***
Хладны воды эти, Снегом присыпало сон. Проснись, дитя!
— Только не засыпай, Сорша! Что хочешь — всё сделаю, только потом, а сейчас — не засыпай! Покрытые инеем ресницы, как ветки деревьев на ветру, дрогнули. Ночи в снежные зимы были светлыми — кругом бело, снега больше, чем песка в пустыне. Сорша с явным усилием приоткрыла глаза, посмотрела на брата… — Холодно. Без сна — как? Не могу… — Можешь! — Шин сильнее прижал к себе сестру, точно вознамерившись объятьем переломать все кости. Растирая ей предплечья, сказал: — Поутру в деревне если не мама с папой, так старики нас хватятся и кликнут помощи. Только дождаться надо, а если уснёшь, не дождёшься. Сорша задрала голову, глядя в карие глаза брата. Они выделялись на бледном худом лице, как выделяется спелое яблоко среди недозрелых. Взгляд решительный, серьёзный, такой же у отца. Сорша протянула свою замёрзшую руку и приложила к щеке Шина — прежде она всегда согревалась так зимой. Он был подвижным мальчишкой, много бегал и прыгал, оттого всегда ходил краснощёким и горячим. Сейчас Сорша почувствовала под ладонью только холод. И заметила, как сонливо моргает брат: стоит ресницам сомкнуться, как иней слепляется, не даёт глаза открыть. Сорша зевнула. Они кружились в центре озера уже много часов. Зимние дни были короткими. Солнце, пройдя по небу, спряталось за деревьями леса, лизнуло бортик лодки, тёмную воду и скрылось за горизонтом. Ветра не было, вёсел тоже. Шин пытался догрести рукой, но ничего не вышло, и теперь его синие ладони то растирали предплечья Сорши, то, окаменев, лежали на коленях. На них жутко было даже смотреть. Если бы Сорша, захотев грести вместе с ним, не выронила своё весло! А он тут же к ней кинулся, не давая упасть. И своё выронил. Глупый Шин, глупый, глупый Шин… — Не спи! Сорша, открой глаза! — Когда она неохотно подчинилась, Шин предложил: — Хочешь, историю расскажу? — Я уже все твои слышала… — А я новую расскажу. Старику Мило накануне не хватило немного моры, чтобы расплатиться со мной за рис, и он решил заместо этого сказку рассказать, даже несколько раз, чтобы я выучил назубок. — Страшную?.. Сорша против воли скосила глаза. За деревьями, облепившими края озера, пролегал чамрочный, как их подвал, лес. Подвалов Сорша боялась — темно, холодно и тихо. Ни за что в жизни не призналась бы, но всё же боялась. Видимо, уловив ход её мыслей, Шин заверил: — Никаких страшилок с волками или подвалами, обещаю. Хорошая история, она про… — Подожди! Ты что, решил, что я боюсь? Может, я как раз-таки страшилку и хотела. Шин сделал вид, что поверил: — У меня только нестрашная. — Как жаль! — Ну п-прости, — смешком. Сорша кивнула: так и быть, мол. Шин начал, потирая окоченелые руки: — Эта история про почётного рыцаря из Мондштадта, чей клинок не разит, но направляет, как компас, как, э, Полярная Звезда. — Почётного рыцаря я помню, а что за Полярная Звезда? — Не знаю… В общем, злато глаз, стоит почётному рыцарю качнуть головой, скрывается за пшеницей волос, и лишь сталь клинка никогда не… скрывается — меч почётного рыцаря всегда обнажён. Его нагота уже никого не смущает, ибо знают люди, что повергнет он лишь злодея окаянного… — Какого?.. — …потому не боятся они и не прячутся. Везде, где проходит почётный рыцарь, расцветают, точно… лилии калла у воды, улыбки... — Что за лилии калла? — И нет поручения, почётному рыцарь не подвластного, всегда почётный рыцарь всех спасает, разрушает все башни хиличурлов, и множества сохранённых жизней сейчас ходят по Тейвату… — Почётный рыцарь и нас спасёт? — едва не плача спросила Сорша. Шин отозвался