Мерцание светлячка

Think of me I'll never break your heart Think of me You're always in the dark

Кейсо и не заметила, как задремала прямо в лаборатории — там, куда сбежала сразу же. Она все бродила по огромному помещению, подкручивала что-то, в сотый раз перепроверяла давно известные детали, но в какой-то момент события вечера и ночи нахлынули таким внезапно выжигающим потоком, что ее ноги подкосились, и она рухнула на свое рабочее место. Кейсо провалилась в сон сразу же, как ее голова коснулась твердой и непрезентабельной поверхности стола, заваленной разным барахлом. Лишь когда она ощутила привычное слуху потрескивание сменяющихся рун хекстека, только тогда попыталась найти в себе силы сонно и нехотя разлепить глаза, вслушиваясь в звуки, доходящие до сознания сквозь мутную пелену. Кейсо пару раз постучала по наручным часам и удивленно вытянулась в лице, когда те отбили всего шесть утра. На вопрос, кому еще могло прийти в голову столь рано заявиться в лабораторию, ответ был не нужен. — Не спится? — рассеянно спросила Кейсо, когда мужчина, увидев, что она проснулась, с шумом отложил инженерные очки. — Почему же? Сознание все еще першило странными полуночными образами, несмелыми предположениями, что все это: Маркус, собственное имя, сорванное чужим голосом, первые слезы в Пилтовере, которые она позволила кому-то лицезреть, — ей всего лишь привиделось. Слишком уж выбивалось и не подходило произошедшее всеобщей привычной картине, слишком уж вялым было сознание, растерянно подкидывая странные размытые воспоминания и сожаления, что она проснулась на рабочем месте, на полированном мореном дубе вместо того уюта, которым должна была быть наполнена ее кровать поутру. — Видимо, как и ты, сбежал ночью, — он отстраненно приподнял бровь, когда Кейсо нервно дернулась и заерзала на месте, пытаясь понять, не могла ли она себя чем-то скомпрометировать. — От тяжелых мыслей. А, может, и не только мыслей. Девушка повела плечом на излишне холодный тон даже для привычно раздраженного Виктора и подняла на него вопросительный взгляд, неприятно морщась от ощущения настойчивого, почти что обвинительного взора мужчины. Не мог же он… Не мог же он знать о том, что произошло этой ночью? Какой бы безосновательной тревогой это не казалось, усталость от перманентного недосыпа, богатые на разного рода эмоции вечер и ночь, а также слишком резкое пробуждение, словно после глубокого тяжелого сна, давало свой отпечаток на несдержанную нервозность. Она встала, аккуратно продвигаясь в сторону мужчины, так, словно боялась вспугнуть его, так, словно на ее лице клеймом выжигалась каждая мысль. Может, дело было в том, что она только проснулась и не совсем здраво воспринимала происходящее вокруг, а, может, Виктор и вправду был каким-то не таким. Хотелось отшутиться на тему вчерашних слов, слишком глупо, хлестко брошенных в ответ на залегшую тенями у глаз обиду, потому что ее на мгновение пробил неуютный мандраж: что, если она сказала что-то слишком весомое для самого мужчины, что, если этими словами перерубила то единственное оставшееся между ними? Она не тешила себя иллюзиями, но что бы ни случилось, Виктор казался ей другом, терять которого просто потому, что они оба не в состоянии совладать со своими демонами и обидами, было бы глупо. Кейсо мягко коснулась мужских волос, словно спрашивая разрешения, и не встретив никакого сопротивления, зарылась пальцами в его пряди и прижала мужскую голову к груди, ощущая, как тот сдавленно и тяжело вздохнул. Казалось, у него на уме крутилась сотня мыслей, которые он почему-то не хотел озвучивать, и Кейсо внезапно засомневалась, хочет ли она вообще их слышать, готова ли. Он обхватил ее за талию, обреченно прижимая к себе, и расслабленно выдохнул. Кейсо — тончайший аромат необходимой для встряски боли, растекающаяся в солнечном сплетении иллюзия счастья; добрая жменя пороха, с поднесенным к ней горящим фитилем; сочетание манящей, хмельной свободы и полного неизменного контроля. Почему-то лишь сейчас девушка особо остро ощутила нездравость происходящего между ними: они все бегали по кругу в попытке отыскать друг в друге что-то для себя, — эгоистично, затыкая собственные жизненные прорехи, да никак не могли. Ни найти этого, ни отказаться от бессмысленной погони. Она сместила ладони, по очереди проводя подушечками пальцев по бровям, векам, скулам, хмурясь на излишне впалые щеки. По коже прошелся неприятный холодок от воспоминаний мягкого покалывания щетины на самых кончиках пальцев. Не те. Ей едва удалось совладать с лицом и не одернуть руки от всколыхнувшейся злости на саму себя и непомерного испуга от таких мыслей. — Ты сильно похудел, Виктор, — она опустила на него тревожный взгляд, — тебе бы отдыхать поболь… — Знаешь, я слышу хекстек, — перебил он ее, не отрывая взора от крутящейся сферы, и Кейсо неуютно передернула плечами: его голос прозвучал слишком отстраненно. — Он эволюционирует намного быстрее и сильнее, чем мы могли представить. Он взывает, пытается сказать о чем-то, и это завораживает. Брови Кейсо нахмурились еще сильнее. Почему-то она была уверена, что мужчина и вовсе едва замечал ее присутствие, лишь неотрывно смотрел на хекстек, не скрывая восхищенно-восторженных вздохов от перспектив, которые магический камушек мог бы ему дать. — Тебе не кажется, что ты стал слишком много времени проводить с ним? Уходишь за полночь, приходишь едва ли не с рассветом, — ее пальцы соскользнули с мужских щек, поднялись выше, но когда коснулись ощутимых мешков под глазами, она одернула руки, многозначительно покачивая головой. — Хекстек меняет тебя, Виктор. — Может, я этого и хотел, — он нервно передернул плечом от потерянных прикосновений девушки и мелькнувшего разочарования в ее глазах. — Может, я хотел измениться, чтобы стать наконец совершенным. Неужели она не понимала, что все это — для нее? Неужели не понимала, что его желание изменить себя было попыткой стать тем, кто сможет танцевать с ней на веранде, или тем, кто будет вызывать в ней такую же живую дерзкую ухмылку. Как Маркус. Кейсо не смогла сдержать горького взгляда и прикрыла веки. Виктор был совершенным. Пока в его голосе не стало сквозить обоготворение хекстека. Пока последние отголоски его теплого смеха, человечной искры в словах и готовности бежать среди ночи в лабораторию, подгоняемая притягательным азартом — не сменилось на нездоровое помешательство, постоянные слова об идеальности и великой эволюции. — Хекстек может нам помочь, Виктор, может дать лекарство, может улучшить привычные рабочие процессы. Но он не всесилен, когда же ты это поймешь, — она потрепала его по волосам, как раньше, как несмышленого ребенка, который упрямо поджимает губы и не хочет верить, что Земля — круглая. — Ты перестаешь полагаться на себя, думаешь только о том, что может дать тебе магия, но так нельзя. Хекстек — не спасение, он не излечит от смерти, не защитит тебя, как бы тебе того ни хотелось. — Мы просто недостаточно глубоко исследуем. У нас будет шанс творить историю! — Ты не спасешь всех. — Мне не нужно спасать всех, лишь тех, кто достоин этого. — И как же ты поймешь, кто достоин, а кто нет? Кто будет решать это? Может, ты? У нас нет права выбирать за других, нет права кому-то давать шанс, а кому-то нет. — Это лишь небольшая жертва, на которую стоит пойти ради общего блага. — Когда же понятие об общем благе у нас стало столь разным, Виктор? — горько проговорила она, плюхаясь обратно на стул, и возвела глаза перед собой. — Когда желание помогать обычным людям, так, как это можно делать уже сейчас: продуктами, кровом над головой, лекарствами, — превратилось для тебя в гонку за возвышенными идеями? — Когда я понял, что не могу дать тебе того, чего ты ожидаешь, — он нервно дернулся, нахмурив брови. В чем-то Кейсо была права. — Я никогда не ожидала от тебя ничего, кроме искренности, Виктор. Все остальное ты надумал сам, когда же ты станешь верить моим словам больше, чем собственным призракам? — Ты сама говорила, Кейсо, — он оторвал взгляд от хекстека, требовательно глядя в ее глаза, словно она могла предугадать, о