spare me your judgements and spare me your dreams cause recently mine have been tearing my seams
Шаги разносятся хрустким, переливистым эхом среди пустых сводов заброшенного особняка. По всем законам жанра, Гермионе должно было стать жутко еще на пороге, когда высоченные двери со скрежетом распахнулись, встречая гостью. Секрет её бесстрашия прост: гостья знает, что её не назовешь незваной. Давно покинутые хозяевами стены слишком долго и настойчиво манили провалами окон, голосами, которые еле заметно шепчутся по ночам, повторяя из раза в раз её имя. Это началось еще в мае: неявно, смазано, фоновой идеей, которая долго не могла оформиться в намерение. Зов стал очевидным лишь после смерти Эйрлиссы, и Гермиона отмахивалась от него как могла все четыре недели, потому что знала - Малфой не одобрит. Он с самого начала запретил ей соваться в поместье со словами, что там могут стоять охранные чары, которые оповестят хозяев о присутствии постороннего. И только этой ночью девушка с удивлением обнаружила, что ей всё равно. Возможно, дело в том, что сегодня она злилась на него даже больше обычного: слизеринец снова ушел прямо накануне её отъезда, и, хотя обещал проводить её утром, до сих пор не вернулся. Весь день она пыталась отвлечься, решив напоследок погрузиться в успевшую полюбиться рутину, но вечером в итоге всё равно просидела с сигаретами на крыльце несколько часов, пока совсем не продрогла. Попытки уснуть не увенчались успехом, и, проворочавшись до двух ночи под настойчивые перешептывания магии, доносящиеся со стороны главной постройки поместья, Гермиона сдалась. Ну и пусть, думала она, взвинченно одеваясь. Пусть придут: Люциус, или Беллатриса, или еще кто-то. Здесь, в кромешной ночи, на границе с лесом, в котором она теперь знает чуть ли не каждый сучок и каждый овраг, им её не поймать. Пусть придут и попробуют. К тому же, Гермиона давно подозревает, что мало кто действительно имеет доступ к защитной магии поместья. По законам наследования, оно не принадлежит никому, кроме старшего из нынеживущих потомков Поллукса Блэка по мужской линии, то есть Драко. Написав дарственную на сына, Нарцисса закрепила за ним право владения еще и формально, что, по задумке, должно было окончательно сделать его единоличным владельцем этой земли. Вот только никто не учел при этом важную деталь, о которой рассказала Гермионе лима, и только сейчас, получив прямую передачу части её сил, девушка начала понимать, что у упомянутого женщиной события есть далекоидущие последствия в настоящем. Поллукс обманул её. Убедил Эйрлиссу стать суррогатной матерью для своих наследников в обмен на награду, которую на самом деле не планировал выплачивать. Привязал её к этим местам и нарушил слово, рассчитывая, очевидно, на то, что не скрепленный кровью или другим ритуалом договор не будет иметь силы. Только фамильная магия не терпит неуважения и существует по своим законам, а то, что лима стала хранительницей леса, только усилило эффект бумеранга. На самом деле, понаблюдав за той же Кеной какое-то время, было очень легко решить эту головоломку: эльфийка по-настоящему никогда не подчинялась Драко. Она выпустила Гермиону из дома весной вопреки его однозначному и строгому запрету, не заставляла девушку есть и не залечивала до конца её ссадины, не докладывала молодому хозяину о каждом её шаге. Кена не ухаживала за поместьем, и оно постепенно пришло в упадок, а ведь именно этим всегда занимались привязанные к фамильным домам эльфы в случае, если владельцы по какой-то причине не жили в них или долго отсутствовали. Зато все эти годы эльфийка поддерживала в идеальном состоянии лесной домик, который Поллукс построил для той, кого изначально называл гостьей, а потом сделал пленницей. Гораздо больше времени Кена проводит в сердце леса, чем здесь, иногда пропадая по несколько дней. Мелькает среди деревьев ломкой бесшумной тенью, которую Гермиона изредка выдергивает боковым зрением из окружающей какофонии звуков, запахов, красок и магии, когда сама выходит в чащу. Кена не носит лохмотья, как все прочие домовики, вместо них у неё странное одеяние из коры, папоротника и изумрудных