Sometimes, you're a stranger in my bed Don't know if you love me or you want me dead Push me away, push me away Then beg me to stay, beg me to stay
Кейсо распласталась на рабочем столе Виктора, катая туда-сюда его перо по деревянной поверхности и показательно вздыхая с периодичностью секунд в тридцать. Мужчина нервно сжимал в руках тетрадь со своими заметками, время от времени кидая раздраженные взгляды в сторону девушки, которая безустанно мотыляла ногой, то и дело пачкая его брюки своими ботинками. Она осталась в Пилтовере. На неделю и даже две, пока Виктор не убедился, что никуда сбегать она не собирается. Он догадывался, что это решение далось ей с таким трудом, которого полностью прочувствовать ему не удалось бы, да он попросту и не хотел лезть в эти дебри. Ему было достаточно того, что Кейсо просто мельтешила у него перед глазами в лаборатории, иногда скрашивая его вечера внезапными визитами в покои с очередной безумной идеей. Теперь-то ей это было дозволено не только через окно. Теперь ее покои не охраняли миротворцы, а лаборанты удивленно поглядывали на ее добровольное присутствие, впрочем, не прекращая время от времени острить в сторону зауновской выскочки. А еще с легкой руки Медарды ей выделили жалование. Небольшое, конечно, но девушке, привыкшей жить впроголодь, хватало с головой. Она предпочла остаться все в тех же покоях, уповая на добродушие Талиса, согласившегося заниматься всеми финансовыми вопросами сам. Тот чертов вечер залег на дно в ее памяти и всколыхивался лишь неосторожными словами кого-то из окружения. Шериф, освобожденный от обязанностей личного надзирателя, в радиусе ее покоев и лаборатории так и не появлялся, и под конец второй недели Кейсо словила себя за несвойственной тоской. В Зауне на это просто не хватало времени, а если скука и нагоняла светлячков, так они развлекали себя набегами на контрабандные лавки подрядчиков Силко, здесь же разбавлять скуку ей было нечем. Джейс упорно погрузился в работу, завалив этим и Кейсо, потому что возомнил себя великим психологом и в первый же день ее возвращения к работе сообщил, что тяжелое прошлое изгоняется отсутствием времени. Говорил ли он о ее днях в Зауне, что сама Кейсо насмешливо считала наивным, или о злополучном вечере, когда она по неосторожности наткнулась на двух мерзавцев-миротворцев, девушка не знала. Виктор же весьма добровольно позволял ей приходить к нему по вечерам, а иногда и приходил сам; с ним Кейсо чувствовала себя излишне взволнованной, совершенно несвойственной ни самой себе, ни своему привычному статусу, и за это она корила себя раз за разом. Они много разговаривали: о прошлом, будущем и, конечно же, работе, но никогда о настоящем и них самих. Казалось, в жизни Виктора не было ничего, помимо хекстека. Лаборанты осмотрительно обходили ее стороной, Виктор лишь отсмеивался и отмахивался на ее очередные попытки развязать шутливую перепалку, а Джейс часто закрывался в личном кабинете, разгребая завалы собственных записей. Кейсо скучала. Скучала по тем дням, когда возможность ходить по струнке, возможность рисковать, провоцировать, дразнить кого бы то ни было — наполняла ее жизнь изо дня в день. Ее жажду небольшого клочка Зауна в окружающей жизни не утолял никто, и однажды Кейсо даже едва не разбила трубку шерифа со злости, словно это он был виноватым в всех ее бедах. — Ты помнешь мои документы, — недовольно протянул Виктор. — Ей Богу, тебе что, больше негде лежать?! — Мне скучно, — оповестила его Кейсо, скидывая с себя ботинки и безапелляционно закидывая ноги на колени Виктора, — мы не спали ночь, чтобы прошерстить запасы лаборатории, потому что ты посчитал это занятие намного более увлекательным, чем сон. Я устала и хочу отдохнуть, а ты не отпускаешь меня в покои. — Мы еще не закончили, — он шумно хлопнул тетрадью по столу, пододвигая стопку томов к себе. — Нужно еще просмотреть записи за последние пару лет, чтобы… — Чтобы что? — девушка вопросительно подняла бровь, упираясь кончиком пера в грудь мужчины. — Чтобы закончить свои исследования на целый день раньше? — Да! — Виктор скинул ее ноги с себя, раздраженно потирая затекшую шею. — Господи, ты что, ничего другого не умеешь кроме как работать? — недовольно проборомотала Кейсо. — Так сложилась моя жизнь, это все, что я умею. Все зауновцы любят совать нос не в свои дела? — раздраженно ответил ей мужчина, и Кейсо удивленно вскинула брови: похоже, его задели сказанные ею слова. — А все пилтоверцы перекладывают ответственность за свою жизнь на то, как сложилась их судьба? — парировала она, и Виктор раздраженно откинул бумаги. — Ты не понимаешь, о чем говоришь! — Ну да, куда уж мне, отбросу, до ваших аристократичных мыслей. — Я же не это имел в виду, — насупился он, и Кейсо, уловив обреченные нотки в его голосе, плюхнулась ему на плечо, зарываясь носом в складки рубашки. Он позволял ей эту вольность, выходящую за рамки того, что они оба считали «рабочим». Правда, только тогда, когда в лаборатории кроме них никого больше не оставалось. Виктор так и не понял, почему такую, как Кейсо, тянуло к нему, словно он мог быть ей под стать. Словно он мог впустить в свою жизнь ураган, подобный ей, дальше дружеских объятий и мудреных разговоров. — Мвфм, — неразборчиво промямлила она, и Виктор тепло улыбнулся, невесомо запуская пальцы в ее волосы. Она напоминала ему домашнего питомца, которому можно было вывалить все, что было на душе, в присутствии которого всегда было спокойно и который никогда ничего не требовал взамен своей преданности. А может, Виктору было проще не замечать, что она что-то да ожидает в ответ. Выцветший от ядовитого воздуха Зауна черный цвет прядей отдавал дымчатой синевой и предрассветным туманом над морским прибоем. В моменты, как сейчас, его разум уносил его и саму девушку куда-то далеко, туда, где не было ни жестких рамок, ни суровых границ. Туда, где Кейсо не была неискоренимым бунтарем Зауна, а он ученым Пилтовера. Девушка замерла от непривычных прикосновений и еще сильнее уткнулась, съезжая куда-то в район ключицы. — Что-что? — чуть улыбаясь и нервно вздрагивая, переспросил он, когда Кейсо вдруг подняла на него свои широко раскрытые глаза, едва ли не сталкиваясь с ним носом. Где-то там, под ворохом бесконечных наслоений из лжи, ненависти к верхнему городу, горькому опыту и грубого характера он вдруг увидел такую непомерную надежду, что ему резко стало тошно от самого себя. Он не имел права, подумав: «А что если…», приручать это дикое животное, обещая ему