Дно Антарктиды

Pov Тсукишима Лето претерпевало значительные изменения, как это и должно было быть с приходом августа. Природное естество благосклонно напоминало о том, что всему живому свойственно осторожно и не слишком заметно угасать. Чему-то, конечно, положено возродится вновь, как сезонам года, но, если быть честным, то до конца — больше абсолютно такого же лета у меня не будет. И слава богу. Размышляя о внешних изменениях мироздания в несмышлёном и любопытном детстве я приходил к идее о том, что было бы здорово расписывать природное развитие в малейших деталях в течение года, но меньше всего думал об этом, конечно же, летом, либо же, начиная вести свои научные наблюдения, быстро их забрасывал. Тогда я прекращал их потому что я, как и большинство других детей, был наделён легкомысленным нравом, не желающим забивать свои мозги чем-то настолько серьёзным, требующим терпеливости, внимательности и дисциплины, граничащей с ответственностью. Сейчас же я пришёл к одному выводу — гораздо лучше жить моментом. Так, будто прошлое меня не коснётся даже такими потрясениями, как неконтролируемые воспоминания, а всё, чего требует будущее — это довольствоваться настоящим. Пребывать в нём, как минимум, действовать более упрямо и знать, чего мне хочется на данный момент. И, пожалуй, для каждого человека более важно наблюдать за тем, какое революционирование происходит у него внутри. Здесь уже можно коснуться всех времен, только бы знать себя и то, что нами движет. Я мало понимал какие именно, но определённые метаморфозы меня, как ни странно, не миновали и за весь этот год, и за непростое время, проведённое с Ямагучи в нашей несуразной беготне. Отчего-то я считал, что и Тадаши постепенно меняется, о том, в лучшую или худшую сторону, не мне судить. В доме добродушной тётушки мы провели ровно неделю, заключительную неделю июля, не считая утро завтрашнего дня, в которое и должны уехать. Сидя на крыльце с Ямагучи, я посчитал, что по факту потратили мы с ним не так много времени, однако складывалось впечатление, будто мы пробыли вместе гораздо дольше. Возможно, сказывалось то, что мы с ним словно бы снова возвращались к тем временам, где дружили без задних мыслей и нервотрепки. Как-то раз и сам Ямагучи сказал мне, что чувствует себя так, будто был со мной всю жизнь. «Привык», — бросил я, скрывая за лёгкой усмешкой долгие годы, потраченные на глубокие чувства к нему. Сейчас мне почему-то действительно казалось, будто я их "потратил", бездумно и глупо, словно это стало и навсегда останется самой большой ошибкой в моей жизни. Так сказывался апатичный август. И стадия выгорания после хронического стресса. Не иначе. Не думаю, что мне так уж жаль это якобы потерянное время, однако, было бы очень неплохо, наконец, прервать эти чувства. Знать бы только, как это сделать. Да я ведь знаю. Целых два выходы. Нет, даже три. Итак, всё, что способно остановить одностороннюю любовь: во-первых, это, как бы грустно не звучало, смерть; во-вторых, потеря данных, так называемая «амнезия»; в-третьих, то, что не особо у меня вышло — начать встречаться с кем-то другим. Что же может быть ещё? Вдумавшись, я случайно вспомнил Ойкаву, может, потому что мы собирались именно к нему, и ответ всплыл сам собой— просто сторчаться. Наверняка помогает. Я громко фыркнул, отчего одновременно вздрогнул и сидящий по левую руку Ямагучи и кот, лежащий на его коленях. Последнего моя оживленность встревожила даже больше, это мы единогласно решили по тому, как животное перестало умиротворенно мурлыкать. — Что такое? — тихо спросил Тадаши. — Курить охота. Курить, действительно, хотелось. Настолько, что на второй день без сигарет, я, смотрящий с Ямагучи Шерлока Холмса в чёрно-белом по едва рабочему телеку, а вернее на постоянное наличие сигарет у него в губах, чуть не распсиховался. Канал, конечно, не переключил, и подальше от этого триггера не отошёл, не желая оставаться в одиночестве. С Ямагучи всяко лучше — от этой мысли хотелось ещё и разныться. Устав грызть губы, я выискал в траве высокие колосья и положил один в рот, игнорируя горький привкус. — Такими темпами и бросить недалеко, — произнёс Ямагучи и успокаивающе прошёлся ладонью по шерстке кота в успешной попытке возобновить урчание. — Друг друга получится, но не сигареты, — хмыкнул я, чтобы насладиться искренней озадаченностью на лице Тадаши. В подобных шутливых двусмысленных разговорах я больше не испытывал неловкости, видимо, привык, однако часто добивал насмешливым «шучу», чтобы и Ямагучи не ебал свои мозги моими фразами, и мне было бы спокойнее. Только я хотел поступить именно таким образом, как вдруг Ямагучи, ничуть не скрывая