Два подсолнуха на поле

      Мысли в последнее время очень мешают, не давая спокойно засыпать, просыпаться, готовить завтраки, разговаривать с Малым, гулять одному, да и в целом жить. Лёша, кажется, возненавидел свои мысли. Больше всего, конечно, покоя не давали мысли про Санька, но их он возненавидел в частности. К сожалению, не может просто так смириться, оставить его в покое и не пытаться вспоминать его. На Сашины сообщения тоже не отвечает. Ну, а зачем ему отвечать на его «Доброе утро» с сердечком на конце, если оно всё равно ничего не значит. И если Лёша — развлечение, человек, с которым не скучно ждать своего парня и пытаться оставаться друзьями.       Лёша не понимает его от слова совсем. Он правда пытается отвлечься от него, вслушиваясь в успокаивающее журчание воды озера. И ещё отвлекается на разговоры Кости и Гарика. Они, вроде как, школу обсуждали, верно?       — Ты, Лёх, чё делать, кстати, будешь, после того как учиться закончишь? — прилетает вопрос от Гара, на который он и правда не знает ответ.       — Да без понятия. Может, к родителям работать пойду. Вообще, хотелось собрать вещи и уехать, например, в Питер. Устроиться на работу, и париться только о том, где бы достать денег на еду и квартиру. Потом, может, к родителям вернуться, доучиться всё-таки надо. — Лёша говорит как есть, особо даже не задумываясь над тем, что говорит. Они всё равно возможно видятся последнее лето, а после он связь поддерживать не планирует.       — Что мешает? — Костя выпускает дым изо рта, передавая сигарету Гарику и поправляя очки.       — Малой. Я ему обещал этим летом приехать. Он слишком долго уговаривал меня приехать, прикинь чё было бы, если б я уехал? — кажется, в этом случае, он Лёшу возненавидел бы. Хотя, конечно, вряд ли. Скорее всего, психанул бы пару раз, поругался с ним, но потом осознал, что у него тоже могут быть свои дела, извинился и даже попросил бы прощения за истерику. Что же, всё-таки, мешает? Да он и сам до конца не знает, но что-то словно держит его здесь, не давая нормально уехать. Лёша перехватывает сигарету в свои пальцы, забирая её у Кости. Затягивается, ощущая горечь в горле и как кругом идёт голова.       — Кстати, как у вас с Малым то? — Гарик словно оживает, смотря на Пушкина, пока тот забирает сигарету обратно и стряхивает с неё пепел в воду. — Нам нихера непонятно. Вы, вроде как, гуляете с ним, общаетесь как пара супружеская, ну и… Чё вообще между вами?       — Не знаю. — отвечает совсем не так, как хотелось бы и Гарику и Лёше. Просто, ну, Квашонкин уже тоже устал слушать какой Костя охеренный от Малого. Начали бы уже встречаться, как нормальные люди. В любой другой ситуации он бы нашёл оправдание этим двоим, например, думал бы, что всё сложно. Но, блять, ничего у них не сложно, они просто делают вид, что не нравятся друг другу. Это кажется ему слишком глупо, оба же видят, что это не так, и в чём тогда смысл? — Кажется, я влюбляюсь, но вроде и нет. — очередная затяжка. — Может, просто какая-то мимолётная влюблённость, правда не знаю. — Квашонкин расплывается в какой-то странной улыбке, дотрагивается носком до воды, выдыхает и ложится на пирс, на котором они и сидели. Улыбается то ли от того, что Косте тоже нравится Саша, то ли от того, что просто с ума сходит.       — Влюблённость — хуета. — констатирует факт он, заводя руки за голову и прикрывая глаза.       Вместе с Костей гулять классно — седьмой класс показал это ещё давно, но теперь уже прошло много времени, Лёша совсем позабыл какого это. Круто говорить ни о чём, круто обсудить всех в деревне и даже больше, круто вспоминать прошлое, смеясь над моментами, когда они ссорились. Круто обсуждать Малого и Долгополова, пока есть с кем обсуждать и кому высказаться.       Конечно, про парня Саши он сказал только немного, да и про Сашу, в целом, тоже, но, кажется, Пушкину до него вообще нет дела. Нет дела до его парня, до самого Саши, до того, что происходит между ними. Пушкин просто слушает, иногда спрашивая что-то и отвечая на вопросы поставленные Лёшей. Но а так, по большому счёту, ему бы со своим Сашей разобраться, прежде чем пытаться понять, что там у другого.       — В последнее время кажется, что Долгополова и правда будто не было. Будто я, блять, выдумал его. Но я то точно знаю, что он есть, существует, дышит, живёт как-то. И самое главное, вообще не понимаю, он правда не замечает, что за эти две недели что-то изменилось, или просто не хочет поднимать эту тему… Кость? — поднимает глаза на Пушкина, когда тот остановился, долго пытается понять, что не так, — потому что, ну, явно же что-то не так — и когда всё-таки догадывается посмотреть туда же, куда и сам Костя, понимает, что не так.       — Пиздец. — говорит он.       — Полный… Слушай, иди домой, ладно? — Лёша пытается игнорировать картину перед ним, протягивает руку, пожимает ладонь Пушкина, пытается его как-то отвлечь. — Я поговорю с ним, окей?       — Да нихера не окей, Лёх…       — Просто домой иди, правда, Костян. Ну ты чё, стоять и смотреть на это будешь? — разворачивает Костю, проходит пару метров с ним, прощается ещё раз, и возвращается обратно. Панельки вокруг отдают серостью, но при этом зелёные деревья пытаются передать, что деревня все еще жива. Всё было бы так же прекрасно, если бы не Саша. Он стоит возле знакомого поворота, от которого быстрее всего дойти до школы, а от неё до дома. Меж двух пальцев тонкая сигарета и целует Васю Медведева, по очереди затягиваются, и снова продолжают целоваться. Смотреть на это не хочется совсем, кажется, будто это даже противно.       Делает несчастные несколько шагов до них, и когда оказывается совсем рядом с ними, бетонным забором который уже как могли изрисовали баллончиками и маркерами, кладёт ладонь на шею Малого, пальцами надавливая на болевые точки.       — Ай, блять!.. — произносит он, сигарета летит на землю. Саша хватается рукой за шею, жмурится от того, что больно, и ничего не может с этим сделать. Вася смотрит испуганными глазами, пытаясь схватиться за свободную руку Малого, но Лёша этого сделать не позволяет. — Лёх, пусти. — просит он.       — Вась, иди погуляй. — Медведев ещё несколько секунд не понимает, что от него хотят, а затем послушно кивает и уходит, а Лёша впечатывает Малого в стену позади него. — Ты охерел? — вокруг, кажется, всё застывает, потому они не обращают внимание на несуществующих прохожих и Квашонкин до сих пор говорит на повышенных тонах. — Отдаёшь отчёт своим действиям?       — Да чё такого то? — Саша смотрит в ответ точно так же, с недоумением и непониманием происходящего.       — Чё такого? Ты ж мне всё время ныл, как тебе Костян нравится, а это чё за нахер? Васю ты вообще для чего впутал то сюда? — злится он, всё ещё держась одной рукой за ворот Сашиной футболки.       — Тебя ебёт вообще?       — Меня нет. Просто ты же Васю не любишь, да? И сейчас ты просто захерачил несколько недель ваших отношений — не важно каких — с Пушкиным.       — Причём тут, блять, Пушкин вообще? — он правда не понимает, а потому Квашонкин его отпускает, и он стоит ровно, не пытаясь убежать.       — Он видел, как вы целовались. Господи, Санёк, ты такой мудак сейчас в его глазах. Да ладно в его, в моих тоже, понимаешь?       А Санёк, кажется, до сих пор не понимает. Пытается восстановить картинку, как рассказывает всё Лёша, но сейчас, почему-то, даже представлять это противно.       — Блять…       — Желательно поговорить с ним. Только не сегодня, пускай успокоится. — говорит Лёша, смотря за тем, как Малой закуривает новую сигарету, и как клубы дыма расплываются в воздухе. Бабушка, кажется, давно смирилась с тем, что оба её внука курят, потому не высказывает им ничего. К тому же, не маленькие, ведь, сами понимают, что вредно, а что нет.       — Как давно у тебя проблемы с агрессией? — скачет с темы на тему, и вопрос ставит в ступор, потому Квашонкин ещё несколько секунд ничего не отвечает, прожигая взглядом дыру в Саше. Становится как-то неприятно от того, что именно Саша задаёт этот вопрос. Любой другой человек мог спросить, Лёше было бы абсолютно плевать. Может, согласился бы даже, пошутил бы, смеялся бы над этим со всеми. Но это спросил Саша.       — Чего? — правда не понимает, потому что, вроде как, никакой агрессии за собой он не замечал, да и сейчас, в целом, поводов считать его агрессивным никаких он не видел.       — Бля, идиота из себя не делай. — смотрит так, будто «агрессия» — проблема, про которую знают все, кроме самого Саши. — Ты налетел на меня с нихуя, хотя сам знаешь, что мог просто позвать, я бы и так, и так… Отвлёкся. — попытался подобрать правильное слово он. — Тем более, уверен, что ты проверялся в этой своей Москве у психолога, психотерапевта… Чё у вас там?. По просьбе родителей, конечно, потому что сам бы ты не пошёл.       — Не проверялся я нигде. И с агрессией у меня проблем нет. Налетел на тебя я не просто так. Что ты хочешь от меня вообще?       — С этим «проблем нет», рано или поздно ты человека ёбнешь. — Лёша молчит, потому что сказать нечего. Он правда не ходил к психологам, и правда до сих пор думает, что речь не о нём. Лёша самый добрый человек на этой планете, вообще-то, вы не знали? Ни о какой агрессии и речи нет. — Слушай, раз ты про Костю рассказал, я наверно тоже должен... Саше ты тоже нравишься. Пиздец как. Каждый его вопрос так или иначе связан с тобой, и думает он только о тебе. Делай с этой информацией что хочешь, но не бросай его так, ладно?       Одиннадцать вечера отражается потемневшим небом и звёздами, которые всегда западают в душу Квашонкину. В серой Москве совсем не те краски, не то ночное небо, за которым хочется наблюдать часами. Скорее, небо, смотря на которое с балкона с очередной сигаретой в руках, хочется думать «А нахуя вообще всё это?».       Очередной плейлист Земфиры прослушан, песен, кажется, не осталось совсем, как и сигарет в пачке. В магазине — чёрт с ним, и туда сходил — нет ничего кроме каких-то тонких сигарет, а Лёше они, мягко говоря, не нравятся. Знает, у кого есть хорошие сигареты, но рассчитывать на этот вариант не хочется совсем.       Старая компания, с которой они вытворяли всё, что можно и нельзя, сейчас казалась ему той компанией, в которой он бы и дня не провёл. Однако, бурное прошлое даёт знать, где они сидят прямо сейчас, под какими они наркотиками или алкоголем, и какие сигареты курят. Идя заученной дорогой, Лёша пинает камни, и максимально оттягивает момент, когда можно будет пожать всем руки и стрельнуть сигарету. Потому что не хочет встречаться лицом к лицу с прошлым? Да. Определённо.       Вроде как, даже непонятно с чего они изначально начали вести себя… Неадекватно, мягко говоря. У «главаря» этой шайки — вроде, Егор, точно не помнит, да и не важно особо — отец пьющий, мать избивал постоянно, пока не избил до смерти на его же глазах. Самое страшное — наказание за это он не понёс. У правой руки Егора, Димы кажется, мать лет в пятнадцать умерла, а отец на фоне всего этого покончил с собой. Ещё два брата есть, Рома и Лёва, просто избалованные ублюдки, которые верят в то, что с ними дружат только из-за денег, а потому друзей у них немного. Много кого перечислить можно, но разобравшись во всём, Лёше теперь кажется, что в их компании вообще нет ни одного человека без травм.       Заходя в нужный поворот, выдыхает, засовывая руки в карманы кожанки и надеясь, что они даже не вспомнят его.       — Хватит, пожалуйста. — Лёша видит только их спины, но за ними слышит чей-то голос. Умоляющий, надеющийся на лучший исход голос. Как жаль, что лучший исход — избиение. Худший — летальный исход. Ничего нового.       — Эй, блять. — зовёт он их, и компания из четверых парней поворачивается.       — О, Квашонкин. Присоединишься? — только от них можно было ожидать, что они не удивятся Лёше, потому что им, кажется, плевать, с кем и чем избивать людей. Самое отвратительное, что все законы нарушать — для них — можно. Нет нормальной полиции, которая, отлавливает таких как они, нет ничего, чтобы таких людей было меньше. А плюсом ко всему, они по-любому ими же и проплачены, учитывая то, что Рома и Лёва всё ещё в их компании.       