дребезжащее на горизонте светлое будущее. Не имел права, руководствуясь собственным эгоизмом, быть источником этой надежды. Но он, так или иначе, им был, ведь впервые за всю его жизнь такая, как Кейсо, обратила на него свой взор, выделяя из сотен остальных в Пилтовере и тысячи других, подобных ей, в Зауне. Каким образом в ней уживалось столько противоположностей, более того, — какая из крайностей ее характера была более настоящей — он не знал. Но иногда, глядя на ее нездоровый, по его мнению, блеск в глазах, на остро режущую ухмылку и неискоренимое желание мстить любому, кто рыпается в ее сторону, ему казалось, что он — лишь очередная маленькая деталь в ее хорошо спланированной пьесе. И однажды под покровом ночи она обернется из прекрасной девы в нечто, что мерещится ему тревожными снами, когда он вспоминает самые затхлые улочки Зауна. Кейсо была местным мстителем, и причина, по которой она прогибалась под Пилтовер и не рвалась на свободу, не спешила появляться в его мыслях просто потому, что искать ответы на все эти вопросы он боялся. — Сказала, что знаю, — она смотрела на него так, словно готова была рассказать ему все, извлечь душу до последней капли, обнажая грехи перед ним, и ему вновь стало не по себе. Снова это чертовски искренний взгляд, совершенно не уживающийся с тем, кем она должна была быть на самом деле. — Знаю, что имел в виду не это. — Тогда почему ты продолжаешь раз за разом подначивать меня? — Нельзя всю жизнь сидеть за кипой пыльных бумаг, — она пожала плечами, словно пыталась объяснить простую истину несмышленому ребенку. — Когда придет время умирать, какое бы великое открытие ты ни совершил, ты будешь жалеть, что у тебя нет ни одного прекрасного воспоминания, как ты наслаждался жизнью, никакого тепла, которое ты бы пронес сквозь года до самой смерти. «Мне хватит тепла твоих мимолетных прикосновений до конца жизни», — пронеслось у Виктора в голове, и он тут же потупил взор, не давая этим мыслям слишком прочно обосноваться внутри. — Пойдем. Раз уж за мной теперь не следуют по пятам миротворцы, пойдем кое-куда. — И куда же? — его тон был схож на капитулирующий, и Кейсо хохотнула, будучи увереной, что на лице мужчины расплылось страдальческое выражение. Он редко добровольно соглашался на ее авантюры. Казалось, она научилась искать и, что самое важное, находить его слабые места, давить на них и добиваться своего. Даже тогда, когда он думал, что ей не проиграет, он начинал сдавать позиции, угрюмо соглашаясь на очередные ее выходки. Ему хотелось продлить все, что было связано с ней: ее присутствие, прикосновения, взоры и шутки. И в то же время он стал ловить себя на мысли, что чем дольше он затягивает свой взор на ней, тем тяжелее его оторвать, а этого он боялся, словно проказы. — Держу пари, выходец из нижнего города, ты тоже знаешь это место. Когда я была ребенком и пропадала среди зауновской детворы, они часто водили меня к сточным трубам Пилтовера. Не там, где помойная вода, конечно, а где поток разрезает острые скалы. Мы купались и загорали часами, там особая атмосфера. — Да, я помню это место, когда мы были детьми, то также много времени проводили у воды. Там я познакомился со Скай, — уголок его губ дрогнул в улыбке, и Кейсо пропустила пару ударов сердца, прежде чем в груди неохотно расползлось ответное тепло от сменившегося тона мужчины. Это было странно-горькое чувство, но слова о Скай хоть и вызвали внутри категоричное непонимание, отторжение и обиду, но при этом какая-то более трезвая часть врожденного пацифизма подсказывала, что так правильно. В целом нет ничего более правильного, чем Виктор, говорящий о человеке, по уши в него влюбленном. Скай как никто другой этого заслуживала, а Кейсо была лишь нестабильной временной переменной в привычном течении жизни Пилтовера и всех его жителей. И все же, несмотря на то, что Кейсо покорно это принимала, отступить или хотя бы вырезать желание находиться рядом с Виктором каким-то послушным хвостиком не получалось. Иногда Кейсо тошнило от самой себя из-за этих мыслей, но рвение, чтобы Виктор заметил ее способности, изобретения, оценил ее, как себе равную, стали для нее какой-то болезненной идеей фикс, от которой она не могла избавиться. — Вот видишь, а я-то думала, что ты уже разучился улыбаться. — Ты не знаешь, улыбаюсь я или нет, — недовольно пробурчал он, но все же позволил приятным воспоминаниям всколыхнуться в груди и вызвать более искреннюю улыбку. — Я слышу это в твоем голосе, — Кейсо нравилось, когда Виктор расслаблялся. Она не видела, но практически осязала, как извечная складка у лба постепенно разглаживается. Кейсо многократно очерчивала тонкую кожу его шеи, скул и выступающей переносицы, когда мужчина, сморенный дневным сном, дремал прямо на рабочем столе. Дальше, как бы ей ни хотелось, она не заходила: не считала правильным красть чужие прикосновения у кого-то исподтишка. Но иногда Виктор не спал. Иногда он просыпался от невесомых поглаживаний, боясь подавиться воздухом от вспыхивавших разноцветными искрами желаний в душе. Он долгое время не понимал своих мыслей и чувств, потому что никогда с ними и не сталкивался, а когда понял — оказалось слишком поздно. Слишком поздно для того, чтобы их отвергать, но иначе он просто не мог. Кейсо в его понимании была чудесной. Не такой утонченной, как советница Медарда, не такой сдержанной и культурной, как Скай, но Кейсо, в отличие от многих окружавших его, была живой. Ее непредсказуемые действия, до неприличия громкий хохот и отсутствие каких-либо рамок в поведении стали его личным проклятием. Она словно приоткрыла для него щелочку в иной мир, такой, каким он мог бы быть, если бы Виктор не повстречал Джейса или если бы вообще не решился перейти мост и остаться в Пилтовере. Жизнь, наполненная яркими красками, вечным азартом и риском. Но его жизнь сложилась иначе. И если Кейсо была мельтешащим, несдержанным существом, которое нельзя было удержать на одном месте ни запретами, ни просьбами, ни даже приказами, то Виктор не мог следовать подобному образу жизни. И что было самым горьким: не мог удержать саму Кейсо. Иногда, конечно, он хотел плюнуть на все и пуститься в раж вслед за ней, но в основном Виктор испытывал категоричное отторжение и легкое недовольство взбаламошенностью девушки. Ему нравилось говорить, но не нравилось слушать, хотелось вести такие диалоги, которые кроме Джейса и ее самой никто не в силах поддерживать с таким же горящим энтузиазмом, но иногда ему казалось, что этого ей