Туман в Йоле

      — Мне кажется, наша дружба корыстна.       Повторный взмах рукой, и запястье Димы увенчало очередное магическое кольцо, переливающееся васильковым синим. Таких колец образовалось предостаточно, чтобы поженить всю академию, но Дима колдовал ещё и ещё, пытаясь удержать их энергию в узде. Чем больше колец становилось, тем беспокойнее ряд трепыхался и жужжал, грозя в скором времени взорваться от напряжения. Сам же Дима выглядел как призёр зрительских симпатий среди некрофилов. Разве что вздыхал иногда, а так — труп трупом.       Арсений перелистнул журнал и взглянул на него поверх книг:       — В день нашего знакомства я думал, что ты входишь в какую-нибудь колдовскую элиту. Решил держать врага поближе. И хотя меня постигло дикое разочарование, я всё ещё готов обсуждать с тобой подонков из параллели, так что остынь, мы не разводимся, — он отложил журнал и складировал руки на животе. Дима заскрипел зубами, прожигая взглядом учебник по вампирологии. — Да сдавайся уже. Я понял, что они наложили какие-то супер-пупер сложные заклинания, просто ради забавы предложил повзламывать.       — Нет, — твёрдо сказал Дима. Кольцевой ряд заволновался и мигнул, как сломанная лампочка. — Сам сдавайся.       Книжный отдел, запретный для вампиров, оказался запретным и для колдунов. Последние пятнадцать минут они провели в библиотеке, насилуя законы физики и геометрии, однако попытки закастовать книги до смерти постоянно оборачивались провалом. Диму это выбешивало. Многие академические правила он воспринимал как вызов. Многие академические правила и были вызовом — зачем, ответьте на милость, выставлять запретные книги в общем зале, если можно спрятать их в кабинете директора? Только для того, чтобы посмотреть на мучения колдунов от невозможности их распечатать.       Взмах рукой. Взмах рукой. Взмах рукой.       Книга не выдержала. Приподнявшись над столом, она раскрылась на середине и выстрелила в Диму мощнейшим воздушным заклинанием. Тот только ойкнул, когда поток воздуха приподнял его над полом и понёс назад со скоростью разрывной пули. В последний момент он успел сделать страховку и выпустить три тормозящих заклинания подряд, чтобы на секунду зависнуть в невесомости и медленно приземлиться на ноги.       Ну, прикол.       С боковых столов от удивления присвистнули завалы учебников. Чья-то большая лапа одним широким движением отодвинула книжки в сторону, и свету явился Антон Шастун, единственный в мире оборотень, который побеждает врагов языком. Он поаплодировал феерическому пассажу Димы, но тот не смог нормально отреагировать, потому что повалился на стул в совершенном бессилии. Давненько его так не выматывали простые защитные механизмы.       — Получилось! — вдруг послышалось из-за стеллажей.       Арсений мигом очутился рядом, победоносно размахивая учебником, и звонко поцеловал Диму в макушку.       — Я открыл его, мышь!       — Это я его открыл, — вяло отозвался Дима, — а ты балду балдел. У тебя примерно полчаса до перемены, прежде чем преподаватели обнаружат, что я помогал вампиру. Советую спрятаться. Хлоп-хлоп, пшёл вон.       — Тот благословит тебя, — туманно изрёк Арсений и побежал в неизвестном направлении.       — Да Боги, — выдавил Дима. — Какого-то того мне ещё не хватало.       Рядом хрюкнул Антон. Дима вздрогнул, потому что совершенно забыл о его существовании. Хотя как такое чудо природы можно было не зацепить глазом? Мало того, что Антон сам по себе был неформатных размеров, он ещё каким-то (конкретным) Макаром узнал о существовании академического базара, где ведьмы обменивают свои ненужные шмотки на чужие ненужные шмотки, и стал полнейшей фэшн-катастрофой. С энтузиазмом хромоногой больной цапли, замыкающей клиновой строй, он повторял за ведущими птицами все их модные повадки. Именно поэтому стильная кожаная куртка сочеталась с жёлтыми носками в горошек, а рубиновая печатка его пра-пра кого-то там-там — с фенечками, сплетёнными влюблёнными второкурсницами.       — Всё хорошо? — с беспокойством спросил Антон. — Выглядишь как херня. Можешь… э-э-э… отпить моей энергии, если хочешь.       Он нахмурил брови и озадаченно возвёл глаза к потолку, пытаясь понять, не брякнул ли научную глупость.       — Нет, спасибо, мать Тереза. Мне просто… — Дима внезапно осип, прокашлялся и продолжил так же сипло: — Просто подышать нужно. Хотя, если у тебя есть лишние раздражение или злость, я бы забрал.       Антон тут же выставил руки ладонями кверху, и Дима, слишком голодный для вопросов, подхватил их с тыла, прикрывая глаза и сосредотачиваясь на его ауре. Чужое клокочущее недовольство пробежалось по венам и дистиллировалось в районе сердца незамутнённой светлой силой. Стало немного легче. Даже Антон заметно расслабился и улыбнулся своей будущей реплике.       — Если бы вы почаще так делали, войн бы не было, — блаженно выдохнул он.       — Не все переваривают злую энергию.       Дима зачем-то провёл пальцем по ладони Антона, отмечая длинную линию жизни и любовную дугу с двумя большими ответвлениями. У него приятные большие ладони, гораздо больше ладоней Димы, и вдвойне элегантнее, если на то пошло. Дима хотел бы ещё немножко поизучать шастуновскую хиромантию, но выходило уже совсем неприлично, так что пришлось отпустить.       — Ну и чем ты тут бесючился? — спросил он, переводя тему.       Антон выразительно поглядел на учебники и скорчил недовольную мину:       — Меня заставляют читать.       — О, ну прости их, — хмыкнул Дима. — Они ожидали, что ты к своему возрасту научился складывать буквы в слова. Отработка, да? — Он кивнул на учебник по углублённому изучению древних рун. — Такое только на отработку дают. Значит, проштрафился.       Антон кивнул без видимого сожаления.       — Шизов посмеялся над девчачьими очками Рустама и предложил выкупить их для своей коллекции уродских вещей. Ну, а я типа взял и ляпнул, что он в этой коллекции главный экспонат. Он, соответственно, отправил меня в пешее эротическое. И вот я здесь.       Дима ухмыльнулся. Профессор Шизов — в простонародье Шиза — вообще мало кому нравился. Древний, как сами руны, преподаватель пребывал в перманентном состоянии жесточайшего похмелья и постоянно прихлёбывал из военной фляжки неизвестную субстанцию фиолетового цвета. Говорил, что он ветеран войны — не уточнял какой. На его лекциях дозволялось только дышать, и то аккуратно, помаливаясь Триединой. Дима не знал, кто додумался отправить к нему оборотней. Видимо, этот человек повидал в жизни многое и решил, что с него хватит.       Он без разрешения взял у Антона черновик и внимательно рассмотрел наброски рун, небрежно и наспех вставленные в конспект. Каждая линия была прочерчена с таким усилием, будто карандаш активно сопротивлялся движениям руки. Естественно, руны были нерабочими.       — Ну что там, доктор? — вытянул шею Антон.       — Ты слишком много думаешь, — резюмировал Дима, — а нужно чувствовать. Эти рисунки могут однажды спасти твою жопу. В критической ситуации у тебя будет не так много времени, чтобы начертить правильный круг или вывести нужную руну, так что потренируйся ещё.       — А если я попрошу помощи у одного привлекательного колдуна? — невинно похлопал глазами Антон, принимая черновик обратно.       — Тот скажет, что ты подлиза, и помогать он тебе не намерен, — пожурил Дима. — Но за «привлекательного» даст тебе позырить свою тетрадочку. Одним глазком.       Он щёлкнул пальцами, и тетрадь материализовалась у него в руках под аккомпанемент завистливого волчьего вздоха: в отличие от оборотней, колдунам не приходилось таскать с собой тяжёлые рюкзаки. Он передал тетрадь, и Антон погрузился в увлекательный мир колдунских закорючек — непонятных, но наверняка страшно умных. Листы были исписаны крайне непонятным почерком, который можно было бы сравнить разве что с орнаментом греческих амфор. Некоторые части текста выделялись двойной сплошной, то есть предполагалось, что в этих письменах скрывались осмысленные важные определения, которые Антону предстояло считать.       