Дно Антарктиды

Pov Тсукишима Новое утро началось не с самой приятной ноты, ведь проснулись мы не благодаря солнечному свету, что хотя бы нас будил. В этот раз отяжелевшее небо заслоняли мрачные тучи, смотря на которых хотелось обреченно расстроиться и в то же время разозлиться из-за всей этой несправедливости, словно небо было чем-то нам обязано. Едва ли был сейчас смысл в том, чтобы давать волю эмоциям, поэтому всё, что я делал— это молча кусал губы, приводя мысли в порядок и ждал, когда Ямагучи сообразит что-то поесть. Он, к слову, расстроенным не выглядел. Разве что сонным и утомленным, ведь ночью его слегка лихорадило, а я пытался как-то помочь и едва ли выспался сам. Попасть под дождь ему было бы совсем некстати. Пожалуй, под каким-нибудь деревом можно спрятаться, однако это недостаточно эффективно. Не терять ведь нам время на то чтобы строить какой-то шалаш. Немного подумав, я все-таки нашёл выход и, отломив кучу вполне надёжных веток, начал скреплять их между собой верёвками, стараясь не оставлять промежутки. Таким образом я намеревался сделать что-то вроде плотного щита. — Что делаешь? – спросил Ямагучи, обративший внимание на мою кропотливую возню. Я в это время максимально сосредоточенно собирал эту крышу, как какой-то дурацкий горе-конструктор, неуклюже царапая неумелые руки сразу и о сухие ветви и о нож, что едва ли держала моя деформированная рука, мешая своими импульсами боли. — Увидишь. Пока своими делами занимайся. Тадаши видимо понял, что я не особо в духе, поэтому больше ни о чем не спрашивал. Наконец, я кое-как закончил своё строение, недовольно рассмотрел его со всех сторон, быстро поел, не чувствуя насыщения, и скомандовал идти дальше. Это серое однообразие каждого утра нехило нас морально вымотало. У Ямагучи энергии было мало, поэтому я уже пытался прикинуть сколько привалов придётся сделать. До наступления вечера мы останавливались четыре раза, чуть ли не каждые два часа, и я все кормил заболевшего напарника, заставлял его пить достаточное количество воды, одновременно злился на тучи, уже даже не понимая, ожидать ли дождя, пригодится ли моё сооружение из веток, что мне, между прочим, приходится тащить с собой. В этот день мы поняли, что запутались окончательно, ведь набрели на какую-то неизвестную нам ранее населённую местность. Меня это совсем не успокоило. Я понятия не имел, хорошо это или плохо и чего, вообще, ждать от этой внезапности. Узнать что-нибудь, побродить по местности, чтобы понять с чем мы имеем дело, разумеется, было нужно, но мы пока не знали, как правильно это сделать, а потому остались на достаточно безопасном расстоянии, предполагая дождаться самого позднего вечера и только тогда следовать туда. Провизии нам хватало на пару жалких приёмов, благодаря чему мы либо выигрывали время, либо только лишь теряли. — Может, это пригород… — несмело предположил Тадаши. — Впервые вижу. Возможно… Если это действительно так, то почему он такой хиленький? Я думал, здесь всё по-другому. — Пригород пригорода..? Я нервно посмеялся со слов Тадаши, только сейчас по его голосу поняв, что его энергия на сегодня израсходована основательно. Его очень заметно клонило в сон, скорее из-за бессилия, чем из-за того что в лесу вечер был больше похож на наступающую ночь, тем более с учётом хмурой сонной погоды. Свет и свобода открытой местности в сравнении с угнетающими деревьями оказывали обнадеживающий эффект, словно перед нами простирался спасительный берег. — Ты когда-нибудь тонул? — Нет, — ответил Тадаши, не понимая, к чему я клоню. — Можешь представить? Как бы описал? — Должно быть, появляется ощущение полной необратимости и страх. Особенно, если даже не видишь берега. Я опираюсь на ощущения, возникшие в лесу, здесь что-то похожее. — Вот и я о том. В лесу будто тонешь, воздуха вроде много, но всё равно что-то душит. А «берег» можно смело назвать мечтой. Обидно, что до него рукой подать, но мы же не можем знать, обернётся ли всё в нашу пользу. — Может, еды как-то добудем… — снова неуверенно произнёс он. — Ага. Кошек жарить будем, — попытался пошутить я, дабы развеселить унывающего приятеля. — Фу… Лучше голодать. Я усмехнулся, покачав головой. — Тсукки, как думаешь, дождь пойдёт? Я уже даже перестал удивляться тому, что Ямагучи меня так называет. Сначала я думал, что он не помнит моего имени но, решившись спросить, узнал, что тот просто считает более удобным укорачивать фамилию. Ещё и на полную обсуждал то, как странно в этой стране не называть знакомого человека именно по имени, якобы почему это считается чем-то плохим, почему, вообще, имя наделяют таким большим смыслом. А если фамилия имеет меньше важности, то можно её укорачивать, конечно, если обладателю тоже будет удобно. — Предчувствую, что да. Как-то сегодня всё слишком… Всё слишком непредсказуемо и плохо. — Знаешь, как говорят: утро всегда доброе, никто не виноват, что ты не в настроении. Я удрученно хмыкнул, едва ли разделив мысли своего спутника. Скорее всего он имел ввиду, что мои нынешние предсказания связаны не исключительно с погодой, а с тем, что у меня внутри. В нашем невезучем положении слишком рисково рассчитывать на удачу. Просидев под деревом ещё около двух часов, я предложил Ямагучи остаться здесь и разжечь огонь, чтобы не мёрзнуть, а сам уже намеревался проведать местность более подробно, но Тадаши захотел последовать за мной, словно бы от этого что-то у нас поменялось и ему стало бы физически лучше. Иного выхода я не видел, сомнения долбили сдавливающей болезненностью в черепной коробке, однако усталость была сильнее, на меня накатывало тревожное ощущение, будто мы тупо не успеем никуда прийти, Тадаши точно не успеет. Эти недостаточно обоснованные мысли пробирали меня до мурашек, и, как бы я не пытался отключить их беспорядочный поток, у них на меня были явно