своё слишком задумчиво-серьезное выражение лица, спросил: — А правда, что в каждой шутке есть доля правды? Слегка размягченный кончик травинки неприятно щекотнул мне небо, отчего я кашлянул. — Нет. Это шутка, — сдерживая смех и легкую боязливость, пробубнил я. — С долей..? — Шутки. Просто шутки. Без двойного дна. Тадаши растерялся ещё больше, но диалог продолжать не стал, подозревая, что я запутаю его ещё больше. Я тяжело вздохнул. Возможно, стоило отбросить страх и попросить у курящего каждый вечер на лавочке соседа парочку сигарет. Без них не спится по-человечески. К тому же, никакими делами помимо сбора урожая клубники, что уже подошёл к концу, нас не нагружали. Были ещё поздние яблони, которые, по словам тётушки, собирать было рано, однако же, мы пару раз тайно срывали яблоки, проверяя их на спелость, и нам показалось, что они уже зрелые и вскоре уже попадают. В кустах каких-то цветов, название которых я уже позабыл, вдруг послышалось тревожное шуршание. Я прищурился, вглядываясь в темноту, и по блестящим в темноте глазам понял, что это соседский кот, один из них, если быть точнее. Кот, устроившийся на коленях моего собеседника, вмиг навострил уши, и, спустя нескольких секунд, по истечению которых он напряжённо прислушивался, спрыгнул с чужих колен чтобы умчался в те же кусты. Мельком взглянув на ноги Тадаши, я не обнаружил ни единой царапины. Меня бы эта кошачья морда уже всего покромсала, отчего-то меня это кот не особо полюбил. Теперь мы остались наедине со звуками природы позднего вечера, сочетающей в себе стрекот цикад, раздражающее жужжание комаров, желающих посягнуть на наше телесное благополучие и редких вскриков птиц в лесу, бодрствующих в позднее время. Начинало холодать, однако заходить домой и, тем более укладываться спать, вовсе не хотелось. — Здесь было здорово, — словно бы нуждаясь в каком-то выведении итога недели, сказал я. — Я тоже так думаю. Очень милая тётушка. — Повезло нам. — Видишь, и нам может улыбаться удача. Я согласно угукнул. Ямагучи смотрел на иллюстрацию ночного неба, что уже не была нам в новинку, — полную луну и мигающие звезды; пару раз зевнул, но также не предложил зайти в дом. По тому как он ковырял заусенец на большом пальце и с силой прикусывал верхнюю губу, я без труда догадался, что он нервничает перед завтрашним днём. Однако возмущений по поводу ненадёжности Ойкавы, с которым я был недостаточно знаком, я больше не слышал. — Мне кажется, мы уже смирились. Со всем. Странное ощущение. Несмотря на слова, что выдал Ямагучи, нервничать он явно не перестал. — Ты как нельзя верно описал моё состояние, — чуть удивился я. В самом деле, я не столько устал, сколько уже принял ситуацию и её необратимость. Было даже как-то легко от того что не только я это чувствовал. Когда Тадаши уже слишком явно начало клонить в сон, я предложил ему пойти спать, и, спустя какое-то время одинокого наблюдения за своими мыслями, решил и сам сократить время пребывания в этом дне с помощью сна, который пришёл ко мне только под утро. Как и обычно, будить меня взялся Тадаши. Находясь под "опекой" тётушки, я стыдился спать до обеда, поэтому просил рано просыпающегося Ямагучи будить меня хотя бы в десять, безусловно, спросонья мысленно ругал и его, преданно выполняющего мою просьбу, и себя, не умеющего высыпаться вне зависимости от того, сколько сплю. Если в обычные дни я мог полежать ещё час до того, как проснусь окончательно, то в сегодняшнее утро мне это не удалось. В одиннадцать необходимо быть готовым к поездке в город. Поэтому оставшиеся пятнадцать минут до выхода мы с Тадаши убивали за завтраком. — Поднять — подняли, а разбудить забыли, — потешалась надо мной хозяйка дома, пока я допивал свой давно остывший чай. Сонное состояние вовсе не мешало моим мыслям, если я, конечно, умею ни о чем не думать хоть когда-то. Я пил этот травяной чай, не похожий ни на один напиток в моей прошлой жизни, так медлительно для того чтобы понять, что это происходит в последний раз, ведь больше я в эту деревеньку ни ногой. Вообще, мне хотелось бы снова навестить нашу спасительницу и отблагодарить её нормально, не просто обычными словами, которыми не выразить и долю всей благодарности, что я чувствовал. Напоследок я успел попрощаться с котом, что развалился на крыльце, будто бы провожая нас. Ямагучи, что не обладал такой же сентиментальностью, всё же молчаливо почесал питомца за ушком вслед за мной. Итак, поблагодарив хозяйку дома в сотый раз за наше пребывание в её доме, и, окинув прощальным взглядом двор, постепенно теряющий летние облики, мы отправились в соседний участок, где облокотившись о машину и, на мою досаду, докуривая