Мерцание светлячка

Time to dig up your grave Make you lower your voice I told you not to play with the misfit toys We running this gang Getting sick of your noise You stranded with a bad bunch of misfit toys

Солнечная, до одури приятная погода была полностью и бескомпромиссно под стать пафосному Пилтовескому празднику — дню Прогресса. Жизнь кипела полным ходом и пестрила насыщением красок: более шумные, чем обычно, улочки, снующие туда-сюда дети, забавляющиеся летающими безделушками-бабочками, и пара сотен разноплановых механизмов, которыми Пилтовер дорожил и гордился так, словно каждая деталь была безропотно создана руками города. На деле же многие из этих разработок принадлежали рисковым и дерзким инженерам Зауна, которые любили и лелеяли свои творения, да вот только со временем продавать их за мизерные копейки перекупщикам стало привычным делом. С каждым годом выживать в нижнем городе становилось все сложнее, а с приходом Силко к самопровозглашенной власти подобные умы зачастую урезались на корню. Джейс не мог сдержать широченной улыбки, до боли растягивающей скулы: день был поистине совершенным. Он и не знал, не мог предположить, что присутствие какой-то пронырливой хитрюги из Зауна могло так сильно перевернуть их безмятежную размерную жизнь с Виктором, что любое ее слово, шутливое наставление или улыбка будут делать такой день еще лучше. Это было странно и в то же время так кружило голову, что задумываться над причинами ему не хотелось. Только не в день, посвященным его изобретениям. «Нашим, — извечно поправлял себя Талис, — нашим изобретениям». Казалось, вчерашний день смылся, стерся из общих воспоминаний с первыми лучами солнца, как только девушка влетела в лабораторию, растолкала заснувших ученых, припеваючи какую-то веселую песню. Казалось, она намеренно старалась сделать сегодняшний день идеальным, запихнув тяжелые, непростительные мысли подальше — и сам этот факт уже должен был мелькнуть подозрительной искрой. — Негоже великим умам Пилтовера спать в такой день, — хитро прищурилась она сонным удивленным вздохам коллег и упорхнула куда-то вновь. Мужчины лишь переглянулись, позволив сомнениям и тревоге за такую смену настроения быстро пройтись холодком по спине, и тут же сникли под довольными улыбками. Кто ее разберет, эту Кейсо, думалось им. Отголоски радости и облегчения за то, что сегодняшний день не придется проводить в угрюмом молчании, быстро затмили любые тревожные мысли, ведь какая разница, что они наговорили вчера друг другу, если Кейсо — никогда ничего не забывающая и не прощающая Кейсо — вдруг готова была оставить это во вчера, чтобы провести день с ними? И все же: как бы окружение ни соблазняло, как бы ни дразнило, как бы Медарда ни порицала его за натянутую улыбку, он не мог не вспоминать, как всю ночь то и дело просыпался в холодном поту из-за воспоминаний остекленевших детских глаз. Все это было неправильно: все, над чем они работали, все, куда тратили свое время, даже весь это праздник, внезапно показавшийся ему через чур пафосным, был совершенно не к месту. К чему весь это фарс и красивая обертка, если единственным верным в окружавшем его мельтешении были сказанные вчера слова Кейсо? В чем был смысл празднеств, если такое, как вчера по всей видимости случалось до неприятного часто? Впрочем, наличие сотен гостей и приезжих с других стран не позволяло ему проводить весь день в преследовавшей меланхолии. Ведь если даже Кейсо беззастенчиво улыбается и объясняет очередному дотошному ребенку, как работают хекс-врата, — так, словно вчерашнего дня и вовсе не существовало, — то и ему было необходимо взять себя в руки. С остальным он разберется позже. Пожалуй, где-то в глубине души Кейсо злилась на Талиса больше всего именно за это. Именно за очередное олицетворение Пилтовера. Несмотря на наивность и искреннюю любовь к своему городу, он его не обожествлял, как Виктор, более того, он видел и догадывался о многих его пороках, безвозмездно желая помочь Зауну, вот только ставил он эту необходимость на последнее место в своих приоритетах, откладывая «на потом». Джейс на пару с Виктором и Кейсо наслаждались лучистым теплым воздухом города прогресса, посещая лавочки инженеров, охотно делились бесконечным потоком деталей работы над хекстеком, без устали уклончиво отвечали на поток вопросов заморских гостей о том, что это за незрячая диковинка затесалась в компании двух неразлучных ученых. На это они лишь улыбались, качали головой и взахлеб начинали рассказывать о чем-то ином. День пестрил разнообразием, красками, потоками освежающих напитков и шумом механизмов. Помимо этого он пестрил несуразно разговорчивой в этой обстановке Кейсо, той самой едко-саркастичной Кейсо, которая ненавидела такие мероприятия. Девушка плотно держалась за локоть Виктора, иногда заманчиво склоняясь к его уху, чтобы нашептать очередную шутку, не такую резкую, как обычно, а такую, что его губы трогала легкая улыбка и он не мог сдержать коротких смешков. Она раз за разом вторила ему, прикрывая рот рукой, чем вызывала у мужчины непомерный восторг. Талис никак не мог скрыть широкую улыбку, наблюдая за этими двумя. Пусть Кейсо и щелкнула его по носу, когда тот завалился к ней в покои, затащив расфыркавшегося Виктора, пусть она наотрез отказалась от очередного «блядски вычурного платья», как она любила выражаться, щеголяя сейчас в тонкой шелковистой рубашке и высоченных корсетных брюках — этот день не могло испортить ничего. Совершенно точно ничего. Джейс ощущал себя окрыленным, окружая россыпью комплиментов удивленную Мэл, ведь впервые они втроем оказались заслуженно в центре внимания, с одинаковым удовольствием рассказывая о достижениях. Казалось, активность Кейсо подбила даже Виктора охотно делиться деталями их работы. Талис, понаблюдав из-под опущенных ресниц, как необычайно нежно скользил взгляд Виктора по Кейсо, пихнул того в бок, ехидно подшучивая на тему столь непривычно-одухотворенных вздохов в сторону девушки. Виктор лишь мотнул головой, по-дружески пихая того в отместку. — Я думал, она не придет. Думал, она сбежит после вчера, но… Кажется, что ее подменили, — Джейс в ответ нахмурился, с толикой непонимания подмечая расползающуюся скромную улыбку на лице у Виктора. — Но мне