с промедлением, будто не сразу понял суть вопроса: — О?.. Конечно! Иначе зачем я тебе рассказываю это? Не нужно бояться, наверняка наши родители уже подали поручение в Гильдию… Нам нужно лишь немного подождать… Совсем чуть-чуть… Может, то была причуда воспалённого от страха разума, но где-то неподалёку затянули скорбный вой волки… Умеют ли они плавать? — Шин? — тихо позвала Сорша. — Ты же говорил, что нас утром заметят. — Тишина. — Шин?.. — Молчание. — Шин! — С одной из льдистых веток, свисающих над прудом, слетела, испугавшись, птица. Крыло её в первом свете зимнего дня отливало рыжиной. — Шин… Сорша крепко, насколько могла, не чувствуя конечностей, обняла брата. Шин медленно моргнул и улыбнулся бледной тенью губ — мороз нацеловал их с щедростью любящей матери. Веки Сорши, совсем отяжелев, тоже опустились. Мазнули короткие ресницы по щеке Шина, а тот и не отозвался… Холодно… Холодно так, что горячо… Под кожей, напекая, расползался второй слой инея. Внезапно подул ветер, впервые с того момента, как лодка отошла от берега. Было что-то необычное в его порыве — так обмахивают веером в жару, так шепчут «спокойной ночи, да не придёт к тебе О́ни» перед сном. Лодка, дрогнув, развернулась, сделав на воде ещё один плавный круг. А потом двинулась в сторону берега. Сорша из-под ресниц смотрела за тем, как сменяется отражение на воде: светлое, то ли голубое, то ли серое, небо перетекло в ряску из тонких прутиков — то показались согбенные над прудом деревца с худыми, как нитки, ветками. Сорша вздохнула, когда лодка мягко стукнулась о берег и застыла. Она подняла налитый усталостью взгляд на тонкую фигуру: среди белизны зимы багряные одеяния выделялись не хуже крови на снегу, плетёная каса покрывала голову, оставляя видимым один подбородок и тонкий срез губ. Они ободряюще улыбались. К Сорше протянулась не обвязанная бинтами рука. На большом пальце её краснела свежая царапина.***
От заброшенной минки, торчащей из земли близ дороги, как одинокий в поле камень, валил дым — на очаге-ирори стоял и грелся чайник. Грелись у его огня и Сорша с Шином. На сидящего напротив самурая они посматривали странно: этакий взгляд, в котором, точно растения из разных регионов, смешались опаска, благодарность и благоговение — на обратной стороне плеча самурая висел Глаз Бога. — Я уже давно не самурай, — повторил самурай; без касы на голове он казался меньше, будто кот без шерсти, — ныне ронином хожу. Моё имя Каэдэхара Кадзуха, я скиталец, странствующий по всему свету. — У всех самураев есть Глаз Бога? — спросил Шин, не отнимая губ от пиалы горячего чая. — Если я стану самураем, то тоже получу благословение Богов? — Кайраги злые, — ужаснулась Сорша, — не надо! — Но он нас спас, значит, на все кайраги плохие. Кадзуха вздохнул — они накинулись на чай прежде, чем тот заварился, и пили безвкусный кипяток. Лёгкое дуновение прохладного ветра погладило детей по щекам, и те замерли, глядя, как виднеется из-за плеча Кадзухи слабое сияние анемо. — Ничего себе, — выдохнула Сорша, разом позабыв про злых кайраги. — Ты благодаря этой силе нас спас? Управляешь ветром? Как ты нас нашёл? Давно владеешь Глазом Бога? …нескончаемой чередой полились вопросы. Кадзуха не стал прерывать их поток, строить плотину в виде «неважно, забудьте» или как-либо выказывать утомления. Прикрыв глаза, он ответил: — Ветер донёс до меня обрывок вашего разговора, и я пошёл навстречу истории. — Губы его сложились полумесяцем. — Всё чаще слышу сказания о почётном рыцаре из Мондштадта. Мне стало интересно, будет ли что-то новое в вашей сказке. — Тоже