до фильтра, нас уже ждал незнакомый мужчина зрелого возраста. В пути я с сожалением вдыхал аромат никотина в прокуренном салоне и старался сохранять молчание, как и Ямагучи. Пару раз я, вместе с терпением теряя и всякий стыд, чуть ли не решился попросить хотя бы тягу, но вовремя был остановлен взглядом Тадаши, который явно догадывался о причине моей нервозности. Может, действительно курить бросить? Но зачем мне это? Мне для мотивации нужно было что-то больше, чем просто сохранение хотя бы какого-то здоровья. Почти всё время поездки мы с Ямагучи смотрели каждый в своё окно. Обширные поля, усеянные чем-то, которые мы миновали, были похожи на какие-то зарисовки, небрежные наброски, что казались мне уже полноценными картинами; солнце не знало пощады, пекло как в последний раз, уверяя, что август— это ещё не конец. Я последовал примеру Ямагучи — подставил лицо под обдувающий приятный ветерок из открытого окна, прикрыв глаза и разрешая горячим потокам солнца ласкать мою кожу. Если бы не эта ужасная жара, я бы точно уснул. Как только мы приехали, то первым делом, конечно, бросили очередное "спасибо", ощущая неловкость за то, что большей платы предложить не можем, ведь денег у нас не сильно много, и они ещё могут пригодиться. Впрочем, нас и не просили. Потом я, немного подумав, решил, что достаточно ориентируюсь в районе, в котором жил Ойкава, потому пешая прогулка до него не займёт так много времени. Утренний Токио кишел людьми, спешащим по своим делам. Из общего с ними у нас была определенная цель, к которой мы шли. В остальном я ощущал себя чужим и виноватым перед каждым прохожим, даже перед собаками, которых выгуливали с утра пораньше. Ямагучи, что с самого утра не проронил и слова в мою сторону, явно нервничал и чувствовал себя еще менее уютно сейчас. Должно быть, мы нехило так одичать успели, пока в лесу бродили и не в слишком многолюдной деревне. Безмолвие Ямагучи заставляло меня нервничать ещё больше. Я приводил мысленные аргументы в пользу того, почему нас не должны узнать, как преступников: мы не отличаемся внешне, проще говоря, не привлекаем внимание внешним видом, наконец-то приведя в порядок свою одежду, а также можно было смело брать в счёт спешку людей, что в Токио не прекращалась в течение дня, разве что значительно стихала с приходом ночи. Мне хотелось поделиться своими логичными, не слишком успокаивающими предположениями с Ямагучи, чтобы просто уже не молчать, но я решил, что мои слова могут возыметь обратный эффект, и парень, шагающий за мной с понуро опущенной головой, мог бы разволноваться ещё больше. — Людей всегда было так много? — вдруг сам заговорил тот, за кого я переживал даже больше, чем за себя. — Меня тоже это напугало, — отметил я, посчитав, что Ямагучи успокоит тот факт, что он в своих страхах хотя бы не один. На остаток пути мы снова замолкли. В какой-то момент меня вдруг начали одолевать сомнения в виде возможности перепутать дом и тому подобное. Однако, подъезд, в котором мы очутились, явно был похож на тот, по которому я некогда торопливо поднимался, даже лифт всё ещё не починили. Поднявшись на нужный этаж, я остановился у необходимой квартиры. Ямагучи, пристроившись рядом, точно не был против напомнить мне о том, что Ойкавы может здесь уже и не быть. Смятение росло, и бесчисленное количество сомнений прокрадывалось в душу. Тем не менее, разве был у меня иной выбор? Рациональнее сначала испробовать этот, и, в случае неудачи, не предаваться отчаянию, а искать другие выходы из ситуации. Хотелось начать искать их прямо сейчас, казалось невозможным поднять руку и нажать на звонок. Обычно я ни на что не рассчитываю, чтобы сохранять здравый рассудок и действовать по ситуации, не терзая себя из-за провалов. Нужно опираться на разум. Всегда и непреклонно. Я стараюсь ни на что не надеяться. Разумеется, не всегда это получается, как, например, сейчас. Черт подери, с чего я вообще взял, что Ойкаве можно доверять?! Глубоко вздохнув и до крови прикусив губу, я отсеял абсолютно каждую мысль в голове простым нажатием на звонок отяжелевшей рукой. С этим действием я вмиг оказался под властью адреналина, забурлившего в крови, напомнив мне о том, как давно я не испытывал ту самую степень страха, от которой меня немедленно начинало подташнивать. Помимо моего собственного сердцебиения мой слух уловил нервный вздох Ямагучи. Краем глаза я видел, как он обнял себя за плечи, гипнотизируя нужную нам дверь своим убийственно холодным взглядом. Только я, плавно перейдя из страха в раздражение, нажал на звонок ещё раз и решил вести мысленный счёт, чтобы по истечению минуты уйти, как мне послышался звук открываемой изнутри