было мало. И ее мимолетные прикосновения, когда он видел и нет, шутки, заходящие за грань рабочих и даже дружественных отношений, излишняя тактильность, совершенно не свойственная самому Виктору, были прямым тому подтверждением. Ее тянуло туда, куда сам Виктор не желал ступать и ногой, и попытки найти в ней все, чего желает его душа, каждый раз оканчивались неудачей. Он не был готов менять свою жизнь, свою чрезмерную любовь к работе и не был готов меняться сам. К моменту, когда они расположились на нагретых ярким солнцем камнях, время перевалило за полдень. Редкая растительность, больше похожая на мох, приятно щекотала кожу босых лодыжек, а насыщенный букетом запахов легкий ветер гонял мелкие песчинки по поверхности ущелья. Виктор наотрез отказался купаться, зато мог вдоволь насладиться, не забывая беспрестанно краснеть, довольной девушкой, подставляющей лицо солнечным лучам. Он и слова не успел сказать, как она кинула с себя рубашку, оставаясь в одних брюках да сковывающим грудь топе. Он не понимал, как Кейсо могла столь флегматично относиться к окружавшим мир устоям, действуя прямо, беззастенчиво — так, словно никаких правил и вовсе не существовало. Виктор старался, очень старался сосредоточить свой взгляд на протекающей внизу мелкой речке, разбивающей свои потоки об острые камни, или хотя бы на щебечущих поодаль птицах, но взор вновь и вновь приковывался к чужому телу. К покрытой сетью шрамов и ожогов коже, к легкой улыбке, которую заманчиво, почти что дразняще обрамляли солнечные лучи, время от времени сплетающиеся с тенью от облаков. Он пытался убедить себя, что это наблюдение происходит сугубо в исследовательских целях: в конце концов, Кейсо была его вполне себе близкой подругой, и он имел полное право глядеть на нее тогда, когда вздумается. Но стоило его дыханию предательски сбиться, глядя на ее аккуратно, почти что вульгарно выступающие ребра и тонкий рубец от пупка, уходящий за край брюк, Виктор сбивчиво прокашлялся. Она не была красивой по меркам Пилтовера и его аристократичной прослойки населения: ни округлых форм, ни мягких волос, ни плавных движений. Но весьма утонченные черты лица, приправленные наглым выражением, отчего-то без конца притягивали взгляд. Виктор злился еще сильнее, когда замечал, что взгляд она притягивала не только его. Он мог подолгу наблюдать за тем, как беззастенчиво шериф огибает взором Кейсо, пока та занята работой. Казалось, Маркус внимал каждому ее движению, словно пытался запомнить, впитать, изучить вдоль и поперек, будто вознамерился заполнить все пробелы о ней, чтобы пустых мест и вовсе не оставалось. Виктор знал, что Кейсо не вызывала очарования или умиления, — она вызывала яркий, срывающий все предохранители внутри огонь. И если Виктор всеми правдами и неправдами пытался от него бежать, прятаться и ни за что не дать ему заползти внутрь приятной истомой, то шериф, казалось, был готов сгореть заживо в этом костре. И на это Виктор злился и подавно. Этот чертов огонь заставлял сердце биться быстрее, а легкие впервые вдохнуть полной грудью. За ним хотелось следовать, внимать его зову, верить и устраивать революцию, если этот самый огонь воспылает ярче. Кейсо была тлеющим фильтром на кончике сигареты, медленно вызывающим зависимость и столь же медленно ведущим к смерти. И от каждого твоего действия зависела собственная жизнь: от одной беспечно не затушенной самокрутки мог сгореть целый город. Виктор внимательно следил. Следил и боялся, чтобы фитилек Кейсо не разгорелся сильнее дозволенного, а Маркус, наоборот, без конца подкидывал дров в костер, позволяя Кейсо гореть так, что Виктор и вправду опасался за сохранность Пилтовера. — Кейсо, может, ты… Может, ты оденешься? — он едва ли мог говорить от шумного гула в ушах из-за светящейся кожи девушки, к которой нестерпимо хотелось прикоснуться. Виктор снова, снова и снова не понимал своих желаний, находясь рядом. Попытки оттолкнуть ее растворялись под палящим солнцем и каплей пота, стекающей во впадинку меж ее ключиц, когда она лениво повернула голову. — Ты что, пастырь? Не будь таким снобом хотя бы сейчас, женского тела никогда не видел что ли? — она насмешливым жестом склонила голову вбок, недовольно морщась, что мужчина отрывает ее от солнечных ванн. Но ответа не последовало ни сразу, ни спустя затянувшуюся паузу, и брови Кейсо стали стремительно ползти наверх. — Нет, не говори мне, что… — Что «что»? — нервно перебил ее мужчина, не желая, чтобы она озвучивала свои догадки вслух. — Это что, какая-то проблема? — Нет, но это невероятное упущение, не находишь? — ее улыбка азартно блеснула на солнце, и Виктор нервно сглотнул, ощущая себя загнанным в ловушку кроликом. — Хочешь исправить? — Нет, — отрезал мужчина, видя, что Кейсо не хватает только хищно облизнуться, чтобы он начал всерьез переживать за безопасность своего тела. — А бордели-то тебе на что, умник? — казалось, девушка была слишком измотанной, чтобы продолжать вести свои игры и попытки грубого соблазнения на грани с обычным похабным юмором. Поэтому она вновь откинулась назад. — Бордели?! — он едва ли не подпрыгнул на месте, глупо оборачиваясь по сторонам в попытке убедиться, что никто их не слышал. — Это же низко, и грязно, и… Как ты вообще могла подумать, что я смогу наведаться в подобное место? — Низко по отношению к кому? — Это отвратительно, Кейсо, я даже не буду об этом говорить. Люди, продающие свое тело за деньги всем подряд, что может быть хуже? — Может, смерть, которая неумолимо последует, если они не будут продавать свое тело за деньги? — тон девушки резко похолодел, и мужчина вскинул на нее непонимающий взор. — Ты уверена, что мы говорим с тобой об одном и том же? — он и вправду не понимал, как при разговоре о подобном ее взгляд может оставаться таким же беспристрастным. — Кейсо, речь о девушках и мужчинах, которые… которые… — Да, ублажают тех, кто им за это платит. Кажется, мы это уже прояснили. — Тогда о чем вообще речь? — Виктор, иногда иного выхода может просто не быть. Иногда людям там, внизу, приходится продавать свое тело, чтобы прокормить семью, себя, да и банально выжить. — Уж лучше подохнуть, чем заниматься подобным, — Виктор неверяще качнул головой: это казалось очевидным, и непонимание Кейсо ставило его в тупик. Девушка несколько раз моргнула, словно оценивая обстановку, и откинулась обратно на руки, явно не желая продолжать тему. С Виктором спорить было себе дороже, да и попросту бесполезно. Если среди пилтоверского народца и можно было