чем он сейчас скажет. Впрочем — он был уверен — она и вправду знала, что он имеет в виду. — Говорила, что верить тебе нельзя. Она усмехнулась под нос, качая головой. В противовес сказать было нечего, жаль только, что Виктор понял это слишком поздно. — Я все чаще задумываюсь: вдруг советник Хеймердингер прав? Вдруг хекстек — это оружие, которое мы совершенно случайно открыли и которое не приведет нас ни к чему, кроме хаоса и беспорядочных смертей? Одно дело дать людям помощь, другое — надежду. Я знаю, что творит с людьми мерцание, и иногда мне кажется, что хекстек влияет на нас примерно так же. Особенно на таких, как мы с тобой. Он оставил эти размышления в полном молчании и покинул ее компанию почти сразу, так и не найдясь с ответом. Их взаимодействие, общение, шутки и обоюдный смех — все это стало слишком сильно натягиваться, грозясь порваться в любую секунду, и они оба отчаянно держались в страхе растерять месяцы, которые ушли на попытки отыскать друг в друге недостающие элементы жизни. Совместная восторженная работа, случайные прикосновения, вечерние чаепития, зачастую уходившие глубоко за полночь, — крошились, откалывались фрагмент за фрагментом, как мнимое наказание, назидательной грубой шуткой, высмеивающие заранее обреченные попытки Кейсо быть под стать верхнему городу. Кейсо — прожженная забияка и оборванка из трущоб — пыталась научиться жить так, как живут в Пилтовере. Сам по себе этот факт казался смешным, нереальным, словно кому-то сверху захотелось позабавиться, вот только над кем конкретно — сказать было сложно. Над Кейсо, которая ненавидела себя за глупые, алогичные чувства к ученому; над Виктором, который все тридцать лет только и делал, что пытался слиться с Пилтовером, а пресловутая Кейсо вдруг стала выдирать его из когтистых лап этого города, более того — заставляла получать от этого несоизмеримое удовольствие; или над Маркусом, знающим, что его единственным делом в жизни осталось лишь пытаться совладать с криминальным дерьмом двух городов, каждый из которых он стал ненавидеть примерно одинаково, знающим, что до конца жизни максимум, который ему светит, это обольстительный взгляд какой-то шлюхи у захудалого бара Зауна, а не тот взгляд, полный кроткого сострадания, которым одарила его Кейсо, когда он позорно капитулировал, взмолив ее о поцелуе. Кейсо не умела жить нормально, не знала, что значит выслушивать чьи-то искренние слова, отдыхать после рабочего дня, принимать чьи-либо ухаживания, строить планы на годы вперед или мечтать. Да, мечтать Кейсо не умела совершенно, ожидать — возможно, надеяться — едва ли она знала, что такое надежда, но последние искренние мечты сникли несколько лет назад под слоем копоти, пота и крови очередных друзей. Зато Кейсо отлично знала, как наспех перевязывать кровоточащие раны, как сдерживать рвотные позывы, когда приходится сутками копаться в помоях в поисках необходимых запчастей для очередных механизмов; она знала, как притупить чувство голода, когда несколько дней все, что достается ослабевшему организму — это заплесневевший черствый хлеб; знала, как заставить мужчин ненавидеть и стонать; знала, как жить с чувством презрения и отвращения к себе и как закрывать глаза, проводя каждую ночь в беспамятных метаниях. Она также знала, как вести грязный бизнес и зарабатывать на чужих утратах, и знала, как получать удовольствие, когда твое тело используют, как тряпичную куклу для развлечения. У Кейсо было много полезных знаний о Зауне и практически ни одного о Пилтовере — таких знаний, о существовании которых не догадывалась и половина жителей верхнего города. Вторая же половина презирала таких, как Кейсо, по сотням разных причин. Что было еще более забавным, что и сама девушка презирала таких, как она: за расчетливость и хладнокровность, когда горло сжимало диким спазмом от того, что хотелось испытать хотя бы малейшую эмоцию, но ничего, кроме равнодушия не оставалось, а еще за слабость и невозможность принимать взвешенные решения, когда на кону стоит чужая жизнь — жизнь, которая не стоит и ломаного гроша, а человеческое нутро Кейсо вздыбливается, приходит удушливыми снами по ночам, застигает врасплох, доводит до самой грани безумия и лишь затем отпускает, оставляя девушку в мутной дымке одиночества и пожираемых изнутри собственных демонов. Кейсо неоднократно насмешливо приподнимала брови, жалостливо смеялась над теми, кто сдавался перед собственным ворохом комплексов, кто уступал, прогибался и терял все зубы в схватке с жизнью. И тем, что горчило на языке, оказался тот факт, что сама она от них не отличалась совершенно ничем. Если бы у нее не было коротышки Экко, ради которого она в свое время сцепила зубы и сделала все, абсолютно все, что могла, она бы тоже сдалась, прогнулась, возможно, даже пошла бы работать на Силко, похоронив свои принципы глубоко под коркой. И от этого лицемерия, от этой обложки, которую видели все вокруг, ей было тошно. Тошно, что люди, которые ее уважали и чтили, которые любили ее до мозга костей, не знали, что она стала излишне бесхребетной, тенью прежней себя, которая осталась мельтешащим полотном в собственной шкуре лишь бы продержать эту иллюзию, лишь бы убедить в ней своих людей как можно дольше. Могла ли она обнажиться перед теми, кто видел в ней дерзкую, нахальную Кейсо, имеющую за поясом тонну похабных шуток, забав, сменных масок и уверенности в своем деле? На деле же эта маска была последней, и тот, кто научился снимать ее для себя, а затем, благо, аккуратно воздвигать на место, зная, как важен Кейсо ее образ, — был отнюдь не Виктор, служению и паломничеству которому она посвящала каждый гребаный день. Перманентная жалость никуда не уходила — жалость, что их встреча и вся ее история сложилась именно таким несправедливым образом, где он был неизменным ученым Пилтовера — не таким золотым и великим, как Джейс, но глубоко уважаемым и почитаемым вельможами, а она…. Она была обычной оборванкой-преступницей из задымленного Зауна, и как бы Виктор ни пытался себя переубедить — она такой и оставалась. Месяц, второй, год-два — ничего бы не изменилось: ни ее настороженность, ни взгляды исподлобья, как у загнанного охотником животного, ни инстинкты выживания, злость и хамство, — все это было тем, без чего она чувствовала себя цирковой шавкой: незащищенной, уязвленной, почти что прозрачной. Она опустила голову на стол, несколько раз тихо стукнувшись лбом о деревянную поверхность — так, для уверенности, что головная боль, настигающая ее, будет исключительно из-за этих причин, а не из-за ощущений бессонницы, горечи и растерянности в собственных убеждениях. День Прогресса дышал в спину, наступал на пятки и надоедливым напоминанием о невозможности следовать собственным порывам царапал где-то у затылка. Работы было невпроворот, а сил на нее с каждой секундой становилось все меньше, ибо она, подстегиваемая осознанием того, куда загнала сама себя, иссякала в мгновение ока без какой-либо возможности подзарядки. Дверь протяжно скрипнула в такт эмали на зубах, впуская незваного, но вполне себе очевидного гостя, и девушка уткнулась носом в испачканную мазутом матрицу — за неаккуратность работы она еще наверняка потом отхватит от Виктора, но сейчас сил на то, чтобы стерильно очищать каждый инструмент, не было. Да и к черту все это: пусть скажут спасибо, что при ее паршивом настроении она не решила подорвать лабораторию только для того, чтобы хоть немного загладить поганое послевкусие от очередного Пилтоверского приема. От входа в лабораторию и до ее рабочего места было двадцать три выверенных шага — это если идти ее крохотными передвижениями. Шерифу наверняка хватало и десяти, но он почему-то застыл у дверей на несколько долгих и молчаливых минут, вероятно, недоуменно взирая на то, как Кейсо медленными размеренными, движениями бьется головой о какой-то массивный механизм. — Ты сбежала, — констатировал он, сделав несколько неуверенных шагов, когда она с особой силой стукнулась лбом о металлическую поверхность, словно и без его слов ей был непонятен факт собственной трусости. Кейсо