листьев, которые никогда не вянут, делая её гораздо больше похожей на эльфа в классическом маггловском понимании, чем какого-либо другого, знакомого Гермионе. Наверное, именно благодаря эльфийке она постепенно начала всё понимать - только вот повода проверить не было. И, учитывая, что Гермиона не собирается сюда возвращаться, его уже не представится. К тому же, Драко Малфой опять умудрился выбесить её своим совершенно хамским отсутствием. Так что сегодняшняя последняя ночь как нельзя лучше подходит для того, что она собирается сделать. Для того, о чем всё громче просили Гермиону нестихающие и надрывающиеся усталостью голоса на протяжении последних нескольких недель. Ну же, девочка, повторяли они, умоляя о покое. Ну же, милая. Помоги нам. Это тоже один из фундаментальных законов магии, теперь знает Гермиона. Такой, о которых не пишут в книгах и не говорят на уроках. Он наверняка существовал одним из первых, и потому давно стал негласным - но оттого еще более могущественным, как и всё прочее, что управляет нашим миром, дергая за струны, или лениво перебирая их откуда-то из глубин ничто. Всё с этим, на самом деле, предельно просто. Мёртвому - мёртвое. А здесь, безо всяких сомнений, всё окончательно и бесповоротно мертво. Гермиона медленно идет по этажам во мраке, передвигается на ощупь и по чутью, не зажигая люмос на кончике палочки и не всматриваясь в неясные очертания мебели, укрытой пропыленной светлой тканью - по ней с каждым резким взмахом её руки расползаются большие мокрые пятна. С плеском крупные капли летят на пол, сливаясь в лужицы и ручейки, в которых, как в зеркале, отражается стоящая вокруг и благоговейно затаившая дыхание темнота. Терпкий сладковатый запах, раздражающий обоняние, следует за ней след в след, разносимый по коридорам сквозняком, гуляющим между рассохшихся рам. Гермиона как раз задаётся вопросом, что разозлит Драко сильнее: само пепелище, или погибшие в нём смертью храбрых последние запасы огневиски, когда его хриплый голос окликает её прямо под звук еще одной открывающейся бутылки. - Весьма интересное занятие в три часа ночи, Принцесса. Судя по всему, их тренировки не прошли даром и для слизеринца. Он явно обнаружил заклинание или зелье, позволяющее видеть в темноте, потому что сейчас нагнал Гермиону, не зажигая свет. Неудивительно: Драко ненавидел терять преимущество. Так что её новое зрение, сделавшее их почти равными во время тренировочных дуэлей, не могло его не раззадорить. - Если мы встретимся в настоящем бою, ты тоже используешь свою находку против меня? - интересуется Гермиона, хмыкнув, и как ни в чем не бывало продолжает разливать огневиски по комнате. - Это заклинание не сработает, если темнота вызвана искусственно, увы. У тебя всё еще будет твой читерский шанс, не переживай, - ухмыляется он в ответ и, в три шага оказавшись рядом, требовательно протягивает руку. - Можно мне глоток? Это был виски по пятьдесят галлеонов за бутылку, между прочим. Гермиона подносит горлышко ко рту и отпивает, поморщившись, прежде чем вложить последний оставшийся алкоголь в раскрытую ладонь. На её неискушенный вкус, пойло такое же отвратительное, как и его гораздо более дешевые разновидности. С другой стороны, это же Драко. Везде найдет повод повыпендриваться. - Ничего, - говорит, безразлично пожимая плечами. - Не обеднеешь. Год назад, в разговоре с друзьями, такие суммы привели бы её в ужас - это составляло больше половины месячной зарплаты того же Артура Уизли. На стоимость всех вылитых ей бутылок семья Рона могла жить на широкую ногу целых полгода. Так то прежняя Гермиона никогда не стала выливать такой дорогой алкоголь просто, чтобы насолить кому-то, ведь для организации поджога он был не так уж и нужен. Но общение с Драко её испортило: быстро устав поражаться его расточительности, Гермиона стала расточительной сама - по крайней мере по отношению ко всему, что касалось малфоевского бездонного кошелька. Она уверена, что все ингредиенты, которые Драко купил тогда для неё по списку в Косом переулке (а еще некоторые позже в Лютном или Мерлин знает где ещё) стоили не одну и не две сотни галлеонов, а гораздо больше. Не