двери. И вот, тот самый Ойкава Тоору стоит на пороге. Вид его меня немного покоробил. Отросшие взлохмаченные волосы, не лучшей свежести, бледное осунувшееся лицо с впалыми темно- фиолетовыми синяками под глазами, что казались более огромными и глубокими, но менее красивыми, чем прежде, и шорты волейбольной команды нашего колледжа. На уме не было воспоминаний о том, что Тоору ходил в волейбольный кружок. И вряд ли мог бы— понял я, когда мой взгляд упал на левую руку парня, где зияла гематома от введения внутривенной инъекции. В подверженнее догадки о том, что Ойкава колется, мне в нос ударил запах, приближённый к ацетону. — Сгниешь же... Заживо. На намёк о том, что я вполне понимаю происходящее и не очень в восторге, отреагировали широкой улыбкой. — И тебе доброго утра. Прежний Ойкава, более искренне веселясь, сказал бы, что всё путём. Сейчас он явно был не против опережать события. Стало интересно, заботила ли его жизнь когда-то должным образом? — Чего приперся, ещё и с балластом?— не убирая улыбки с лица, шутливо говорил Тоору. — Заходите уже, соседей веселить — моя обязанность. Оказавшись в его квартире, я первым делом удивился её изменениям. Конечно, площадь не увеличилась, но здесь были явные признаки ремонта, особенно в открытой ванной, где пол наполовину был вымощен нормальной плиткой. Однако, отчего-то казалось, будто перерождение этой квартиры завершилось раньше времени, словно его внезапно забросили в долгий ящик. Количество стульев на кухне тем временем в этот раз равнялось двум, на которые мы с Ямагучи и сели по просьбе Ойкавы, что весьма гостеприимно предложил нам чай, и, услышав отказ, как нельзя кстати выудил из пачки парочку сигарет и дал мне с коробком спичек вместо зажигалки, после чего сел на подоконник. С небольшим головокружением от второй-третьей тяги пришло восторженное осознание того, что из-за недели без сигарет я вновь обрёл способность не только слегка расслабляться от курения морально, но и познавать чудеса легальных наркотических веществ. Проще говоря, меня в самом деле торкнуло, почти как в первый раз с сигаретами. — Ямагучи, верно? — вдруг уточнил Тоору, и я вспомнил о тревожном молчании своего спутника. Ямагучи остановился пристальным взглядом на спрашиваемом. Он явно не питал доверия или симпатии к Ойкаве, но и страха как такового он не переживал. В атмосфере помимо въевшегося запаха сигарет и ацетона витало необъяснимое напряжение. Тадаши не просто чувствовал себя неловко, а будто попал во враждебную среду. Впрочем, чего удивляться, я ведь не рассказал о Тоору ничего толком, логично, что Ямагучи так себя ведет. — А откуда ты его помнишь? — прерывая неловкую паузу встрял я. Остающийся невозмутимым Ойкава явно не чувствовал себя не в своей тарелке. — Его трудно не запомнить. Да уж, чего таить. — Ты сожителя нашёл? — продолжил спрашивать я. Единственное на что опирался мой интерес — это на изменения квартиры и второй стул. — Не то чтобы. Он из соседней квартиры, часто сюда приходил. Ивайзуми, может, знаешь, хотя это навряд ли. — Сосед? Случайно не тот молодой парень, которого я видел, когда уходил в тот раз? Он был в спиртовке и курил. — Он, — насмешливо фыркнул Ойкава, ненадолго уйдя в свои раздумья.— Так с чем вы заявились? Я не в ресурсе решать проблемы глобального уровня, а вы, судя по вашему неожиданному дуэту, с этим и пришли. Я вдруг подумал о том, что скорее всего, Ойкава впустил нас не столько по причине нашего знакомства, столько потому что я и сам когда-то ему помог. Пожалуй, не в его принципах оставаться перед кем-то в долгу. Странно, если бы он знал, что мы в розыске, вел бы себя иначе, так ведь? Дело ведь приобрело какую-то масштабность, не осталось в пределах нашего малого города? Я набрал в лёгкие побольше никотина, как свежего воздуха, что успокаивал меня на раз, и, немного поразмыслив с чего лучше начать, решил вести рассказ, начиная с той самой тусовки. В процессе своего монолога я несколько раз нервно затягивался, с неприязнью переживая произошедшее со мной и Ямагучи заново. Где-то я говорил смазано, не вдаваясь в подробности, не имеющие основного значения. Под конец я скорее задал волнующий нас вопрос о том, что не прославились ли мы. Ойкава должен был знать, в конце концов, он общается с большим количеством людей, что могли ему поведать обо мне, с тем же Кагеямой, к примеру. Между нами повисла долгая пауза. Ойкава сидел, сведя брови на переносице, и докуривал уже третью, кажется, не совсем понимая чего-то, однако никаких сопутствующих вопросов не задавал. Ямагучи разглядывал пластырь на своём колене, и тишина с его стороны пусть и была мне привычна, но всё равно казалась