нравится. — Нравится? — Талис в удивлении вскинул брови и нервно усмехнулся. — Нравится, когда она не такая, как почти всегда? Не находишь это странным? Виктор мазнул непонимающей усмешкой на друга и отмахнулся на его встревоженный взгляд, переводя взор на толпу в попытке найти Кейсо. Она отыскалась в компании Кейтлин, тихо щебечущей о чем-то своем; Кирамман вторила ей тихим смущенным смехом и то и дело оглядывалась по сторонам, боясь получить очередное дополнительное дежурство у шерифа или злобный взгляд матери. Кейсо на удивление удачно вписывалась в компанию вельмож, выстилающихся перед советом, непередаваемо чудесно выглядела среди той прослойки населения, которой определенно не принадлежала, но вела себя так естественно — кротко, тихо, аккуратно, что Виктор начинал медленно дуреть, ловя себя за непривычной ему нервозностью. Ни капли дерзости и сарказма, и мужчина впервые ощутил непередаваемую гордость за то, что эта девушка сегодня была с ним. И если поначалу Виктору казалось, что что-то не так: какая-то маленькая очевидная деталь снова и снова ускользала у него из-под носа, — то затем, ошалев от нежной улыбки Кейсо, он поспешил выкинуть подобные мысли из головы. Он даже не замечал взгляда Маркуса, неизменной тенью дежурившего поблизости советников и прожигающего бесчисленное количество дырок в компании ученых. А Маркус, в отличие от Виктора, умел не надеяться. Умел видеть, когда слащавая надежда является лишь прикрытием для чего-то, о чем знать было просто страшно. Потому-то сейчас Кейсо ему и не нравилась. Эта смиренная покорность напрягала его едва ли не сильнее, чем заигрывающие улыбки направо и налево. После вчерашнего происшествия он ожидал утро, преисполненное дымом, потому что здание совета и половина города должны были полыхать, но этого не произошло. Вместо этого она гуляла, улыбалась, словно не дети — близкие ей дети — погибли вчера. И это не могло не напрягать, только не после всего, что он знал о ней. Однако мыслить трезво и оценивать ситуацию не выходило из-за того, что девчонка без конца липла и нежилась к своему ненаглядному ученому. Казалось, она даже остро ощущала его прожигающий взгляд, оттого извечно оборачивалась, надменно ухмыляясь, пуская озорные искры из глаз, словно была уверена, что шериф неотрывно смотрит на нее с самого утра, словно позволяя мужчине заглянуть чуть глубже, чтобы рассмотреть звериный оскал и дикий, нездоровый огонек в глазах. Но затем она лишь невинно моргала, и Маркус каждый раз встряхивал головой, стараясь отогнать болезненное наваждение. Но избавиться от смутных образов никак не выходило. Он ворочался ночью в кровати те несколько часов, что удалось пробыть дома. Без конца смотрел на собственную ладонь, касался пальцами губ и не понимал, как мог сказать и сделать то, что сделал. Затем он ворочался вновь и вскакивал на кровати уже с дрожащими от ярости руками. Она не смела говорить так о его жене. Эта заунская выскочка, пресыщенная бесконечными злобой и презрением, не имела права даже заикаться о ней. С лучами рассвета он сполз с кровати, утыкаясь пустым взглядом на восходящее солнце. Все было чертовски не так. Без нее все было не так. Без нее было плохо и в то же время необычайно свободно, словно он наконец дышал полной грудью; мысли о ней вызывали жгучее ощущение, а затем, словно сглаживая его, манили к себе той лаской, той кротостью, которые ему удалость украсть у нее в лаборатории на следующий день после совместной ночи. И все же изменить он ничего не мог. Хотел, но не мог. А моментами и вовсе не хотел. Кейсо вызывала в нем одну лишь неоднозначность: злобную нежность и кроткую ненависть. Он рассеянно скользил взглядом по гостям и инвесторам, заполонившим зал — они расхаживали с вычурными витиеватыми бокалами в руках, мерно очерчивали заигрывающими взорами золотого мальчика Прогресса, — чтоб он провалился сквозь землю. Маркус видел, как Кейсо щеголяла в центре толпы, — та Кейсо, которую тянет опустошать желудок от компании этих лицемерных ублюдков, — эта же Кейсо позволяла полысевшим пухлым баронам касаться своими противными губами тыльной стороны ладоней. Шерифу постоянно приходилось напоминать себе, что Кейсо просто не видела, что за их взглядами скрываются плохо скрытые насмешка и презрение вперемешку с грубой похотью; не видела, что все эти скупые жесты, попытки закадрить подругу Талиса — лишь очередной показательный цирк. Маркус не понимал, как Кейсо, проницательная горделивая девчонка, могла это позволять. А она, шериф был уверен, прекрасно чувствовала кожей их лицемерие. Чувствовала и позволяла. А ведь Кейсо не из тех, кто могла такое позволять, и от этого нутро неприятно волновалось, а желудок тревожно сворачивался в преддверии чего-то нехорошего. Мысли, что следует украсть у нее пару минут для того, чтобы вымолить прощения за вчерашнее, тут же сникали после очередной ее позволительно-заигрывающей ухмылки на похабную шутку ноксинианского инвестора. Вместо этого голову заполоняло лишь желание поставить ее на место, — также за вчерашнее, — желательно на место на коленях перед ним, да еще и перед всеми, чтобы показать, чтобы назидательным уроком дать всем лицезреть, что шериф Пилтовера и заунский отброс все так же разнятся в иерархии на пару тысяч бесконечных ступеней. Маркус так и не смог понять, отчего в его голове так резко, так болезненно быстро проросли прежние отчаяние, злость и надменная выжигающая ненависть к ней. То ли от одного ее существования, то ли от ее существования рядом не с ним. Он сощурил глаза, когда Кейсо пару раз постучала по наручным часам, приложив их к уху, и на ее лице на мгновение скользнуло кривоватое облегчение. Она, что-то шепнув на ухо Виктору, у которого на лице тут же расплылась очередная ошеломляющая улыбка, выскользнула из толпы, прислушиваясь к окружающим звукам, мягко, не особо ловко огибая людей и продвигаясь к краю зала в сторону балкону. Кейсо ощущала неприятный мандраж. Не такой, который заставляет сердце отплясывать нервный ритм, а горло пересыхать, скорее, подобное ощущение бывает у режиссеров пьес, которые показывают свое гениальнейшее, любимейшее творение на огромной сцене впервые. Руки беспрестанно потели, а время хотелось ускорить в пару десяткой раз, лишь бы