говоря уже о некоторых редких книгах, которые слизеринец принёс из Мэнора и позволил ей оставить себе - за каждым из таких изданий букинисты и исследователи волшебного мира гонялись годами с мешком золота и пеной у рта, но часто безуспешно. Драко же сорил ими так же, как деньгами, как и всем остальным, чем располагал в плане статуса, богатства и привилегий с раннего детства. Раньше это вызывало в Гермионе исключительно отторжение, но сейчас, так долго пробыв с ним рядом, она не могла не признать, что в такой жизни и отношении к деньгам был по-своему притягательный, хоть и не всегда здоровый лоск. - Не оставляешь изначальной задумки сжечь к Салазару мое поместье? - шутит он мрачно, прикончив огневиски, и с укором прицокивает языком. - Я еще в прошлый раз заметил этот маниакальный блеск в твоих глазах. Нужно было догадаться и придумать тебе другую клетку. Клетку. То, как он выделяет последнее слово, заставляет Гермиону фыркнуть и раздраженно встретиться с ним глазами. Оба вспоминают тот вечер. Холодный, мартовский. Когда он впервые пришел сюда из Мэнора. Под деревьями всё еще лежал снег, ночи были гораздо длинее, и Гермиона разгоняла их, разводя во дворе высоченные костры, которые, потрескивая, жадно облизывали исколотый леденцами-звездами небосвод. Гермиона плохо помнит те дни, свою постоянно тяжелую, словно от непрерывных рыданий голову, ледяную воду, голодовку и верхушки сосен, съедаемые утренним туманом. Слезы, которые на самом деле, кончились довольно быстро, но еще долго стояли в горле и в груди, замуровывая полные колючей тревоги вздохи, рвущиеся наружу. Зато она хорошо запомнила тот первый разговор. Драко, вышедшего из темноты за спиной. Суп, согревающий израненные ладони. Погибающие в огне остатки развалившейся оранжереи. Его угрозы, за которыми в общем-то ничего не стояло: он бы никогда в серьез не навредил ей, но тогда еще пытался держать лицо и сохранять видимость того, что может её контролировать. Тогда Гермиона сказала, что он без проблем купит себе другое поместье, если она спалит это. Сейчас думает о том, что шанс на это примерно один к трём: тот, где Драко не погибает практически мальчишкой на войне. Где Орден проигрывает, и тогда ему не грозит Азкабан или поцелуй дементора. В этом случае жизнь наследника Малфоев, скорее всего, действительно сложится весьма удачно. Можно будет обзавестись новой недвижимостью и остепениться, женившись на какой-нибудь чистокровной ведьме по выбору Волдеморта. Нарожать с ней чистокровных привилегированных детишек и растить их в идеологии нового режима, не забыв прикупить несколько магглов или грязнокровок вместо домовых эльфов. Годрик, нет. Только не здесь. Ни за что. Мысль о том, что у него может быть это будущее - в мире, который хочет её уничтожить, с кем-то другим, некоей гипотетической девушкой, женщиной, среди этих самых стен, за окнами с видом на их место, на границе с её лесом, ошпаривает Гермиону неожиданным гневом. Принятое решение кажется еще более правильным, подогреваемое им как в раскаленной добела печи. Достав подаренную Ником в начале июля зажигалку из кармана толстовки, Гермиона щелкает пьезой. Наклонив голову набок, смотрит, как на вытянутой руке зажигается огонёк. Обычный маггловский способ - как еще одно оскорбление древней фамилии. Но на самом деле Гермиона с самого начала знала, что нельзя уничтожать это место магией, здесь итак её слишком много. Запертой, износившейся за века. Следы волшебства былых обитателей, отпечатки их ошибок, страхов и надежд, их злоба и боль, их страхи - застарелое остаточное колдовство, иссохшееся как прокисший кисель, много десятилетий назад густо размазанный кем-то по стенам и въевшийся во всё вокруг. - Видишь ли, Малфой, - тянет она негромко на выдохе, копируя его любимые интонации и гипнотизируя взглядом пламя. - Оно не твоё. Разве что по бумагам, но ты и сам знаешь, что формальности - ничто для родового волшебства, верно? Гермиона не видит себя в этот момент со стороны, как видит Драко. Не чувствует, как сияют золотом радужки, как сужаются и меняют форму зрачки, становясь похожи на кошачьи. Не замечает, как слабый огонёк на