гнетущей. — Ясно, — наконец, заговорил Ойкава. — Можете у меня пока остаться. Никакого ответа он словно бы и не дал на оставшийся открытым вопрос. Это казалось мне странным. Может, он и сам не знает? Почему так не скажет? — Мне нужно к соседу, забыл кое-что, — с этими словами Тоору потушил окурок о пепельницу, что стояла передо мной, и вышел из квартиры под моё удивлённое молчание и вопросительный взгляд, которого парень словно бы не просто не заметил, а максимально успешно избежал. Я обратил внимание на Тадаши, ожидая, что он как-то прокомментирует ситуацию, однако, какого же было моё изумление, когда он встал со стула и также вышел из квартиры. Я предположил, что Ямагучи хочет проследить за Ойкавой или что-то уточнить, но совсем не понимал, к чему это и почему бы не сказать об этом мне. Преодолевая растущее раздражение, я вышел за ними следом, но до соседней квартиры так и не добрался, ведь как только открыл дверь, то успел уловить спустившегося на первый этаж Тадаши и голос самого Ойкавы, что, как мне показалось, говорил по телефону. Не спрашивая себя уже ни о чем, я просто вышел на улицу, следуя за ними. От того, как резко я распахнул дверь подъезда, Ойкава, стоящий к ней ближе всего, отвлёкся, и всё, что мне осталось— это наблюдать, как Тадаши выдернул из его рук телефон. — Он стал звонить в полицию! — предупреждая мой вопрос о том, что здесь происходит, слишком самоуверенно и громко для вранья выкрикнул Тадаши. Ойкава выглядел совсем потерянным и озлобленным одновременно. Попытка вспомнить о том, как и где я мог перейти дорогу такому малознакомому человеку ни к чему не привела. В самом деле с чего ему так поступать? Он мстит мне? Ойкава Тоору точно не из тех, кто поступает плохо с хорошими людьми, как минимум с теми, кто помогал ему взамен хоть раз. Так мне казалось. И в голове просто не укладывалось, каким образом я успел бы стать его врагом? Объяснять ничего Ойкава и не думал — всё, что мне нужно было знать, когда он замахнулся на меня кулаком. Не ожидая ничего подобного, я не успел отступить или хоть как-то защититься, поэтому удар пришёлся куда надо— прямо по скуле с той стороны, где совсем недавно у меня начал ныть зуб. Я склонился от боли, и поднёс руку к щеке. Зубной ряд с этой стороны немедленно обдало острой болью, в ушах стоял звон, в голове— полнейшее отсутствие понимания происходящего. Я даже не знал, что делать, пожалуй, намерение успокоить Ойкаву и как-то выяснить причину его вспышки гнева, было рациональнее всего, однако один из нас явно и не думал поддаваться ему. По мнению этого парня, не было никакой нужды начинать с разговора. Окончательно сбил меня с толку его взгляд, горящий безумием ненависти. И мне ничего не осталось, кроме как избежать очередной нападки и ударить в ответ. Я переживал отвратительное чувство, когда приходится вступать в драку, не осознавая ни цели, ни причины. Не догадываясь даже о том, что ощущает соперник, какие именно эмоции движут им, почему Ойкава такой разъярённый. Вряд ли это могли быть какие-то стимуляторы, по симптомам и внешнему виду этот парень скорее переживал отходы, причём довольно серьёзные, под стать тому на что он так плотно подсел. Резкие изменения настроения и импульсивное поведение было ему свойственно за счёт веществ, тем не менее, не настолько резко и необоснованно. Соответственно, было что-то, чего я не знаю. Меня тоже окатывало злостью из-за боли и непонимания, но по всё таким же сумасшедшим глазам Тоору я понял, что мои чувства и рядом не стоят с его собственными. Я сумел повалить его на асфальт ровно в тот момент, когда мне прилетело коленом прямо под дых. Прекрасно понимая, что, если я потеряю бдительность, то прижмут к асфальту тогда уже меня и отпиздят как следует, я дёрнул за ногу поднимающегося Ойкавы. Я подозревал, что в результате падения, а в нашем случае — легкой потери равновесия, этой же ногой мне попадет по лицу, я уклонился, приняв удар плечом. Не бить лежачих— скорее лишь мой, как оказалось, нихуя не доблестный принцип, которому, впрочем, и я могу порой не следовать. Поэтому пришлось перенести болезненную нужду в передышке хотя бы на секунду, что, видимо, и стала решающей — я приподнялся на подкосившихся коленях и дёрнул рукой почти вставшего на обе ноги Тоору за запястье. Тот громко вскрикнул. Не от неожиданности и испуга, а боли, стрельнувшей в локтевом суставе, где на области центральной вены цвела богатой цветовой гаммой нехилая площадь кожи, ничем не обработанная и уязвимая к инфицированию. Стоит отдать Тоору должное, а вернее чувствам, что повелевали им, потому что, несмотря на боль, он той же рукой со всей дури ударил меня по