сыскать такого же упрямого барана, как и сама Кейсо, так это был только Виктор. Сейчас же девушка просто-напросто боялась, что данная тема вызовет в ней прилив обиды и злости на глупое отрицание реалий Виктором, что в конце концов приведет к очередной перепалке на повышенных тонах. Она из раза в раз сталкивалась с одной и той же проблемой: суть была не в том, что она не желала меняться, дабы Виктор обратил на нее свое драгоценное внимание, а в том, что она уже доверху была наполнена тем сточным дерьмом Зауна, от которого Виктор в свое время сбежал. Вряд ли он скоропостижно покинул нижний город для того, чтобы вновь обрести его ушлое олицетворение в виде Кейсо много лет спустя. Они просидели в тишине несколько минут, прежде чем девушка слегка остыла и решила поднять иную интересующую ее тему. — Я все думала о том, что же все-таки тогда произошло с Талисом. — Его по ошибке отравили вместо тебя, разве нет? — поднял бровь Виктор, резко выныривая из своих мыслей. — Нет, я имела в виду, что именно ты сделал с хекстеком. Как у тебя вышло? — Я же говорил, что не знаю, — вздохнул он, нервно потирая шею. — Я мог бы объяснить, если бы я действительно что-то сделал, но казалось, что он сделал все за меня. — В каком смысле? — нахмурилась Кейсо. — Я испугался за Джейса. Не знал, что делать, но был уверен, что если что и может помочь — так это хекстек. Не знаю почему, но мне вспомнилось то устройство, которое миротворцы изъяли у кого-то в Зауне. — То самое, которое может помогать избавляться от мерцания? — как бы невзначай спросила девушка. — Да, я подумал, что суть-то должна быть одна и та же. Кристалл должен сканировать органику, то есть человеческое тело, и изымать из него то, на что кристалл настроен. Тот инструмент из нижнего города был настроен на мерцание, даже не знаю, как именно они это сделали, но решение, признаю, интересное. Но наш кристалл — хекстек не был настроен на тот яд, он с ним даже никогда не сталкивался, и в этом и была главная проблема. Как объяснить неразумному предмету, что именно он должен искать? Как настроить ядро таким образом, чтобы оно действовало, как нам нужно? — И все же у тебя вышло. — Ты посчитаешь меня идиотом, — мотнул головой Виктор. — Это прозвучит безумно. — Виктор, я могу посчитать тебя идиотом по сотням разных причин, но явно не потому, что ты расскажешь мне, как все было на самом деле. — Я начал настраивать руны, искать нужную комбинацию, как мы всегда и делали с Джейсом и тобой, когда только построили матрицу вокруг хекстека. — Но мы перепробовали уже все из существующих комбинаций, верно? — Да, именно поэтому ничего и не происходило, и лишь когда ты положила свои руки на мои, я ощутил что-то… Не знаю, как это объяснить. Мне показалось, что хекстек ожил, что он словно встрепенулся, и я, клянусь, я увидел, как капли яда с твоих и моих ладоней поднялись в воздух, а затем исчезли в ядре хекстека. Он покрутился несколько мгновений, и руны вокруг него стали крутиться сами, понимаешь? Я даже не прикасался к ним, он просто вдруг завертелся, как бешенный, а затем Джейс сделал первый вдох. — Он обучается, — протянула Кейсо сама себе, задумчиво закусив губу. — Так, как мы и предполагали, верно? — Эта ведь была лишь теория. Мы с тобой решили, что он может воспроизводить органику, если синтезировать его с чем-то еще, но он работает слишком медленно, потому что мы никак не можем найти недостающую деталь. Но в тот раз, он… У него была конкретная задача, понимаешь? — Хочешь сказать, что мы копаем слишком глубоко, а ответ лежит на поверхности? — Мне кажется, что просто расчетов и всего прочего не хватает. Я держал его в руках и желал спасти Джейса. Желал этого больше всего на свете. Мне кажется, что хекстек это понял. Недостаточно задать ему цель и нужное направление, он впитывает наши взгляды, мировоззрение, даже наши желания. У меня была мотивация спасти Джейса, у тебя была мотивация его спасти, и когда мы оба прикоснулись к нему — то этим самым запустили его. Ему всего-то оставалось… — Подстроиться под заданную задачу самому, исходя из входных данных, — девушка нервно покусывала ноготь на пальце, внимая словам Виктора. То, что хекстек может воспринимать «желания» окружавших, звучало и вправду безумно, но в какой-то степени имело смысл. — Я думаю, что он анализирует. В своем роде берет пробу и выдает конечный результат. — Мы дали ему нейротоксин, когда коснулись его, верно? Яд ведь оставался на наших руках. И хекстек, просканировав его, нашел все, до капли, в крови Джейса и вытащил яд из его организма. Это невероятно. Это будет спасать людские жизни, если найти недостающую деталь! — Это нужно проверить, — она устало провела рукой по лицу. — Только не спеши с этим, надо все хорошенько обдумать. «Как будто бы в Пилтовере так много жизней, которые надо спасать, — хмыкнула про себя Кейсо. — Экко наверняка найдет применение этой идее». — Я и не спешу. — Я имею в виду, — пожала плечами Кейсо, — ты всегда торопишься по жизни. Я это не осуждаю, сама всегда лечу вперед, желая успеть везде и всегда, но у меня на это всегда была сотня причин, а ты-то почему? — Наверное, мне всегда хотелось, чтобы меня заметили, — неуверено начал он, увлечено рассматривая свой корсет. Он никогда и не задумывался всерьез над этим. — Я потерял родителей рано, рос один, никогда не заводил близких знакомств. Однажды человек, который, как мне казалось, понимает меня, сказал, что быть одному — удел гениев. — У этого человека часом не было огромной склизкой ящерицы, законсервированной в формалине? — невесело хмыкнула Кейсо, и Виктор удивленно уставился на нее. — Откуда ты… Ты его знаешь? — Что? — девушка озадаченно повернулась на него, а затем ее лицо, осененное догадкой, вытянулось в смеси ужаса и отвращения. — Ты что, знаком с Синджедом? Этим больным ублюдком? — Он… — стушевался Виктор. — Он единственный, кто понимал меня в детстве. — Он старый маразматик, который нарушает законы природы и все, что с этим связано, — она упрямо мотнула головой. — Это он создал мерцание, эту дрянь, которая убила сотни живых существ, и ради чего?! Ради своих экспериментов. — Он хотел спасти близкое существо, разве шанс на жизнь не оправдывает средства? — Виктор, — девушка резко схватила его за руки, дергая на себя и впиваясь в него требовательным взглядом. В ее взоре заблестел нездоровый огонек, и мужчина не на шутку испугался. Казалось, он задел что-то слишком болезненное и глубокое внутри нее, какие-то незажившие раны, которые просто не имел