другие планы, они упорно хотели остаться, я не знал для чего. Это место, на которое мы так внезапно наткнулись, манило наши хрупкие души, словно последняя надежда. Из-за этого было ещё страшнее вновь ошибиться. Нам встречались низкие старенькие дома с традиционными верандами, что хозяева не спешили закрывать, может, спали так всю ночь; сады, в которых больше было извивающихся сливовых деревьев, чем благоухающих цветов и обширные огороды, на которые была выделена большая часть участка, чем даже на самое, по моему мнению, главное – дом. Никаких людей на улицах не было, несмотря на то что было всего лишь девять часов вечера и солнце ещё не зашло за горизонт окончательно, наверное, в домах, что нам встречались, жили пожилые люди, которые довольно рано ложились спать или отдыхали после тяжёлой работы. В самую глубь пробираться мы не решились, ведь совершенно не факт, что там людей точно не обнаружится. В любом случае, узнают ли в нас чужаков в такое время? И почему? Потому что мы тут гуляем или так сильно отличаемся от здешних жителей? Я нервно оглянул нас с Ямагучи, решив, что на ничем непримечательных работников в огороде мы сейчас и похожи в своей не самой чистой, зато самой типичной одежде и немного успокоился. В итоге, мы решили, что лучшим решением на данный момент будет вернуться в лес, где мы оставили свои вещи, ведь это действительно безопасное расстояние. Отсидимся там до наступления утра, а потом что-нибудь решим. Возможно, даже рискнем найти какую-нибудь добродушную семью и напросимся на ночлег. На наивность и неинформированность жителей о молодых преступниках мне только и оставалось надеяться, но вряд ли тут все живут без телевизора. Ямагучи вдруг позвал меня, явно намереваясь что-то сказать, но вдруг зашелся в тяжёлом грудном кашле. Даже мне эмоционально передалась эта болезненность, и я поморщился с каким-то неприятным и бесполезным осадком сожаления. — Не кашляй, — шикнул я, поняв, что всё равно никак не могу ему помочь, а подбадривать, наверное, бессмысленно. — Я стараюсь, — Тадаши даже шептал как-то хрипло. — Смотри, там клубника. Я посмотрел в сторону, куда мне указывали, мгновенно заприметив в самом ближнем к нам саду множество грядок клубники. Ну и много же их. Наверное, продают, на жизнь таким образом зарабатывают. Я вспомнил о бесполезно лежащих у меня в вещах деньгах, подумал, что купил бы здесь хоть тарелочку. Да пусть и украл бы, а потом оставил деньги, вполне честно, как по мне. — Нет. Не будем же мы её воровать, — твёрдо произнёс я, сглотнув вмиг набравшиеся во рту слюни и упрямо отводя взгляд. — Я просто сказал. — Тогда чего туда так смотришь? — Мне просто смотреть нельзя? Я раздосадовано вздохнул и оглядел уже забор этого сада. Доски были ветхими и низкими, через них можно было запросто и перепрыгнуть, но местами были даже раздвинуты книзу, словно кто-то в этот участок уже проникал без приглашения и не раз, что, в свою очередь, в разы превышало мой интерес. В доме свет не горел, значит, там точно спали, а пару рядов клубники заботливо скрывало от хозяев пышное дерево со спелыми яблоками. Удобства сложившихся обстоятельств немного напрягали. Это совершенно не входило в мои планы, но голод, атакующий меня с новой силой, подбадривал, я, вдруг став более уверенным в своих действиях, произнёс: — Может, попробуем..? Не вижу смысла отказываться от такого. Вообще, малейшей опасности уже не вижу, настолько осмелился из-за усталости. Ямагучи, что ел в этот день явно побольше меня, вдруг согласился. Больше меня пугала его уверенность, она и зародила во мне новую тревогу. — Ладно, — отгоняя лишние и, очевидно, благоразумные мысли, сказал я. – Пролезем через ту щель. Вдруг я не пролезу? Надеюсь, получится… Держись забора, не выходи дальше двух грядок, и, когда я скажу уходить, тихо и быстро сматываемся. Ясно? Тадаши утвердительно кивнул, я первый пригнулся и прошмыгнул вперёд, стараясь не задевать ветви коротких кустарников, столпившихся у забора. Только сейчас задумавшись о том, что точно ли нас никто не увидит, внимательно посмотрел в правую сторону на соседний участок. Но там виднелся с этого места наблюдения только огород, на котором никого вроде и не было, впрочем, это с учётом того, что видимость в такой час оставляла желать лучшего. Нервно прикусив губу, я подполз к щели в заборе, доски которых были неловко отодвинуты в разные стороны. Тут даже был небольшой подкоп, смысла в котором конкретно для себя я точно не находил. Видимо, какие-то дети всё это сообразили. Попались ли они? Я отодвинул доску, не ожидая, что она действительно практически бесшумно и послушно отойдёт в сторону. Возможно, воришки попались, иначе не успели бы задвинуть забор в более менее начальное состояние, или же они просто легкомысленно оставили всё так. Махнув рукой присевшему рядом Тадаши, мол, иди первый, я подержал дощечки, в надежде, что они не сломаются после более крупного меня. Ямагучи пролез с легкостью, неуверенно остановился, прислонившись к другому краю забора, терпеливо ожидая меня. Только я начал пролезать, как тут же ощутил колючку под своим коленом, что чувствовал сквозь ткань спортивных штанов, и, несдержанно, зато тихо матерясь, скорее двинулся дальше. — Забыл предупредить, там крапива или, может, что-то поострее, — шепнул Тадаши, словно бы даже усмехаясь надо мной. Сам он в это время потирал оголённое колено, словно оно действительно всего лишь чесалось. — Это, блять, не крапива… Как можно было спутать это дерьмо с крапивой? Наконец, я все-таки проник в этот огород, мысленно осуждая хозяев дома за то, что так плохо следят за участком, словно они были обязаны создать для таких как я более благоприятные условия во благо незаконного проникновения. Кривое дерево, опущенное прямо к этому «входу» шуршало из-за неаккуратного меня, навевая ещё