Долгополов смотрел на него удивлённо, до того момента, пока не начал очень-очень тихо шептать — было даже не слышно, но Лёша смог прочитать по губам его «Помоги». Саша пытался вырваться, пока Егор держал его за шею, сдавливая горло и не давая сделать нормальный вдох.       — Отпустите его. — говорит спокойно, пока Егор, что держал Сашу не скривился. Подобрав с земли какую-то палку, взмахивает ею, смотря за тем, как они отпускают Санька и расходятся в стороны. — Разбежались. — ждёт пока они скроются за поворотом, а затем поворачивается к Саше, хватая его за предплечья, осматривая на наличие ссадин. — Надеюсь, тебя не тронули?       — Нет, Лёх, они хотели… — не договаривает, делает пару глубоких вдохов, всхлипывает, и словно раскатом грома наступает осознание, вместе с ним застывшие в глазах слёзы, внутренняя паника и истерика. Лёшины руки перебираются вверх, к щекам. Мягко касаются скул, заставляя смотреть вверх, прямо ему в глаза. Почему-то именно сейчас воспоминания накатывают с новой силой, от чего ещё сильнее слёзы застилают глаза, не давая видеть ничего. И всё-таки одна предательская капелька скатывается с ресниц. Хотел же казаться сильным, а слёзы — признак слабости, в его понимании. Квашонкин аккуратно смахивает её большим пальцем, даже не думая о том, что Саша может быть каким-то слабым.       — Какого хера ты один так поздно? Где Даня? — не хотел, конечно, но Долгополов скидывает со своих щёк его ладони. Почему-то именно этот вопрос хочется слышать меньше всего.       — Мы не встречались. — рассказывает он, посчитав нужным рассказать именно сейчас. Лёша нахмуривается, а Саша вытягивает из кармана пачку сигарет, забирая одну себе и протягивая пачку Лёше. Тот чиркает зажигалкой, осознавая, что Саша и так, и так знал, что он курит, а от этого становится неловко и неприятно. — Раньше когда-то встречались, но не сейчас, мы даже не общаемся толком.       — И ради чего был весь этот цирк? — хотя он и понимает, что лучше было бы спросить «ради кого», да и ответ знает, и знает, почему Саша сейчас молчит, всё равно становится интересно услышать это от него. Как он будет признаваться, что это была просто очень глупая проверка его подозрений, или что это вообще было? Но Саша не отвечает вообще ничего. Спустя пару минут Квашонкин выкидывает недокуренную сигарету, прижав её к земле носком кеда, а затем подойдя ближе, уверенно обнимает, запуская пальцы в его волосы. — Саш, всё хорошо будет. — чувствует, руки на своей спине, и как Долгополов утыкается в плечо, обнимая в ответ.       Время летит быстро, кажется слишком даже. Саша из дома почти не выходит. Из Лёшиного дома. А что? Бабушка совсем не против, Саша ей очень нравится — наверно, как и всем знакомым Квашонкина. «Долгополов этот, такой мальчик хороший, учится хорошо, бери пример, Санёк» — всё чаще слышится от неё, в то время как Малой только закатывает глаза. Его тоже понять можно. Ну во-первых, сейчас лето, ба, никто не учится даже. А во-вторых, что вы на пару с Лёхой пристали со своим Долгополовым? Иногда становится до жути обидно, что его постоянно именно с ним сравнивают, и говорят ровняться на него — ведь, он не лучше самого Санька. Из-за того, что слишком часто стал слышать о Долгополове дома, почти поселился у Пушкина.       С Костей всё стало понятно, как только Малой объяснился за ту ситуацию, когда Васю поцеловал. Оказывается, всё было настолько очевидно, что даже стыдно, что он не замечал этого. Костя дома совсем-совсем не курит, и Саше запрещает. А тот и так бросать собирался, так что минусов жить с Костей он пока не нашёл. Старший брат Кости, конечно, возмущался сначала, а потом принял Малого как родного. И относится к нему так, словно он всегда жил с ними, а главное, ничего не говорит про Долгополова. Не прекрасно ли? Ему просто нужно отдохнуть.       