минуты не тянулись бесконечным потоком в непрекращающихся слащавых речах и очередных комплиментах. «Наивные богатенькие недоумки, — думалось ей, когда она в очередной раз незаметно вытирала руку от приторно вежливого поцелуя в ладонь. — Привыкли считать, что бабам только и нужны внимание да слащавые ухаживания, — Кейсо дернула уголком губ, когда в груди предательски заныло, словно старая рана никак не хотела заживать, болезненно кровоточа. — Верно, Маркус? Это ведь кажется таким простым, таким очевидным». Ей всего-то следовало спрятаться поглубже, в какой-нибудь укромный уголок, отсчитать несколько паршивых последних минут в этом отвратительном городе, предвкушая то, что последует за ними, но у судьбы на Кейсо всегда были совершенно иные планы. Сердце в испуге пропустило удар, когда кто-то резко схватил ее за запястье, дергая в сторону спутанных портьер, отдающих пылью. Мысли, взвинченные в хаотичном порядке, стали наполнять сознание едва ощутимым страхом, что ее раскусили: ее, ее план и все нехитрые манипуляции. Но этот страх пропал так же быстро, как спина столкнулась с поверхностью стены, неприятно царапнув кожу сквозь рубашку, а шею накрыла череда голодных, до одури знакомых поцелуев-укусов, обжигающей дорожкой спускающихся вниз, к ключицам. Кейсо протестующее взбрыкнулась, не в силах совладать с поганым нутром, которому вдруг подумалось, что насладиться капелькой власти над шерифом в последний раз — весьма опьяняющая и интересная затея. Но как только последнее касание губ спустилось во впадину между грудей, отчего рубашка неприятно натянулась, грозясь порваться, а саму ее развернули лицом к стене, недвузначно скользя пальцами к брюкам, она тихо зашипела. — Совсем рассудок потерял? — Ты весь день не отлипаешь от него, вертишь хвостом туда-сюда, дразнишь мне назло, — прорычал шериф, стараясь наспех расправиться с мешающими завязками на девичьей одежде. — Тебе? — Кейсо не смогла сдержать выражения искреннего удивления на лице, прежде чем рассмеяться и кинуть насмешливый взгляд через плечо. — Тебе назло? Детка, ты, часом, ничего не попутал? Не возомнил чего лишнего о себе? Ты уж меня прости, — в ее глазах блеснул недобрый огонек, — но кто ты такой, чтобы я тратила свое драгоценное время, делая что-то тебе назло? Возможно, дразнить шерифа не следовало, а уж тем более в такой ситуации. Возможно, какая-то личная обида не давала ей поступить верно с обеих сторон, и довести мужчину до белого каления, до крайней степени взрывоопасной злости было необходимым, чтобы убедить себя в чем-то, утешить, спихнуть ответственность на кого-то другого, но только не на себя. Он прошипел сквозь стиснутые зубы ругательства в лучших заунских традициях и несдержанно вжал ее в стенку своим телом, так, что Кейсо хрипло расхохоталась, ощутив его впечатляющее возбуждение. Каждая деталь, каждая мелочь в нем теперь казалась ей такой же поганой, как и самые отстойные дни в ее жизни. Шериф был жалок. Он это знал даже лучше, чем она, как и прекрасно понимал, над чем она смеется, но свое состояние не вызывало стыда, лишь сильнее подстегивало злость. — Прекрати, — сказать «заткнись» у него почему-то не поворачивался язык. — Почему ты не можешь по-нормальному, мать твою? Почему все, что ты делаешь, приносит одни ожоги, разрушения и шаткое существование? Я больше не хочу, — он обессилено выдохнул ей в затылок. — Не хочу идти на поводу у твоих извечных игр, не хочу чувствовать себя беспомощным паломником к тому, кто этого даже не достоин. Был бы он в чуть более отчаянном состоянии — и вовсе припал бы перед ней на колени, цепляясь пальцами в ткань одежды, умоляя, взывая к ее светлой стороне, чтобы она отпустила его, потому что хуже, чем без нее, ему было только с ней. В ответ на его слова в голове у Кейсо мелькнула внезапно ясная мыль, спонтанная, ошеломляющая до глубины души: потому, что тоже самое творит со мной Виктор, — хотелось ей сказать. Так было на протяжении всех месяцев: все, что делал Виктор, Кейсо отражала на остальных и, в особенности, на Маркусе. «Потому что мне причиняют то, что пробуждает глубоко внутри обиду: нелепо, неаккуратно, неосознанно, но мне плевать на причины этого, я ощущаю лишь последствия, я ощущаю лишь то, что верхний город во главе с Виктором почти что подчинил меня себе, а я ведь эгоист. Я не умею по-другому, я люблю ломать и разбивать то, что мне не дано удержать или сохранить, — Кейсо ощущала затылком, как тяжело дышал позади Маркус, и сжимала губы в немом крике, лишь бы не дать слишком спонтанным, слишком настоящим мыслям вырваться наружу, потому что эти самые мысли давали ей понять, каким на самом деле гнилым человеком она являлась. Сказать вслух — значило признать свои ошибки, а этого она категорично не умела делать. — И если со мной это делают не нарочно, то я-то чужими обречением, горечью и бессилием упиваюсь, как последняя сволочь, пытаясь оправдать это тем, что ты заслужил. Но оправдывать у меня не выходит, становится лишь тошно от того, что мне впервые дали в руки что-то хрупкое — что-то, что я должна была отвергнуть сразу же, чтобы не повредить или хотя бы не разбить, но все, что я чувствую — это злорадное удовольствие от ощущения, как между пальцев хрустят чужая суть, чужие слабости и доверие». Мысли всколыхнулись и осели внутри густым маревом, которое она не имела права озвучивать вслух, особенно после вчерашних слов шерифа, после всего, что он наговорил. Потому что со вчера все стало с точностью до наоборот, потому что после вчера желание уберечь шерифа и сохранить что-то ранимое внутри него испарилось с пониманием: все, что ей казалось собственным уютным уголком, оказалось чертовой ложью. Он ведь и вправду заслужил. — Что, тяжело воспринимать правду? — хохотнула она, ощущая, как Маркус вновь несдержанно прижался к ней. — Все-таки заводит тебя чужое бессилие, да? — девушка не могла сдержать хриплого смеха, продолжая скалиться через плечо, многозначительно опуская глаза вниз, в точку соприкосновения, где натянутая ткань его брюк болезненно вжималась в бедра, впиваясь бляшкой пояса в кожу. То, что должно было еще вчера работать отвращением к себе, сейчас наоборот полыхало злостью, и мужчина запустил пальцы в ее брюки, обдавая горячим дыханием девичье ухо. Кейсо