больший страх быть обнаруженными. Следующие несколько минут мы собирали клубнику, находя её практически наощупь. Мы ели её сразу, не беспокоясь о чистоте и возможных насекомых, забыв о времени и страхе, какой-то остервеневшей частью себя совсем не считали себя ворами. Как же это глупо и безрассудно с моей стороны. В смысле? Разве я не всегда был таким? С каких пор я такой рассудительный? Ворую клубнику я точно впервые, ещё и с Ямагучи Тадаши. В какой-то момент мне стало смешно из-за этих размышлений и последующих диких фактов, и я не смог удержаться от смеха, тихо посмеиваясь в кулак. — Не смейся, сам же просил, не шуметь, — вдруг осудил меня Ямагучи. В его голосе я уловил нотки отчаянной обиды и возмущения, отчего мне стало ещё веселее. Клубника теперь интересовала меня не так, как Ямагучи, глаза которого забавно поблескивали в сумраке. Он с любопытством рассматривал клубнику в руке. Я тоже прищурился, обратив внимание на маленькую ягоду, лежащую на его ладони, мысленно отметив, что она больше похожа на землянику. Видимо, он тоже об этом подумал, потому и замер. — Кажется, я сейчас чихну, — совершенно непредсказуемо произнёс парень и зачем-то передал ягоду мне. Мне стало страшно, что это громкое чихание действительно может сейчас проследовать, а еще, было неясно с какой целью мне дали клубнику. Я решил, что просто подержать, и снова прыснул со смеху, на этот раз гораздо громче, чем прежде. Тадаши вдруг зажал рот и правда приглушенно чихнул, смешно зажмурив глаза. Он точно не из тех, кто может чихать в себя, да и в целом в моей жизни так умел, наверное, один лишь Куроо. — Перестань, что в этом смешного? — Ты. — Я не могу быть причиной того, что ты так помираешь… Смотря на тебя, мне кажется, что от смеха правда можно умереть. — А что, нельзя разве? — Да хватит уже. Ямагучи вдруг прикрыл рот тыльной стороной ладони, отчего я снова заинтересовано замер, ожидая услышать очередное чихание, но он точно смеялся. Это подстегнуло моё веселье, но я почему-то стих, со смеющейся улыбкой наблюдая за ним. От смеха Тадаши вдруг громко закашлялся, его горло явно было раздражено этим внезапным приступом радости. Тут я понял, что нам точно пиздец, но мне по-прежнему было смешно, либо я совсем ебанулся, либо это такая реакция на стресс. — Пойдём уже, — произнёс я, ощутив, что уже чуть ли не плачу от распиравшего меня внутреннего смеха, и прислонился плечом к забору, пропуская Тадаши вперёд, к нашему так называемому «выходу» из зоны человеческих благ. Внезапно мне представилась возможность лицезреть растерявшегося Ямагучи более отчётливо. Мгновенно поняв, что причиной этого является включённый во дворе свет, я похолодел от ужаса. Ямагучи ощутимо вцепился в мою руку, именно в правую, и я громко зашипел от боли. Он отпустил меня, поняв, что я пропускаю его первым и торопить самого меня не нужно. Благо, и мне торопить его не пришлось, ведь он вылез довольно быстро, и основной проблемой являлся теперь лишь я, что пролезал в низкий проход с трудом, царапая плечи о старые дощечки, наступая, к несчастью, именно ладонью на смятую нами несколько раз, но всё еще живую проклятую колючку. Должно быть, это мне в наказание за такой глупый проступок. Времени на то чтобы возвращать эту часть забора в изначальное положение у нас, конечно, не было, ведь в огороде уже раздавался чей-то взволнованный голос. Я схватил вполне спокойно ожидающего меня Ямагучи за запястье, прошмыгнул в сторону дороги на соседний участок, поспешно решив, что лучшим решением будем спрятаться у чужого дома. Запоздало мы поняли, что нужно было придумать хоть какой-нибудь план отступления на случай, если нас обнаружат. В результате, мы, тяжело дыша, напряжённо вглядывались в своё очередное место преступления. Хозяйка дома, коей оказалась уставшая сонная тетушка, какое-то время ходила по огороду с фонариком. Видимо, брешь в своём заборе она так и не обнаружила и потому вскоре зашла домой. Нам пришлось ждать ещё несколько минут, пока свет в доме, наконец, не погас. — Что, блять, как? – из-за пережитого мой словарный запас видимо исчерпался на какой-то промежуток времени. Я заметил, что меня ещё и нехило потряхивает. — Хорошо, что не попались, — прокомментировал ситуацию за меня более сосредоточенный и равнодушный на вид Тадаши, но, посмотрев на него более внимательно, я увидел его тяжело вздымающуюся грудную клетку. Как-то тяжело он дышит, надеюсь, значительно хуже ему не стало и ночью его не будет лихорадить. Самое неприятное в таких моментах — это просто быть рядом и чувствовать свою собственную бесполезность. Забив большой равнодушный болт сразу на все мои несмелые надежды, о мой нос вдруг ударилась капля дождя. Я презрительно уставился в небо, внутренне испугавшись того, что нас ожидает самый настоящий ливень. Не теряя много времени на раздумья, мы решили незамедлительно вернуться в лес к своим вещам. Да, переждать дождь в лесу – такая себе перспектива, но на то чтобы попросится на ночлег на ночь глядя мне не хватало смелости, а Ямагучи, к сожалению, был согласен, убедив, что этот дождь будет мимолетным. Я слушал его доказательства насчёт испортившейся погоды, не понимая, почему он звучит увереннее синоптиков по радио. По пути нам снова встретилось некое подобие заброшенной площадки для детей, содержащей в себе комплект из заржавевшей качели на одного человека, полупустой песочницы и деревянной беседки, представляющей из себя некую коробку, в которой было абсолютно пусто, приглядевшись, я заметил, что в неё бесцельно накидали поломанных кирпичей. Всё это выглядело настолько тускло и мрачно, что мне хотелось просто как можно быстрее пройти мимо и не оглядываться, но Ямагучи, тоже заприметивший это, внезапно оживившись, свернул ровно в эту сторону. — Не самое время… — незамедлительно напомнил я, наблюдая, как он