Всё было в порядке

      Легкий морозец, обыденный для поздней петербургской осени, окутал Москву, резко выходящего из подъезда, словно пытаясь остановить, но тот был непреклонен. Этот павший человек не мог быть его Сашенькой. Не мог. НЕ МОГ!       Дверь за ним громко захлопнулась, громко и жалобно проскрипев, но тот уже заходил в темноту арки, ведущей со двора на набережную.       Всего этого просто не могло происходить. Может, он спит? Может, это один из снов, приходящих от перенапряжения и заставляющих просыпаться в холодном поту посреди ночи?       Покинув территорию двора, где от стихии, которая сегодня, видимо, решила отпраздновать приближение зимы, его спасали высокие каменные стены, он вышел на Фонтанку, где ему в лицо сразу ударил порыв холодного ветра, как будто направляя назад.       Просыпайся!       Волшебного пробуждения не последовало, и Московский, пнув валяющуюся под ногами банку из-под пива, — подумать только, Петербург настолько перестал следить за городом, что не замечает мусора на своей собственной улице! — пошел дальше, к Гороховой, ловить такси.       Не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что в окне третьего этажа стоит смутно различимая фигура. Романов всегда стоял там, когда приходило время уходить, но сегодня Михаил не хотел оборачиваться и махать ему.       Этот город тоже стал преступником. Не просто преступником — по-видимому, еще и пьяницей, и наркоманом, и…       Как посмел Александр вонзить в спину столицы такой острый нож?       С каждым шагом Семеновский мост становился все ближе, а Московский — все злее.       Сколько Петербург уже лгал ему? Сколько раз уже улыбался в лицо, думая только о том, как прикрыть банды своего города? Пытался ли обмануть и заговорить, пытался ли продать его кому-то еще? В каждом совершенном Александром действии сейчас виделось предательство, и не было понятно, во что теперь верить.       Опора его жизни оказалась с гнильцой, и смириться с этим было гораздо сложнее, чем с потерей в этом омуте любого из других городов.       Почему Александр не пришел к нему, когда было сложно, и не попросил согреть, почему просто не попросил совета? Всегда ведь мог…       А мог ли? — прошептал издевательски внутренний голос, но Москва тряхнул головой, пытаясь прогнать его.       Конечно мог! Например…       Замедлившись, — в конце концов, он уже дошел до Гороховой, и, забывшись гневом, прошел даже дальше места, где обычно ловил такси, — Михаил засунул замерзшие руки в карманы своего плаща и нахмурился, нащупывая в одном из них что-то необычное.       Ухватив его и сжав в кулаке, он остановился, вытащил руку из кармана и разжал.       На ладони одиноко лежал один-единственный лепесток белой лилии. От долгого нахождения в кармане он потускнел и обтрепался, а свежие перегибы, видимо, были вызваны тем, как грубо Московский вытаскивал его оттуда.       А ведь, если задуматься, у Петербурга последние несколько месяцев действительно не было возможности даже просто поговорить с ним.       Отдавая все свое время городам, уже проигравших свою войну с бесчестными горожанами и вставшими на их сторону, он был слеп к тому, что происходило под самым его носом. Он ведь даже не проверял отчеты из северной столицы, теша себя мыслью, что уж там-то точно все в порядке.       Все уже давно не было в порядке.       — Михаил Юрьевич, неужели, — раздалось откуда-то со стороны Садовой, и Москва обернулся на него. — Неужели наше столичное светило решилось посетить наши края спустя всего полгода?       На черный “Жигуль” без номеров, стоящий у края дороги, опирался смутно знакомый Московскому молодой человек в спортивном костюме. Кажется, это был город, но Михаил никак не мог вспомнить, какой именно.       — Колпино, — видя затруднение собеседника усмехнулся незнакомец. — Меньшиков Дмитрий Александрович. В составе города Ленинграда с 1936 года.       — Добрый вечер, Дмитрий Александрович, — по-деловому протянул руку Москва. — Приятно познакомится.       