уткнулась носом в гаечный ключ, вяло покручивая им что-то. — Все было настолько плохо? Сначала хотелось раздраженно всплеснуть руками и ответить в привычной манере, мол: «Что ты, все было просто замечательно, это просто мое поганое тело привыкло, что его имеют по кругу, а не называют по имени, пока дарят чудеснейший секс в жизни». Затем она распласталась по столу, угрюмо прикусив себе язык из-за полного отсутствия сил даже на такие слова, но шериф воспринял ее молчание по-своему, делая еще пару широких шагов в сторону стола. — Я сделал что-то не так? — Да, — она передернула плечами. — Еще в тот день, когда я всадила в тебя дозу мерцания. Ты не кинул меня в Тихий Омут — вот, что ты сделал не так, — вяло огрызнулась она и зарылась пальцами в волосы, ощущая, что язвить и играть презрительную роль совершенно не выходит. Он аккуратно присел на соседний стул, и его ладонь замерла на полпути к руке Кейсо, когда она раздраженно откинула в сторону бесполезный инструмент, не в силах сосредоточиться на деле. — Значит, все было… — он запнулся, пытаясь подобрать слова, словно сидящая перед ним девушка была бомбой замедленного действия. — Приемлемо? Кейсо не сдержалась и тихо хохотнула на его попытки сгладить вопрос о том, неплохим ли любовником он оказался для нее, прекрасно понимая, что надтреснутая маска, которая пошла по швам еще ночью, склеиваться обратно не собирается, и это оказалось в какой-то мере даже приятным осознанием. Она подняла взгляд, догадываясь, что всколыхнувшуюся теплую задорность и веселье в нем скрыть не удастся, и подперла голову рукой. — Да, шериф, — лукаво прищурилась Кейсо. — Я бы поставила «удовлетворительно». Когда он все же коснулся тыльной стороной ладони ее щеки, она, не сдержавшись, прильнула к странным, непривычным прикосновениям с прикрытыми глазами. Ей бы еще немного побыть в этом забвении, еще совсем чуть-чуть продлить опьяняюще странную ночь. — Мне было хорошо, — он пододвинулся ближе на стуле, стаскивая ее со своего места — мягко, ненавязчиво, словно давая бесконечно много времени передумать, если какое-то из его действий окажется неуместным. Это казалось даже забавным: под покровом ночи он мог, не стесняясь, шутить о ее бордельской жизни, а сейчас любое слишком нежное или лишнее прикосновение могло вернуть прежний замкнутый образ. Но, казалось, что прямо сейчас у нее просто не было сил на это — оттого и не противилась, пусть с неохотой и чуть недовольным лицом, в котором безошибочно прослеживались усталость и желание поддаться. Кейсо неуверенно уперлась ладонями в чужую грудь, понимая, что он пытается перетащить ее к себе на колени осторожно, словно спрашивая ее позволения. Самым верным вариантом было бы отшутиться, прикрикнуть, сделать что угодно, лишь бы не позволить ему этого движения. Но поступать верно Кейсо устала. Отчаянно вздохнув и пообещав себе, что это последний раз, когда она поддается, девушка перелезла к нему на колени, укладывая голову между чужих ключиц и стараясь не замечать, каким бешенным темпом зашлось сердце мужчины, наверняка дуреющего от поблажек Кейсо. — Мне тоже, но это не значит… — Что будет «следующий раз» или у меня есть право заявляться в твои покои в любое время дня и ночи, — закончил за нее он, и Кейсо тихо рассмеялась, в отместку пихнув его куда-то в плечо. Девушка уткнулась носом в мужскую шею, ощущая, как шериф практически невесомо оглаживает ее плечи и спину, почти что убаюкивающе, и довольно замычала ему в кожу от этих движений. В эту самую секунду они могли быть кем угодно, но точно не светлячком и шерифом Пилтовера. Здесь и сейчас ей захотелось хоть немного побыть маленькой девчонкой, которая может себе позволить понежиться в чужих объятиях и беззастенчиво зарыться носом за воротник рубашки. — Мне нужно поработать, — нехотя выдохнула она куда-то ему в подбородок, ощущая, что еще пару минут в аккуратных мужских покачиваниях и теплом дыхании его губ у виска, касающегося к ее коже скользящими сухими порывами, словно он боялся, что одно лишнее прикосновение — и эта волшебная аура разрушится, — и она просто-напросто уснет на его руках. Вспомнились успокаивающие, крепкие поглаживания отца, дни, когда она засиживалась допоздна в его рабочем кабинете — слушая, вникая в детали его ремесла, убаюкиваемая монотонным жужжанием приборов. Дни, когда он относил ее, заснувшую, на руках в кровать, укладывал в холодную постель, прикрывал одеялом и ласково целовал в лоб. Но затем вспоминался день, когда он нес ее на руках — по дрожащему от взрывов мосту под застигающим смогом — в последний раз. Кейсо не сдержала дрогнувших пальцев, на короткую секунду вжавшихся в мужской воротник сильнее, чем следовало, и Маркус оставил короткий целомудренный поцелуй ровно между ее бровей. На этот раз не отшатываясь в испуге, словно она тут же яростно вспыхнет и прогонит, так, будто что-то знал. Он и вправду знал, потому что такое лицо всегда бывало у Рен, когда ей снились кошмары. Отеческий поцелуй в лоб всегда приносил ей покой. На мгновение стало тошно от себя: Кейсо выглядела потерявшимся в детских грезах и надеждах ребенком, лишенным родительской ласки, лишенным всего, чем обычно балует жизнь. А самому Маркусу казалось, что он готов стать ей кем угодно, заменять и заполнять собой любое пустое пространство. Слуга, любовник, отец, друг, паломник — выборка его ролей пестрила разнообразием, которое контролировать он не мог. Он знал, догадывался, что эти минуты, возможно, последнее, что она ему позволит. Возможно, вообще последние прикосновения к ней в его поганой жизни. Знал, что она просто набирается сил, по маленьким черепичным осколкам собирает свой образ: то жадно втягивая носом воздух у шеи мужчины, то перебирая кончики прядей его волос у затылка, то сильнее вжимаясь щекой в его плечо. Сейчас Кейсо не казалась, а была тем самым потерянным ребенком, лишившимся собственной жизни из-за таких, как он. Ему не следовало напоминать, что эти долгие минуты были ее показательной слабостью, которую шерифу необходимо забыть, как только Кейсо отстранится. Но они оба знали, что забыть такое было бы сродни глупой шутки, даже если прямо сейчас девушка ухмыльнется и оттолкнет его от себя с очередной похабной шуткой. Сухие губы оставили обжигающий след, почти что шрам — клеймо на лбу, и Кейсо позволила себе прикрыть глаза в последний раз. Собственный маршрут настроился на необходимую колею, маленькая девочка, рыдающая посреди моста, вновь обросла шипами, панцирем, непробиваемой стеной — хрупкой, кривоватой — такой, чтобы просто дожить в коконе до дня Прогресса: большего ей было не нужно. Тепло чужой кожи не то, что она была готова сейчас покидать, и не то, что она смогла бы оставить добровольно, потому он сам: с силой, с нездоровым мандражом разжал руки, лишая себя девичьего тепла — не для себя, для нее. Кейсо уязвлено нахмурилась слишком незаметному, слишком многогранному жесту — ей понадобилось несколько месяцев, чтобы с удивлением принять для себя, что в ее прожженной душе может быть место какому-то обожанию и глупой детской влюбленности в кого-то вроде Виктора. И всего несколько дней, чтобы найти собственный рай между сухими отеческими касаниями чужих губ ко лбу и отогревающего тепла крепких мужских рук. Ее израненной, искалеченной неловкими чужими ударами душе оказалось до смешного мало надо, чтобы захотеть залить момент янтарем и остаться в нем до скончания времен. — Могу я остаться? — Шериф Пилтовера спрашивает разрешения? — насмешливо прищурилась Кейсо, кривляя его же слова. — Кажется, я слишком мало использую привилегии своего положения. Мужчина лишь хмыкнул в ответ, и Кейсо, так и не сдержав недовольного вздоха, слезла с его коленей. Было забавно, как непозволительно долго они цеплялись друг за друга пальцами, не желая терять маленький островок безвременья и безмятежности, стыдливо стараясь скрыть это. Еще бы немного, — думалось Кейсо, — еще бы пару минут побыть маленькой девочкой, желающей довериться кому-то настолько, чтобы задремать на его руках, невзирая на то, что в любой момент в лабораторию мог зайти кто