той же скуле. Мой рой внезапно наполнился кровью, что поначалу я списал лишь на лопнувшие сосуды в травмированных деснах, и мне было настолько больно, что я даже не понял, прикусил я так сильно язык или щеку, и то, что у меня ещё и серьёзно треснул задний зуб до меня дошло не сразу. На этот удар Ойкава и истратил немало силы, поэтому отвлёкся и замедлился настолько, что не заметил бы меня справа, однако, я ничего не сделал. Просто согнулся напополам, настолько сильно, что коснулся лбом горячего острого асфальта и тяжело дышал, напряжённо ожидая действий со стороны Тоору и ощущая как что-то горячее, должно быть, кровь медленно стекает из ноздри. Не захотел, испугался, растерялся, сдался — можно сказать как угодно, но я нисколько не пожалел, ведь Тоору, кажется, тоже не думал ничего делать. Я выпрямился, действительно не понимая, почему тот бездействует. Он так же сгорбился, вонзаясь коленями в асфальт, и держась за руку, так тяжело дыша, словно задыхался от распирающей боли. Со своей точки наблюдения я видел, как из носа у него капала кровь и на секунду испугался, что навредил ему как-то максимально серьёзно, однако последующее просто выдуло все мысли из моей головы, оставив лишь пустоту. Пустоту, в которой раздавались всхлипы Ойкавы и то, как он задыхался от неясной мне боли. Точно не от физической, переживая её люди пытаются дышать, вдыхать как можно больше кислорода, даже если так нестерпимо больно. А моральная боль, что может быть сильнее телесной, порой не против насмерть захлебнуться в слезах. Напряжение моего тела угасло, итоговое поражение в виде плачущего Ойкавы повергло меня в такой шок, будто у этого человека просто не могло быть слез, как и причин, чтобы так самозабвенно их проливать. Он лёг на спину и закрыл глаза рукой, я видел лишь скривившиеся в душевных муках губы, испачканные кровью, что лилась из под носа, которым тот часто шмыгал. — Почему? — выдохнул я, забыв обо всех своих вопросах, уже сформированных в голове. — Молчи. — Но... Ойкава... — Потому что хоть что-то должно быть справедливо! — вдруг вскрикнул он, а потом сжал челюсть, чтобы вновь не заплакать навзрыд. Я оглянулся на Тадаши, что стоял поодаль, переживая, мягко говоря, шок от происходящего. Пару раз я заметил, что он словно бы хотел вмешаться в эту перепалку, однако думать головой он умеет явно лучше психованных нас. Поэтому стоял с телефоном в руке, наверняка с номером скорой наготове. Слова, что наконец начал произносить Тоору, заставили меня пожалеть о своём приходе сюда и о первой встрече с ним в целом: — Я был знаком с ним... С Акитеру. Этого должно быть достаточно для объяснения, — Ойкава говорил тихо и утомленно, в его голосе больше не слышалась ненависть, разве что обида, ставшая поперёк горла. — Я был рядом даже когда он заявил, что хочет вернуться к вам... Ты... Нет, я не могу утверждать, что ты убил его, но ты позволил ему умереть... Ты ничего не сделал, чтобы он был жив... Разве будет правильно, если ты будешь жить счастливо? Разве это честно? Я просто хотел справедливости, только и всего! Я слушал его, а глаза сами наполнялись слезами. Кажется, я ничего не чувствовал. Можно сказать, я чувствовал себя так, будто это происходит не со мной. В душе словно была пустота, но она была до ужаса болезненной, будто меня ударили в солнечное сплетение несколько раз подряд и под конец вбили длинный железный гвоздь, задевший сердце. В голове было ровно две мысли. Первая — я не должен показывать слезы, Ойкава их точно не поймет; вторая— он прав настолько, что, кажется, я не выдерживаю. Справиться можно с чем угодно— это правда. Но нужно время. Прямо сейчас в силах ли я справиться и мыслить трезво, отпустив и свою тройную позицию жертвы, убийцы и свидетеля и позицию Ойкавы с его переизбытком ненависти, требующей немедленного возмездия? Что я должен делать? Почему именно я должен что-то делать? Почему снова на меня должен лечь этот груз? Почему нам приходится ощущать столь глубокую горечь? Почему они на меня смотрят? — Не бери на себя так много, — вдруг услышал я голос Ямагучи, прервавший панический шквал размышлений в моей голове. — Я о выборе виновных, это довольно серьёзное заявление, не считаешь? Тоору безразлично фыркнул и убрал руку, обнажив мокрые от слез глаза. На периферии сознания вспыхнуло суждение, что было ни к месту: вряд ли Ойкава позволил бы кому смотреть на него сверху вниз и такое говорить. Он устал или к смелым людям он питает уважение? — Да что ты знаешь? — задал он Тадаши однозначно риторический вопрос. — Что ты когда-нибудь пожалеешь о сказанном, — удивляя всё больше, невозмутимо продолжал Ямагучи с нотками холода в голосе. — И