легкомысленно занимает качели. — Я недолго, — поспешил он успокоить меня. Не ожидая моего согласия, Ямагучи начал раскачиваться. Качели, что долгое время оставались без должного ухода, уныло и жутко скрипели, но Тадаши будто и не замечал этой удручающей атмосферы. Скрывшись в пыльной беседке, я достал сигареты. Резкий щелчок зажигалки на короткое мгновение ослепил сумерки, что сгущались вокруг, и проводил солнце, медленно скрывающееся за холмами. Тем не менее, засмотревшись на Ямагучи, что беззаботно раскачивался на скрипящих качелях, будто вовсе забыл обо всём на свете, я вдруг открыл для себя, что атмосферу сейчас задаëт именно он, свою собственную и более примечательную. Не помню чтобы Ямагучи раскачивался так энергично, яростно и бесстрашно, обычно он был более спокоен, любил стабильность. Однако сейчас качели словно выражали его настоящее настроение, я наблюдал усталость вперемешку с надеждой и целую бурю иных чувств, самых разных, которыми этот парень был переполнен, возможно, всегда, просто не знал, что с ними нужно делать и как они называются, для чего, вообще, нужны. Устрашающий скрип и резкие перепады, вовсе не успокаивали, но и не навевали новую тревогу или раздражение, я просто понял, что это важно – не мешать сейчас Ямагучи, ведь он по сути делает то, что помогает лично ему высвобождать всё, скопившееся в душе. Лучше устранить своё присутствие, — так подумал я, и присел на пыльные дощечки под собой, стряхивая пепел на поломанные кирпичи, что небольшой горкой бессмысленно толпились в углу этой беседки. Отвлечённо заглянув в пачку, я узнал, что курю последнюю, и постарался взять от неё всё. Максимально расслабиться. Пустота мыслей и идей привлекала меня не всегда, но сейчас был тот редкий случай, когда мне это до одури нравилось. В голове были только агрессивные звуки, издаваемые качелями, что затихали постепенно, но словно бы обещано, осторожно успокаивались, напевали об изменениях всего. Какой-то период жизни может быть долгим, но он не навсегда. Нет ничего, что будет со мной навсегда, это хорошо. Значит, я не должен ни от чего страдать и ни к чему сильно привыкать, в этом нет смысла. Пожалуй, дело даже не в том, что в чём-то нет смысла, и большее значение имеет именно польза. Жизнь так или иначе приносит пользу, но это не тот случай, когда смысл можно приравнять к пользе. Я прекрасно понимаю, что не стоит привязываться, люди — это всего лишь люди. Порой до слез жалкие, до ужаса сильные, невероятно душевные или же холодные, смелые, глупые, отчаявшиеся, хрупкие и безысходные. Всегда разные, недостаточно определённые чтобы достаточно громко и уверенно о них заявить. Могут удержать в душе необъятные тонны боли, жить с огромной брешью внутри, храня крохотную надежду, в то же время способные на желание искоренить эту надежду, задушить последние капли её упрямства, захлебнуться ею же, достигая предела, но не высоты. Высота? Что это? Совершенство – это то, на что способен обычный человек? Существуют ли люди, что больше, чем просто идеал, или я так всё утрировал? Возможно, существуют лишь глубины. Дна, то есть конкретики, конечной истины бытия, возможно, тоже нет. Зато на самом деле существуют люди, что за всю свою жизнь так и не поднялись со своего персонального ада. Но и у них были какие-то изменения, возможно, действительно мелькали какие-то шансы, утешающие бонусы. Ясно, что бесконечность – не то, на что мы, запертые в якобы «индивидуальных» отрезках времени, горазды. У нас с самого начала ничего не было, пустые идеалы, в которые мы и сами недостаточно верим, — только и всего. Не было даже самого необходимого шанса на выбор, за нас выбрали другие. И так далее. А потом стали придумывать заумные слова, что будто помогут принять неизбежное. И больше не обнаружится смысла ни в Боге, ни во Вселенной, ни в дьяволах, ни в ангелах, ни в иных правителях с лицом и душой человека, ни в тебе самом, ни в этих словах. У каждого своя правда, но одно очевидно – у нас есть время. Мы сами «делаем» судьбы путём принятия решений и прямого или косвенного воздействия на чужие истории, только мы дарим смысл этой жизни, воссоздаём себя по кусочкам в первую очередь ради самих же себя. Может, это и есть наше проклятье. Та самая роль, переполненная ответственностью, за которую никто бы не взялся. Если мы создатели, то можно ли сказать, что и разрушители, что виновник любой боли – человек? Страдания всегда следуют из-за людей, человек способен заставить страдать и самого себя самостоятельно, без какой-либо помощи окружающих. Проклятие действует. Живёт ярче нас самих. По сравнению с ним мы и не знаем жизни. Мы и есть своё наглое глупое проклятие. И нет нужды слишком сильно беспокоиться за чужие жизни, своей всегда по горло. Я постоянно экономил на себе. На время, место, людей, силы, чувства. Возможно, именно поэтому настолько потерялся в самом себе. Поэтому я не могу понять, в чем заключаются мои ценности, где заперты возможности, которые можно и нужно реализовать, как отмыть руки, чтобы взяться за сотворение смысла, в чем я найду для него вдохновение, откуда буду черпать силы, по каким приметам я вычислю свою веру, выглядит ли Ямагучи как моя истинная мечта, почему именно так он и ощущается. Не могу даже объяснить, для чего я не жил на полную, прекрасно зная, что в этой экономии нет смысла. Да, в течении жизни мы просто набираем гостей на свои похороны; скорее всего, им будет безумно больно, мне тоже; безусловно, силы имеют лимит; чувства порой страшны, а мир не так безграничен, как, возможно, хотелось бы. Но почему я действовал именно так? Был ли хоть раз по-настоящему счастлив? Что для меня счастье? Есть ли «счастье» в принципе, что оно означает у других, является банальной эйфорией или повседневной радостью, насколько стоит утрировать это размытое слово и его