шумно втянула носом воздух, ощущая, как смесь запахов и нервов напоминают ей о совместной ночи. В принципе ее ненависть к шерифу могла неплохо посоревноваться практически на равных с собственной ненавистью к себе, потому что даже сейчас, даже после ночи бессмысленного горького рыка в подушку у ее организма находились силы сопротивляться здравому смыслу и размышлениям. Мелькнувшее возбуждение никуда не уходило, и по мере того, как мужские пальцы стали потирать сухие складки, она начала безуспешно дергаться в его хватке, не желая, чтобы он ощутил правду: что она зависима от этого едва ли не так же, как и он сам, что она медленно сдается ему и хочет сдаваться, даже не взирая на то, что желудок готов вывернуться наизнанку от того, насколько ей противно происходящее. Но он уже мазнул пальцами ниже и тихо, почти что ласково рассмеялся ей в шею, разнося мурашки по коже от контраста его собственного тщеславия и совершенно неприсущей ему капли нежности в такой момент. — В этом ведь вся ты: лицемерная, лживая, заносчивая, пытаешься оправдать себя и свои слабости за счет унижения других, за счет бесконечных гнилых шуток, — ее хриплый надменный смех в ответ лишь сильнее подначивал. — Да, детка, давай, — Кейсо ухмыльнулась ему через плечо, — не сдерживай свою натуру, а то от твоих слащавых слов на грани с признаниями я уже и начинаю забывать, кто ты на самом деле. Ведь твои попытки «убедить девчонку, что она в безопасности, и окружить красивыми романтичными словечками», должна признать, сработали отменно. Ее слова отдались чем-то до боли знакомым внутри, но все, что Маркус видел — лишь злобный оскал девушки у своих губ, и этого хватило, чтобы тревожный звоночек затерялся среди очередной вспышки желания нагнуть ее и поиметь прямо здесь как в наказание, в назидание за то, что оборванка из Зауна смеет считать, что у нее есть какие-то права, какая-то власть над шерифом Пилтовера. Было до нелепого глупым, с какой скоростью калейдоскоп его собственных мыслей успевал меняться под давлением самой Кейсо. Еще пару дней назад за один ее мигнувший взгляд он готов был упасть ниц и умолять до охрипшего голоса, до стертых колен о том, чтобы Кейсо — чудесная, ласковая Кейсо — не оставляла его никогда. Сейчас желание стереть отвратительную ухмылку с ее поганого, надменного лица припекало едва ли не сильнее, чем в первые дни пребывания здесь. Хотелось сжать ее между рук так сильно, чтобы она молила его о пощаде. Хотелось напугать, увидеть прежний страх в глазах, хотя она, казалось, рядом с шерифом его и вовсе испытывать не умела. Девчонка, как и Силко, ни во что его не ставила, словно знала, что он не посмеет, не осмелится преступить ее границы. А он — пусть она будет уверена — еще как их преступит. Хотелось раздавить ее до ее судорожного вскрика, хотелось делать ей больно и ломать до такой степени, чтобы искоренить ее надменные взгляды раз и навсегда, чтобы ее глаза могли смотреть лишь снизу вверх — податливо, прилежно, как у побитой собаки. Собственные мысли начинали постепенно припекать презрением к себе, пугали так, что он резко остановился, всего на секунду, чтобы испустить испуганный вздох. Но обида и горечь за то, что девушка сказала вчера у моста, за то, что нежилась полдня к Виктору, за то, что он отчетливо чувствовал: она к нему больше не придет, — оказались намного сильнее здравых мыслей и трезвости ума. — Ты с утра до вечера трезвонишь, как я тебе омерзителен, каждый раз делаешь вид, что тебе противно, что презираешь меня всеми фибрами души, — он на несколько секунд замолчал, с каким-то остервенением впиваясь в ее шею, оставляя алый след и довольно окидывая его злорадным взглядом, пусть Виктор полюбуется на то, кому Кейсо действительно принадлежит, — и каждый же раз неизменно поддаешься: в коридорах, в лаборатории, в собственных покоях, а то и сама ко мне приходишь, прикрываясь какими-то важными делами. Но на самом деле тебе ведь хочется этого, не так ли? Хочется так отчаянно, что ты даже сама не готова признать, что вечно ищешь со мной встречи. Даже сейчас, в эту самую секунду ты чертовски мокрая только для меня, — наверное, более горделивого, самодовольного тона, словно это являлось его самым большим достижением, она и не слышала. Вот только задел шериф то, что задевать ему не стоило. Наверняка это мгновенно отразилось на ее лице, стоило ухмылке сползти уже на середине его хлестко бьющих слов, потому что мысли Маркуса, что Кейсо — свободолюбивый, независимый мотылек Зауна — не может принадлежать такому недостойному, как он, отдались первой охлаждающей волной внутри. Вслед за этим пришли попытки понять, что он к черту несет и что творит с Кейсо, с обожествленным им же призраком, идеально высеченной, мягкой скульптурой, которую он должен был оберегать. И не смог. Кейсо дернулась в последний раз, и ее взор резко похолодел, едва ли не помертвел, прежде чем она полностью застыла в его хватке. Это подействовало мгновенным отрезвителем для шерифа, потому что воспоминания, в какую ночь он видел у нее такие же глаза, до сих пор висели в душе нестираемым горящим клеймом. Словно подчиненные-недоумки, посмевшие прикоснуться к ней, были его виной, словно то, что он не смог, не был рядом в момент, когда следовало ее защитить, было исключительно его оплошностью. Маркус отшатнулся назад, как прокаженный, с подступающей паникой глядя на не сдвинувшуюся с места девушку. Кейсо прекрасно знала, почему он был прав, и знала, почему аргументов в ответ не было. Только не тех, которые смогли бы отстоять собственное достоинство, наоборот, лишь сильнее растоптать, но терять и так было уже нечего. В голове набатом отдавались чужие приказы, сцепленные от боли зубы и ненависть к себе за то, что собственный организм предает, за то, что в бесконечных попытках пересилить себя она сдавалась раз за разом, пытаясь искать собственное удовольствие в насилии над собой. Она не знала, было это самым простым вариантом или нет, но она его в конце концов нашла. — Мое тело, — в ее голосе не было ни злости, ни холода, ровным счетом ничего, кроме такой же пустоты, как и в ее глазах, — было вынуждено искать удовольствие там, где его быть не могло. Я бы сошла с ума, если абсолютно каждую ночь в борделе мне приходилось бы