замирать и внимательно прислушиваться к происходящему, прежде чем продолжить путь. Осторожно переступая, я обошла две каталки с неподвижными телами, прикрытыми простынями, перелезла через опрокинутый стеллаж и едва не споткнулась о сломанную инвалидную коляску. Под ногами постоянно хлюпало, сопровождая неровное дыхание и отчаянную пульсацию крови, резонансом отдающую в ушах. Растекшееся зловоние приобретало новые, непривычные оттенки: плесень, мускус и гнилое дерево, словно где-то недалеко гнили затопленные подвалы.       Внезапно между лопатками пронзило током, кончики пальцев похолодели и задрожали. Кто-то пристально смотрел на меня и не отводил взгляда. Пригнувшись, я затравленно обернулась и долго всматривалась в темноту, но никто меня не преследовал. Сердце вскинулось раненой птицей, и я подавилась собственным шепотом:       — Билл? Это ты?       Образ мужа вспыхнул в воспаленной голове и погас, не получив воплощения. Билл мертв, ты потеряла его, смирись! Здесь никого не осталось, кроме тебя!       Отступив назад, я задела осколок плитки, и он громко хрупнул под сапогом. Сверху раздался скрип, заставивший немедленно вскинуть голову. На стене под самым потолком, по паучьи сложив долговязые конечности, сидела спеленутая тварь и внимательно наблюдала за мной. Окровавленные провалы глазниц, передавленные колючей проволокой, сочились ненавистью. Существо пошевелилось, и цепи, что сковывали его запястья, похоронно зазвенели. Онемение, на несколько мгновений охватившее тело, опало пеленой, и я сорвалась с места, громко закричав. Страшное создание застонало и припустило по стене, суча ногами и надсадно похрипывая. Шорохи за спиной резко изменили тональность — остальные особи услышали нас и, гремя цепями, без промедления бросились следом.       Стараясь не оглядываться, ничего не понимая и не замечая вокруг, я неслась в полумраке, преодолевая один поворот за другим, пока не налетела на острое лезвие, притормозив в опасной близости от него. Широкий зазубренный меч завис поперек коридора, в руках его удерживали рыцарские доспехи. Старинные, с боевыми вмятинами и пятнами ржавчины, они непонятно как сохраняли вертикальное положение. Размышлять не было времени и, пригнувшись, я поднырнула под клинком. И тут же врезалась в глухие ворота, неожиданно вынырнувшие из темноты.       Отозвавшись заунывным лязгом, створки покачнулись, но выстояли. Прочный засов намертво прикипел к скобам, не поддаваясь на все попытки его приподнять.       — Твою мать! — я отчаянно раскачивала массивную балку, но время, как и шансы на спасение, стремительно таяло. Шум позади нарастал, а потом вдруг сбросил обороты. Повернувшись в смертельном испуге, я встретилась взглядом с тремя или четырьмя существами. Остановившись перед призрачным рыцарем, они рассеянно покачивались, не решаясь миновать его. Стеная и хрипя, чудовища извивались в режущих плоть оковах, опускались на четвереньки, неловко переползая с пола на стену, а со стены на пол. Они всерьез опасались железного воина? Или просто не знали, как преодолеть внезапно возникшую преграду? Так или иначе, он спас меня… на время.       Пытаясь справиться со страхом, я снова взялась за засов. Считая томительные секунды, постепенно вытаскивала распухшее дерево из влажных пазов. Наконец, ворота болезненно скрипнули и подались вперед, в пустоту. Вниз сбегали ступени. Стекая мелким стремительным потоком, они вливались в округлое озеро сцены с небольшим возвышением по центру, а потом расходились в стороны, вновь поднимаясь амфитеатром в несколько этажей. Пахнуло застоявшейся сыростью, пропитанной древесными болотными нотами. Поминутно оглядываясь на затихающие хрипы чудовищ, я осторожно спустилась вниз.       