угодно. Мужчина подъехал на стуле к ее рабочему месту — так, чтобы соприкасаться с ней коленом, когда она развернулась обратно к своим инструментам. Подперев чуть поросшую щетиной щеку, он наблюдал, как Кейсо нервно прикусывала губы, словно смакуя очередные теории вселенских масштабов, как сосредоточенно водила пальцами по свинцовым пластинам, ощупывая что-то, известное лишь ей, как ее глаза были неподвижно прикованы к пустому месту чуть выше уровня стола. Он не мог не жалеть, что не имел возможности сидеть на месте Виктора, исподлобья любуясь изо дня в день на процесс ее работы — поистине совершенный. Она сдувала пыль и грязь, проходясь смазанным в масле клочком ваты по шестеренкам, когда ощущала, что они недостаточно плавно скользят друг о друга. Он видел, как ей нравилось, с какими вдохновением и любовью к делу Кейсо подходила к этому занятию, с ювелирной точностью, критично и не спеша перепроверяя свои действия. Девушка выглядела сосредоточенной и увлеченной, постоянно сдувая прядь волос с лица, и если еще с утра ему казалось, что ничего лучше, чем сегодняшняя ночь в его жизни уже не будет, то сейчас осознание приходит совсем иное. Сидеть здесь и ощущать, как ее колено изредка касается шерифского, словно проверяя, здесь ли он, как она благодарно хмыкает, когда мужчина снова и снова заправляет свисающую прядь ей за ухо — оказалось еще лучше. Сонно засмотревшись на ее размеренные цикличные действия, Маркус не сразу заметил, как она замерла, погрузившись в какие-то собственные раздумья. Девушка несколько раз огладила механизм от начала и до конца, так и не вынырнув из мыслей, и шериф тронул ее за плечо, без слов призывая поделиться тем, что крутилось у нее внутри. Кейсо же, почти забыв, где и с кем находится, так глубоко погрузилась в очередные дилеммы, что едва заметила, что ее кто-то трясет за плечо. Впервые со вчерашнего вечера всплыло четкое понимание: у шерифа есть дочь, совершенно невинный и светлый ребенок, а Кейсо все продолжает и продолжает играть с Маркусом, резвиться, как с поломанной игрушкой. — Какой она была? — несдержанно слетело с ее губ, и девушка почти что одернула себя за этот вопрос: не потому, что считала неправильным его задавать, а потому что он слишком резко разрушил часовую тишину помещения. Слова прозвучали размыто и неоднозначно, но почему-то уверенность, что он поймет, что речь о его погибшей жене — уходить не спешила. — Удивительной, — чуть помолчав, прошептал мужчина, словно лишь слова о ней, лишь одни воспоминания были чем-то столь святым и прекрасным, что упоминать ее в компании пары испорченных душ, коими определенно являлись они вдвоем, было неправильно. — Да, — хмыкнула девушка, с непривычной тоской подмечая благоговение в голосе шерифа, — видимо, только удивительный человек смог бы выбрать такого говнюка, как ты, — Кейсо не нужно было тыкать носом в то, что она говорила грубые вещи — вещи, над которыми шутить было нельзя, но тем не менее она раз за разом шутила. А еще ей не нужно было напоминать, что Маркус знал и принимал даже это — привык, наверное, потому в ответ ей досталось лишь молчание, и Кейсо вновь подала несдержанный голос: — Как это случилось? — Светлячки, — пожал плечами тот, словно и не знал, кто она на самом деле. — Устроили очередной пожар на дирижабле с грузом Силко, вот только в тот раз подручные наркобарона решили перевозить его не на грузовом судне, а на транспортном. Лодка взорвалась вместе с несколькими десятками людей, находящихся там. Кейсо запустила пальцы в волосы, нервно, почти истерично трепля их, и откинулась на стуле с громким выдохом. Горький ком встал костью в горле и никак не хотел оседать, раздирая изнутри нутро в кровавое месиво. Она могла бы даже извиниться перед ним, потому что прекрасно помнила ту ситуацию — помнила и не могла не жалеть до сих пор, ведь лично ей руководила. — Мы не знали, что там были люди, — голос внезапно сел, и Кейсо дала себе мысленный подзатыльник за то, что пытается оправдаться — нелепо, стыдливо — перед тем, кто этого даже не заслуживал. — Он знал, — уверено закивал сам себе Маркус. — Ваш лидер-подонок наверняка знал, он всегда обводит нас вокруг пальца, всегда просчитывает все наперед. Не мог не знать, — он посмотрел на нее волком от мелькнувшего разочарования. — Почему ты все еще прикрываешь таких, как он? Таких… Лицемерных гадов — не зря же он носит маску лисы, ему-то как раз под стать. Почему ты защищаешь тех, кто этого не заслуживает? — Мы не знали! — вновь повторила Кейсо, окидывая пространство перед собой хмурым взглядом. — Это была лишь случайность, а наш лидер, поверь, расплатился сполна за этот рейд. Кейсо горько хмыкнула, припоминая, как едва не допилась до могилы после того своего поступка, как она едва не забыла, для чего вообще все еще существует, вознамерившись забыться раз и навсегда, потому что очередных ошибок нутро не выдерживало. Лидер. Какой же она к черту лидер после этого? — Они убийцы, — мотнул головой Маркус, и Кейсо вскочила на месте, прожигая его внезапно гневным взглядом. — У них нет выбора, — прошипела она, и шериф непонимающе мотнул головой. Она выглядело растерянно задетой, оскорбленной, такой, словно он говорил все это лично ей, а не тому, кто стоит во главе бунтарей. Маркус нахмурился, когда внезапная скользкая мысль тревожно звякнула в сознании: не могла же она стоять у истоков этой поганой банды? Не могла же… Нет, определенно не могла. Ведь это же Кейсо. Его Кейсо, бессвязно шепчущая в темноте ночи его имя, звонко смеющаяся посреди людного переулка Пилтовера, недовольно посапывающая в его мокрую рубашку после внезапного толчка в морской канал. Она не могла быть причиной смерти жены — единственного человека, который за всю жизнь разглядел в нем необходимый свет, по ниточке, по песчинке вытаскивая его на поверхность, чтобы не дать мужчине загнуться в окружавшем его мраке. Извинения перед шерифом застряли в горле еще одним комом, и Кейсо плюхнулась обратно на стул, поднимая искривленное лицо на Маркуса. — Патовая ситуация, да? Хочется обвинить в произошедшем меня, светлячков и всех, кто проживает в проклятом Зауне, — Кейсо не сдержала широкой, мстительной ухмылки, когда поняла одну внезапно ясную мысль, — но не можешь винить в этом никого, кроме себя, Маркус? Ведь если бы ты не пропустил судно с тем контрабандным грузом, то и мы не нацелились на него, верно? Мы никогда не подрывали дирижабли, которые еще не прошли проверку на таможне, потому что каждый чертов раз надеялись, что у вас хватит мозгов и совести наконец прекратить это беззаконие. — Да как ты смеешь?! — на этот раз пришла его очередь вскакивать с места. — Не тебе решать, кто прав, а кто виноват! — Но это не отменяет того факта, что мы оба знаем верный ответ, — Маркус несколько мгновений возвышался над Кейсо, грозно взирая на нее сверху вниз, а затем, не в силах более поддерживать этот образ, горько выдохнул, падая обратно на стул с искаженным от боли лицом. — Ты виноват, я виновата, Пилтовер с Зауном на пару тоже. В этих бессмысленных играх в войнушку нет победителей, кроме совета и Силко, шериф, есть только проигравшие и те, кто сталкиваются с необратимыми последствиями. Уж не знаю, что за злую шутку сыграла с нами жизнь, — она ответила ему таким же осунувшимся выражением лица, — но, кажется, мы разделили участь и тех, и тех, вынужденные балансировать на тонкой грани, потому что в обоих городах мы знатно налажали, и места приткнуть свою плешивую душу нет уже нигде. — Я ненавижу себя за это каждый гребаный день, — ему бы хотелось найти утешение в ее ладонях, бережно оглаживающих скулы — как Виктор, которому Кейсо подставляет плечо, ключицы, руки, когда тот оказывается особо уставшим после рабочего дня. Но девушка продолжала неподвижно сидеть, и шериф искривил губы в болезненном наваждении: ему никогда не дотянуться до планки воодушевленного ученого, преподнесенного Кейсо едва ли не в лик святых. — Как ты делаешь этот выбор? — внезапно спросила она, и ее глаза безжизненно застыли на одном уровне, как у выброшенной на берег рыбы. — Когда на одной чаше