смывать с себя с отвращением. Время шло, и я подстраивалась, мне приходилось наслаждаться тем, что со мной вытворяли: чужими ладонями, сдавливающими горло, укусами и грязными словечками. Мне приходилось чувствовать возбуждение и стонать от удовольствия, иначе я бы потеряла рассудок после первого десятка клиентов. Заговорил об откровенностях? Обо мне настоящей? Спустя три года в борделе я намокала сразу же, стоило кому-то из клиентов дать мне весомую пощечину. Что, шериф, все еще приписываешь это к заслугам своего эго? Теперь не так приятно вспоминать о нашей ночи? — Кейсо, я… — у него перехватило дыхание, и холодный пот заставил рубашку неприятно липнуть к телу. Как он мог? Как он мог наговорить это? — Я ведь последние годы думала, что никогда не стану нормальной. Думала, что мое чертово тело не сможет испытать удовольствия. А затем ты стал на колени. Мужчина — без слов, без боли, без горьких слез — захотел сделать приятно мне. И все последующие дни я шерстила руками свое тело, удивленно вспоминая ту ночь и думая о том, неужели я все еще способна чувствовать это от нормальной, здоровой ласки, а не от грязного, скотского обращения, коим была переполнена вся моя жизнь последний десяток лет. — Я ведь просто хотел… «…Помочь? Сделать приятно?» — мысли сами подкидывали едкие варианты ответа, словно высмеивая, показывая, насколько жалко звучали бы подобные слова и оправдания. Кейсо никогда не была дурой. — Подкормить свое эго, любовничек? Доказать себе, что ты выше, может, лучше него. Пытался убедиться, что можешь вот так вот зажать меня в углу и я позволю тебе это? Как, удается оправдывать себя тем, что ты делал это исключительно для меня? Добился своего, теперь тебе не так обидно, что в сегодняшний день ты по своей вине оказался в пролете? Пока смысл слов Кейсо, которая, казалось, понимала и знала его лучше, чем он сам, доходил до него, она лишь с неприязнью передернула плечами и пригладила помятую, благодаря ему, рубашку и направилась в противоположную сторону. — Не находишь ничего общего с парочкой тех миротворцев? — она обернулась перед поворотом. Он готов был бахнуться перед ней на колени вновь, посреди зала, перед всеми, лишь бы забрать слова обратно и стереть из памяти обоих последние десять минут, лишь бы заставить ее забыть, что его поганое высокомерие может быть еще гнилее, чем ей казалось раньше. — Прости, — все, что ему удалось выговорить, с досадой и толикой страха впиваясь в собственные волосы. Возможно, судьба подкинула ему один-единственный, последний шанс на то, чтобы обрести свой уютный уголок в жизни. Он ведь знал: все, что нужно было Кейсо, — не обременять ее свободу, а он не справился и с этим. Все, что ему нужно было — стойко вытерпеть вчерашние нападки Кейсо, девчонки, потерявшей близких людей, не осознававшей, что говорит, а что он? Поднял руку на хрупкое создание на глазах у всех. На глазах у Виктора. Потому что ревность, которую раньше удавалось держать в узде, смела все границы, переплетаясь с болью и выжигающим сознанием. Кейсо — не его светлое воспоминание о жене. Она заменяла, вытесняла, сжигала, а затем перестала это делать, лишь узнав, как тяжело ему. Она просто мягко, робко, доверчиво становилась рядом, позволяя ему не забывать. Позволяя ему лелеять воспоминания, оставляя для них непомерно важное место в собственной душе. Просто раньше он был уверен, что у него нет и шанса, раньше он думал, что временные похоть и помешательство на бродяжке пройдут. Но она дала ему шанс: крохотный, не обещая ничего взамен, не обещая в принципе ничего. Все, что от него требовалось — ждать и ни в коем случае не давить, ведь месяц назад он и представить не мог, что будет прогуливаться с ней улочками Пилтовера под руку или проводить ночь в ее покоях. Но он не справился даже с таким мелким поручением, даже с такой небольшой, возложенной на его плечи, миссией. Ему казалось, что он сходит с ума. Дикие злость и ненависть бушевали в душе с такой силой, что ни остановить их, ни обдумать, ни обуздать возможности не было. Они затмевали все. Они были последствиями лишь одного: страха. Признать для себя то, что он полностью и бесповоротно влюбился — какое глупое слово, совершенно не описывающее, что он полностью и бесповоротно погряз в этой девчонке, так, что готов был отдавать ей каждую из последующих жизней — было страшно. Было страшно, когда жизнь, собственная жизнь и власть над ней ускользала, было страшно, что его существование было завязано на таком дерьме, в котором построить что-то здоровое заново, с чистого листа уже не вышло бы. Эта безысходность его топила, Маркус готов был бы работать не покладая рук день и ночь ради мизерного шанса, но у него его не было. Даже хекстек, хоть сотня хекстеков его бы не спасли: не было ни единой страны, в котором он — шериф Пилтовера, и она — преступница из Зауна, — могли бы найти свой уголок. И это «страшно» он топил привычными способами, прекрасно зная, что с ней эти способы не сработают. Наверное, где-то в глубине сознания все еще зрела мысль, что так ему банально легче, — сейчас Кейсо хорошенько ему врежет, обольет потоком грязной ругани и больше никогда не появится в его жизни. Потому что он не заслужил. Он пытался себя убедить, что так будет правильно, что так будет лучше, но понимал, что это лишь очередные жалкие оправдания. Маркус был несдержан, не умел скрывать эмоции и гнев, что это всегда выливалось в сотни ситуаций, о которых он горестно жалел. Даже ненавидел себя, быть может. Но бороться с собой не мог. Когда его достоинство и честь задевали, шериф мог отплачивать лишь грубыми мужланскими способами, задавливать так, как умеет: унижениями, оскорблениями, попытками задеть за живое, — то живое, которое она ему столь доверчиво открыла. — Прости меня, Кейсо, мне так жаль, — прошептал Маркус, как мантру, на выдохе, протянув к ней руку, и тут же одернул: он не посмел бы коснуться ее после всего. Кейсо почти занырнула за угол, когда тихий, едва слышный шепот, похожий, скорее, на плод приблудившейся фантазии, резанул по ушам. Она тяжело выдохнула, кидая мимолетный, острый взгляд на Маркуса. — Я бы тоже извинилась, шериф, — на ее лице всего на мгновение блеснула нездоровая улыбка, и этого хватило, чтобы по телу мужчины пробежал