Колпино руку не принял, набирая какой-то номер на своем телефоне и совершенно потеряв интерес к собеседнику.       Неслыханное пренебрежение к столице.       — Невежливо вести себя так со своим непосредственным начальством, — убрал руку в карман Михаил.       — Мое непосредственное начальство — это Александр Петрович Романов, который был рядом и в горе, и в радости, и на войне, и в баре, а не далекий город, который и имени-то моего не знал, — от такого нахальства обычно несокрушимая маска вежливости пошатнулась, и Московский поднял брови. — Хотя, если вы не могли потрудится проведать второй по важности город страны целых полгода, наверное, надеяться на что-то большее бесполезно.       Находится рядом с этим наглым городишкой заставляло лишь то, что улица была пустынна, и на ней не то, что такси — обычных машин почти не проезжало.       — Либо Вы храбрец, либо не очень умны, и, если честно, я не знаю, что из этого может хоть как-то оправдать Вашу грубость, — отвернулся Михаил, показывая презрение к собеседнику.       — После того, что я слышал о Вас от Петербурга после пары стопок, сложно воспринимать вас, как прежде. Представьте, насколько нужно было отчаяться, чтобы прийти за советами ко мне? — выплюнул Колпино, сам не зная, что попал в самую точку.       — Хватит. Я сам сейчас пойду и нормально поговорю с ним, — развернулся на каблуках Михаил, готовый направится обратно.       — Да вот такси едет, катитесь в свою Москву, Михаил Юрьевич, как собирались, — указал на проезжающую мимо машину с характерной отметкой. — Что бы Вы там ему не наговорили, он мне теперь не отвечает, хотя уже минут десять как должен быть здесь.       — Да не говорили мы! — топнув, повернулся к Колпино Московский. — Я увидел на столе эту белую дрянь, стряхнул ее, отругал его, уже пьяного, и ушел. Все.       Глаза Дмитрия шокированно расширились, и Москва, довольный произведенным эффектом, решил проучить нахальный городок.       — И да, я теперь знаю, чем вы здесь развлекаетесь по выходным, дорогой Северо-Запад. Тусовки и нар…       — То есть вы, — громко сказал поверх его слов побледневший Колпино. — Не приезжали более полугода, почти не разговаривали с ним и отвергали предлагаемую помощь, а сейчас накричали на него и просто ушли, не послушав, зачем он все это начал делать? И оставили после этого одного?       — Ну, да, но… — неуверенно приготовился возразить Михаил, но его собеседник быстро начал искать по карманам ключи от своей машины, повышая на него голос.       — Идиот! Москва, Вы — идиот! — Дмитрий заскочил на водительское сиденье и открыл окно, крича оттуда стоящему, как истукан, Московскому. — Садитесь!       Сам не понимая, почему, Москва слушается, садясь на заднее сиденье.       — Почему мы так торопимся? — осторожно спрашивает он, пока Колпино резким движением руля разворачивает автомобиль в сторону Фонтанки.       — Что случается, если здания города разрушаются, жители уезжают, и нет шанса на восстановление? — задает неожиданный вопрос Дмитрий, вводя Москву в ступор.       — Олицетворение города травмируется и умирает, если ничего сделать действительно нельзя, — отвечает он, вспоминая шрамы, оставленные на нем историей.       — А если само олицетворение города погибнет? — продолжает Колпино, сворачивая на набережную.       Это было редким явлением. Так как в пределах своего города любой мог влиять на людей, что позволяло избегать почти любой опасности, такого почти не происходило.       И все же Московский жил на этой земле слишком долго, чтобы не знать ответа.       — У города всегда будет представитель. Появится новое, знающее всю историю, но не прожившее ее самостоятельно. К чему Вы ведете, Дмитрий?       — Шура всегда просит кого-нибудь прийти в пятницу, чтобы не наделать глупостей под влиянием грустных мыслей, — заезжает в нужный двор Колпино и встает на первое попавшееся место. — Но, раз он пьян, в отчаянии и один, может не рассчитать дозу.       Картинка того, о чем говорил город, казалась безумной, но после того, что Москва уже успел увидеть сегодня, исключать ничего было нельзя.       — Но я же стряхнул… — начал он, но был снова перебит подскочившим со своего места Дмитрием.       — Вы правда думаете, что у него больше нет? В этом городе ему всегда доступно все и в любых количествах, это его город!       Паника начинала передаваться и Михаилу.       Это действительно было опасно.       Распахивая дверь подъезда и даже не смотря в сторону все так же неработающего лифта, они взбегают по лестнице на третий этаж, дергая ручку двери.       Та не поддалась.       — Закрыто! Тут и было закрыто? — тщетно пытаясь восстановить дыхание, хрипит Колпино.       — Нет, не было. Но секунду, — Михаил раскрывает свой портфель и безошибочно находит небольшой внутренний карман. — Дубликат.       — Почему у Вас… Неважно, давайте, — хватает ключ Дмитрий и проворачивает в замке.       Михаил врывается в квартиру, обегая взглядом коридор. Было пугающе тихо и темно.       Колпино ринулся к ванной, а Москва, заглянув в пустующие кабинет и спальню, направился на кухню, в которой почему-то уже не горел свет.       На первый взгляд, она тоже была пуста: окно открыто, стулья все так же отодвинуты, по полу рассыпан белый порошок, а вот у самой двери, незаметно и оперевшись на стену…       — Он здесь! — кричит Московский, и через секунду в помещении материализуется Колпино, включая свет.       — Выключите, — хрипит Петербург, прикрывая глаза дрожащей рукой.       — Ты принимал что-нибудь? — агрессивно кричит уже на него Михаил, и Саша дергается, пытаясь отползти.       — Прости, прости меня, я… — несвязно шепчет он, попадая в объятья Колпино, который, пользуясь возможностью, убирает его руку от глаз и раскрывает один из них, пытаясь проверить реакцию на свет.       — Плохо, — тихо ругается Дмитрий, чтобы Александр не услышал, и мягко спрашивает. — Что это было, Шура, ты помнишь? Можешь сказать мне? С чего ты получил такой приход?       Слабо махнув в сторону дальнего угла кухни, Петербург обмякает и заходится в приступе кашля.       — Я звоню в скорую, — сухо говорит Московский, пытаясь сдержать эмоции.       — Удачи с этим. Если они ответят Вам в вечер пятницы на такой запрос…       Михаил не слушал, нащупав ниточку, которая может вывести их из того кошмара, и намечая хоть какой-то план действий.       Вызвать скорую, проводить Сашу до больницы, убедиться, что все в порядке, и поехать к себе, чтобы мгновенно и в лучшем виде устранять все возникающие проблемы из своего офиса.       Нет, так нельзя.       Конечно, скорее всего, все не смертельно, Колпино просто хочет его припугнуть, и с Петербургом уже через пару дней все будет в полном пор…       — Шура, чтоб тебя черти драли, ты что, их все осушил? — с ужасом спросил Дмитрий, глядя на три пустых шприца, откинутых в указанный угол.       Романов не отвечал.       А вот скорая, наконец, ответила.       — Алло, скорая. Что у вас? — раздался из динамика усталый голос, и Михаил мигом ответил.       — Фонтанка 73, передозировка наркотиками. Мужчина, возраст 23 года…       — На такое не выезжаем, слишком много вызовов, — резко перебил голос и повесил трубку.       Михаил с надеждой во взгляде и все еще стоя на том же месте, вдали от них, поднял глаза на Колпино, который, рухнув на колени, пытался перевернуть потерявшего сознание Романова на бок.       — Ну, что, он же не принял ничего страшного, правильно? Все же… В порядке? Жить будет?       — Будет. Часа два, если не делать вообще ничего, но, если приедет некомпетентная бригада, может, еще и меньше, — разбил последние остававшиеся в Москве ростки надежды холодный голос Дмитрия. — На колени.       — Что? — не понял Московский.       — На колени, я сказал. Держи его голову на своих коленях, следи, чтобы лежал на боку, пока без сознания, и растирай кончики ушей, — от былого нахальства не осталось ни следа; теперь Колпино был похож на большой и серьезный город, находящйся при исполнении своих служебных обязанностей. — Есть платная бригада, я наберу. Не смей отходить от него ни на шаг. Придет в сознание — говори, не давай уснуть, но не кричи. Понял?       