Чтобы не скучать, Дима наколдовал дополнительную стопочку тетрадей и обратился к своим домашним заданиям. И они заработали в полной тишине, изредка прерываемой перелистыванием, тихим бормотанием Димы и тяжёлыми вздохами Антона. Как оказалось, Дима часто комментирует свои действия. То и дело от него доносилось: «Это мы пишем сюда» и «Тьфу ты, на поля залез». За окном творилась природная вакханалия: нечто вроде снегопада, дождя и Судного дня одновременно. И Антон вдруг подумал, что это один из дурацких, ничего не значащих моментов, который его башка предпочтет запомнить. Он однажды пятилетним сидел в коридоре больницы, пялил на информационное табло с изображением кота Леопольда и говорил себе: «Я это запомню». И запомнил. Нахрена-то. А вот для древних рун места в оперативной памяти почему-то никогда не находилось.       Антон скорее почувствовал, чем увидел, что к ним приближается колдун. Аномально худощавый паренёк возник за спиной Димы и нервно поправил тяжёлые круглые очки, которые смотрелись единственным балластом, удерживающим его ногами на земле. Он вздохнул, будто заходил на олимпийскую дистанцию, и выдавил:       — Привет, Дима.       Дима, бормотавший под нос несуразицу на латыни, даже не обернулся, лишь выставил указательный палец в просьбе подождать.        — Quidquid latine dictum sit, altum videtur…Привет, Гриша.       — Гоша, — поправил тот. — Меня Гоша зовут. Ну, неважно. Скоро вечеринка в честь приезда кланов, — Гоша махнул рукой в сторону Антона, и тот приподнял воображаемую шляпу. — И я бы хотел пригласить тебя… Не хотел бы ты со мной… И в общем и целом…       Дима поднял взгляд на Антона, и тот каким-то чудом распознал сигналы «Эс-оу-эс», мигающие красным в его зрачках.       — Он идёт со мной? — с интонацией, подразумевающей вопрос к самому себе, произнёс Антон. Внутренний термометр зафиксировал рекордный градус опасности, в организме чувствовался острый недостаток пиздюлей от Виктора. Иначе не объяснить, чем он думал, когда произносил эти четыре слова. Или не слова, а чё там — местоимения, подлежащие, — да вообще неважно, один хер его из стаи вытурят. Теперь он точно помрёт в одиночестве. Нарисует оскорбительную руну «Шизов лох» на лбу и застрелится. The end. Умирающему можно быть увереннее: — Он идёт со мной.       Гоша застыл.       — Прямо…серьёзно? Вы двое?       Дима перехватил инициативу и оглянулся на него с незамысловатой улыбкой:       — Мария Александровна сказала налаживать межклановые связи. У меня свои методы.       Звучало достаточно неправдоподобно, чтобы Гоша посчитал это очередным позовским недосекретом и кивнул головой.       — Понимаю, — сухо сказал он, развернулся на пятках и покособочил к выходу.       Как только он скрылся, Антон с отчаянным стоном упал лицом на учебник. Дима сдержал смешок.       — Перестань бледнеть. Знакомством со мной ты себе дорожку в колдовскую жизнь проложил.       — Какую дорожку? — заныл Антон, не поднимая головы. — Я только что врага волчьего народа текилу пить позвал.       — Дорожку соли, которую я разрешу тебе слизать с моего плеча, — развеселился Дима, выводя воображение Антона в нокаут. — Мои религиозные убеждения мешают мне извиняться перед Виктором, но я могу скорешиться с другими твоими пацанами, и тебя простят. Хотя, если хочешь, можем не идти вместе. Я, в общем-то, не настолько дорожу чувствами Гриши.       — Гоши.       — Того самого.       — Ну уж нет. Слово волка — слово волка. — Антон поднял голову и указал на него кончиком карандаша: — И про соль я запомнил. Только одна просьба — без праздничных одеколонов и духов. Я не выдержу.       — О, это ваше сверхчувствительное обоняние — серьёзный недостаток брони, — покачал головой Дима. — Но я скажу своим, не парься. Блин, а можно глупый вопрос?       — Только если глупый.       