неприятный холодок поганого предчувствия. Кейсо сделала показательный реверанс, насмешливо склоняя голову вбок. — Вот только мне совершенно не жаль. За что ей следовало просить прощения? Он так и застыл, неотрывно, с какой-то опаской глядя на девушку, словно ожидал, что она вот-вот выхватит револьвер и засадит пулю ему в лоб, но ее острый взгляд в пустоту перед собой не прекращался, словно она чего-то ждала. Шериф не сдержался, все же дернувшись рукой в кобуре, вдруг девчонка и на этот раз стащила его пушку, но она оказалась на месте, а вот противогаз, обычно висящий на поясе, — нет. Мужчина в смятении вновь поднял взгляд как раз в тот момент, когда настенные часы в паре метров от него пробили семь вечера. Девушка ухмылялась опасно, голодно, в таком непонятном ему предвкушении, что колени начинали медленно подрагивать от напряжения. Сейчас на него глядела не Кейсо, та самая подруга золотого мальчика Прогресса. Сейчас на него глядела Кейсо, проведшая большую часть жизни в Зауне среди бродяг и карманников, среди насилия и преступлений. Кейсо, которая с таким же хитрым прищуром воодушевленного ребенка, который ожидает начала какого-то фееричного шоу, приложила к лицу его респиратор, азартно подмигнув. — Кейсо? — он вопросительно мотнул головой. — Ты должен быть мне благодарен, детка, я заняла для тебя лучшие места. Ее голос прервал оглушительный грохот, и Маркус инстинктивно дернулся вперед, то ли в попытке схватить Кейсо, то ли оградить от непонятного шума. С зала послышались крики, ругань и пара гулких предупредительных выстрелов миротворцев. Шериф обернулся всего на мгновение, чтобы его взгляд зацепился за едва заметные колыхания воздуха в углах зала: слева у портьеры, в южно-восточном крыле у массивного стеллажа с цветами и за книжными стендами вентиляционные трубы располагались по всему периметру помещения. Он хватанул ртом воздух, тут же скрючиваясь напополам от режущего глотку ощущения, краем уха слыша редкие выстрелы и шумный кашель гостей. …Отрава? Полный зал самых богатых и влиятельных людей Пилтовера, важные гости и дипломаты соседних государств — все как на ладони в одном помещении. Все — и один маленький трепыхающийся светлячок. Мужчина сквозь неприятные ощущения обернулся на место, где мгновение назад стояла Кейсо, и мысленно выругался — пусто. Боль неприятными волнами сковывала тело, отягощала каждое движение так, словно мышцы налились непомерным многотонным грузом, и Маркус едва нашел в себе силы, скорчиваясь и тяжело дыша через каждые полметра, доползти до общего зала. Все происходило слишком быстро. Широкий балкон вычурного зала и доступ к воздуху не спасал от действия неизвестного газа, распыленного в вентиляцию. Многие гости уже лежали без сознания, по крайней мере, Маркус надеялся, что они были всего лишь без сознания — часть из них, как и он, тяжело дыша и содрогаясь от периодичных судорог, были раскиданы по залу. Кто-то даже не успел встать с места, — так и распластался на стульях да креслах, испуганным взглядом взирая вокруг. Пара миротворцев даже додумались вовремя нацепить респираторы и теперь кучковались по центру зала, упрямо держа револьверы наготове. Тишина, опустившаяся на помещение, был почти ощутимой, вязко затекала в легкие, затрудняла дыхание и путала мысли. Шериф не без усилия окинул взглядом помещение: Джейс был рядом с советниками, так же корчась от болезненных спазмов, Виктор сидел чуть поодаль, привалившись на спинку кресла и тяжело дышал. Они встретились взглядами, и ученый тревожно кивнул головой, словно силясь задать какой-то вопрос, но затем его отвлек шум со стороны широкой веранды. Он замер, так и согнувшись пополам, исподлобья взирая куда-то. Маркус практически мог видеть, как в глазах ученого стал мерно зарождаться липкий страх. Шериф не сдержался и проследил за его взглядом, натыкаясь на задумчивое выражение Кейсо, которая стояла вполоборота к залу, лишь сейчас оттянув с лица респиратор. Миротворцы, столпившееся в центре, нервно перевели револьверы на нее, не понимая, что происходит. Девушка застыла, сложив руки за спиной, несколько мгновений покусала губы, словно смакуя какую-то мысль, а затем перевела пустые глаз на город — так, словно могла что-то видеть — на город, со стороны которого мерно поднимались струи дыма, и по мере того, как Кейсо продолжала молчать, вселяя в всех присутствующих, оставшихся в сознании, тревожные мысли, пожары по всему Пилтоверу начинали разгораться все сильнее и сильнее. Со стороны балкона стал нарастать смутно знакомый гул, едва различимое жужжание, колыхавшее сознание, и Маркус с долей облегчения ощутил, что судороги прошли. Тело обмякло, как у тряпичной куклы, и он беспомощно привалился к краю веранды, силясь остаться в сознании. Его хватало лишь на то, чтобы бороться с тяжелыми веками, которые так и норовили опуститься, и взирать на задумчивее выражение лица Кейсо. Словно она чего-то ждала. Он кинул косой взгляд на гостей: кажется, все стали дышать чуть размереннее, по крайней мере можно было надеяться, что болезненные судороги — лишь первоначальный эффект, и основной целью было, судя по всему, оставить в сознании и обездвижить, вот только зачем? Звук становился все громче, и Маркус заметил, как Кейсо склонила голову в сторону, с каким-то неизвестным ему удовольствием вдыхая запах гари со стороны города. — Скажи мне, братец, — наконец, подала она голос в пустоту перед собой, и краем глаза шериф увидел, как миротворцы, оставшиеся в здравии, чуть дернулись, приближаясь к ней со спины, — красиво ли горит Пилтовер? — Ничего красивее я в своей жизни еще не видел, — послышался приглушенный насмешливый голос, и Маркус нервно дернулся, когда гудение очутилось совсем близко, а затем из-за края веранды показалось сразу нескольку людей, которые зависнув в воздухе на пару мгновений, взмыли вверх на летающих скейтах. Миротворцы открыли огонь, и парень в маске, отдаленно напоминающей сову, ринулся вперед, чуть прикрывая даже не шелохнувшуюся Кейсо. Все завертелось с такой скоростью, что желудок шерифа сделал неприятный кульбит и перед глазами все поплыло. Светлячки. Много светлячков мельтешило перед взором, так много, сколько он и не видел в своей жизни, в оборванной, потертой одежде, пестрящих