права задевать. — Я тоже всегда так думала. Жила с мыслью, что если в конечном счёте мой результат будет нести благое дело, то количество жертв, которые меня к нему приведут, — не имеет значения. Но потом список этих жертв стал пополняться близкими мне людьми. Каким бы желанным, каким сладким ни был обещанный результат, если на пути к нему ты превращаешься в монстра — он того не стоит. Поверь, лучше погибнуть тогда, когда в твоем сердце все еще мерцает свет, чем жить до того момента, пока ты не превратишься в чудовище. — Возможно, ты права, — он склонился вниз, утыкаясь лбом в чужие руки: временами ее ладони казались ему спасительным пристанищем. — Иногда мне кажется, что ты очутилась в Пилтовере не случайно, что ты должна была оказаться здесь, чтобы помочь нам с чем-то, помочь завершить дело до конца или… Или не оступиться. Я спешу по жизни, потому что мне кажется, что чем бы я не занимался — этого всегда будет недостаточно, что однажды моя жизнь оборвется, а я так и не создам ничего, чтобы обо мне запомнили. Я боюсь, что воспоминания обо мне растворятся, стоит крышке гроба закрыться за мной. — Почему ты боишься, что о тебе забудут после смерти, но не боишься, что о тебе забудут при жизни? — Виктор замер, не в силах найти ответа на такую простую истину. — Ты не наслаждаешься существованием сейчас, но хочешь, чтобы оно длилось как можно дольше, тогда какой в этом смысл? Ты готов рискнуть своей жизнью, окружением, единственным светом ради прогресса — насколько же сильно ты не ценишь свою жизнь? — Дело не в том, что я ее не ценю, а в том, что идея результата, к которому я могу прийти, вдохновляет меня намного сильнее, чем что-либо еще. Сильнее, чем присутствие кого-то постороннего в моей жизни. Мне не нужен кто-то еще, чтобы чувствовать себя полноценным, но мне нужны друзья, чтобы… — Чтобы не забывать, что твои труды не напрасны? — перебила его Кейсо, наконец, поняв мысль. — Да! — он высвободился из аккуратных ладоней девушки, понимая, что не может более продолжать этой пытке затмевать его разум и зацепился взором за пробегающую ящерицу. Он подхватил ее на руки и, чуть понаблюдав за ней, вложил в руки девушки, которая, погрузившись в обдумывания слов мужчины, чуть взвизгнула, когда ей в ладонь попало что-то живое. — Черт, Виктор, мог бы хоть предупредить, что собираешься засунуть мне в руки какую-то тварь, — ящерица, испуганно дернувшись, выскользнула из рук девушки, оставляя между ее зажатых пальцев хвост. — Теперь ей придется отращивать его черт знает сколько. Она недовольно вздохнула, откладывая в сторону все еще шевелящуюся конечность хладнокровного существа. — Всегда восхищался этими животными. Их врожденная регенерация — уникальный дар. — У каждого из нас есть своя особенность Виктор, и даже если тебе кажется, что природа обделила тебя чем-то, то тебе просто стоит взглянуть на свою жизнь под другим углом и научиться видеть в ней то, что тебя радует. Учись жить не в завтра, не в послезавтра и не в далеком будущем, учись жить сегодня. — Но что если я знаю, что этих самых завтра и послезавтра может не стать из-за сотни разных стечений обстоятельств? — Тогда у тебя еще больше причин наслаждаться тем, что имеешь сейчас. У тебя тоже есть уникальный дар, просто ты его не видишь, а я вижу, — она мягко коснулась пальцами его подбородка, приподнимая вверх, — не регенерация, конечно, но… Кейсо на мгновение запнулась, понимая, что что-то в ее мыслях нестерпимо волнуется, словно пытаясь сложить некий пазл, но никак не может найти недостающий элемент. И этот самый элемент вдруг вспыхнул внутри вспышкой, осеняя. Кейсо ощутила, как сердце пропустило удар и как замер перед ней Виктор, явно словив ход ее мыслей. Иногда ей казалось, что они соображали в унисон. — Ты же тоже об этом думаешь? — аккуратно начала она, словно боясь вспугнуть свои догадки. — Регенерация — это ключ, — резко выдохнул Виктор, подскакивая на ноги. — Если хекстеку нужно давать пример для анализа, для обучения, то строение ящерицы, ее природа, ее умения на молекулярном уровне — то, что нам нужно! Вот эта самая деталь, Кейсо! Вот, что мы так долго искали! — Это нельзя проверять, это слишком серьезное вмешательство, так неправильно… — Мы сможем изменить мир! — его голос возбужденно сорвался на крик, словно он и не слышал тихих предостережений девушки. — Зачем менять такой прогнивший мир, — скривилась Кейсо на излишний энтузиазм, — где все вокруг только и делают, что занимаются «грязными» вещами для спасения собственных жизней? — продолжила она, отсылаясь к недавней перепалке о борделях. — Почему… Да почему ты вообще к тому прицепилась, неужели это сейчас так важно?! — Это для меня важно! Если бы ты узнал, что я тоже занималась чем-то таким, чем-то грязным, жестоким: тем, чем нормальные люди не занимаются, — неужели это бы изменило твое мнение обо мне? — Кейсо злило, что в очередной раз, когда она была на пороге того, чтобы озвучить что-то важное для нее, Виктор переключался на очередную идею, игнорируя ее и ее слова. — Конечно, но я ведь знаю тебя, — вспыхнул Виктор, тут же неуверено потупив взор. — По крайней мере я надеюсь, что знаю и… ты ведь не такая. Кейсо лишь невесело хмыкнула, обреченно качнув головой на его очередные попытки видеть ее «такой», а затем удивленно нахмурилась, услышав, как мужчина начал спешно собираться. — Ты куда? — В лабораторию. Пошли, нам нужно спешить. — Я думала, мы решили устроить себе небольшой отдых. — Не тогда, когда нужно проверить догадку. — А когда, Виктор? — неосознанно повысила голос Кейсо, не в силах скрыть обреченных ноток в голосе. — Когда, если не сейчас? Куда ты вечно спешишь?! В чем польза от твоих экспериментов, в чем смысл твоей работы и жизни, если ты не можешь себе позволить просто насладиться теплым днем и приятным разговором? — Ты не понимаешь! — И вот опять я не понимаю, — она покачала головой. — Почему тебе так сложно быть обычным человеком, черт тебя дери?! Я просто хотела провести время в твоей компании. Наедине. Без извечных шуток Джейса, без косых взглядов со стороны, не потому что мне на них не плевать, а потому что ты их не любишь. Неужели ты настолько слеп или глуп, или в чем причина того, что ты игнорируешь мои попытки делать хоть что-то? Пытаться быть… другой? Пытаться меняться, чтобы тебе было не так некомфортно рядом со мной? Скажи, что еще мне сделать, чтобы ты перестал притворяться, что меня, моих прикосновений, моих слов и еще кучи всего — не существует? — она обреченно мотнула