понятие, насколько можно его преуменьшить, существуют ли формулы вычисления этой духовной аномалии. Почему себя я ненавижу больше, чем весь этот мир, может, по этой причине я и не позволяю себе приблизиться к счастью? Почему я трачу себя на ненависть, на самом деле боясь даже ненавидеть? И почему я боюсь, всё равно ведь жизнь не навсегда. В какой-то степени мне абсолютно без разницы, меня обволакивает стойкое неопределённое равнодушие, но и это меня не устраивает. Такое ощущение, будто я действительно продолжаю находится в стадии телодвижения только лишь из-за Ямагучи, вполне догадываясь, что будет «потом». Чувства к нему затормаживает меня, заставляют страдать, я не знаю, как от них избавиться, не избавившись от себя. В то же время я хочу знать, что будет дальше, какие события, места и люди повстречаются в будущем, как я изменюсь. И, возможно, я достаточно осознавал, что перекрывает кислород мне не Ямагучи, а я сам, ведь это именно мои чувства, никого они больше не касаются и не волнуют. Действительно реален и полезен лишь стимул никого не любить. Добиваясь чужого сердца, ты только расходуешь своё, нет первопричин, нет следствий, здесь нет большой ответственности, но есть вина, и она ляжет лишь на тебя. Всё духовное хранится в сердце и ему же вредит, приводит к сплошным потерям. В нём нет пользы и эгоистичной выгоды, в любом случае последствия необратимы, и они всегда болезненнее. Суть не в том что в мире много болезненного, а в том чтобы избегать боли по максимуму. Ураган уносит всё, но оставляет хотя бы достаточно надёжную почву под ногами, а с любовью ты лишаешься и ее, безрассудно тонешь, теряя себя. Верь в материальное, оно внутри и просится наружу. Ты— это пустой острый скелет, ограниченный пределом, запертый в игре разума, иллюзиях прошлого и бессознательном бреде о будущем. Тебе можно верить в то, что тоска – как кратковременный луч холодного зимнего солнца, что она выветривается кислородом даже из самых гнилых внутренностей. Верь во спасение скоропортящегося тела, нуждающегося в смерти, а не страшащегося её, отыщи Инь и Ян на дне бутылки. Поверь, что дзэн начинается с зажжённой сигареты и требует от лёгких жертвенности до фильтра, а от тебя непоколебимой покорности. Твоё хлипкое злобное тельце нуждается в конечном итоге, все просто и уже предрешено, даже не нужно делать выводы. Горящие ощущения однажды потребуют передышки в виде хладнокровия длиною в вечность. Не позволяй себе бредить о судьбе — если так легли карты, то ты можешь попробовать пойти им наперекор, но стоит помнить, что любая борьба ведёт к истощению. Не исключай, что всё здесь лишь так, как ты не хочешь, но иногда с этим правда ничего не сделать, переиначь осознанность в своё благополучие. Верь в материальные блага и то, что их можно достичь. Верь в высоты, чтобы было для чего стремится вперед, не ограничивай их, но и не теряй рассудок, не давай никому его отнять. Верь в бумажки, наполни их смыслом. Выброси себя, как ненужный хлам, в токсичную продуктивность. Верь в постоянный достаток времени и в то, что всё материальное способно заполнить любые пробелы. Забудь тоску о прошлом, будто её никогда и не было, будто не было никогда боли и она миф, и не было тебя, затерявшегося в ней. Чужая боль тебя не касается, разве что чьими-то слезами, переименуй свою боль в чужую — тебе никогда не было больно, тебе не было грустно и радостно, боль не принадлежала тебе как и ничье сердце, слезы не пачкали щеки, этому «человеку внутри» было никак и это нормально для исключительно материального тебя. Не верь людям и себе, сильные эмоции — не больше и не меньше, чем убеждённая ложь, ограниченная мимолетными всполохами импульсов, что потухнут сразу же, тебе с ними не по пути. Пустота — утешительное спасение, освобождение от эмоциональных тягот, она не нуждается в глубоком анализе, ею разрешается наслаждаться. Верь в то, что идущие в ад попутчиков не ищут, а значит, не существует феномена привязанности, самодостаточность – это когда достаточно себя, насколько бы глубокие пустоты внутри не сияли кромешной тьмой. В моём материальном мире нет места для слова «люблю» и «всегда». Не должно быть. Проще покорить Эверест, чем его сердце, и эти горы надёжнее, в то время как память о человеке не будет увековечена навсегда, зато останется посмертно где-то у меня в сердце, в каждой подкорке мозга, лёгких, запрограммированных дышать сквозь страдания, желудке и под ребрами, преждевременно замораживая тело для дальнейшей деградации и атрофии, поломав всё материальное моими же руками. Сама эта жизнь, множество её составляющих так часто твердили мне, что любовь может вредить здоровью хуже любого вещества. В то, что даже любовь к дьяволам осмысленней. Что чувство любви – один из побочных эффектов доживания, и оно стоит того, чтобы его ликвидировать. Но это точно не то, что можно так просто уничтожить, иногда не получается даже избежать, чем сильнее стараешься спрятаться от него, тем глубже тонешь. Разве любовь — не привычное человеческое состояние? Это не "счастье"? Да, это несчастье. Не люби. Никогда, никого, ни за что. Не могу. Одно из самых достоверных «не могу» в моей жизни. Я снова услышал тихие капли дождя, бьющиеся о крышу беседки, только когда докурил. Тут же вспомнил Ямагучи и о том, что нам не стоит здесь задерживаться, тем более в такую погоду. Тадаши больше не качался, симфония заржавевшего металла прекратилась. — Тсукки, ты видишь? Небо такое необычное, когда солнце полностью скрывается. — Ага, очень красиво. — Посмотри с моего ракурса, тут видно по-другому! По-другому. Действительно. Непостижимая загадка Ямагучи в том, что он находится на другом уровне. Мне страшно подумать, что я где-то «рядом», а потом узнать, что я безрассудно и слишком смешно ошибся. Я бросил окурок между кирпичами и вышел из