весов лежит то, как будет правильнее, как, ты знаешь, нужно поступить, как поступил бы настоящий… герой. А на другой стороне твои собственные желания, надежды и лютый эгоизм. Как у тебя хватает духу жить с таким бременем, зная, что любой твой выбор принесет те или иные жертвы? — А с чего ты взяла, что у меня хватает духу? — невесело хмыкнул шериф, не в силах сдержать враз потеплевшего взгляда: ему было до острой боли где-то под ребрами приятно, что с такими размышлениями она обращается именно к нему, это почти что тешило самолюбие, если бы не громоздкая тень от понимания, что эта тема — не то, чем стоит гордиться. Эта тема — то, что объединяет их обоих, разменных карт, играющих непонятно на чьей стороне, и из-за нее же между ними висит натянутой нитью постоянное, обжигающее недоверие. — Просто каждый глушит это по-своему, но демоны, маячившие позади, не оставляют ни на секунду. — Вот и у меня так же, — на выдохе пробормотала она, обессилено роняя голову на стол. — Только демонов за спиной так много, что глушить их уже просто не получается. — Может, тогда стоит все же сменить чашу весов? Я всегда выбирал ту сторону, на которой покоятся собственные мечты, но в последнее время мне начало казаться, что это чаша намного тяжелее другой. Он мягко коснулся ее волос, чувствуя выжигающую, нестерпимую потребность в этом, и стал медленно накручивать тонкую прядь на палец под девичье качание головой, словно его слова не возымели никакого эффекта. Все было проще: амбивалентность этих слов зашкаливала в мыслях Кейсо, но она, впрочем, сама была тому виновницей. Ведь правильная сторона в ее решении была такой же двоякой. Что было «правильным» в ее поступках со стороны Пилтовера? А со стороны Зауна? Какая из частей ее эгоистичной натуры была той чашей весов, которая приносит лишь тяжесть на душе — та, которой было плевать на верхний город — гори он хоть синим пламенем — лишь бы оградить светлячков от любых напастей, или та, которой хотелось плюнуть на светлячков и их благополучие, потому что перманентная усталость оберегать их внезапно взбрыкнулась юным жеребцом, и попросить шерифа отвезти ее к себе домой прямо сейчас, скрыть от всего мира, позволить сбежать и спрятаться в его наверняка уютном доме в компании голоса с хрипотцой, неуместного глупого юмора и очаровательной дочки. Она, так или иначе, была героем для одного из городов как бы ни поступила и какой бы выбор ни сделала. И, так или иначе, она неизменно предавала кого-то: близких сердцу светлячков или тех, кого обрела в Пилтовере. Проблема была лишь в том, что предательство верхнего города просто разрушило бы последний стержень внутри, а с осознанием, что она продала Заун, Кейсо бы просто не смогла больше существовать. — Я совсем запуталась, — не в силах бороться с подступающими сумрачными мыслями, на выдохе прошептала она — едва слышно, практически просто пошевелив губами, но шерифу все равно неясным образом удалось это расслышать. Может, потому, что его собственные мысли на удивление точно отражали ее слова. Потому Маркус, глядя на нее в упор, едва касаясь пальцами ее щек, шеи, сухих потресканных губ, так же невесомо пробормотал, думая совершенно об ином: — Я тоже. Он так же покинул ее около полудня, и Кейсо бездумно, с долей растерянной усталости и попыток собраться воедино просидела в лаборатории до вечера — вполуха слушая какие-то мелочные, ничего не значащие разговоры то приходящих, то уходящих лаборантов, не задумываясь, отвечая на те или иные вопросы. Голову заполонило тихое тиканье наручных часов, монотонно вводящее в какой-то транс, затмевающее абсолютно любые посторонние шумы. Она сдула несуществующие пылинки с подставки под хекстековое ядро, сделала пару пометок на листике, на котором до этого бездумно выводила незамысловатые узоры пером, и сложила его в карман — изобретение, которое однажды можно будет воплотить в реальность, а, может, и нет. Требовательное тормошение за плечо заставило ее лишь закусить губу и попытаться выйти из вязкого коматозного состояния. — Земля вызывает Кейсо! — крикнул ей на ухо громкий голос, и она скривилась, наотмашь отпихивая грузное лицо от себя. — Какого черта ты так горланишь, Талис? — она закрыла внешнюю облицовку перчаток «Атлас» с тихим хлопком и устало откинулась на кресле. — Когда ты вообще успел прийти? — Когда я… Что? — сбитый с толку, пробормотал он. — Кейсо, мы уже несколько часов как ведем тут интеллектуальный спор о молекулярном строении химтека, в котором ты, вообще-то, тоже принимала участие. — Ответы «да» и «нет» не считаются активным участием в диалоге, — послышался раздраженный голос Виктора с другой стороны, и Кейсо распласталась по столу с глухим стоном. — У нее, видимо, слишком много забот, до которых наши посредственные умы не дотягивают. — А у тебя, видимо, слишком много целых ног, — прорычала она, поднимая на него раздраженный взор, — что ты решил посвятить сегодняшний день попыткам вывести меня из себя. — Да что происходит? — устало потер переносицу Джейс, понимая, что сил выдерживать невыносимый характер обоих напарников уже нет. — Я думал, что вы должны как-то… Не знаю, поласковее оба стать, а не наоборот, как с цепи сорваться? — Поласковее? — едко уточнила Кейсо. — После того, как ваши надменные блюдолизы на вчерашнем приеме вовсю наобсуждались о моем бурном прошлом? Или, может, после того, как почти весь вечер я провела в прескверном одиночестве, потому что «слава не ждет», а, Талис?! — Я думал… — он удивленно хлопнул глазами, стараясь скрыть неловкость в голосе, и слегка покраснел, что не утаилось от непонимающего взгляда Виктора. — Я имел в виду, не после приема, а после… ночи? Вы ушли вместе, и я встретил Виктора рано утром у твоих покоев, когда мы с Мэл только возвращались с аукциона, и я… я решил… Он запнулся, с силой прикусив язык, когда лицо Кейсо начало принимать непередаваемое выражение чистой злости, в то время как бледная кожа Виктора по другую от него сторону стала еще на пару оттенков светлее. Девушка очнулась первой, встряхнув волосами, и сжала кулаки с тихим хрустом — так, что Талис не на шутку испугался. — Да как ты вообще мог об этом подумать? — почему-то подобная мысль вызвала неумолимое раздражение в первую очередь потому, что одно лишь представление, что Виктор решился бы сам на этот шаг, казалось абсурдным. Предположения Джейса задевало, ведь все ее попытки разжечь в ученом хоть какой-то огонек заканчивались полнейшим провалом, задевая самолюбие Кейсо. Все это вкупе злило, и слова Талиса доводили до крайней степени ярости, словно в очередной раз тыкая носом в то, насколько это невозможно. — Ну да, куда уж мне, — уязвленно огрызнулся Виктор на ее реакцию — ему-то слова Джейса польстили — и тут же пригнулся от полетевшей в него россыпи шестеренок со стороны девушки. — Нам нужно выпить, — констатировал Талис, нервно помассировав виски, и направился в подсобку. — И это даже не обсуждается. Они сидели на полу, облокотившись на полированную боковину стола, перед широким окном, открывающим вид на весь Пилтовер — один из немногочисленных плюсов лаборатории на верхних этажах; сидели и пили принесенный Джейсом жутко дорогой виски с терпким ореховым привкусом, который растекался медовым ароматом на кончике языка и приятно обжигал горло. Кейсо развалилась между мужчин, бесстыдно раскинув ноги на колени Джейса и умостив голову на плечо у Виктора. Она бы даже не согласилась на внезапное пьянство, если бы не такой роскошный напиток, попробовать который с ее-то существованием дается возможность лишь раз в жизни. Они задавали друг другу бессмысленные личные вопросы: о прошлом и будущем, о постыдных мелочах и мечтах, казусах, первых влюбленностях и неудачных неловкостях, приключавшихся с каждым из них. И Виктор все никак не мог отделаться от чувства скользящей тоски в голосе девушки — от каких-то мысленных попыток подготовить к прощанию, вот только кого подготовить: себя или их, — он понять не мог. Было ли ее странное, растерянно-отчаянное настроении связано с произошедшим ночью — он мог лишь догадываться. — Если ответ на вопрос «нет» — делаете глоток, если «да» — воздерживаетесь, — сказала им Кейсо, стоило Джейсу с тихим хлопком откупорить весомую бутылку с плескавшейся янтарной жидкостью. Он даже принес граненые стаканы, но спустя полчаса они уже по очереди хлебали напиток из горла, передавая бутыль по кругу с незамысловатыми вопросами. — Иначе пить будет просто нудно. Спорить ни у кого не было ни сил, ни настроения. Это был единственный вечер, когда у каждого из них на уме были свои — острые, отравляющие паршивые мысли, и ни пыль немытого пола в помещении, ни незаконченная работа, ни даже глубокая ночь впервые не заботили никого из троих. Каждый чувствовал особую нужду в том, чтобы провести этот вечер вдали от гложущих мыслей, с кристально чистой головой от переживаний, прогрызающих тоннель в нутре. Сейчас, казалось, один разум на троих, одни переживания и горечь. Джейс вяло касался колена Кейсо, чтобы сместить ее с онемевшей ноги, а Виктор неуютно ежился от покалываний, словно они слились в один единый организм. Было странно приятно, и месяцы, проведенные вместе в лаборатории, внезапно кольнули всех троих где-то между ребер, словно давая особо точно прочувствовать размышления друг друга. Они стали близкими коллегами и не менее близкими друзьями, непозволительно быстро засунутыми насильно под одну гребенку советом и так же непозволительно долго проникавшимися совместной работой. Кейсо шумно выдохнула, потирая нос рукой под излишне пьяное дыхание ученых — представить себе дальнейшую работу без привычных дополнительных пар рук, оттеняющих каждое ее движение, она уже не могла. Это заставляло мысли о дне Прогресса горчить на языке еще сильнее. Талис раньше даже не знал, что педантичный до мозга костей Виктор мог согласиться развалиться с ними прямо на полу и безбожно пить — он ведь и пить-то особо не умел, чего стоил их совместный вечер в уборной — опорожняя содержимое желудка — после того, как они праздновали открытие хекс-врат. Вчера вечером друг был другим, не таким потерянным, не таким болезненно уверенным в каких-то внутренних мыслях и целях, словно что-то перемкнуло в нем. Будто тот узнал или увидел что-то, заставившее внутреннюю веру пошатнуться и принять обдуманное решение. О том, что коллега мог принимать необдуманные решения, особенно в связи с излишне натянутыми в последнее время отношениями с Кейсо, Талис предпочитал не думать. Крепкий алкоголь первым ударил в голову Виктору, когда тот стал медленно запинаться и путаться в словах под унисонное хихиканье Джейса с Кейсо над его неразборчивой речью, затем Талис, добрых несколько минут мутно сверля взором Кейсо, опустошающую уже вторую бутылку напитка на вес золота, с удивленным и абсолютно пьяным выдохом заметил: — Черт, Кейсо, да у тебя же есть сиськи, — за что тут же получил резкий, но не злобный удар под дых, и девушка поспешила застегнуть рубаху повыше — вспоминать о том, что она натягивала одежду в спешке на голое тело, даже не сходив в душ после того, как Маркус… — Ты будешь шокирован, но у меня еще и член отсутствует, — слегка менее пьяным голосом, чем у коллег, произнесла она, неприятно кривясь на то, что Заунские паленые настойки далеко не всегда так сильно мутили рассудок. — Так что же такого произошло у золотого мальчика Прогресса, что он решил провести вечер в нашей паршивой компании на пару с алкоголем? Ссора с прелестной советницей? Джейс выдернул бутыль из рук девушки, поднося к губам, но тут же осекся, вспомнив правила игры, и Кейсо довольно хмыкнула. — Не пустила в свою кровать? — хохотнула Кейсо, и Джейс раздраженно пихнул ее ногой, на этот раз смачно отхлебывая. — Она хочет, чтобы мы представили возможность нашего лекарства на дне Прогресса, невзирая на протесты Хеймердингера. Когда я… Когда мы создавали это, когда стремились воплотить в реальность подобные идеи, я думал, искренне верил, что это принесет лишь благо жителям наших городов. А пока что все, что я вижу — как совет медленно раскалывается, каждый остается при своем мнении, и пока они не совладают друг с другом, дозволения на дальнейшие эксперименты нам не видать, как и обычным работягам необходимой помощи. Я не хочу идти на поводу у кого-то одного, я не хочу предавать народы Пилтовера и Зауна, слепо следуя лишь своим мечтам. — Затевай эти разговоры лучше на трезвую голову, я сейчас не в состоянии давать дельные советы, но если все же хочешь услышать мое мнение, то плевать на них всех с высокой башни, пупсик, — она отсалютовала ему выдернутой бутылкой. — Делай так, как считаешь нужным, ты это заслужил, а на поводу у Медарды идти не стоит, она та еще су… — Кейсо! — горячо оборвал ее на полуслове Талис, не желая слышать мнения девушки насчет той, к кому дышал весьма неровно, и остановил горлышко бутылки в миллиметре от губ девушки. — Я еще даже вопроса не задал, а ты уже пытаешься выпить, несправедливо, — он постучал пальцами по полу, заприметив, как Виктор начинает медленно терять интерес к происходящему, и довольно хмыкнул своим гениальным пьяным идеям. — Ты мне как-то сказала, что слишком голодна до свободы. Так ответь мне: твое сердце все еще принадлежит тебе? Вопрос разрезал внезапную тишину лаборатории, и даже Виктор, который начал медленно засыпать, сползая по ножке стола, прервал свое размеренное дыхание, едва ли не трезвея от этих слов, жадно вглядываясь в лицо девушки, чтобы найти там подтверждением своим словам и потребностям. Вопреки всеобщему ожиданию, Кейсо громко рассмеялась такому наивному вопросу. Она бы даже решила, что Талис просто решил подшутить над ней в отместку на какой-то из ее каверзных вопросов, вроде продолжительности самого быстрого его полового акта, но оба мужчины молчали, ожидая ее ответа или, точнее, выполнения хода игры, и улыбка быстро растворилась в растерянном выражении лица. Его слова были глупыми, несуразными, едва ли не… Какими? Теми, над которыми она раздумывала вот уже целый день? Теми, которые выбивали ее из колеи под любой промах, под любую криво поставленную деталь, и теми, которые заставили принять это дурацкое предложение напиться в компании людей, ставших внезапно какими-то до жути дорогими? Она откинулась на боковину стола, смакуя слова Талиса на языке. И все же, как ей ответить? Что из ее сотни мыслей будет настоящей правдой, которую вовсе не обязательно озвучивать, но желательно наконец распробовать хотя бы для себя. Из-под полуприкрытых век выскользнула забавная, излишне романтизированная постановка вопроса Талиса. Сердце. Неосознанно вспомнились прикосновения Маркуса к груди — шершавыми, мозолистыми пальцами — и эта обоюдоострая ненависть, которая натянутой струной всегда висела между ними, словно позволяя этим прикосновениям пролезть под кожу; горячие поцелуи, и влажный, — черт бы шерифа побрал, — язык, выводящий сбивчивые узоры вокруг ореолов ее груди, доставали куда-то глубже — к сердцу. Но он определенно не держал его. По той причине, что просто не мог позволить себе этого, знал, что если позарится так глубоко, то Кейсо тут же захлопнет их негласную взаимовыгодную сделку, спрятанную под покровом ночи меж томного взгляда и тяжелого дыхания. Маркус лишь оттенял ее теплыми мурашками, но не претендовал на что-то большее. Потому что ее сердце, — ну что за романтические бредни, — безропотно, безотказно трепыхалось в холодных изящных пальцах Виктора, и он, сам того не осознавая, не догадываясь, насколько девушке дорога свобода, сжимал эту хватку все сильнее и сильнее, а Кейсо просто не могла этому противиться, потому что оказалось слишком поздно идти на попятную. Она с горечью вздохнула, фыркнула, не в силах сдержать поникших плеч, и сделала шумный глоток. Талис ретировался с назревающего поля битвы, на фоне которой мерно начиналась буря, под предлогом безумно важных дел, стоило ему увидеть расширяющиеся зрачки Виктора на «ответ» Кейсо. Все было до глупого очевидно — так, что даже выступающие позвонки на спине стали мерно зудеть, потому что Виктор знал: после ее горького глотка алкоголя в ответ на вопрос Джейса, выпутаться из происходящего здесь и сейчас у него не выйдет. И все