головой, и Виктор с сожалением заметил, как ее узкие плечи сильнее ссутулились. — Я устала тыкаться, как слепой котенок, наугад. Я просто хочу, чтобы ты подсказал, чего ты от меня ждешь. — Может, дело не в том, что я игнорирую, а в том, что тебе просто не стоит даже начинать эти попытки? Ты пытаешься меня переиначить, сделать более приземленным, но это все равно бессмысленно, ведь у тебя не выйдет… — Стать достойной твоего уровня? Стать достойной тебя, твоего лучезарного, ничем не запятнанного статуса? — закончила за него Кейсо, горько хмыкая, и Виктор нервно запустил пятерню в волосы. Он не умел разговаривать с ней на такие темы, именно поэтому избегал их всеми возможными способами. Она видела лишь то, что желала видеть, а может и вправду то, что он нарочно позволял ей видеть, но иначе Виктор просто не мог. Дело было не в статусе или происхождении, все в ее поведении, манере речи и даже образе мышления было другим. Каким-то неестественным, диким, тем, что нельзя разложить по полочкам. А то, что Виктор не мог разложить по полочкам, он всегда искоренял из своей жизни. Кейсо искоренить у него не выходило, потому что он сам отчаянно этого не желал. Оттого и завис вот уже несколько месяцев на этом распутье: она делала к нему шаг, а он от нее два, и так было снова и снова. Но когда Кейсо, устав от его попыток сбежать, опускала руки, Виктор бесился вновь и вновь: он не мог позволить ей прекратить этих сладостных пыток, аккуратных прикосновений, похабных шуток и ночных посиделок. Не мог ни дать ей приблизиться к нему ни на йоту, ни дать ей возможность отступиться, подпитывая ее нуждающееся сознание сладкими фантомами мерцающей надежды. — Я не это хотел сказать, — он устало мотнул головой, с досадой наблюдая, как губы Кейсо искривились в презрительной усмешке. — Так или иначе, твою мысль я поняла. — Прекрати переиначивать мои слова, ты никогда не слушаешь до конца! — А ты никогда не говоришь то, что думаешь! — не сдержавшись, в тон ему ответила Кейсо, гордо вскидывая подбородок. — Может, дело в этом?! Я не могу строить трезвые решения и правильно интерпретировать ситуацию, потому что ты вечно обрываешься на полуслове. Мне приходится додумывать самой, потому что ты постоянно молчишь в ответ на мои вопросы! — Да потому что ты задаешь их слишком много! Ты спрашиваешь вопросы, на которые у меня просто нет ответа. Пока нет. — Пока ты будешь искать свои ответы, я уже вернусь вниз, — Кейсо подошла к Виктору, со злостью всучив ему его же трость. — Может, стоит признать, что ты просто не желаешь тратить свое драгоценное время на поиск ответов, потому что тебе они просто не нужны? Тебе нужно иное, то, что крутится между матрицы рун и светится заревом твоей надежды на «нормальную» жизнь, верно? И я, как ты заметил, не осуждаю тебя даже при таком раскладе. Просто признай это, и все. И прекрати морочить мне голову своими бесконечными поисками ответа на мои вопросы. И тогда, возможно, нам с тобой обоим станет легче.***
Кейсо упорно вслушивалась в тишину коридора, наслаждаясь потрескиванием свечей настенных канделябров. Она медленно брела вдоль стены, отсчитывая шаги до каждого поворота, и делала какие-то короткие зарисовки на помятом клочке бумаги. Карандаш пронзительно скрипнул от слишком сильного сжатия, и девушка передернула плечами. В последние дни Пилтовер все сильнее сжимал руку на ее горле, не останавливая удушливую хватку. Вечера сменялись один за другим, с каждым новым оборотом часовой стрелки погружая девушку в какой-то затяжной транс. Хекстек больше не был неизведанной деталью. Казалось, каждое его движение, каждая руна уже были изучены ею и Виктором с Джейсом вдоль и поперек, но Кейсо отчаянно медлила, не желая доводить до конца давно принятое решение. Виктор с Талисом свято верили в то, что Кейсо стала полноценной частью верхнего города, и мыслей о том, чтобы однажды просто взять и уйти, — у нее не возникало. Кейсо же презрительно кривилась на их наивность и собственное малодушие. Казалось, если она потревожит образовавшийся штиль, вся ее выстроенная за последние полгода жизнь полетит в тартары. А жизнь-то выходила на грани с той, о которой она ранее и мечтать не могла. И хоть конец этого призрачно-сладкого сна в виде жизни в Пилтовере и был неизбежен, девушка все искала и искала причины для того, чтобы пробыть здесь еще немного, убеждая себя в том, что все это она делает для благополучия светлячков. — Не лучшая идея разгуливать самой в такое время суток, — нарушил тишину коридора мужской голос, и Кейсо дернулась от неожиданности, поспешно пряча руки в карманы. — Не лучшая идея подкрадываться со спины, — отрезала она, оборачиваясь. — Что-то давно Вы не чтили нас своим почетным присутствием, шериф. Голос Кейсо прозвучал практически с обидой, и уголок губ мужчины дрогнул: она была похожа на ребенка, у которого отобрали любимую игрушку. — У меня есть обязанности, поищи себе другую цель для развлечений, — правильно истрактовав ее мысли, ответил он. — Будет лучше, если я провожу тебя до покоев. — Кажется, в последнюю нашу встречу я ясно дала понять, что покровительство совета и их желание выслужиться или искупить какую-то глупую вину мне не интересно. Я в состоянии пройти пару пролетов сама. — Это не предложение и не просьба. — А Вы мне теперь ничего, кроме предложений, озвучивать более и не можете, — холодно ответила она. — Так что извольте. Она сделала легкий шутливый поклон и направилась дальше по коридору, оставляя Маркуса стоять позади со сцепленными зубами. Он достаточно времени и нервов угробил на бесконечных допросах совета, заверяя, что те ночные похождения осмелевших миротворцев были единичным случаем. Медарда, казалось, намеревалась испепелить его взглядом. Они почти полгода пытались внушить Кейсо о безопасности Пилтовера, чтобы в конечном счете два каких-то отморозка с отсутствующими мозгами решили испортить ее едва выстроенное неплохое отношение с верхним городом раз и навсегда. Хоть Медарда и считала предложение Джейса, чтобы та выбирала свое будущее сама, глупым, ей пришлось признать и даже убедить совет отпустить ее, ведь это было единственным способом удержать способную девчонку в верхнем городе. Медарда была неглупой: видела, что несмотря на свои заверения о любви к Зауну, девчонка прижилась в Пилтовере вполне неплохо. Какой человек в здравом уме решит сбежать вниз после того, как увидит, какие возможности открываются перед ним здесь? Они не могли отпустить Кейсо, которая вкладывалась в развитие