беседки под умиротворенно моросящий дисфоричный дождь. Приблизившись к качелям, я упёрся взглядом вперед, туда, где проходила ровная гладь горизонта, чтобы понять, о чем говорил Ямагучи, почему его так заинтересовало небо, по которому разливались огненные лучи солнца. — На оранжевую лилию похоже, — спустя минуту придирчивых наблюдений более эмоционально произнёс я. — Точно, я так же подумал! – поддержал воодушевившийся Тадаши. — Ну, ладно… Пойдём? Ямагучи ничего не ответил, продолжая дырявить взглядом небо. И чего он притих? О чем таком задумался, что аж приуныл? — Я с кем говорю? – я склонился и помахал рукой перед его лицом, привлекая его успокоившееся внимание. Ямагучи посмотрел на меня снизу вверх, ничего не сказав, и вновь начал слегка раскачиваться, не отрывая ног от земли. — Зачем? Зачем куда-то идти? Нас всё равно поймают с большей вероятностью. В любом случае конец… неизбежен, и в конечном итоге никого не будут интересовать наши настоящие мотивы, — Тадаши резко остановил беспокойные качели и снова посмотрел на меня. Мне показалось, что он злится, пусть в его глазах и зияла привычная пустота, поэтому я присел на корточки, ощущая какое-то легкое недопонимание, возникшее между нами. Но даже так он смотрел на меня как-то исподлобья, будто обиженно и злобно. Обычно беспроигрышная методика отвода взгляда приравнивалась сейчас к поражению. Я мысленно подчеркнул, что Ямагучи и есть мое своеобразное поражение, а эти гляделки никогда не имели смысла, но для меня что-то значат и до сих пор. — Подобные мысли оставь на меня – сделав свой тон максимально шутливым, сказал я, слегка улыбаясь, чтобы с помощью мимики обмануть уныние собеседника. – Всё нормально. А идти нужно… просто так, чтобы попытаться. — Когда ты притворяешься весёлым, то говоришь медленно, будто хочешь спать, а в моменты, когда тебе действительно весело, ты говоришь слишком быстро, глотаешь окончания. Я угадал? Я недоуменно моргнул, не понимая к чему клонит подобная внимательность к деталям, которой обладал этот парень, точно не я. Растерянная полуулыбка, замершая на моём лице словно забыла вовремя исчезнуть. — Наверное, — ответил я, отметив, что зачем-то стараюсь разговаривать более энергично. — А что такое? — Хватит притворяться. Вот, что я имел ввиду. Уже нет в этом смысла, выгоды особенно. Я тебя не узнаю в такие моменты. Перестать притворяться? Больше не хочу знать, какого это. Вся жизнь – череда обманчивых событий, людей и чувств. Говорить, что ты с кем-то навсегда – ложь. Жалеть себя — бесполезный лепет. Превозносить себя? Тоже вранье. Спасать других из личных побуждений – здорово, если ты осознаешь желание помочь, исходящее изнутри, а не из всемирно принятого за должное клише «человек» с непринудительной добавкой «воспитанный». Примерно осознавать свои действия – это немного знать себя. Душевная боль длится считанные минуты – вроде как доказано. Дальше пустое притворство. Очень интересно, перед кем я так рьяно притворяюсь? — Хорошо, — ответил я, а потом прибавил более честное: — Постараюсь. Учитывая то, что у меня обычно ничего не получается. Моросящий дождь скатывался с кончиков волос Тадаши, я подумал, что ещё немного и мы промокнем насквозь. Что теперь? Мозг, перестроенный на автоматически режим знает, что что-то делать «нужно», тело говорит, что испытывает дискомфорт, ему холодно, но что-то внутри ощущает тошнотворный диссонанс, то, как стремительно иссякает надежда на завтрашний день. — У меня тоже, — хмыкнул Тадаши, поднявшись с качель. – Пошли, мы же спешим. Тело всегда выигрывает, очередное доказательство того, что материальное, каким бы ослабшим оно ни было, берёт над нами вверх и имеет большее значение для понятия жизни. Я попробовал поставить силе Ямагучи более менее подходящую оценку, и, первым делом наткнувшись взглядом на острые веснушчатые колени, испещренные синяками и ссадинами, к тому же одно из них ещё и кровило, отбросил эти мысли прочь, словно так пытался отрицать его чересчур внушительный упадок сил по телесным показателям. Обратно мы возвращались быстро, подскальзывались о влажную траву, смех резко сменялся дисфоричным раздражением, и я просто наделся, что мы без особого труда найдём место, где скинули свои вещи. До нужного места мы действительно добрались достаточно скоро, хорошо, что Тадаши подсказал, откуда нам лучше зайти, чтобы точно не ошибиться. Я равнодушно удивился тому что доверяю ему, совсем не сомневаясь его словах. Может, дело в том, что в те времена, когда ты слишком отчаянно убеждаешь себя в недоверии к человеку, то, как назло, начинаешь верить ему ещё больше? Когда мы дошли до нашего нынешнего привала я, не теряя времени, начал рыться в промокшей сумке в поиске фонаря, важнее сейчас то, что мы насквозь промокли и заболевшего Ямагучи трясёт от холода. Я заставил его сесть под деревом, кое-как установив под самой нижней ветвью тот самый «щит», что, к счастью, действительно почти не пропускал настойчивые дождевые капли. — Переоденься, — попросил я приятеля, тоже спрятавшись под этой крышей, и с помощью фонарика, который нашелся на самом дне сумки, убедился, что она надёжно крепится к дереву с помощью верёвки. Ямагучи по моему наставлению, не выбираясь из под этой низкой защиты, начал снимать себя липшую к телу футболку, снова тяжело и безудержно кашляя. На всякий случай я дал ему своё полотенце, ведь его собственное находилось выше всех вещей и под внезапным дождём жертвенно промокло первым, зато спасло остальные вещи. Я отвернулся от переодевающегося Тадаши и злился на себя за то что спрятал наши вещи в бесполезные кусты, с которых преспокойно капала вода. Вообще, не надо было в чужом дворе возиться так долго, знал ведь, что этот грёбаный дождь пойдёт, теперь Ямагучи точно станет хуже, и как нам всю ночь без костра? Недолго думая, я вручил