Сюда меня вела карта? Надеюсь… Просторное помещение напоминало анатомический операционный театр прошлых веков, чем, скорее всего, и являлось. Пятно сцены охватывали покосившиеся перила, к которым крепилось высокое зеркало, неприятно знакомое по отелю и госпиталю. Сейчас оно выглядело спокойно, по-видимому, находясь во сне. Напротив, выплывая из топкой полутьмы, повисла огромная, в полтора человеческих роста, обнаженная кукла-марионетка. Гладкое лицо обессиленно склонялось на грудь, по ветхому деревянному телу шли глубокие ветвистые трещины. Прочные лески, державшие ее, стремились ввысь под потолок зала, где терялись в кромешной темноте. Кукла нежно обнимала клетку, в которой что-то трепыхалось.       Рассматривая новые предметы обстановки, я размышляла — быть может, это действующие лица? В небольшой клетке, сплетенной из побегов лозы, сидела желтая птица, похожая на канарейку. Повернувшись ко мне, она подпрыгнула и наклонила голову, любопытно уставившись черным глазом. Она живая? Невероятно… Мне вдруг отчетливо представилось, что это первое живое существо за все пребывание в Сайлент Хилле. Действительно, ведь до сих пор мне не встретилось ни одной крысы в городских подворотнях, ни единого насекомого или лягушки в окрестностях озера. Даже мухи не вились над мусорными баками! Иллюзия жизни сохранилась лишь во тьме, страшная, уродливая, опасная иллюзия…       Интересно, а птица тоже порождение города? Тоже монстр? В поисках ответа я посмотрела в зеркало. Оно отражало все, что ложилось на его амальгаму — все, кроме людей. Кроме меня и… неожиданно, деревянной куклы. Но почему? По спине пронесся стылый холодок: в отражении клетка свисала на бесконечно длинной цепи, слегка покачиваясь под прыгавшей канарейкой. Стихи на стене призывали выпустить ее, позволить спеть и показать путь к младенцу. Но стоит ли делать это? И что случится с куклой, если ее потревожить?       Марионетка не двигалась, смиренно и крепко сжимая свое сокровище. Несколько раз я неуверенно протягивала ладони, но отдергивала обратно, едва касалась гладкой лозы. Медлила, сама не зная почему. Наверное, страшилась неизвестности, неожиданной реакции и просто была слишком беззащитна… Но где-то там Лара, моя дочь, ищет свою маму! Вдохнув и выдохнув полной грудью, я решительно взялась за прутья и резко потянула на себя. Скрюченные деревянные пальцы вздрогнули, хрустнули и опустились, а канарейка беспокойно забилась в моих руках. Больше ничего не произошло.       По помещению расплывалась зловещая тишина. В глубинах зеркала клетка по-прежнему висела на цепи. Внезапно сухо треснуло, отражение сорвалось и ударилось о пол, рассыпавшись на куски. Отшатнувшись в сторону, я уперлась в ветхие перила. Отраженная птица выпорхнула и разлетелась ворохом желтых перьев, а цепь с глухим замогильным стоном продолжала валиться сверху, сворачиваясь в тяжелый путаный клубок.       Прижав клетку к груди, я в страхе отступила, не в силах оторваться от магнетического отражения. Когда остатки непомерно длинных звеньев, наконец, достигли пола, со стороны исполинской куклы послышался скрип. Лески лихорадочно затряслись, и марионетка рывками подняла голову. Прежде неподвижные суставы, сросшиеся в шарнирах, с пронзительным скрежетом разгибались и выворачивались в разные стороны. Дерево стонало изнутри, трескаясь и покрываясь новыми ранами, разломы на теле сочились прозрачным подобием смолы. Ступни с глухим стуком опустились на пол, и кукла, сделав несколько неверных шагов, зашаталась как пьяная. На гладком округлом лице выступила липкая испарина и медленно скатилась двумя каплями, похожими на слезы.       Страшно захрипев, наполняя просторы зала ужасающим эхом, деревянное изваяние оборвало державшие его путы и кинулось на меня. Вскрикнув, я вцепилась в клетку и бросилась наверх по покатым скользким ступеням, стремительно покидая помещение анатомического театра.