зиппо, резко разгорается и вытягивается вверх. Гермиона не знает, как напоминает сейчас на ту, кого боится и ненавидит - даже стоя вот так - с босыми ногами в простых серых трениках и толстовке, с всклокоченными после попыток заснуть волосами. Возможно именно оставленные в беспорядке волосы и этот решительный-и-правда-почти-маниакальный, полный ярости и бесстрашия взгляд, делает сходство таким сильным. Или же всё дело в хорошо ему знакомом гудении стихийной магии, которое собирается по углам и предупреждающе усиливается. У волшебников всегда есть врожденная склонность к одной или нескольким стихиям больше, чем к остальным. Обычно она остаётся незамеченной, если не начато обучение этому продвинутому типу колдовства. Но иногда - если сам потенциал или концентрация силы слишком большая, он даёт о себе знать сам. У них с матерью это всегда был лёд - своенравная смесь воздуха и воды, щедро разбавленная холодом. Грейнджер же оказалась и в этом похожа на Беллу. Гермиона не знает, как напоминает ему Белатриссу, а Драко знает одно: он никогда ей об этом не скажет. Ей и так постоянно больно. Драко не хочет делать Гермионе еще больнее - а еще не хочет, чтобы всплеск, который может сейчас произойти, её покалечил, поэтому спрашивает очень спокойно, пытаясь отвлечь девчонку от злости. - А чьё, Принцесса? Кому принадлежит поместье? Её видоизменившиеся кошачьи зрачки отрываются от пляшущего на кончике зажигалки огонька, и вгрызаются в его лицо, расширяясь. - Здесь сердце леса, - выдыхают бледные, практически в цвет кожи губы. - Как думаешь, кому? Это оказывается удивительно логично. Драко даже не может взять в толк, как он сразу не додумался. Это место никогда - ни разу - не реагировало на его присутствие и магию так, как Мэнор. Оно всегда оставалось чужим. В этом, определённо, есть своя ирония. Драко запер девчонку в доме, который теперь стал её. Как и всё здесь. Прямо, как его прадед - больше, чем полвека назад. История действительно любит веселить сама себя, повторяясь снова и снова. - Она сделала тебя следующей хранительницей, - кивнул он, наблюдая, за тем, как Гермиона поочередно подносит зажигалку к свечам в позолоченном канделябре - тот стоит посреди залы на укрытом тканью столе. Разливая вокруг тусклый желтый свет, пляшущий на изъеденных временем сводах. - Я не могу оставить здесь всё, как есть, - пытается объяснить она, немного успокоенная тем, что он не пытается помешать. Накал магии в помещении немного снижается, снова позволяя вдохнуть. - В лесу мёртвое всегда должно быть возвращено земле, Драко. Так что оставить его и дальше гнить будет неправильно. Она бы этого не хотела. Не имеет значения, что хотела та сумасшедшая старуха, думает Драко практически с ненавистью - но и этого ей не говорит. Потому что для него всё предельно просто. Лучше сгорит эта рухлядь, думает он, прислушиваясь к сердитому гулу колдовства вокруг и пытаясь оценить, насколько успел снизить риск стихийного выброса. Лучше погибнет наследние семьи Блэк, всё равно никого из них не осталось - опальный кузен Беллы был последним из них. Даже если от обычной маггловской зажигалки, если она так хочет, ладно, Драко готов им пожертвовать. Лучше так, чем погибнет сама Грейнджер - от древнего неуправляемого колдовства, запрятанного сбрендившей сукой у неё внутри. Она медлит. Замирает с канделябром в слегка дрожащей руке посреди комнаты, с горящими лихорадочным огнем глазами, раздираемая на части собственными эмоциями и чужим волшебством - будто ждет, что он её остановит. Что начнет спорить. Драко кладет ладонь на её обхватившие металл пальцы и, обойдя со спины, бормочет Гермионе в волосы. - Раз решила, бросай. Её рука приходит в движение, и по пустым коридорам эхом разносится звон металла о мрамор. Лужица огневиски не воспламеняется сразу - какое-то время свечи продолжают гореть лежа, оставляя алые маячки отражений, танцующие на тёмной поверхности. А когда-таки занимается, от него поднимается совсем необычное медленное пламя - синее, низкое, практически нежное, с редкими пугливыми всполохами оранжевого. Оно неспешно расползается по полу ручейками, похожими на ветвистую карту вен, убегает вглубь дома, подсвечивает желтые прожилки в мраморе и медленно подбирается к ткани, укрывающей мебель. И только когда первое полотно в комнате резко вспыхивает обжигающе алым, Драко сжимает пальцы Гермионы в своих и выводит её в сырую летнюю ночь, оставляя марево пламени позади.***