восхищаешься почётным рыцарем? — усмехнулась Сорша. — Мы друзья, — коротко отозвался Кадзуха, и в том, каким тоном это было сказано, виднелся исчерпывающий ответ. Во всяком случае, Сорша и Шин переглянулись, уважительно кивнули… — Обалдеть, — не выдержала Сорша. — Если ты друг почётного рыцаря, то ты точно не злодей кайраги! Шин возвёл очи горе: — Это мы и так уже поняли. Кадзуха снял с очага чайник и закинул в него новую порцию трав. Чай, которым они угощались прежде, закончился, но никто так до конца и не согрелся — найденная ими заброшенная минка лишилась хозяйского тепла так давно, что теперь её было не прогреть и десятью кострами. Затхлость запустения витала в воздухе вместе с пылью и толикой обречённости — прискорбен был конец жившей здесь семьи. Это виднелось ещё и в поломанной мебели, порванных окнах и не задвигающихся сёдзи. Возможно, о том говорила и одинокая кукла, сиротливо брошенная в тёмном углу комнаты, до куда не доставал татами и свет от очага. — Вкусно пахнет, — приметил Шин. Кадзуха кивнул: — Это травы от почётного рыцаря, они выросли на землях Ли Юэ: цветок цинсинь и глазурная лилия. Сладость и горечь уравновешивают друг друга, как инь и ян, потому выходит вкусно. Но я верю, что роль сыграла ещё и любовь, с которой эти травы были собраны. Сорша замерла, не отводя взгляда от Кадзухи, что плавно покачивал в руках чайник. Вода и травы в нем едва слышно плескались, перемешиваясь. — Это собрано почётный рыцарем?! Кивок. Кадзуха довольно прищурился: — Потому не спешите пить, вы так не только обожжете горло и язык, но ещё и не почувствуете вкуса. Не хочется, чтобы старания почётного рыцаря пропали даром… Сорше и Шину этого тоже очень не хотелось. Они в унисон закачали головами, обалдев, спросили: — Расскажи о почетном рыцаре! Теперь прищур Кадзухи стал лукавым. — Нет… Это я пришёл послушать вашу историю. Раз уж спас я вас, отблагодарите меня полным рассказом. Можете начать с того момента, когда вы решили пойти вдвоём на озеро в зимний день… — Ой… — В пиалах без сколов и царапин отразились угрюмые лица. Хлюпнул носом Шин. — Мы хотим стать искателями приключений, когда вырастем, прямо как почётный рыцарь. Недавно тётка Цуруи потеряла на дне водоёма своё обручальное кольцо и почтой подала запрос в Гильдию. Она немного странная, но добрая. Места у нас глухие, до нашей деревни добираться долго, так что мы решили, что с Соршей сами разберёмся. Мы взяли леску от удочки с крюком и пошли сюда с утра… хотели показать взрослым, какие мы сильные и талантливые… но мы выронили и леску, и вёсла потеряли… летом сюда ходит рыбачить дедушка Шуань, он убьёт нас, когда узнает, что мы вытащили из сарая его лодку и спустили на воду… ещё и вёсла потеряли… — Вы сами вытащили лодку из сарая? — только и удивился Кадзуха. Во время рассказа он расстелил у стола покрывало, в которое были укутаны тетради с хокку, и принялся перебирать их, чтобы найти нужную и записать туда пару строк о встрече. — Сарай недалеко от озера, там два шага… он нас убьёт… Сорша ахнула: — Не плачь, Шин, я возьму всю вину на себя! — Ты девчонка, одна бы ни за что не дотащила!.. — Тогда скажу, что заставила тебя. В это уж точно все поверят. — Не стоит, — улыбнулся Кадзуха, убирая в сторону тетрадь. Как обычно, об острый кончик пергамента он оцарапал палец. Цеплялись за него стихи. — Завтра всё наладится. А пока, пожалуйста, расскажите мне вашу историю о почётном рыцарь. Шин допил свой чай и, наблюдая за новой чайной церемонией Кадзухи, прочистил горло. Полилась вместе с кипятком сказка: — Дед Милу сказал, это началось с прилётом страшного огнедышащего дракона. Он хотел разгромить Мондштадт, потому что был злым и очень обиженным, а может, у него просто болел живот…***