хекстека едва ли не так же, как Виктор с Джейсом. Не могли себе позволить упускать такой потенциал дальнейшего развития технологий, но после произошедшего совет сильно сомневался, что девушка предпочтет остаться в «безопасном» Пилтовере, а не добровольно отправится в Тихий Омут. Медарда просто-напросто дала ей иллюзию выбора и свободы. Пускай девчонка хоть живет в Зауне, пускай сбегает туда, когда ей взбредет это в голову. Если она будет возвращаться в лабораторию для работы, то все остальное советницу особо не волновало. Кейсо четко следовала предписанной траектории и тонко расставленным сетям. По крайней мере, так думала сама Медарда. На деле же эти самые сети были как нельзя кстати для самой Кейсо, довольно ухмыляющейся и тихо посмеивающейся на попытки совета обыграть ее. Шериф сжал кулаки, наблюдая, как девушка уходит все дальше. «Если с ее головы упадет хотя бы волос, Маркус, — советница предупредительно сузила глаза. — Пеняй на себя. Твои щенки сильно проштрафились». Мужчина хмыкнул и скорым шагом направился вперед, догоняя девушку. Как будто он сам не знал, что облажался. Как будто слова советницы были единственным, что заставляло его следовать за ней тенью каждый чертов вечер с того происшествия, чтобы убедиться, что ее дорогу в покои никто не потревожит. Кейсо тихо хмыкнула себе под нос, когда шериф поравнялся с ней, безапелляционно вставая рядом и продолжая свою дорогу уже подле нее. — Ваша непробиваемость заставляет нервничать, — она криво ухмыльнулась и полезла в карман за ключами от покоев. — Неужели хотите довести до конца то, что не вышло у миротворцев? Кейсо, в общем-то, не ожидала никакой реакции на ее слова. Она даже не преследовала никакой цели, просто попытки вывести шерифа из себя вошли у нее в обиход. Это выходило практически неосознанно, а временами и слишком грубо, но девушка и забыла, когда высокая мораль собственных слов волновала ее не в последнюю очередь. Все остальные возмущенно хватали ртом воздух, шикая на нее, мол, как ты можешь шутить о том, что над тобой едва не надругались? Маркус всегда вел себя иначе, в нем не было напускной жалости или лицемерной улыбки. Все, что он делал и говорил ей, было искренним, ведь скрывать своего презрения к ней шерифу не было смысла. Его реакция должна была стать предсказуемой: довольное хмыканье и как всегда неудачная попытка съязвить, что девушке наверняка понравилась компания пары миротворцев. За этим, вероятно, последовала бы отборная ругань самой Кейсо и ее бессмысленная попытка в порыве злости на его отвратный юмор дотянуться ногтями до чужого лица, чтобы стереть эту надменную ухмылку, которую она никогда не видела, но почти всегда слышала в словах. Но они были в коридоре одни, в двух шагах от ее покоев, и любое лишнее прикосновение голой кожи к чужому телу было опасным. Кейсо об этом, конечно, не думала, но выстроенный годами защитный механизм работал уже автоматически, даже не утруждая снабжать мысли нужными деталями. Девушка сделала несколько шагов вперед, замечая, что спутник остановился позади, и обернулась, хмурясь на его участившееся дыхание. На мгновение внутри все сковало дрожью: вдруг ее безобидная шутка оказалась более, чем правдивой? — Виновники наказаны в полной мере, — тут же, словно не давая испуганным мыслям юркнуть в сознании, ответил шериф, едва находя в себе силы справиться с дрожавшими от злости кулаками. Кейсо не следовало поднимать тему, которая отчего-то вызывала в нем приступ ярости. — За то, что не закончили? — глумливо спросила она и тут же резко отшатнулась, больно приложившись затылком о наличник двери, когда мужчина преодолел расстояние между ними в один широкий шаг, зло рыча ей в лицо. — За то, что посмели причинить тебе боль. Кейсо нахмурилась ни то от странной вины в голосе мужчины, который, в общем-то, никак не был связан с произошедшим, но звучал так, словно самолично сдерживал ее руки, ни то от того, что коридор вновь опустился в долгую тишину, ни то от того, что подобные слова звучали из уст шерифа, как какая-то изощренная шутка. Она могла отвечать с вызовом на любые его издевки. Сейчас же ответить ей было нечего. Ни тогда, когда он безрезультатно пытался успокоить тяжелое дыхание. Ни тогда, когда он, замерев на долгих несколько секунд, начал медленное движение к ней, и Кейсо ощутила сковывающий сознание и тело страх. Она не боялась Маркуса ни в Зауне, ни здесь, но лучше других знала, что привнесла в его жизнь бесчисленное количество неприятностей. На подкорке сознания всегда висело нервное ожидание, что после очередного самодовольного плевка в его сторону при всех он и вправду будет поджидать ее в каком-то коридоре, чтобы избавиться от нее раз и навсегда. Но Маркус просто неотрывно смотрел, потеряв счет времени. Смотрел, как на ее лице сменяется непривычная гамма эмоций, кривился, что в девичьем взоре мелькает страх из-за его слишком близкого нахождения. Насколько же он плох в ее глазах, раз она и вправду могла подумать, что он здесь ради того, чтобы довести начатое миротворцами до конца? Огни канделябров сплетались в причудливом танце на лице девушки, отбрасывая разводы и тени на ее кожу. Глаза, метавшиеся от него и по стенам, блестели от ускоренного моргания, выдавая в ней нервозность. Маркус прекрасно знал, что был негодяем, но вызывать в ней нервозность ему до безумия нравилось. Когда же горящие зайчики от свечей замерли растекающимся пятном на ее губах, Маркус отчаянно выдохнул. Ему следовало оторваться от бессмысленного созерцания, длившегося добрых несколько минут, ему стоило хотя бы отойти на расстояние вытянутой руки, иначе страх в глазах девушки, начавший приобретать конкретные очертания, будет сниться ему уколами совести по ночам. Но изящные изгибы ее вечно приподнятых в усмешке уголков губ дрогнули, выдавая легкий испуг, и это стало последней каплей. Кейсо нервным движением сжала в кармане ключи, когда после нескольких минут вязкого молчания ощутила, как глубокий вздох шерифа всколыхнул пряди ее волос у лица. Казалось, в этом вздохе проскользнуло отчаяние, но она даже не успела как следует посмаковать эту мысль, как ощутила прикосновение чужих потрескавшихся губ к своим. Даже не поцелуй, а именно прикосновение, иначе и не назовешь. До такой степени мягкое и ненавязчивое, практически невесомое, что Кейсо на мгновение подумала, не почудилось ли ей. Но следующее движение стало чуть более уверенным, а еще столь горько-обреченным, что Кейсо растерянно хлопнула глазами, с силой сжимая кулаки