Пропустив столицу на свое место, он быстро покинул комнату, доставая свой телефон и оставляя Михаила наедине со страхом, неизвестностью, и лежащим практически без признаков жизни Сашей на коленях.       Москва выдохнул, опираясь на стену и запутывая пальцы одной руки в волосах Петербурга, пытаясь добраться до уха, как указал Дмитрий. Второй рукой он, найдя одну из Сашиных, аккуратно взял ее и начал гладить по тыльной стороне большим пальцем.       Если забыть все, что произошло за последние пару часов, можно было бы подумать, что Романов просто мирно спит, устав после работы.       Но пора было перестать бегать от правды к иллюзии того, что все в порядке. Даже если от одной мысли о том, что может случиться, кровь стыла в жилах.       Казалось бы, бег окончен, и сейчас нужно было только делать, что сказано, и полагаться на ситуацию, но ожидание было гораздо страшнее необходимости действовать. Вот он, его Сашенька — прямо здесь, в его руках, не взятый в плен или осаду, но этот факт нисколько не уменьшал нависшую угрозу.       Тело Петербурга слабело с каждой минутой.       Прямо сейчас, в этой маленькой квартирке в центре северной столицы, самое дорогое, что было у Михаила Московского, могло исчезнуть.       Не из-за врагов, не из-за катастрофы. Из-за его же невнимательности и глупости.       Хотелось ударить кулаком о стену, чтобы не дать слабину, но это могло потревожить Сашу, поэтому Москва сдержался.       Только теперь все сложилось в единую картинку. Да, Московский пытался топить свои неуверенность и страхи за страну и ее жителей в работе, сидя в кабинете в ожидании проблем даже по выходным, но почему он не подумал о том, что Петербург будет чувствовать себя так же? Он месяцами отталкивал Сашу от себя, уверенный в его опыте, выдержке и том, что с его городом все в порядке, а, значит, пока можно переключиться на другие задачи. Он отталкивал, а вежливый и старательный Романов боялся лишний раз побеспокоить его просьбой о помощи.       Боже, это было так глупо. Они бы вместе посмеялись над этим, если бы ситуация была другой.       Но Петербург умирал.       Иногда Московскому снились кошмары, где он терял его. Особенно во время блокады, и первые годы после нее. В этих снах всегда была война, нависающая над их головами подвешенным лезвием, и на войне смерть — это что-то, чего не хочешь, но что происходит постоянно, и остается только молиться, чтобы сегодняшней жертвой не стал дорогой тебе человек. Поэтому Михаил считал, что если ему и суждено когда-нибудь потерять любимого человека, это будет на войне.       Но оказалось, что война для этого совсем необязательна.       Саша закашлялся, кажется, ненадолго приходя в сознание, и Москва поспешил сжать его руку в своей и перевернуть на спину.       — Как ты себя чувствуешь? — настолько тихо и нежно, насколько только можно, спросил Михаил.       — Х-холодно, — сжался Романов, подползая ближе к столице в попытке найти тепло. — Мне очень жаль, я ошибся, Миша, пожалуйста…       — Тише, Сашенька, — притянул его к себе Московский так, чтобы он сидел на его коленях, и осторожно обнял. — Я никуда не ухожу. Сейчас мы подождем врачей, и опасность будет позади.       — Хорошо, — куда-то ему в плечо пробормотал Александр, снова потихоньку затихая.       — Эй, расскажи мне что-нибудь? — погладил его по голове Москва. — Колпино сказал, что тебе лучше не засыпать, поэтому я готов слушать все, что угодно.       — Хах… значит, все же именно этого не хватало, чтобы заполучить твоё безраздельное внимание? — попытался усмехнуться Саша, но из его горла вышел только жалкий хрип.       Михаил осекся, забывая все, что хотел сказать. Да, получается, именно этими мыслями мучал себя Романов последние месяцы. Получая внимание только когда столице нужна была помощь, или когда все плохо, такой вывод действительно напрашивался сам собой, и если… нет, когда Саша выкарабкается, Москва обязательно покажет ему, что это не так.       Но Александр прерывает его, видимо, придумав, что именно хочет рассказать.       — В гранит оделася Нева;       Мосты повисли над водами;       Темно-зелеными садами       Ее покрылись острова,       И перед младшею столицей       Померкла старая Москва,       Как перед новою царицей       Порфироносная вдова…       Ну, конечно.       Только Александр Романов, находясь на грани жизни и смерти, мог начать читать наизусть произведения Пушкина.       — Помню, как ты впервые принес мне это стихотворение, — сказал Михаил, улыбаясь. — Я был в ярости.       — Поэтому оно стало одним из моих любимых. Красивое было время… Расскажи эту нашу историю следующему Петербургу, договорились? — выдохнул Романов. — Надеюсь, новая северная столица будет лучше меня, и с ней будет куда спокойнее работать.       — Никаких “следующих Петербургов”, — возразил Московский, поджав губы. — Мне нужен ты.       На кухню заглянул Дмитрий, откуда-то взявший вполне приличную белую рубашку и штаны. Видимо, с недавних пор в Сашиной квартире были подготовлены несколько смен одежды для друзей.       — Идти сможешь? — спросил Колпино у Романова, но Михаил не дает шанса узнать ответ на этот вопрос, поднимая его на руки.       Если кто-то и был удивлен, то виду не подал. Момент не тот.       Накинув на Сашу сверху его любимое пальто — все-таки, на улице был не май месяц, — Москва вышел на лестницу и пошел вниз, оставляя за спиной запирающего за ними дверь Дмитрия.       — Миша? — послышался тихий-тихий голос Петербурга.       — Что-то не так? Скорая уже почти здесь, и минут через пять… — начал Михаил, не сбавляя шага и смотря вперед, на уже такую близкую дверь подъезда. — Все будет в порядке. Мы тебя спасем.       Каким-то чудом открыв дверь парадной, Москва вынес Александра на улицу и встал в наименее продуваемом ветром месте двора. С неба падали почти незаметные снежинки, путаясь в светлых волосах столицы и оставаясь там, но он не обратил на это никакого внимания.       Нормально. Все нормально.       — Ты красивый, — на выдохе сказал вдруг Романов, заставляя Михаила посмотреть на себя. — В тебя можно даже влюбиться.       Сказав это, он закрыл глаза и почти незаметно улыбнулся, оставляя Москву завороженно смотреть на его спокойное лицо.       Даже в таком состоянии Саша выглядел, как произведение искусства.       — Спасибо, ты тоже очень даже ничего, — запоздало ответил на комплимент Московский, а Александр, будто только этого и ждал, заговорил снова.       — Я не про тебя говорил, балбес, я про свой город, — тихо хихикнул Саша, и столица закатил глаза. — Смотри, как красиво он решил меня проводить. Я так люблю его...       Видимо, эта небольшая шутка забрала у него последние остававшиеся силы, и он обмяк в руках Михаила, как тряпичная кукла, больше не нужная кукловоду.       — Саша? — позвал его Москва, но тот не отозвался.       Где эта чертова скорая? Пять минут уже совершенно точно прошли.       — Их нет? — выскочил из парадной Колпино, и Михаил покачал головой. — Черт, могут и не успеть. Давно затих?       — Где-то с минуту назад. Сколько времени? — напряженно спросил Московский, пытливо глядя на пытающегося нащупать у Петербурга пульс Дмитрия.       — Почти полночь, кажется, — небрежно бросил город, и проверил часы. — Да, сейчас 23:46.       — Я спрашиваю, сколько времени осталось, Дмитрий, — уточнил свой вопрос Москва, и Колпино устремил свой взгляд наверх.       Было непонятно, сдерживал ли он слезы, или просто любовался первым в этом году снегом.       — Немного, — коротко ответил он.       После этого они замолкли, думая, кажется, каждый о своем. Московский хотел было отвлечь себя мыслями о работе, но осек сам себя и просто смотрел на неподвижное Сашино лицо, а Колпино… Бог знает, о чем думал этот странный город.       Так прошли десять минут. Десять страшных минут, ужас от которых развеяли мерцающие огни въезжающей во двор кареты скорой помощи.       Первым из нее выходит молодой фельдшер, кажется, только-только выпустившийся из института, и, вытащив носилки, подходит к стоящим.       