ему свою олимпийку, чтобы он надел поверх толстовки. — А ты? — Сейчас тоже переоденусь, — заверил я его, мысленно подумав, что в тонкой кофте, наверное, замерзну. В любом случае, сейчас важнее как можно сильнее утеплить именно Тадаши, это ведь он болеет. Я стянул с себя футболку, сжав зубы, чтобы они не стучали от холода, раздражаясь тому, насколько ткань холодная и липкая из-за того что мокрая, и наскоро вытерся таким же холодным полотенцем, что подал мне Тадаши. Мы сидели под деревом, кора которого также была влажная, и просто утомленно молились, чтобы дождь поскорее закончился. Я старательно игнорировал то, как Ямагучи дрожит, что было заметно по его плечу, которым он меня касался и размышлял над всеми сегодняшними ошибками, что привели нас к тому, чего можно было избежать. Был ли в этом смысл? Конечно, нет. Было и было. Так себя мысленно угнетать только во вред. Но что я ещё могу, как не просчитывать свои косяки? Я постарался отключить все мысли, но они настойчиво лезли в мою голову, перекрывая тревожный шум дождя и тяжёлое сопение Тадаши. Мы сидим сейчас уставшие и продрогшие под немилосердным небом и молчаливыми деревьями в лесу, что снова нас топит, теперь уже не только морально, Ямагучи мертвецки бледный, только его острые скулы, тёмные глаза, темно-фиолетовые круги под ними, окровавленное колено вместе с серыми синяками на нем, и губы, искусанные в кровь в тех местах, где с них вырвана корочка, и выделяются более яркими красками. Обеспокоенный его болезненным видом, я вдруг вспомнил о небольшой бутылке коньяка, что лежала уже даже неизвестно в каком рюкзаке, ведь слишком давно я её не видел. Потому, конечно, и не истребил раньше, что очень кстати. Спустя некоторое время поисков, я обнаружил её в рюкзаке Тадаши. Он даже не возмутился тому, что я в его вещах роюсь без разрешения и ничего не объяснив. — Давай выпьем немного, чтобы согреться? И твоё колено обработаем, — предложил я, вытаскивая бутыль. —Ладно. Я оцарапал ладонь об острую крышку в попытке открыть её влажными руками, поражаясь своей неуклюжестью, и мы действительно сделали по паре глотков. Ямагучи выпрямил ногу, и я, заранее предупредив, что будет неприятно, капнул немного на рану. Вернее, хотел капнуть немного, но мои одеревеневшие от холода руки меня не слушались, поэтому и получилось немного перестараться. Тадаши молча кусал губы, я даже не понимал, сильно больно ему или нет, поэтому молча убрал бутылку и фонарик, освещающий разодранную кожу. Парень обнял себя за колени и пару раз всё же дунул на рану, прежде чем мы совместными усилиями перевязали колено бинтом. — У тебя тоже что-то болит? – голос Ямагучи ворвался в моё подсознание, затмив накатывающие тревожные мысли. — Нет. С чего ты взял? — Ты хмуришься, будто у тебя что-то болит. Мне так показалось. — Да. Тебе показалось. Теплее стало? И правда, вроде бы его больше не знобит. Я пригляделся к нему в свете фонаря, что воткнул в землю, наверное, зря расходуя его батарейки. Эта темнота слишком раздражает, без неё не видно насколько близко к нашим телам могут пробраться касания дождя. — Если холодно, то можно просто расслабиться, — вдруг сказал Ямагучи. – Когда человеку холодно, он обычно напрягается. Но я заметил, что если расслабиться, то даже проще. — Ты температуришь? Или подшофе уже…— не уловив логики в словах приятеля, я ещё больше нахмурился, несмело касаясь его лба ладонью. На этот раз он не отстранился, а мою ледяную руку не обдало ожидаемым теплом. Но это ещё не значит, что все в порядке, нам, скорее всего, всю ночь так сидеть, окоченев от холода. Я уныло цыкнул своим мыслям и, прислушавшись к себе, обнаружил, что действительно напрягаюсь. Ну, это нормально, ведь сосуды сужаются от холода. Решив попробовать, я старательно расслабился. Моё тело едва ли умело так и в обычном своём состоянии, даже во сне я чувствовал себя напряжённым, поэтому на этом холоде мне удалось расслабиться с трудом и лишь на короткий промежуток времени. Тем не менее, я успел ощутить, как холод словно бы слегка отступил под властью моего приобретённого терпения. Смириться с неизбежностью холода чтобы подохнуть не так быстро и уныло? Интересное открытие. Как к нему пришёл Тадаши? Посидев ещё некоторое время в тишине, я пришёл к очередному открытию— пока я говорил с этим парнем моя тревога отступала далеко на второй план, ведь я был достаточно от неё отвлечен, то есть находился за гранью опасности. — Сегодня я понял, — заговорил я, не успевая думать о своих словах, прежде, чем произнести их, — насколько мне стыдно. Всегда было. Абсолютно за все. Мне даже жить стыдно, но и умереть тоже, и сдаться. Мне кажется, нет, это не просто догадки, мне просто как будто до боли ясно, что я не стою… Ничего, вообще. — Плохого тоже? — Этого, пожалуй, как раз заслужил. — Почему? — Невозможно же быть абсолютно хорошим человеком..? — Никто не умеет оценивать себя конструктивно. — Это ты наивный. — Ты ошибаешься. И ещё, ты все ещё живёшь… — И? — Я про то, что ты очень сильный, балда. — А если это как раз-таки слабость? — Есть аргументы? Я резко вскинул голову, отчего мой удивлённый взгляд чуть не столкнулся с темно-карими, практически черными глазами Тадаши. И тут я понял одну очень странную вещь – это не Ямагучи так боится смотреть мне в глаза. Может, он стесняется пристального зрительного контакта, но боюсь именно я. Я действительно ебанутее него. — Че за бред? – отрешенно буркнул я. — Как, вообще, можно понять или ощутить, что ты сильный? — Я тоже не понимаю. Это ведь не тоже самое, что и уверенность. Это что-то… — Неужели скажешь, что это больше, чем эмоция? – насмешливо произнёс я, вспомнив вчерашний разговор. — Наверное, это необъяснимое самоощущение, — пропустив мои язвительные усмешки, произнёс Тадаши. — Быть сильным это… Словно бы твердо знать, что ты справишься