Туманил утро холодный влажный воздух, руку вытяни — пальцев не увидишь. Хрустел снег под ногами, плясал мороз инеем на ресницах, чаровали звонкие песни льдинки веток… Вдали громко чирикнула ранняя птица — проснулся лес. Кадзуха встал раньше солнца, проводил последние звёзды и натопил снега для Шина и Сорши, чтобы чай себе сами заваривали. Он оставил им мешочек с травами и сварил свежего риса, запах которого немного оживил давно заброшенный дом. Пара белок, проснувшись вместе с новым днём, заинтересованно принюхивались. Кадзуха кинул им орехов и пушистые хвосты скрылись среди деревьев. Благоразумно собранный с вечера хворост за ночь в минке высох, и Кадзуха, не найдя больше угля, затопил им очаг. Внутри стало тепло и по-домашнему уютно, баюкали Соршу и Шина горькие травы — глазурная лилия закончилась. Сам Кадзуха отправился в холод леса. Лодка уныло качалась у самого берега, носом приникнув к воде. Вёсел видно не было — глубокое озеро скрывало дно в темноте. Опасаясь заболеть, Кадзуха позвал легкий ветер. По глади озёра прошла рябь — одна, вторая, третья… Испуганно заплескалась рыба, готовая стать ужином. Оба весла, приникнув друг к другу, точно пылкие возлюбленные, показались наружу. Влажное дерево охладило руки, намочило бинты, обожгло свежую царапину. Водрузив вёсла на лодку, Кадзуха потащил её к заранее найденному сараю, мелкому, как сошка, его даже строением назвать сложно было, одна лодка в нём и помешалась, ручки вёсел торчали из закрытой на веревку двери. Стремительно вечерело. Недозрелая луна вместо лодки купалась в озере, волки на воду не выли, тишина стояла могильная, только в редкие моменты, когда дул лёгкий ветер, сухие ветки друг о друга бились. Льдинки с них за день опали, песни больше не было. Кадзуха спустился ниже к воде и прислушался. Рябь потревожила луну, и один-единственный бок её размыло, следом накрыло волной. Когда вода в озере успокоилось, в нём уже можно было разглядеть и отражения звёзд, и двух набежавших облаков. В руке Кадзухи лежало, едва сияя сквозь слой ила, обручальное кольцо. Он несколько раз промыл его в ледяной воде и лишь затем сумел разглядеть едва разборчивую, чуть смытую десятилетиями витиеватую надпись: «Все мы немного того, любимая». Символ Инадзумы венчал кольцо вместо драгоценного камня.***
Прощались у самой деревни. Сытно поевшие, укутанные в одеяла, румяные щеками, держащие подаренную Кадзухой корзинку с травами, Сорша и Шин переминались с ноги на ногу. — Спасибо, господин самурай… — Ронин я… — …никогда не забудем вас. — Никогда-никогда, — подтвердила Сорша. Шин поджал губы и поймал пристальное внимание Кадзухи. — Отругают нас крепко, — квёло пояснил он. Кадзуха понимающе улыбнулся и, вспомнив случайно услышанный когда-то шёпот, повторил его: — Не спеши. Шин непонимающе воззрился на Кадзуху: — Как это? — Ещё не знаю… Когда мне было страшно, как тебе сейчас, я услышал эти слова. Они помогли остановиться и осмотреться. — Куда щас ни смотрю — с одной стороны лес с волками, с другой деревня со злыми мамой и папой. Что-то мне не помогает… — Я помогу! — с жаром заверила Сорша. И взяла брата за руку, переплела их пальцы. — Не бойся родителей! Иначе я тоже начну… Их худые спины постепенно стали маленькими, как точки деревьев на горизонте. В деревню Кадзуха заходить не стал — продолжил свой путь. Он вёл в другую сторону.***
Клёна лист летит — В этот вечер ветер певчий. Где наступит завтра?