Дима наклонился ближе и понизил голос:       — Чем я пахну?       В его глазах плескалось столько любопытства, словно Антон, лучшая натальная карта, сейчас расскажет, в каком направлении ему двигаться по жизни, где работать и куда вкладывать акции. Природный запах человека был таким же идентификатором для оборотней, как имя и фамилия. Однако, если ты пахнешь шоколадным Дедом Морозом, это ещё не означает, что ты пустой и невкусный. Это означает, что у Антона глупые ассоциативные связи. Объяснить их бывало трудновато.       Другое дело — мимолётные ароматы эмоций. Антон нередко забывал, что колдуны и вампиры не чувствуют друг друга так же хорошо, как чувствуют всех оборотни. Поэтому они чаще ссорятся, приглашают на тусовки людей, которые с ними точно не пойдут, плетут интриги, проговаривают вслух очевидные вещи. Мир волков честнее и в некотором смысле проще: ты не можешь солгать своему товарищу, но и твой товарищ тебе спиздеть не может. Жизнь стаи, рассказанная на языке правды.       Запах эмоций Димы конкретно его подводил. Как колдун он, наверное, привык, что он весь такой на пафосе, его эмоции спрятаны в ящике Гудини, никто ничего не слышит, никто ничего не чует. Но Антон-то слышит и чует. Когда объявляют результаты контрольной, и Дима сидит с выражением лица Оценки-В-Жизни-Не-Главное, а внутри паникует, потому что у кого-то баллы оказались больше, чем у него. Или когда он за компанию со всеми раздражается, что физкультуру травологией заменили, а сам с удовольствием копается в земляных горшочках. Антон-то в курсе. Антон тайный агент. Он мог бы расхреначить весь колдунский мир за день, если бы сильно приспичило. Но волшебники ему нравились, и он милосердно позволял им играть свои спектакли дальше, без режиссёрского вмешательства.       — Я не могу понять твой природный запах. Он вроде знакомый, а вроде и нет. Типа, знаешь, как мутный фрагмент из детства, — ответил Антон честно. — А эмоций… Ну, сейчас ты вроде никаких особенных чувств не чувствуешь, так что ничем таким.       Антон уткнулся в тетради, показывая, что разговор окончен. Но Дима молчал и ничего не делал.       — Испытываю, — тихо сказал он. Прокашлялся и медленно произнёс: — Мне приятно, что ты держишь мои тетради.       Антон оторвался от беспорядочного перелистывания и вопросительно приподнял брови.       — Мне приятно, когда мои тетради разглядывают, — скрывая смущение, произнёс Дима. — Когда Ира подчеркивает слова цветным карандашом. Эмир на полях гусей рисует. Преподы конспекты проверяют. У меня мурашки, — он указал на шею и затылок. — Разве это не отражается на моём запахе?       Антон закрыл глаза и принюхался.       — Слишком тонко, чтобы уловить. У тебя что… — он игриво, как ему показалось, подвигал бровями. — фетиш?       Он начал выразительно водить по листу кончиками пальцев. Дима демонстративно схватился за сердце:       — И как я теперь там писать буду?       — Слегка возбуждённо.       Дима улыбнулся и мгновенно расслабил булки — кажется, рад, что его не застебали. Преисполнившись светлых чувств, Антон решил, что будет справедливым тоже поделиться чем-то личным, и торжественно выдал:       — Да ладно тебе. Мне вот нравится, когда мне за ухом чешут.       Неловкая пауза со стороны Димы затянулась и завязалась в симпатичный бантик, приклеенный сбоку на чёрте-чё.       — Отлично, — сказал наконец он. — Обменялись полезной информацией. Я за морсом.       Прежде чем Антон успел поинтересоваться о том, почему сраным колдунам разрешается пить морсы в библиотеках, а оборотням нет, Дима ретировался в многолюдный коридор.       Когда он открыл двери, оглушающие децибелы большой перемены ударили по библиотечной тишине и вызвали небольшое цунами в головах читающих. Даже Диме такое оживление показалось странным, и он почти на цыпочках вышел наружу. Через секунду послышался душераздирающий крик, а затем — запредельно громкий, бьющий по барабанным перепонкам взрыв атомной бомбы. Антон вскочил с места.