и сможешь продолжать справляться? — Так просто? Тогда мы оба сильные. — Не факт, но я знаю, что сильными становятся из-за трудностей. Значит, тебе не избежать силы. И жить всегда трудно в какой-то мере. — А прикинь, если кому-то легко. Обидно? — Нет, я ведь ничего с этим не поделаю. У каждого имеются свои проблемы. Просто кому-то приходится быть сильнее, чем другим. Быть сильным нужно, чтобы жить дальше, — задумчиво продолжил Ямагучи. – За смерть ведь никто не борется. Но и за жизнь невозможно бороться. Абсолютно все люди стремятся просто пожить подольше. Наверное, это даже больше, чем инстинкт самосохранения, просто у некоторых он притупляется. «И зачем хотеть жить дальше, если не из-за инстинктов?» – подумал было я, смиренно осознав, что Тадаши прав. Пожалуй, глупо отрицать, что так надо. Что иначе, вообще, никак таким неудачникам, как мы. — Я тоже сегодня кое-что узнал, — спустя пару минут молчания снова заговорил Тадаши. – Я понял, как иногда важно, чтобы с человеком был кто-то рядом, когда распадается привычный мир. А стабильность невозможна. Её, кажется, вообще не существует, даже внутри. Как ни старайся её удержать. Так тоже…должно быть. Я задумался над его словами, поражаясь в первую очередь тому, что сам Ямагучи так говорит. Это для него необыденно. — Мне кое-что интересно… Ты ведь не хотел на самом деле со мной дружить? Я изумлённо замер, словно если бы пошевелился, то сдал бы себя и всю свою правду прямо сейчас. Нет, только не сейчас. Удобнее, пожалуй, никогда. Мы всё равно однажды разойдёмся и забудем друг о друге. И что ему ответить? Он расстроится тому, что я не хотел с ним просто дружить? Но ведь изначально всё так и было, наверное. — Ну… Поначалу я действительно хотел дружить с тобой. Мы ведь и дружили, значит, этого нам достаточно, — уклоняясь от сути, ответил я. – Почему ты спрашиваешь? — Не знаю… Ты меня совсем запутал, — честно ответил Тадаши. — Ты меня тоже, знаешь ли, всегда путаешь. Если идиотская фраза «всё тайное становится явным» имеет место быть, то я возненавижу её ещё больше, чем прежде. Не может быть такого, чтобы этот человек как-то разузнал всё, не пролез ведь он в мою голову, в конце концов, да и я вроде не вёл себя как-то неоднозначно. У Ямагучи собственная энергия одиночества, мне, конечно же, совсем непонятная. Он сосредоточен внутри себя, на собственном осторожном изучении окружающего мира. Он независим, пуглив и по-своему пуст. Но его пустота, в отличие от моей, не имела свойства разрастаться, она держалась в определённых рамках сознания, иногда границы стирались, но благодаря упорному желанию этого парня к возвращению «стабильности», всё вставало на свои места. Ему представится ещё много чего неизведанного, непонятного и нового. Также у него отсутствует способность понимать меня интуитивно, через намёки или эмоциональные порывы, он может не так всё понять. Он не понимает, что я смотрю на него иначе, мои помыслы другие, а «инстинкт истины» как таковой у него отсутствует. Ему сложно интерпретировать мои собственные желания, он может ошибиться и впоследствии почувствовать себя виноватым. Даже, если виноват буду лишь я. Надоело. Что страшного в том чтобы сказать правду? Чего я боюсь? Быть отвергнутым? Да меня уже отвергли, я не занимаю первое место, моей собственнической стороне пора заткнуться, пусть он скажет всё это вслух, я хотя бы искренне поблагодарю его за честность. Только я набрался уверенности, подбадриваемый усталостью и злобой, и повернулся к нему, как вдруг обнаружил, что причина моих тяжёлых размышлений спит. Ямагучи – семь букв моего самого главного преступления, преспокойно уснул на моём плече. Я, насквозь пропахший сигаретами, ливнем и паранойей, просто мысленно пожелал ему добрых снов, задумавшись о том, что не заметит ли он мое оглушающее сердцебиение. Я обязательно ему признаюсь, но мне снова нужно подождать, немного потерпеть, как бы мучительно не пришлось молчать до следующего удобного момента. Главное решиться в следующий раз. Нельзя исключить, что в следующий раз может быть поздно, поэтому не нужно бояться поспешить. Время не сильно любит нашу боль. Но оно любит потери и напрасную медлительность. Я осознал, что не знаю о моральной силе ничего. Что она из себя представляет конкретно для меня, чего именно я от нее жду, надежду в какой степени возлагаю, как буду использовать свою силу, так ли она нужна мне в целом. Сила — быть добрым? Если я хочу быть сильным, то моя доброта не будет достаточно честной, она будет принуждением, некоторые не способны излучать лишь свет. Кто-то распространяет его во имя спасении тьмы. Выходит, лучше быть искренним, чем добрым. Сила – это преодоление препятствий? Лучше жить без препятствий, хотя, конечно, принцип «случается то, чего боишься» вполне имеет неоднозначный смысл в этом случае, и по негласному правилу случается с нами всё, но мы иногда упускаем какие-то детали. Может, сила – это безразличие? Стремлюсь ли я к тотальному безразличию? Видимо, именно так я и думал. Положено считать, что полное равнодушие способно уберечь от страданий, но как это проверить заранее на собственном опыте, не став безразличным — никто не знает. Тем не менее, я согласен с тем, что опыт – мёртвая тяжёлая ноша, есть великолепное ощущение, что он действительно бесполезен. Всё дерьмо, что придётся перенести напрасно. Не всегда возможно стать сильным только из-за сложностей, какими бы катастрофическими они ни были, имеют значение внутренние и базовые факторы — если одни окрепнут, то другие сломаются. Наверное, самый главный вопрос заключается в том, что нуждаюсь ли я в силе по-настоящему и буду ли способен к ней адаптироваться? И разве безразличный сможет считать свою эмоциональную холодность настоящей броней, если ему без разницы, может ли он ею по-настоящему довольствоваться?