Ему было некуда спешить, и он брёл, ногой левой догоняя правую, смотрел по сторонам, слушал природу. Под пяткой громко чавкнула грязь, напоминая о сырости осени. На земле отпечатался чёткий след. За Кадзухой протянулась целая тропинка таких, похожих на узор из листьев, какими иногда украшают горлышки ваз. А вот следов от колёс на дороге не было — деревня поблизости одна, и та глухая, почти дремучая, без повозок; лодка разве что одна есть, да и она вдали, в сарае у озера. Почти обиженно выглядывали из-под замерзающей земли последние цветы. Эта осень пришла рано, и прелая трава у обочины лежала кучками — не так давно лето жаркое было, косили во всю. Кадзуха высунул язык — да, правду говорят, зима придёт ещё раньше. Он кивнул сидящим на скамье у дома старикам, и те доброжелательно поприветствовали его: — Путник! Эге-гей! Давно никого тут не проходило. Какими судьбами, юноша? — Мне по пути. Прошлой зимой встретил здесь двух детей, Соршу и Шина, и сейчас решил навестить. Не подскажете дом? В маленьких деревнях все друг друга не то что поимённо знают — родинки друг друга пересчитать могут. Судя по лицам стариков, Соршу и Шина они знали. Только печально почему-то смотрели. — Ах, эти… — Тот, что весь белый, как зима, поднял голову. Выделялись на бледном лице грязные лужи глаз. — За деревней на опушке, рядом с моим сыном. С начала лета вазы там стоят… Задул тревожно ветер, беспокойно захрустели листья деревьев. — Что с ними случилось? — Искателями приключений стать хотели, да только недоросли. С той зимы началось: лодку мою взяли, сильно умные, отправились поручение сумасшедшей старухи исполнять. И ведь справились, малые, вернули ей кольцо. Я даже думал, она на больную голову его выдумала, как когда-то своего ребёнка, ан нет. Все наши удивлены были, родители гордились, вот и раззадорили детей. Когда в следующий раз приключалось что, бежали помогать. Мы рады были, что такие хорошие они, всё-таки не все людьми вырастают… Потом был ливень сильный, течением реки унесло корзину свежих фиалковых дынь, которые только-только собрали. Корзинка та закрытая была, они сдуру решили выловить, пока не пропало всё… — Не подумали головой, — просушил второй старик. — А сколько раз говорили им быть осторожней, не спешить… — А ты, случаем, не тот самурай? Как-то упоминали они, что знакомство завели с одним господином… До того молчавший, Кадзуха нечитаемым взглядом уставился в бесцветное осеннее небо и пробормотал: — Ронин я. — Ну, жаль, что не вышло навестить детей, но у нас в деревне благородным самураям всегда рады. На кайраги ты не похож. Будь тут как дома. — Белый старик с улыбкой указал за спину Кадзухи, где на окраине стоял тёмный дом. — Их родители наверняка рады тебе будут, они тоже слышали про некоего доброго господина самурая. Да и чай твой пили, понравился. Зайди, порадуй их. Они скоро уедут отсюда, хотят ближе к столице перебраться, в Конду какую-нибудь, где побезопасней и поспокойней. Кадзуха сердечно поблагодарил добрых людей, попрощался. До вечера гулял то тут, то там, но никуда не стучался, хотя из открытых окон на него с любопытством поглядывали — что за новое лицо, не про него ли дедушки нам рассказали в обед? Умер день, и его накрыл саван ночи — синий, с вкраплениями многочисленных звёзд, рассыпанных по нему, что тростниковая пудра. Перед тем, как продолжить путь, Кадзуха взглянул на тёмный дом, свечи горели только в спальне — равнодушно-жёлтым огнём. Оставленной им у порога корзинки с травами уже не было.