лучше тебе извиниться прямо сейчас, пока есть время. Тебе ли не знать о его стремительности? Ты выглядишь достаточно самодостаточным и не нуждающимся в помощи, если обращаешься с ним таким образом, поэтому не удивляйся отсутствию сострадания к тебе. Тсукки, идём. Я решил проследовать просьбе, больше похожей на приказ, ведь не знал что ещё могу сказать. На самом деле Ойкаве можно было бы помочь словами, хоть как-то облегчить его состояние, но я правда не мог ничего придумать. Машинально я подал руку игнорирующему меня Тоору, который вновь закрыл глаза, причём на этот раз так, будто просто спасался от жгучего солнца. Он принял сидячее положение сам, как только мы отошли на небольшое расстояние от него и вдруг крикнул нам в спины: — Не знаю какого бомжа вы грохнули, но он явно никому не сдался, как и вы! Я замер, переваривая сказанное. Разве так может быть? — Спасибо, — негромко бросил я и обернулся, дабы убедиться в нормальном самочувствии Тоору. — Будем считать, что квиты, — ответил Ойкава, в окровавленных губах которого уже была сигарета. – Надеюсь, больше не увидимся. На этот раз дальнейшее наше передвижения было под контролем Тадаши. Я больше не хотел в этом всём учувствовать, просто следовал за ним, посчитав, что должен поступить именно так, ведь Ямагучи тоже может решать, что нам делать. Отправиться он предложил в этот раз домой. Вот так просто. Что-то ещё говорил об этом, якобы нам нужно узнать что-то у своих приятелей, но я, если честно, уже не слушал. Мне было всё равно, мир словно разочаровал меня в самый последний раз, а я в ответ отдался последней стадии — принятию. Какие-то источники утверждают, что после этой стадии есть ещё одна, как минимум, должна быть, и это восстановление. Иного выбора не было, наверное, если не восстановление, то прохождение всех стадий заново и так бесчисленное количество раз, до самой смерти или конечной потери разума. Быть сумасшедшим безвольным овощем словно бы не так страшно, ведь такие не имеют связи с рассудком, как принято полагать. Но даже если и так, то как насчёт того, что происходило с человеком за считанные секунды до этого разрыва, отсоединения человеческого "я"? Насколько тяжело это стерпеть? В автобусе, нагруженном людьми, было тихо, словно весь народ уснул. Где-то впереди звучала музыка в чьих-то наушниках, а за окном слышались капли дождя, врезающиеся в окно. Ямагучи больше ничего не говорил, пожалуй, понимал, что мне не до этого. Я подумал о том, что делать когда вернусь домой к матери и в груди снова болезненно защемило. Говорят, горе и радость делятся пополам. Что их не стоит переживать в одиночку. На самом же деле, они умножаются, когда мы не одни. И радость и горе растёт за счёт тех, кто находится рядом и готов помочь. Когда в окне я увидел знакомую остановку, то достал из кармана все деньги и сунул их в руки водителю. Быстро прошмыгнул на улицу, под дождь, что по моим надеждам должен был меня отрезвить, привести в себя. Я оставил Ямагучи забирать сдачу, а сам уже думал двинуться дальше, но тот не заставил себя ждать. Это не было мне на руку. Я и сам не знал чего хотел: побыть один или ни за что не оставаться наедине с собой, вернуться домой или убить какое-то количество времени в другом месте, говорить о чём-то или молчать. Но Ямагучи оказывал раздражающее воздействие, как куст крапивы, которым можно обжечься в самый тяжёлый день своей жизни. — Дождь ведь. Под крышей остановки пережди, — сказал ему я. Расшатав языком мешающийся осколок зуба, я доломал и выплюнул его вместе с кровью, снова наполняющей ротовую полость. Теперь травмированное месте заняла пульсирующая боль, которая немного отвлекала меня от состояния дисфории. — А ты? — в попытке попасть в радиус моего избегающего взгляда спросил Тадаши. — Это тебя больше не касается. Хорошо ведь, верно? Всё, наконец, закончилось, можно выдохнуть... — Ты не выглядишь довольным. — Тебе так кажется. — Мы убили человека, даже если его пока и не ищут, всё равно нам нужно... — Заткнись, Ямагучи. Ты явно не чувствуешь атмосферу. — Как и ты... — негромко проговорил он в ответ. — Что? — резко спросил я, в этот раз смотря ему прямо в глаза. — Ты... Ты и не пытаешься меня понять, думаешь, что всё знаешь, но это не так! — внезапно повысив голос, отвечал Тадаши. — И? Что нового мне скажешь? Ну, что ты чувствуешь, говори? Что не так снова, что я опять сделал не так, блять?! Мы подстраивались под тон друг друга, пока в какой-то момент не стали орать так громко, что перестали слышать оглушительный рев ливня. — Я не понимаю, что чувствую, потому что пытаюсь понять только тебя, просто дай мне время! – оправдывался Ямагучи. — Так