не в силах даже рук из карманов достать от замешательства. Мысли в голове взметнулись лихорадочным вихрем, и по мере того, как мужские прикосновения по очереди очерчивали то нижнюю, то верхнюю губу девушки, эти самые мысли путались и растекались внутри, не желая собираться воедино. Первый осознанный порыв, наконец вырвавшийся из потока сознания, — был оттолкнуть шерифа, но эта мысль тут же сникла под напором попыток прислушаться к своим ощущениям. Ведь с чем черт не шутит? Адекватное, трезвое осознание происходящего никак не хотело выстраиваться в логичную цепочку. Это же шериф, мать его, Маркус. Человек, которого тошнит при одном упоминании Зауна, его должно воротить даже от прикосновений к ней, тогда какого черта сейчас происходит? В любой другой раз она наверняка бы зарядила себе мысленную пощечину за такую слабость, за отсутствие сил даже на то, чтобы хоть как-то воспрепятствовать происходящему с ней, да еще и от лица кого? Человека, с которым стояла по разные стороны баррикад половину сознательной жизни. Да что уж там, если не кривить душой, то стоит и до сих пор. Мысли о том, что сказал бы Экко, она поспешила запихнуть куда подальше. В конце концов, она имела право не думать, что сказали бы светлячки, хотя бы иногда. Да и Экко не знал многого из того, что знала Кейсо. А что, собственно, она сама знала о шерифе? Что он такой же засранец, каким и был всегда, просто в отличие от старого восприятия оказалось, что он вполне себе из такой же плоти и крови, как и те, кто в Зауне? Со своими точками срыва, слабостями и пределами дозволенного, за которыми начинается полнейший хаос. Кейсо все же залепила себе мысленную пощечину: ехидный голос внутри подсказал ей, что она пытается искать шерифу оправдания. Девушка чуть прикрыла глаза, ощущая, как дыхание шерифа сходит на нет, утягивая и ее собственное за собой, но тот упорно не отрывался от своего, по-видимому, очень увлекательного занятия, словно погибал от дикой жажды и никак не мог насытиться. В отличие от тех миротворцев, шериф не действовал ни грубо, ни насильно, он даже будто бы держался на небольшом расстоянии. Каждое его движение: мимолетное прикосновение к пальцам, запястьям, предплечьям, — было наполнено такими непривычными для него трепетом и нежностью, что Кейсо попросту растерялась. Она не отвечала, не делала никаких телодвижений или хоть чего-то, поощряющего его неожиданный порыв. Но Кейсо и не отталкивала его, не в силах найти себе причину этого. Мужчина позволил себе полноценно задержаться на ее коже всего один раз, нежно мазнув грубыми подушечками пальцев по шее и на мгновение задержав руку на щеке, прежде чем оторваться от ее губ и тут же упереться лбом в поверхность стены за Кейсо. Маркус прерывисто дышал, ощущая, что даже прохладный кирпич не охлаждает жара тела. Ничего, к черту, не могло больше его остудить, когда он ощутил, как девушка дернулась лишь раз под его устами, а затем напряженно замерла и неосознанно прикрыла глаза, позволяя ему продолжить. Почему же ты, мать твою, не оттолкнула меня? Голова шла кругом, и если бы не поверхностное дыхание девушки, он был уверен, что простоял бы так до утра, не в силах сдвинуться с места от горящих губ. Он едва подавил в себе желание прикоснуться к ним пальцами, чтобы убедиться, что ему не почудилось, что он и вправду позволил себе то, о чем пообещал даже не думать. Но грудь Кейсо, вздымающаяся от тяжелого дыхания, едва касалась его мундира, а руки девчонки потряхивало даже сквозь карманы. Ее острый запах расплылся где-то на подкорке сознания, и мужчина едва повернул голову в сторону, наблюдая, как ее глаза все также испуганно впиваются в поверхность стены, не в силах увидеть перед собой абсолютно ничего. Нет, ему не почудилось. И сладкая нега, растекающаяся по языку от тонких и сухих, как пергамент, губ девушки, тоже не была выдуманной. Сердце заколотилось с предательски большой скоростью, и мужчина отшатнулся назад, механическим жестом сцепляя руки за спиной, чтобы ни в коем случае не позволить им неконтролируемо заправить выбившуюся прядь волос за ухо Кейсо. — Твои покои, — его голос, что так некстати его подвел, был осипшим, с легкой хрипотцой, словно он где-то подхватил простуду. Маркус указал на дверь позади нее, потому что мыслей для осознания, что она не видит, ему попросту не хватило. Кейсо несколько раз растерянно моргнула и кивнула, дрожащими руками доставая ключ из кармана, чтобы попытаться его вставить в скважину. Ей понадобилась немало времени, прожигавшего ее нутро своей вязкой тишиной, чтобы наконец справиться в замком и открыть дверь. Она застыла в проходе, на мгновение ловя себя на мысли, не почудилось ли ей, но стоило девушке войти в покои и потянуть на себя дверь, как позади послышался все тот же голос: — Доброй ночи. Гулкое эхо, сопровождавшее шаги шерифа, когда он пошел прочь от ее покоев, преследовало ее до середины ночи, потому что уснуть отчаянно не выходило. Что за чертовщина произошла в коридоре, начиная от слов шерифа про наказанных им же миротворцев за то, что надругались над девушкой, и заканчивая трепыхающимися на краю сознания чужими губами, — она не знала и не была уверена, что хотела бы во всем этом разбираться. Пилтовер приучил ее жить, как Виктор — раскладывая все по полочкам, идеально классифицируя все вокруг и не позволяя беспорядку настигнуть мысли. Поведение же Маркуса не подчинялось привычному мироустройству, оттого и внеслось в ее сознание бурным потоком, сметая весь порядок на своем пути. Это нельзя было контролировать, это нельзя было объяснить, ровным счетом это было именно то, как Кейсо привыкла жить — рвано и непредсказуемо, так, что азарт мешается в крови с адреналином, выдавая ядрёную смесь. От Пилтовера ее уже выворачивало наизнанку, Маркус же действовал не так, как все остальные в этом чертовом городе, и их маленькая игра, зашедшая совершенно не туда, куда предполагалось, внезапно заинтриговала ее. Вместо ожидаемого отвращения и желания смыть с себя чужие прикосновения, она лишь тронула пальцами губы и тут же в страхе их одернула: вымещать свою зауновскую натуру на шерифе теперь казалось куда более интереснее, чем раньше. Их попытки переиграть друг друга никогда не должны были привести к подобному, но в Кейсо беспрестанно бурлила молодая горячая кровь бунтаря Зауна. Она не могла не признать, что среди унылых дней и отчужденности Виктора гадко-неправильный поступок шерифа показался ей спасительным глотком воздуха, умело разжимающим старые пружины.