Долгополов улыбается на очередную шутку Лёши, держит его за руку, чувствуя себя в безопасности. Более того, чувствуя себя счастливым. Квашонкин защищал его всё лето, и Саша не представляет, что будет делать, когда Лёша уедет обратно, в свою чёртову Москву. Не представляет, как он будет обходиться без «спокойной ночи» шёпотом на ухо, и без «доброго утра», которое говорит обычно он Лёше, стоя на кухне за плитой. Как будет без объятий и поцелуев, его смешных и не очень шуток, без посиделок допоздна на подсолнечном поле. Без Лёши. Он слишком сильно привязался к этому человеку, почему-то увидев в нём поддержку, и решив, что ему можно доверять.       Оставшееся время — неделя — хочется провести не выпуская его вообще никуда. Ни погулять с каким-нибудь Гариком и Идраком, ни к Саньку с Костей, даже в магазин одного не пускает. А Лёше это даже нравится. Нравится то, что они внезапно стали зависеть друг от друга.       Нравится, что прямо сейчас, Саша сам тянется за поцелуем, собственнически усаживаясь на его коленях, водя руками по старому свитеру. Нравится, когда он осторожно, словно спрашивая разрешения этот свитер стягивает, затем касается подушечками пальцев оголенного торса, вызывая толпы мурашек.       Квашонкин поправляет спадающие на лоб Саши волосы, которые каждый раз, когда они спадают приходится поправлять, и каждый раз ему от этого просто крышу сносит. Лёша готов отдать всё, что у него есть, лишь бы ещё раз ощутить его дыхание на своей шее, смешанное с едва слышным шёпотом. Исходя из тех невероятных ощущений, которые он испытывает сейчас, он точно убедился, что ни с кем так же хорошо не было.       По инерции он тянется к пуговицам на рубашке Саши, когда тот тянется к ширинке на его джинсах. Вскоре одежда остаётся рядом на кровати и открывается вид на бледное и изящное тело Долгополова. На рёбрах, кажется, словно непонятные рубцы и совсем свежие порезы, и Лёша обводит каждый из них пальцем. Смотрит так испуганно, будто очень сильно только этого и боялся, а сейчас увидел свой кошмар наяву. Саша смотрит не менее испуганно, утыкается лбом в лёшино плечо, дышит равно, точно боясь, что шрамы только оттолкнут. Да, его точно, прямо сейчас возьмут и оттолкнут. Лёша отдаст обратно вещи, выставит на порог, и захлопнет перед ним дверь. Однако, он только ощущает пальцы касающиеся его ладони, и Саша их переплетает.       — Что же с тобой произошло, солнце? — шепчет он. Сколько времени уже прошло, а загадку под именем «Александр Долгополов» он толком и не разгадал, пусть тот и так уже достаточно ему открылся. Разговор он решает отложить на потом, в самую дальнюю коробочку в мозге, когда в голове всё уже будет складываться как два плюс два.       Теперь, кажется понимает, что дальнейшие действия зависят только от него, и что сейчас на Сашу рассчитывать не стоит. Он осторожно дотрагивается пальцами одной руки до члена, второй рукой зарываясь и перебирая его прекрасные волосы. Когда он слышит сладкий стон, сорвавшийся с губ Долгополова, обвивает ладонью его член, начиная водить вверх-вниз, после чего Саша вцепляется в его плечи пальцами.       — Расслабься, Саш. — его напряжение кажется слишком материальным, от того он и шепчет это очень спокойно прямо над его ухом, вслушиваясь в каждый его стон, стараясь запомнить каждую секунду происходящего. — Или ты передумал? — он убирает одну руку подняв её на уровне головы, оставляя на волосах вторую. Решил поиграться, потому ухмыляется. Саша поднимает голову с его плеча, потянув за запястье правой руки и возвращая её обратно.       — Нет. — коротко отвечает он, не обращая внимания на севший голос. Ещё пару движений руки, и темп нарастает. Поначалу Лёша вообще не знал как понять, приятно ли Саше и всё ли ему нравится, но расслабился, когда пришло осознание того, что стоны и являются показателем того, что ему более чем приятно. Он и сам хочет подрочить Лёше, но только тот уводит руку, переплетает пальцы, вовлекая в поцелуй. — Лёх, я щас…       — Не так рано.       