проваливай, я тебя не держу! — И что ты хочешь сказать, что не натворишь дел? — Ты удумал со мной нянчиться?! — Нет! Наверное я хочу... Я просто... Ты совсем меня запутал! — Да, конечно, скажи, что это всё только моя вина! — Хватит говорить за меня!! На мгновение мне показалось, что в откровенно злых почти чёрных, как два бездонных колодца, глазах промелькнул страх, по щекам Тадаши стекал не только дождь, а голос его вот-вот готов сорваться, и этот парень очень хочет меня ударить. От последнего я бы не отказался, может, мы бы успокоились наконец-то. Я не видел никакого смысла ни в этой ссоре, ни в том, чтобы стоять и мёрзнуть, трястись то ли от холода, то ли от переполняющих нас эмоций под ошалевшим ливнем, когда буквально в трёх метрах от нас имеется занавес. Пасмурная погода с тёмными озлобленными тучами, неистовый ливень, возмущённый Ямагучи, что не мог разобраться в самом себе, а злился на меня, моё собственное нежелание его понимать, дрожащие кулаки, раздражающая и отчаявшаяся мысль о том, что, кажется, даже проклятое небо меня ненавидит. Но моей ненависти было гораздо больше, я не знал, что именно так сильно ненавидел, наверное, всё сразу. Хоть что-то должно быть справедливо? Верно, с этим нельзя не согласиться. Пожалуй, Ойкава зря переживал, что я могу жить хорошо. Либо я напрасно обременяю себя предположительными знаками судьбы, либо я начал отбывать своё наказание уже давно. Может, сам Ямагучи и был преподнесён, как самое настоящее наказание, на которое я безрассудно повёлся. Решение пришло само собой. Я осмелел от мысли о том, что терять, впрочем, больше и нечего. Фортуна улыбается тем, кто к этому готов, но невозможно быть готовым на все сто процентов. Нужно просто начать. — Послушай, — спокойно начал я. — Ямагучи, слушай внимательно, я скажу только раз. Тадаши нахмурился, но послушно замер, готовый вслушиваться. Убрал прилипший локон, щекочущий бровь, безуспешно обнял себя за дрожащие плечи, будто это могло его согреть, пока он находился в тонкой кофте, липнущей к телу. Его щеки из бумажно-белого оттенка почему-то начали розоветь, будто его снова лихорадило, а губы побледнели. Я тоже обнимал себя за плечи, впиваясь в локти ногтями с достаточной силой чтобы остались следы и моя нервозность слегка унималась. Ливень мог потопить каждое моё слово, но, по правде говоря, мне было не сильно страшно, поэтому я мог сказать эти слова несколько раз. — Ты мне нравишься... Это значит, что я люблю тебя. Давно. Прости, ты можешь ничего не говорить, но если хочешь, говори сейчас, я не хочу больше ждать... Я пытался расслабиться чтобы перестать так сильно мёрзнуть и не стучать зубами в такой момент, отчего-то посчитав, что он один из самых ответственных в моей жизни. Что же, если это действительно так, то я снова проебался. Кто-то говорит, что первая любовь ничего в самом деле не значит и быстро проходит; кто-то считает, что она может жить в человеке столько, сколько будет жить он сам; а я же просто хочу быть с Ямагучи как можно дольше. Прошу ли я много? Очевидно. Представьте, что существуют люди, для которых какой-то определённый человек навсегда останется мечтой. Возможно, кому-то и представлять не нужно, а кто-то ещё не знает, что ему только и остаётся, что мечтать. Именно так я себя ощущаю сейчас. И есть что-то ещё, словно бы раскрыв свою тайну я стал абсолютно беззащитным и неконтролируемым собой, оголённым проводом в руках неумелого псевдоэлектрика, который не успел вовремя приглядеться. Меня охватывала абсолютная уязвимость. Если бы появилась возможность забрать эти слова назад, забрал бы я их? Немного подумав, я решил, что нет. Не знаю почему. Может, мне и тяжело, но какой-то объём груза, что я упорно тащил за собой, словно бы отпал. От этого даже было немного грустно. Я уже скучал по времени, в котором носил свои чувства внутри и запрещал их касаться другим. В то же время мне хотелось незамедлительно извиниться за свои слова, будто любить — это нечто преступное, будто я вмешался в чужую жизнь без чужого ведома и намеревался проникнуть в подсознание. От пристального удивленного взгляда Ямагучи было не скрыться. Пожалуй, в этот момент он прокручивал в голове все варианты объяснений моих слов, наверное, остановился подольше на том, что я просто шутил, не наделяя свой слова правдой. Я шагнул назад, преодолевая желание сбежать, чтобы не мешать его личному пространству, которое наверняка возросло в площади из-за его растерянности. Тадаши, испугавшись резких движений с моей стороны, сделал два инстинктивных шага назад, а потом оступился. Я поздно вспомнил что за ним находится овраг, материализовавшаяся пустошь на теле земли.