же все было слишком просто и идеально: Кейсо, бездумно щекочущая ресницами его шею; вид на его город — город, неизменной частью которого он был; ее вопрос, который она явно собиралась задать с минуты на минуту, потому что был ее чертов ход. — Я тебе нравлюсь? — казалось, она задала его даже раньше, чем он закончил собственные размышления. Ей не было стыдно за такую глупую формулировку: они оба прекрасно и равносильно знали — Кейсо ему нравилась. Но вопрос, сорвавшийся с ее уст, был о другом. Хотел ли он ее? Хотел ли он быть для нее? Был ли готов бросить Пилтовер ровно так же, как и она готова была покинуть Заун? Видел ли в ней свет, затмевающий даже самое дорогое и ценное в его жизни — хекстек и все, что с ним было связано? Вопрос Кейсо заключал в себе сотню разных деталей, озвучивать которые не было ни сил, ни времени, ни банального смысла, ведь положительный ответ хотя бы на один из них запускал цикличную цепочку, которая, как падающее домино, утягивала утвердительные ответы на каждое из предположений. Пауза затягивалась, вытаскивая наизнанку ответ на вопрос. Виктор упорно не пил, и его рука подрагивала все сильнее в такт учащающегося сердцебиения девушки. Боже, что же он творит? Шумный вздох у плеч стал катализатором мелькнувшего на задворках страха, неуверенности, но стоило Кейсо очутиться на его коленях, к нему лицом, как его организм наполнился мутной дымкой. Тело покрылось мандражом, и он обессилено отставил бутылку в сторону, потому что ее звон отдавался пульсирующей болью в висках. Он не понимал, как ее руки успевали быть везде, как ее движения — резкие, отрывистые, испуганные, что он вот-вот передумает, что все-таки сделает этот злополучный глоток — отточенной последовательностью скользят по плечам к худой шее и лицу, впиваясь в скулы подушечками с какой-то маниакальной зависимостью. Осознание накатило волной лишь тогда, когда ее руки коснулись первой недоступной преграды — пуговицы на рубашке, и он нервно дернулся под ней, понимая, что задыхается от дикого страха. — Я не… Кейсо, я никогда не… — Знаю-знаю, — она бормотала это, скорее, себе. Бессвязно проговаривала что-то губами, но найти в себе сил коснуться его за границами дозволенного не могла. Она была уверена, что на вкус его кожа напоминала ионизированный раствор, пощипывающий на кончике языка, что, наверняка, она была тонкой и холодной, но проверять свою догадку почему-то не спешила. — Я сама, Виктор, я все сделаю сама. Упрямая усмешка, практически дьявольский хохот над своими дрожащими руками она предпочла запрятать куда подальше. Желание доказать себе, убедить с пеной у рта, что с Виктором будет так же, болезненными противными спазмами сдавливало желудок и завязывало дыхательные пути в крепкий узел: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Чужое лицо оказалось в ее руках внезапно, вновь каким-то отрывистым движением, и Кейсо ощутила, как его мысли и желания плавно перетекают к ней, сливаются, переплетаются липкими щупальцами: Виктор хочет, чтобы она его видела, а к Кейсо приходят лишь последствия этого — жалость, горечь, презрение, что она не может соответствовать всему, чего бы он ни пожелал. Его кожа все же расплылась металлическим пятном на ее губах, когда она прижалась ими к мужскому лбу, покрытому свисшими прядями, — горько и морозно, как в детстве, когда касаешься устами заиндевевшего стекла с зимними узорами. Зубы неприятно скрипнули, посылая первые отголоски боли в затылок, и Кейсо мягко покачнулась на чужих бедрах, а затем еще раз и еще. Требовательно — ни то к себе, ни то к ученому — полурыча-полувыстанывая его имя. Ничего. Ничего, кроме внезапно вспыхнувшего отвращения к самой себе — такого, что от этой резкой искры стало больно даже думать, а еще глухого настырного сожаления, что ощущает неловкие, неуверенные пальцы Виктора, несмело путающие ее волосы вместо сильных рук шерифа. Ничего, кроме испуганного мужского дыхания и осознания, что она не чувствует никакой реакции в ответ. Еще вчера казалось, что быть болонкой у ног Виктора — едва ли не самое красочное достижение в жизни. Сейчас же воспоминания о том, каково это: когда тебя безвозмездно желают, когда ты чувствуешь себя нужной не потому, что можешь заполнить чью-то пустоту внутри, а потому, что кто-то считает тебя высшей степенью искусства — билось в груди назойливой пульсирующей болью. Кейсо протрезвела за пару мгновений. Глаза расширились до размеров круглых блюдец, потому что перед ней лежало все, как на ладони, а она чувствовала что угодно, кроме желания. Презрение затапливало поступательными волнами, и Кейсо, не сдержавшись, так резко отшатнулась от него, что слетела с мужских коленей, болезненно плюхаясь на пятую точку. Глаза рисковали выпасть из орбит от запоздало доходящего осознания, что она только чуть не натворила. Виктор неуверенно взъерошил волосы, с досадой глядя на сменяющуюся гамму эмоций на растерянном лице девушки, и попытался успокоить тяжелое дыхание, прерываясь на короткие сбивчивые извинения. — Прости, — он попытался утопить лицо в собственных ладонях, жутко желая, чтобы Кейсо попыталась его утешить, но она, казалось, была настолько поглощена каким-то собственным осознанием, практически откровением, что вообще не замечала его. — Прости, Кей. Может, им повезло, что каждый из них считал виновным в том, что все застопорилось, именно себя, иначе неловкость и обиду сдержать бы не удалось. — За что ты, черт возьми, извиняешься? — девушка потерла шею и вскинула лицо, преисполненное непониманием: это ведь она должна была просить прощения. — Я не… Я не умею, я просто не… — он так и запнулся на полуслове, не в силах договорить, донести мысль, надеясь, что Кейсо словит обрывок фразы, залезет к нему в голову и догадается обо всем сама. Но еще больше он этого все же боялся — боялся, что она поймет и, как всегда, станет его убеждать, что все в порядке. Кейсо нахмурилась. Ей понадобилось пару мгновений, чтобы вся извечная неловкость Виктора, его неумение доводить мысли с ней до логичной точки и непрекращающееся смущение сложились в одну ясную последовательную мысль. — Тебе не… — она сама удивилась своей догадке настолько, что едва смогла подобрать слова, стараясь не сорвать ими что-то слишком личное у мужчины. — Тебе не хочется… Ответом ей послужила угрюмая тишина и судорожные попытки застегнуть верхние пуговицы рубашки, которую Кейсо все же успела распахнуть дрожащими руками. — Я же говорил тебе: я поломанный, — уязвлено пробормотал Виктор, злясь на то, что такие личные деликатные особенности узнаются в самые неподходящие моменты. — Это не поломка, Виктор, — она вздохнула, пытаясь собрать мысли воедино, и откинулась на стол рядом с ним. Говорить было особо не о чем. — Это всего лишь твоя… — Особенность? — едко закончил за нее Виктор, словно эта самая особенность была виной самой Кейсо. Сейчас, когда в крови неустанно бурлил алкоголь, а разочарование и обида затмевали остатки трезвого разума, говорить об этом все же казалось куда проще. — Меня не возбуждают ни женщины, ни мужчины, по-твоему это — особенность? Я выслушиваю рассказы о похождениях Джейса, чувствую твои прикосновения, которые должны сносить любому мужчине крышу, при этом прекрасно зная, что я не способен на такое?! Это — моя особенность?! — не сдержавшись, взревел мужчина. — Это решаемая проблема. Решаемая словами, длинными искренними разговорами, долго, нудно и крайне тяжело, перерывая и перелопачивая все твое детство, прошлое и воспоминания, о которых вспоминать может быть неприятно. Только так, Виктор, а уж точно не заносчивым молчанием и попытками справиться со всем этим в одиночку. Это не то, что можно «исправить» с помощью хекстека. Почему ты не рассказал? Почему за столько лет не поделился с Джейсом? — Чтобы он смотрел на меня своим щенячьим взглядом? Чтобы продолжал жалеть и воспринимать еще большим калекой? — Да никто не воспринимает тебя калекой, пока ты сам не начинаешь зацикливаться на этом! — обида Кейсо достигла своего апогея: за то, что рассказывала ему раз за разом о чем-то глубинном, личном — о чем и с Экко