масках и с разноцветными волосами. Несколько молодых миротворцев были обезврежены в мгновение ока. Еще бы: желторотые, едва выпустившиеся с академии, — куда уж им до кровожадности и уверенности в каждом движении отбросу с Линий, где дети учатся жестокости в процессе выживания с пеленок. По залу вновь прошлась волна шума: кто-то угрожал, кто-то испуганно переговаривался, некоторые особо впечатлительные личности едва ли не поскуливали от страха. Маркус видел, как болезненно дернулся Виктор в сторону Кейсо, почти что падая со стула. Часть светлячков разлетелась по залу, перекидываясь какими-то жаргонными словечками и своими шутками. Первые несколько выстрелов из их пушек пришлись точечно в системы охраны, вторые — в механизмы защиты. Надежда на то, что капитаны миротворцев смогут прислать сюда подмогу растворялась с каждым мгновением на удивление ювелирной работы летающих отбросов. Выходы и входы — все, кроме чертовой веранды, — заблокированы, охрана молчит, умнейшая защита Пилтовера не подает никаких признаков жизни — все выглядело до безумия смешно и нелепо. Как, к черту, они могли знать все это? Как могли проскользнуть таким количеством мимо охраны, как раскрыли сеть подачи электричества, вентиляции, сигнализации да всего, что делало из неприступного здания совета бесполезную коробку, наполненную до жути важными и влиятельными людьми. Это продумывалось годами, включая в себя разработки Талиса, хекстековые элементы и кучу сложной тонкой работы, которую раскрыть было невозможно, только если не… Маркус застыл, ощущая, как сердце вместе с нутром сжались в маленький плотный ком, ухнув где-то под ребрами. …Только если человек, работающий с хекстековой энергией, не изучал все это на протяжении нескольких месяцев. Парень, очевидно, отыгрывающий главного, пока не было того самого пресловутого лидера, быстро и четко отдавал приказы вполголоса, всучал своим людям какие-то примятые бумаги, на которых солнце с обратной стороны просвечивало до боли знакомые карты коридоров совета. Этого не могло быть. Несколько человек, коротко кивнув, вылетели с веранды в разные стороны, пока обрывки их фраз вязко доходили до слуха шерифа: «Эксперименты, разработки, лаборатории…» Но большая часть светлячков, не занятых контролированием уже связанных миротворцев и разоруживанием тех солдат, которые валялись парализованными куклами на полу, подлетели к Кейсо, закружившись вокруг нее одним сплошным вихрем на своих скейтах. Маркус ненавидел зеленый цвет, потому что он ассоциировался у него с Зауном, а значит, и с Силко. И в данный момент от тараканов, мельтешащих на своих летающих игрушках, зал заполнился неярким зеленоватым заревом. На мгновение Маркусу стало тревожно: вдруг он что-то не так понял? Вдруг они прилетели, чтобы свершить возмездие над Кейсо, посчитав, что она предала их? — Не… Не смейте, — бессвязно проговорил он одними губами, ощущая, как онемевшие уста совершенно не слушаются его. Он хотел продолжить, сражаться до последнего вздоха, закончить мысль, но так и замер с приоткрытым ртом, когда вместо ожидаемых криков и обвинений со стороны светлячков увидел нечто другое. Несколько человек едва ли не припали перед ней на колени: кто-то с наскока приобнял со спины, хохоча ей на ухо, кто-то небрежно взъерошил волосы. За большой толпой среди широких спин было сложно что-то рассмотреть, но одно он видел наверняка — в каждом их движении были бережность, осторожность и толика сочувствия. Это казалось глупым, даже слегка смешным. Что за благоговение перед Кейсо? Чужое мельтешение вновь закрыло ему взор на девчонку всего на каких-то жалких несколько секунд, и когда сквозь просвет чужих тел взгляд шерифа вновь выцепил Кейсо, его тело сковало новой волной онемения уже не от парализующего газа, а от тоски. Сковывающей, болезненной, такой, которая царапает горло наждачной бумагой и сухим комом проталкивается внутрь. Нутро сделало очередную мертвую петлю, и зал заплясал перед глазами разноцветным огнями: от страха, неверия, от боли, пронизывающей позвоночник до кончиков пят, — был бы чуть менее безэмоционален, наверняка потерял бы сознание от смеси таких двойственных ощущений. Стан Кейсо был повернут ровно на него, и глаза ее, казалось, тоже. Они блестели в слабо освещенном, мигающем от полыхавшего огня где-то вдалеке зале, светлым пятном расплываясь в узких разрезах лисьей маски светлячка. Маркус не видел девичьего лица, но ее улыбка — сдирающая мясо до костей, разрывающая его тело на бесчувственные клочки — чудилась ему даже сквозь потертую поверхность маски, которую лицезреть приходилось мизерное количество раз, владельца которой он желал поймать и освежевать собственными руками едва ли не больше, чем придушить Силко; маски, за которой — он был убежден — скрывается безжалостный и беспринципный ублюдок, который не ставит человеческие жизни ни в какую цену. Но затем светлячки вновь взмыли в воздух, словно специально желая покрасоваться перед инвесторами и вельможами, и Кейсо скрылась из вида. Шериф поражался разнообразию бунтарей, он никогда не видел их в таком количестве: часть контролировала помещение, внимательно следя за механизмами охраны, остаток ребят нагло пинали миротворцев, связанных, как беспомощных котят перед топкой. Исчезнувшие светлячки, полетевшие по каким-то поручениям вальяжного паренька, заправлявшего происходящим, с громким гоготом вернулись обратно, на ходу перекидываясь сумками, хвастаясь какими-то сложными механизмами, в которых сам шериф совершенно ничего не понимал. Небольшой хаос и размеренный раздражающий шум продолжались еще пару минут, прежде чем все внезапно затихли, замерев в излишне самодовольном ожидании. Виктор также пытался разглядеть среди толпы Кейсо, безуспешно очерчивая глазами помещение, пока не услышал тихое насвистывание со стороны. Ему потребовалось пару мгновений, чтобы напрячь мысли и без труда вспомнить практически въевшуюся в подкорку сознания мелодию, ту, которую знают с пеленок все дети Зауна и большинство Пилтовера, местную считалку, привязавшуюся к народу городов. К моменту, когда он, стараясь игнорировать жуткую слабость в теле, все же смог обернуться в сторону звука, зал наполнил едва слышный знакомый голос. Все взоры обернулись в сторону