Утро встречает их запахом гари и сырой травы, нежно-розовой золотинкой рассвета. Она медленно ползет вниз по кронам деревьев, пришедшая на смену карминным отблескам пожара, оставившего от себя лишь молчаливые обугленные руины и странный привкус сожаления. Сходя по ступенькам старого крыльца, Гермиона знает, что будет скучать - по уюту маленького домика, ставшего им прибежищем, которое они оставляют навсегда, по лесу, по Драко, их недолгому перемирию, близости. Он не просит её остаться, только смотрит колюче-пристально, когда молча протягивает ей обещанный портал и пузырек с оборотным зельем. Сегодня от него еще отчетливее разит тьмой. Это, подозревает Гермиона, может быть связано не только с тем, чем он занимается в Мэноре, но и с его мрачным настроением: Драко явно зол. Это хорошо ощущалось в его поцелуях сегодняшней ночью, в том, каким он был с ней - грубым на грани жестокости и в то же время отчаяния, в её одежде, которую они потом чинили репаро, в рычащем разгоряченном шепоте на ухо о том, что он не собирается её никуда отпускать. В том, как он смотрит сейчас - будто ради неё готов на вещи гораздо более страшные, тем те, которые делает для Волдеморта. И Гермиона хорошо понимает, что не хочет узнать ни о тех, ни о других. - Ты не сказал мне, что происходит, - говорит, подбирая слова и прислушиваясь к тому, как ощущается его изменившаяся магия. Как она сплетается в нём плотной сетью из живых змей, будто защищающих спрятанное ядро, как над ними колышется что-то странное - липкой, упругой пленкой, стремящейся просочиться внутрь и заполнить собой всё, видоизменить, подчиняя своей воле. - Но оно отравляет тебя. Твоё волшебство, всего тебя, надеюсь, ты знаешь. Я понимаю, что ты не можешь отказаться, но.. хотя бы будь осторожен с этим, Драко. - Тёмная магия всегда оставляет отметины, нам об этом твердили с первого курса, - раздраженно дергает головой он. - Думаешь, Лорда беспокоит спасение моей души при выборе заклинаний, которые использовать на мне, или, быть может, тех, которые он заставляет накладывать? - Это ощущается иначе, - возражает она. - Гораздо опаснее, по силе воздействия и изменений. Как что-то, направленное на твою природную защиту. Она, кстати, сейчас - сплошной воспаленный комок силы, своего рода иммунитет, который работает на максимум, чтобы бороться с болезнью, но симптомы все равно понемногу начинают проявляться. У тебя сильная защита, Драко. Возможно это благодаря Эйрлиссе, не знаю, все её слова - ребусы, на которые у меня нет ответа, как и эти странные силы, но одно я знаю точно - благодаря своей защите ты можешь сопротивляться влиянию темной магии больше, чем кто-либо. Не впускать её. Используй это. Останься собой. Если Орден всё-таки победит, твоя человечность тебе понадобится. - Понадобится в Азкабане? - уточняет он наигранно весело, но каждое слово сочится ядом, выдающим, насколько на самом деле он зол. - Очень сомневаюсь, Принцесса. Спасибо за заботу, я тронут. Но давай не будем притворяться, будто тебе есть дело до того, что будет со мной, окей? Кажется, тебе пора. Время спасать мир и драгоценную задницу избранного. Говорит с ней так, будто и не было последних недель, последних нескольких часов, не было ничего позднее апреля, будто они снова совсем чужие. Возможно, так действительно проще: включиться в эту заведомую иллюзию, разозлиться и перестать беспокоиться за него. Проблема в том, что она, кажется, уже не может. У Гермионы даже нет сил на ответную ярость - только боль, тупая, надсадная, разливающаяся засасывающим в себя воздух тугим онемением в груди. Она с самого начала знала, что уйдет - они оба знали и согласились в это сыграть. Никто не говорил, что прощаться будет легко. Но, Годрик, она и подумать не могла, что будет так. Что будет ощущаться, словно стоишь над пропастью - а за тобой дым и горящий