то через раз делилась. А он удосужился поставить ее в известность, что не испытывает сексуального интереса, только после того, как она, мать его, заигрывала с ним гребаных полгода, только тогда, когда она уже забралась к нему на колени. «Браво, Кейсо, — она мысленно похлопала себе, — изнасилование мужчин в список твоих грехов еще не входило, но ты была максимально близка к этому». Не воспринимать отсутствие хоть малейшего желания в ее сторону на свой счет было бы правильным решением, но прийти к нему она почему-то не могла. Впрочем, она знала почему: Кейсо была эгоисткой. Знать, что после бесчисленных шуток, полуприкрытых намеков и прямых, несдержанных слов он смотрел на нее все таким же немигающим взглядом, было обидно, и било, как ни странно, в особо уязвленное место. Под ложечкой неприятно засосало, и Виктор замотал головой от горького выражения на лице девушки, поднося бутылку губам под ощущение легкой тошноты. — Я хочу отвечать тебе тем же, хочу смотреть на твое тело и чувствовать это, но я… у меня не выходит. Кейсо неопределенно хмыкнула, растерянно мотая головой, и забрала бутылку из мужских рук. — Так бывает, знаешь, — она отхлебнула чуть больше положенного, отчего часть пролилась противным пятном на рубашку, — тебе кажется, что вот оно, да? Этот человек — то, чего не хватало на протяжении всей жизни, кажется, что все идеально, но стоит присмотреться получше — и ты видишь кучу неочевидных проблем. Хочется мириться с ними, закрывать на них глаза, притворяться, что их нет, но ты понимаешь, что обманываешь сам себя, я права? Виктор неопределенно кивнул головой, и Кейсо, не дождавшись ответа, продолжила: — Но суть-то в том, что я не считаю проблемой твои особенности, я считаю глупым, что ты уделяешь им времени больше, чем наслаждению тем, что у тебя и так есть. Впрочем, я не буду разглагольствовать о том, что крайне хорошая встряска в кровати — ничего не значит на фоне истинной и сильной привязанности. Знаешь, сколько людей спят друг с другом без малейшего намека на чувства? Сотни. А отношений, основанных лишь на чистой и неограниченной любви — черт, как же я ненавижу это слово — не бывает. — А что, если с человеком просто хорошо? — Кейсо скосила на него глаза, словно тот спрашивал совета. Будто впервые прислушивался к ее словам. — И нет никаких подводных камней, как… — Подводных камней, как со мной? — Да, — выдохнул он, слегка стыдясь такого прямого, грубого вопроса, — как с тобой. Мысли девушки вновь неосознанно вернулись к шерифу, и она сжала горлышко бутылки, внутренне плюясь на собственную мягкотелость. — Тогда ты можешь просто наслаждаться обществом этого человека: разговаривать, гулять, трахаться с ним, сколько душе угодно. В этом нет ничего плохого. Твоя жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на поиски чего-то высшего, а если уже и нашел, то на попытку не сойти с ума в процессе создания чего-то идеального. Проблема многих в том, что они отчего-то не хотят размениваться на мелочи, но нет ничего зазорного в том, чтобы просто позволить себе побыть счастливым, — она чуть сбилась с мысли, удивленно выдыхая, так, словно сама только что пришла к этой простой истине. — Хотя бы на одну ночь, если это позволяет забыть о насущных проблемах. — Почему ты говоришь так, словно речь о ком-то конкретном? — Виктор не сдержал уязвленного, с затаенной обидой вопроса. — А ты? — мужчина нервно дернулся, злясь на умение девушки уйти от ответа на вопрос, поставив собеседника в неловкое положение, и угрюмо замолчал. — Скай? — Понимаешь, с ней… с ней… — Просто, — закончила за него девушка, и Виктор кивнул, мало заботясь о том, что Кейсо не видит его молчаливых ответов на вопросы. — С ней не нужно быть кем-то иным, не нужно пытаться подстраиваться, потому что она… — Принимает тебя таким, какой ты есть, — вновь продолжила его мысль Кейсо, и он горячо закивал — слишком горячо для его пьяной мутной головы. — Да! — эмоции и слова в его состоянии мало поддавались логике и контролю, и он не смог сдержать толики радости, что девушка понимает его с полуслова, как и всегда. — Я не думал, что может быть так: когда нет страха, что ты знаешь лишь ту часть человека, которую он позволяет увидеть, потому что остальное он показывать не хочет. — Дело не в том, что я не хочу, — раздраженно огрызнулась Кейсо на то, что он переходил с размытых образов на конкретику слишком резко. — Дело в том, что ты даже не пытаешься, Виктор. — А может, из нас двоих боюсь не я? — внезапно осмелел мужчина. — Может, я прилагаю все усилия, чтобы узнать, а ты боишься, что тебя не примут со всеми кровавыми реалиями нижнего города? — Когда ты живешь в Зауне, Виктор, тебе нет дела до того, кто и как тебя будет воспринимать, так что не пудри мне мозги. — Но сейчас ты не в Зауне. — Хватит! — рявкнула Кейсо, боясь этого разговора, как огня. Больше этого она, пожалуй, боялась только неопределенности — вдруг Виктор прав? — Так почему должно быть что-то помимо очевидно положительных фактов? — вновь не удержался мужчина, возвращаясь к прежней теме, словно желал выжать ее досуха, словно пытался раз и навсегда понять для себя что-то, разложить на крохотные атомы и собрать снова, самостоятельно, прощупывая каждую грань этого краеугольного камня. — Почему ты не можешь быть с человеком, с которым тебе по всем параметрам должно быть хорошо. — Да потому что жизнь и взаимоотношения между людьми не могут строиться по формулам и заранее прописанным траекториям, черт возьми, здесь нет параметров! Раскрой глаза, Виктор! Это жизнь, а не учебник по молекулярной алхимии! Наша с тобой проблема в том, что мы — связанные одной идеей и ремеслом — привыкли добиваться идеальных, вылизанных до блеска результатов. Мы не можем жить без поставленной цели и скорее подохнем в погоне за фантомной идеей, чем остановимся, переведем дух и поймем, что все и так в целом было неплохо. Я уже не знаю, привыкла я так жить и раньше или нахваталось подобной паршивости в Пилтовере, но сути это не меняет: только когда смерть или еще какая-нибудь напасть прижмет нас, только тогда мы вдруг очнемся и скажем: «Черт, у нас ведь было все. В буквальном смысле все, чтобы быть счастливыми». — Это глупо, у меня нет и половины того, что сделало бы меня счастливым. — Просто понизь планку и перестань искать что-то, что сделает тебя «завершенным». Не найдешь, Виктор, так или иначе. Если у тебя есть что-то на уровне «хорошо» — не забывай, что однажды может не стать и этого и, может, пора, наконец, унять свою гордость, перестать быть великим ученым и попробовать побыть обычным человеком, который желает насладиться… Да хоть чем-то насладиться. Она мотнула волосами от неприятного головокружения и откинулась на плечо Виктора, сонно моргая. — Может, в следующий раз у нас… Может, мы сможем?.. — не сдавался он, горько осекаясь, когда его голова сама упала на девичьи пряди волос от количества выпитого. Он и сам не совсем понимал, что они «смогут» и почему такие мысли вообще посещают его голову, хотя на деле он не нашел бы сейчас сил доползти даже до софы, чтобы заснуть на мягких подушках, а не на грязном твердом паркете, переплетаясь непослушными пальцами с Кейсо. Обманывать себя под действием мягкого напитка не выходило. Он мог бы провести этот вечер в гостях у Скай, куда она настойчиво его пригашала уже который день, и ему наверняка было бы там хорошо, с домашним травяным чаем и выпечкой. Вместо этого он гнался за призрачной идеальностью, даже несмотря на то, что она заканчивалось неизменно одинаково для них с Кейсо, каждый чертов раз: горькие слова и надежды на «потом». Вот и сейчас они сидели здесь, чуть продрогшие от настойчивого сквозняка, обессиленные и едва ли не распластавшиеся друг на друге, в попытках уловить то самое «идеально» и убедить себя, что все это стоит упущенного «хорошо». Вот только грязный холодный паркет, запах химикатов и поочередные отчаянные вздохи не были ожидаемым раем в шалаше. — Может, в следующий раз, — покорно пробормотала Кейсо, сильнее укутываясь в пиджак Виктора, который они растянули на двоих в попытке согреться.