***

      Глубокой ночью Арсений захлопнул книгу и начал приводить покои в порядок. К большому разочарованию Димки, он пользовался обычными постелями Йоля, а не гробами с мягким подкладом. Разве что приватизировал обе кровати: и оборотни, и ведьмы вампиров побаивались, поэтому по итогу с ними никто не заселился. Хоть какие-то плюсы в его незавидном положении.       Он навёл красоту в гардеробе, подобрал атласную белую рубашку с накрахмаленным воротничком, зажёг пару свечей, которые своровал позаимствовал у богохульной ведовской церкви. Отрегулировал полноразмерное зеркало с позолоченной рамой так, чтобы в нём отражался выход. Случайно поймал собственный взгляд в отражении и остановился.       Нам в Вэле пиздели, что вампирами становятся за смертные грехи. Но ведь это не правда?       Да Каин его знает. В колесе сансары никто не в курсе, за какие преступления прошлой жизни отбывает земной срок. Лицо, которое Арсений видел в зеркале, не сохранило отпечатков прожитых лет. Ни намёка. Зато на мертвецки бледной шее виднелись следы от укуса — вещественное доказательство, что послесмертие ему не снится.       Закрыв глаза, он сосредоточился на хаосе в голове и постарался установить тишину. Буквально минутка для бенефиса сомнений. Совершает ли он ошибку? О, большую. Но за последние несколько лет он не совершал существенных ошибок, в связи с чем повествование его жизни стало скудным на события. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца, не так ли?       Я согласен на Избрание.       Свечи спокойно горели на подоконнике и полках, в коридоре стояла тишина. Йоль словно поперхнулся и теперь напряжённо приглядывался к Арсению в слепой надежде, что ослышался. Но Арсений повторил фразу второй раз, затем в третий. Когда он почти уверился, что Ира над ним посмеялась, в сердце академии послышался невнятный гул. Он нарастал волнами — то спадёт, то поднимется, — и чем ближе сквозь эхо подкрадывался странный звук, тем отчетливее в нём слышался стук копыт. Тяжёлой походку не назовёшь. Скорее, неторопливая. Дающая время осмыслить ситуацию.       Арсений не поворачивался ко входу, он смотрел в зеркало, поправляя парадный галстук. Однако, когда чужое присутствие в комнате стало слишком очевидным, не удержался и скосил глаза вбок. Тело вздрогнуло вперёд головной команды — на него смотрела морда дьявольского козла.       В спартанской обстановке жилой комнаты массивная фигура смотрелась слишком вычурно и неуместно. Огромные рога, словно вырезанные из красного дерева, загибались в два идентичных завитка и опускались Богу на лопатки. Моргать Рогатый и не собирался, лишь взирал на Арсения стеклянными калейдоскопами, вбирающими в себя весь свет свечей. Он принёс с собой аромат банных веников и свежей земли, на его длинной шубной мантии расцветали диковинные пурпурные цветы, а возле копыт выросла трава — прямо на полу и слегка на стенах. И стоило траве коснуться ботинок Арсения, она потускнела и завяла, выдавая всю его дохлую суть с потрохами.       Он сглотнул и поднял глаза. Рогатый дышал с еле слышным утробным рычанием. Многочисленные тяжёлые ткани на нём трепыхались, но сам он оставался недвижим, как собственная статуя, стоящая возле ведовского алтаря.       Арсений вытянулся в гвардейскую струнку, повернулся на каблуках и приподнял подбородок:       — Ваша честь.       Ну он же не судья, бездарь! Надо было сказать: «Ваше высочество» или «Ваша темность». Затяжное, как печенье, божественное молчание послужило ему хорошим уроком — всегда имей сценарий.       — Дитя Лилит, наследник Каина, — медленно, словно перекатывая слова на языке, пророкотал Рогатый. — Что привело тебя ко мне?       Глубокий низкий голос ласкал уши, как если бы Ктулху говорил на британском английском. Смысл до Арсения дошёл с опозданием в несколько секунд, и он в растерянности помотал головой:       — Это трудно объяснить.       — И всё же, будь добр, сделай усилие.       В шелесте баритона слышался лёгкий укор. Наверное, высшие существа не привыкли к отказам так же, как не привыкли к бескорыстию. Арсений глядел на него прямо, без утайки:       — Мне не нужны деньги, слава, спасение для народа или что ещё там может понабиться такому, как я. У меня нет никакой каверзной цели, если вы к этому клоните. Меня гонит простое любопытство.       Смелый берёзовый листик оторвался от одеяний Бога и полетел к Арсению на плечо, чтобы тут же сгореть, оставив чёрное пятно на белоснежной рубашке. Вампиры с растительностью плохо сочетаются. Арсений как-то пытался помочь Димке пересадить нечуй-ветер, и дыханием смерти спалил к ангелам кошачьим не только его, но и нервную систему самого Димы. С тех пор уроки травологии для вампиров отменили.       — Позволь не поверить, дитя, — Рогатый слегка склонил голову к левому плечу. — Каждому смертному есть о чём попросить богов.       — Тогда я прошу доверия. Всего капельку, — не сдержавшись, съязвил Арсений. И тут же прикусил язык, осознав, что сболтнул лишнего. — Прошу прощения. Смерть плохо сказывается на моём характере.       Рогатый тихо фыркнул. Арсений принял это за прощение.       — Мне правда любопытно, — продолжил он, — ведь у меня есть основания полагать, что мы встречались до моей смерти. Я прав?       Рогатый коротко кивнул, и только тогда Арсений заметил, что козлиная морда — всего лишь деревянная маска, повязанная на грубые колючие верёвки. Лицо, скрытое за ней — человеческое. Это успокаивало. По образу и подобию. Всё в пределах канонов.       — Что ты можешь предложить мне, дитя? — прошелестел Рогатый.       Арсений был готов к этому вопросу. Он знал ответ лучше, чем любая ведьма, решившая стать спутницей Бога. Потому что из всего, что может понадобиться Рогатому, он выбрал отдать…       — Себя, — произнёс он тише треска свечей.       Он оглянулся на зеркало. Бледное, измученное кошмарами чучело в дорогих шмотках. Легко предлагать свою шкуру, когда знаешь, что она ничего не стоит.       — Вы ведь знаете, при обращении вампиры теряют память, — глухо сказал он. — Фактически тот Арсений, с которым вы встречались, умер. Вместо него я. Не помню причин смерти. Не помню семью, отчизну, дом. Не уверен в дате рождения и фамилии. Имя себе придумал сам.       Арсений собрался с духом и развернулся обратно, чтобы поглядеть Богу в глаза.       — В этом моя исключительность. Ведьмы никогда не станут до конца вашими, потому что в их сердцах живёт любовь к родным и близким. Моё сердце слишком занято тем, чтобы качать кровь, поэтому сильных мирских привязанностей у меня нет. Я буду принадлежать лишь вам. Целиком и полностью.       Арсений сделал шаг вперёд. Рогатый рассматривал его с интересом патологоанатома к нетипичной насильственной смерти. Трудно было понять эмоции, скрывавшиеся за маской: Арсений отдавал чувства, и они рикошетили обратно, не найдя нужного отклика.       — Так ты метишь в рабы или избранники?       Арсений услышал лёгкую насмешливость в тоне Рогатого — беззлобную, вызванную искренним удивлением — и решил не обижаться.       — Сказанное мной не значит, что я буду потакать каждой вашей божеской причуде. Я буду спорить, дерзить. В какой-то момент вам даже захочется убить меня повторно, но я клянусь, — он перевёл дух, — я клянусь, что более преданного человека вы не найдёте.       Вместо ответа Рогатый слегка наклонил корпус, чтобы оказаться на одном уровне с глазами Арсения. Тот мог думать лишь о том, почему от ведовского Бога пахнет сандаловым хаммамом.       — Что ж, дитя Лилит, — произнёс он, разглядывая бледное лицо вампира. — Жребий брошен.       Арсений моргнул, и Рогатый бог исчез — в буквальном смысле растворился, оставляя после себя лишь лёгкий цветочный аромат. Только тогда Арсений расслабил плечи и понял, как сильно дрожит.