лес, словно единственный выход - прыгнуть и разбиться о скалы, остаться на острых камнях оголенным уродливым месивом из переломанных костей и плоти, всем, что сейчас воет и скулит о том, что не хочет его отпускать. Обугленным остовом сожженого поместья, над которым скорбно кричат в предрассветное небо птицы. Вот и всё, что после их ухода останется не только здесь - но и у неё внутри. Возможно именно поэтому Гермиона не согласна тратить последние слова и минуты на споры. Аккуратно опустив портал в карман, она решительно преодолевает расстояние между ними и целует его - нежно, податливо, горько-солоно. Принимает его гнев, его отчаяние, его одержимость и желание, которые Драко вкладывает в её губы, когда с готовностью притягивает к себе за пояс. Когда, оторвавшись от её рта, кусает Гермиону за шею, опаляя кожу сбившимся дыханием, зарывается пальцами в волосы и прижимает к себе так, как если бы этим мог сделать её частью себя. Всё это он делает прежде, чем оттолкнуть, тяжело дыша и пожирая Гермиону своими невозможными грозовыми глазами. - Давай сваливай, пока я не передумал, - говорит хрипло, и что-то в его голосе, в предупреждающе потемневшем взгляде, дает понять, что он не шутит. Что расклад, в котором он пробует её остановить, действительно возможен. Даже если это уничтожит всё, что есть между ними, Драко может на это пойти - сейчас, когда терять уже нечего. Они в любом случае теряют друг друга. - Ты этого не сделаешь, - упрямо качает головой Гермиона, непонятно кого из них больше пытаясь убедить. - А если попробуешь, у меня есть палочка, Малфой. И портал. А ещё ты сам научил меня сражаться. Спасибо, кстати, - когда добавляет, улыбается, копируя его манеру, превращающую все сказанное в легкую издёвку. На это он удовлетворенно ухмыляется и, наклонившись, убирает волосы ей за ухо, а потом мягко целует в лоб: - Не пускай никого в свою голову, Принцесса, иначе мы оба покойники, - напоминает негромко, глаза в глаза, - и постарайся выжить. Ответить Гермиона не успевает, потому что он активирует портал, и миг спустя руки ловят перед собой пустоту, а взгляд - туманные виды утреннего Лондона сквозь навернувшиеся на глаза слёзы.***
Действия оборотного зелья хватает на несколько часов. Перед назначенной встречей с Гарри в одиннадцать, Гермиона успевает заскочить в книжный и еще в пару лавочек в Косом переулке, где сегодня предсказуемо безлюдно и многие магазины закрыты. Министерство Магии пало вчера. Повсюду расклеены плакаты с лицами Гарри и орденцев: Грюма, Тонкс и Люпина, Билла, Молли и Артура Уизли, и других - с обещаниями вознаграждения за поимку или информацию о местоположении. Заказав в Дырявом котле чашку кофе и кусок тыквенного пирога, Гермиона прислушивается к негромким разговорам, гуляющим вокруг: напряжение и подавленность витают в воздухе. Не слышно тостов за новое министерство - только немногословные фразы, брошенные вполголоса. О начале массовых арестов магглорожденных и о набирающей обороты войне. О том, что у Ордена, судя по всему, в этот раз мало шансов - в лице Дамблдора он потерял свои былые могущество и влияние, став лишь горсткой энтузиастов, со вчерашнего дня вынужденных уйти в подполье. Изучив от корки до корки утренний выпуск пророка, Гермиона тяжело вздохнула и поднялась. Пока рейдов по проверке документов на улице не проводилось - но там написали, что они начнутся уже на следующей неделе. Так что находиться здесь даже под оборотным становилось небезопасно. Маггловский Лондон, в отличие от магического, бурлил обычной выходной жизнью, в которой оказалось приятно затеряться. Утром, копаясь в рюкзаке, чтобы заплатить за книги, Гермиона с удивлением обнаружила в одном из карманов незнакомый футляр, под завязку забитый галлеонами и пачкой купюр в фунтах. Малфой незаметно подбросил ей в рюкзак целое состояние - и ничем не выдал себя, когда они прощались. Знал, что она не возьмет деньги, но сделал по-своему, и сейчас, расплачиваясь за блок сигарет, Гермиона не могла заставить себя разозлиться, а испытывала лишь благодарность. Годрик, она уже безумно скучала по нему. Месячный запас курева в её потребительской корзине