Убирает руку, но целовать не перестаёт. Проводит пальцами по шее, затем ключицам и животу, слышит сдавленный, глухой стон. Понимая, что отстранившись, он ещё и закрыл рот рукой, отводит её, выцеловывая от подушечек пальцев до запястья. Лёша говорит тихое «секунду», и пытается дотянуться до своего рюкзака, лежащего где то между тумбочкой и спинкой кровати. Вынув из него лубрикант, что по угару подарили однокурсники, и который с того момента он не вытаскивал вообще, кидает рюкзак обратно. Выдавив немного на ладонь, Квашонкин растирает смазку по своему члену.       Мысли мешаются в голове между собой, не оставляя возможности сосредоточиться на какой то конкретной.       Лёша прерывисто дышит ему в шею, чувствуя, что он боится. Он совсем не кажется расслабленным.       Заводит ладонь в волосы, перебирая их и когда они спадают, продолжает поправлять. Саша же выдыхает, вновь опустив голову на его плечо.       Долгополов немного приближается, ощущая щекотку в районе шеи и живота. Испуг пропадает, кажется совсем, появляется только осознание того, что он тоже хочет участвовать, а не отдавать всю инициативу в руки Лёши. Он плавно поднимается и так же плавно опускается, не в силах сдержать стоны. Он совсем перестал трястись и нервничать, теперь он старается набирать темп, слушая, как Квашонкин пытается заглушить свои стоны. Кусает тыльную сторону запястья, прикрывает глаза, а Саша повторяет его действия, касается пальцами руки, переплетает пальцы и уводит руку. С губ Лёши всё-таки тоже срывается стон. Долгополов кладет ладонь на шею, приближаясь и выпрашивая ещё один поцелуй. И Лёша ведётся, накрывает его губы своими.       Он чувствует Сашу полностью, желание слиться воедино становится чем то, что можно достичь невероятно легко. Долгополов двигается быстрее, и Лёша еле улавливает его полувскрики и рваные вдохи-выдохи. Иногда он покусывал больно свои губы. Ну, и не только свои.       Квашонкин почувствовал, что вот-вот приблизится к завершению. Прикрыл глаза, оперевшись одной рукой в матрас а другой крепко держа Сашу за волосы, немного оттягивая назад. Очередной стон, после которого приходится быстро шептать «стой-стой-стой». И Саша замедляется, решив, что продолжить рукой будет лучше. Пару движений вверх-вниз, и Лёша то ли стонет, то ли выдыхает.       Спустя каких то жалких пару секунд, берёт свой же свитер, который не так давно был на нём, и вытирает с них белую жидкость. Всё равно эти вещи нужно в грязное закинуть.       Саша открывает глаза от того, что чувствует чьи-то пальцы в своих волосах. Изначально просто продолжает наслаждаться процессом, но в итоге поворачивается лицом к Лёше. Тот ухмыляется при виде сонного Долгополова рядом с собой. Словно весь мир только для них двоих, ни для кого более.       — Саш.       — Что? — проваливаясь обратно в сон спрашивает он, как только прикрыл глаза.       — Мы теперь можем говорить, что встречаемся?       — Можем.       И Лёша продолжает любоваться его прекрасным лицом, изучая каждый миллиметр. Что же с ним не так? В голове всплывают воспоминания со вчерашнего вечера, если конкретнее — шрамы, разговоры и мысли, которые он пообещал не трогать самому себе. Не получилось, кажется. Проводя ладонью по его щеке, в голове крутятся только теории и догадки, но не более. Что-то, ведь, явно случилось. К тому же некоторые шрамы совсем свежие, значит, он продолжает этим заниматься и по сей день.       — Утро доброе, голубки. — Малой, как обычно, вообще не вовремя. Но, ничего предъявить ему Квашонкин не может, это и его комната тоже. Он ставит тарелку с омлетом на тумбочку, начинает вытаскивать из своего рюкзака грязные вещи, и закидывая в него парочку чистых из шкафа. Вечером, кажется, снова к Косте вернется. — Только при мне не потрахайтесь. — кидает фразу как обычно не к месту, по мнению Лёши, и Лёша только больше обнимает Долгополова.       — Иди нахер, Сань. — говорит ему в ответ сонный и уставший Саша.