Расположив носилки на асфальте и выпрямившись, он оглядел своих клиентов. Михаил выглядел презентабельно: в конце концов, он так и не переоделся, и все еще был в том, в чем утром ходил на работу; Дмитрий тоже выглядел вполне неплохо, накинув пальто поверх найденной в квартире Петербурга белой рубашки; а вот Саша в своей помятой олимпийке на их фоне выглядел, как запустивший себя наркоман.       Брезгливо наморщив нос, — видимо, этот человек еще не привык к деловой этике, — он указывает на носилки, и Москва опускает на них Александра, беря за руку.       — Этот вроде легкий будет, Эдуард Андреевич, — крикнул он в сторону машины, видимо, своему старшему коллеге, бегло осмотрев лежащее перед ним тело. — Извините, э…       — Михаил Юрьевич, — подсказал свое имя смотрящему на нему фельдшеру Москва.       — Михаил Юрьевич, Вам необязательно держать его руку, мы обо всем позаботимся, — протянул тот.       Но Московский руку не отпустил, и фельдшер, пожав плечами, встал, пропуская старшего члена бригады. Тот, профессионально не показав никакого отвращения к состоянию лежащего, наклонился считать пульс.       — Сколько уже отсутствует сознание? Более 4 минут?       — Да, — в один голос отвечают Москва и Колпино.       — Подтверждаю внешнюю интоксикацию нервной системы, — начал бормотать он себе под нос, проверяя сонную артерию и глаза.       — Он говорит, что причина этого состояния — передозировка наркотических средств, — услужливо разъясняет младший фельдшер.       — Коматозное, потеря дыхания, быстро в машину и на ИВЛ, — резко говорит старший и кивает на другой конец носилок.       Нет. Все не может закончиться вот так.       — Вам нужно отпустить, — говорит младший фельдшер, поднимая носилки со своей стороны. — Можете поехать за нами на личном транспорте.       — Нет, — нервно отвечает Москва, вцепившись в Сашину руку.       — Молодой человек, вы препятствуете проведению экстренной медицинской помощи, отпустите руку! — громко приказывает старший бригады. — Хотите стать причиной его смерти?       Михаил не мог отпустить. Казалось, что с этим прикосновением уйдет вся оставшаяся надежда.       Только когда его со всей силы дергает назад Колпино, их руки разъединяются, и Сашина безвольно падает вниз.       Его заносят в карету скорой помощи и закрывают дверь, а Москва так и стоит с протянутой вперед рукой, не решаясь опустить. Машина трогается с места и уезжает, а он все стоит, смотря ей вслед.       Мыслей почему-то не было. Ни грустных, ни страшных, абсолютно никаких.       — Михаил Юрьевич, все в порядке? — осторожно спрашивает стоящий рядом Колпино, не подходя ближе.       С минуту Московский молчит.       Все ли в порядке?..       — Нет, не в порядке. Все абсолютно точно не в порядке, — тихо говорит он наконец, медленно опуская руку и безучастно смотря на раскрытую ладонь.       Осознание произошедшего накатывало медленно, но огромной и тяжелой волной.       — Я поведу, — уверенно поднял голову Дмитрий и подошел к столице, кладя руку на его плечо. — Сейчас от нас ничего не зависит, но, я думаю, вы тоже хотите быть там сейчас и услышать новости первым, какими бы они ни были. Поехали.       Москва резко двинулся и сжал кулаки, отчего Колпино быстро отпрыгнул, стараясь избежать возможного удара, но…       — Я рад познакомиться с Вами, Дмитрий Александрович. Вы очень профессиональный и достойный уважения город, — рука Михаила была протянута в вежливом приветственном жесте, как и пару часов назад.       И он совершенно не пытался скрыться от отчаяния за привычным профессиональным жестом, несмотря на абсолютно неподходящий для последнего момент.       В прошлый раз Дмитрий руку не взял.       — Я… Тоже рад, Михаил Юрьевич, — аккуратно принял руку Колпино и пожал ее, после чего, не отпуская, прямо так потащил Москву к машине. — А теперь, когда этот вопрос мы решили, поехали.       Спустя каких-то две минуты черная машина рывком подорвалась с места, сбросив с крыши припорошивший ее снег, и двор опустел, словно ничего особенного сегодня в нем и не произошло.