был главным свидетельством этому. Им с ребятами предстояла непростая жизнь, знала Гермиона, поиск крестажей по всей стране - а, быть может, и вне её. Возможно именно поэтому она-таки не сдержалась и всё же зашла в спортивный магазин, попавшийся как раз по дороге в нужное кафе. У неё было не так много практичных вещей, защищающих от холода или непогоды, а ведь неизвестно, в каких условиях они окажутся. Оттягивающий её карман сверток с деньгами добавил Гермионе уверенности, а её выбору - размаха, поэтому кроме ветрозащитного костюма и тёплой флисовой кофты, Гермиона купила утварь для готовки еды в полевых условиях, палатку взамен той, которую планировала взять из дома и унифицировать заклинанием трехмерного расширения, а еще толстенный картографический справочник Великобритании - просто на всякий случай. Когда Гермиона добирается до кафе, часы над кассой показывают три минуты двенадцатого. То, что нужно. Гарри уже ждет её за одним из столиков, нервно вертит кружку с чаем в руках. Он тоже скрывается под другим обликом, но, благодаря толстовке с оленем на груди, Гермиона сразу узнаёт его. - Господа Лунатик, Бродяга, Сохатый и Хвост с гордостью представляют свое новое изобретение, - цитирует Гермиона заголовок к карте мародёров. Тёмно-русый парень напротив расплывается в широкой облегченной улыбке. - Гермиона, - выдыхает он радостно, вскакивая и обнимая её, - ты пришла. Я беспокоился, что мы снова потеряли тебя. - Я же обещала, - напоминает она и кивает в сторону выхода. - Идём? Вы ушли вчера? Или раньше? Как всё прошло? Джинни и Рон с тобой? Заваливает его вопросами, пока они, не задерживаясь дольше, пересекают площадь и подходят к дому на Гриммо. - Мы ушли во время свадьбы, когда пришел патронус от Кингсли о захвате министерства и готовящемся рейде. На нас напали, гости начали аппартировать, ну и мы.. тоже, - Гарри кривится, явно недовольный тем, что пришлось бежать, вместо того, чтобы помочь Ордену. Но даже он понимает, что нужно было придерживаться плана и воспользоваться возникшим хаосом - их миссия слишком важна, а Молли и Артур бы никогда не отпустили ребят без объяснений. - Мы втроём, как и обсуждали. Рон и Джинни в порядке, ждут нас. Чары приветственно вспыхивают, пропуская их через завесу и надежно пряча от чужих глаз. - Гермиона! Ты вернулась! - будто в подтверждение последних слов Гарри, громогласный ураган по имени Рон Уизли слетает с крыльца и несется навстречу, стискивая Гермиону в медвежьих объятьях. - Рон, ты меня задушишь, - ворчит Гермиона, смеясь и отбиваясь, и приветственно машет Джинни, наблюдающей за ними в дверях. - Я так скучал, ты не просто не представляешь, - басит Рон ей на ухо, и что-то в том, как это звучит, заставляет Гермиону внутренне напрячься и немного отпрянуть. - Так здорово, что ты вернулась. Слишком прямо. Слишком лично - не попадая под привычные рамки их дружбы, а с подтекстом, явно за них выходящим. С тем, которого она прежде ждала и искала, а теперь обжигается о него как о раскаленную кочергу оголенной раной. Прижигает о него саднящие язвы до уродливых лопающихся волдырей и шрамов, которые никуда сойдут. И эти шрамы совсем не о Роне Уизли. - Я тоже рада, что с вами всё хорошо, и что вы благополучно добрались вчера, - выдавливает из себя Гермиона, гоня прочь непрошеную вездесущую тоску, пока они поднимаются в дом. Вот только прогнать её никак не получается. - Не без приключений, - хмыкает Джинни. Тоже приобнимает её за плечи и внимательно рассматривает. - Как ты, Герм? Тебе лучше? Гермиона выдыхает, просто позволяя этой тоске быть. Наконец вспоминает, каково это - порадоваться долгожданной встрече с друзьями. И улыбается, потому что может ответить на этот вопрос честно, несмотря на всё, что происходит вокруг: - Да, Джин. Мне лучше. Эта троица, вот ради чего всё это, напоминает себе мысленно, обсуждая с ребятами вчерашний день и их побег со свадьбы. Эта троица - вот твой настоящий дом. Совсем неважно, о ком еще пытается болеть твоё глупое сердце. А потом они все вместе смеются, заслышав возмущенные вопли Кикимера, долетающие с кухни. Это даже немножко помогает себе поверить.конец первой части