портьеры, откуда доносился звук, пока не наткнулись на девушку, сидящую в неприметном уголке. Она крутила в руках что-то смутно знакомое, рассмотреть возможности не было, уткнувшись глазами в потолок, и вальяжно развалилась на мягком кресле так, как Виктор помнил, она сидела на стуле в своих покоях в первый день прибытия сюда. Так, словно сидит на самовозведенном троне Пилтовера. Ему казалось, что этот образ отстраненности и жестокости давным-давно покинул девушку, казалось, что такой, как сейчас, она не была с первого дня пребывания здесь, что она уже должна была забыть, каково это — быть именно такой. Но человек, безмятежно развалившийся в кресле, был другим. Он не был той Кейсо, которую он знал, ее движение сопровождалось насмешливым хмыканьем, а нога двигалась в такт насвистыванию. Казалось, что она никуда не спешила, а весь день сидела на этом чертовом кресле, пока за ее спиной, как защитный пес и телохранитель, стоял другой парень в маске, столь похожей на ее собственную, сейчас скрывающую девичье лицо. Стоило тихому гомону среди гостей замолкнуть, как все наконец расслышали тихое пение, доносившееся с ее уст. Ваш голос понизить стоит давно, И яму для каждого время вскопать. Я ведь говорила, но вам все равно: С отбросами, детки, опасно играть. Продажней нет вас: лицемеров и слуг, Чей рот даже с плахой не сможет молчать. Бежать уже поздно, мой преданный друг, Кейсо замерла, поворачивая голову к застывшей толпе, и с ее стороны послышалось едва заметное насмешливое хмыканье. Отбросов игрушки нельзя-я отнимать. Наконец она остановила движение рук, на которых раскручивала небольшой механизм, который — Виктор был уверен — видел где-то совершенно недавно, и встала, убирая руки за спину. Ее поступь была практически беззвучной, но отдавалась глухим эхом по помещению. Казалось, в каждом шаге, повороте головы или поднятии плеч сквозили позерство, театральное представление, словно она была так сильно довольна и возбуждена от происходящего, что еще немного — и пошла бы вприпрыжку по помещению, но девушка держалась стойко, то и дело задирая подбородок ввысь. Кейсо не любила тщеславных людей, но сейчас позволила себе немного побыть таковой, не скрывая неприсущего ей хвастовства. Еще бы: ее четко выверенный план, — который, к слову, начал крошиться со сближением с Виктором, а затем и вовсе рухнул, стоило шерифу запечатлеть срывающий здравый смысл поцелуй на ее губах, но об этом она себе признаваться не желала, — сработал отменно. Каждая деталь, каждый человек — все было вылизано дочиста, до идеальной белизны, все стояло на своих местах, и ее непомерный труд и попытки сдержать нрав наконец воспылали благодарным огнем. Переигрывал ли еще хоть кто-то Пилтовер столь шикарно? Маловероятно. Кейсо не могла не приписывать такую скромную деталь, как поставить верхний город на колени и неплохо отыметь, к своим собственным ярчайшим достижениям. Все это самодовольство скользило в ее нескрываемо довольной походке, и по мере того, как способность шевелить отдельными конечностями возвращалась к присутствующим, к Виктору начинало доходить смутное понимание происходящего. — Скажи, что это шутка, — прохрипел он, привлекая внимание девушки. — Скажи, черт возьми, что это — один сплошной розыгрыш! Кейсо азартно хмыкнула, явно намереваясь что-то ответить, но Экко предупредительно ее одернул, кидая взгляд, полный неприязни, на мужчину, и тихо пробормотал: — Газ не будет действовать вечно, у нас минут пятнадцать-двадцать, не больше. — Что за черт? — наконец, справившись с оцепенением, попытался окликнуть ее Джейс, все еще не веря, что стоящая перед ним девчонка в маске — та, с которой он работал бок о бок больше полугода. — Что за черт, Кейсо?! — Не трать понапрасну воздух, Талис, он тебе еще пригодится, — склонила голову девушка, кивая светлячкам, и те схватили под руки советников с учеными — зерно, золотую сердцевину Пилтовера, — грубо выпихнув их, обессиленных и скрюченных, на балкон. — Мы дали тебе достойную жизнь, чего же еще тебе не хватало, глупая девица? — выдохнула Медарда, вероятно, одной из первых полностью смекнув, что же все-таки происходит, и Кейсо несдержанно хохотнула на ее высказывание. — Достойную жизнь? Это в Вашем-то понимании она была достойной? Я ведь говорила, что как бы сильно вы ни пытались обольстить меня вашими соблазнительными пиршествами и почетными званиями, по заслугам платить, так или иначе, будет каждый. Негоже, что Заун расплачивается за грехи верхнего города из года в год, теперь пришла и ваша очередь, верно, советница? — И что же ты теперь, захватишь власть в городе? — в ее голосе слышалась дрожащая насмешка. — Думаешь, бароны, магнаты — они пойдут за тобой из-за страха? — Это нижний город идет за кем-то из-за страха, а жителей вашей поганой ямы следует всего лишь поманить мешком золотых, чтобы они тут же стали, как шелковые, — усмехнулась Кейсо, и Мэл шумно выдохнула. — Знаете, сколько дают за дочь главы клана Медарда в Ноксусе, советница? А за жизнь золотого мальчика Прогресса, сотворившего магию хекстека? — Ты не посмеешь! — выкрикнула Кассандра, тяжело дыша и взирая на девчонку снизу вверх. — Мы дали тебе кров, приютили тебя, вместо Тихого Омута поселили под нашим крылом! И за это ты… Ты просто будешь насмехаться над нами, думая, куда же подороже продать нас?! — Ну-ну, — примирительно качнула головой Кейсо. — Я же не какой-то там деспот, — казалось, она просто-напросто забавлялась, нарезая круги между советниками, которых светлячки расположили ровно в ряд, усадив на колени. — К тому же я справедлива. Вы сохранили мне жизнь, я отплачу вам тем же, советница Кирамман, я не нарушаю порядков жизни. Но вы расплатитесь иначе, будьте уверены. — Устроишь показательное насмехательство? — криво мазнув усмешкой, уточнила Медарда. — Насмехательства и надругательства — конек ваших придворных псов, — Кейсо сделала многозначительную паузу, давая советникам понять, что о той ночи она так и не забыла. — Может, я просто хочу поговорить о вас? — девушка замерла, присев на корточки прямо перед носом советницы. — Дайте угадаю… Вы думали, что так сильно увлекли меня хекстековыми игрушками, что я даже позабыла о том, где мой дом, верно? Наверняка Талис или Виктор пришли искренне и безвозмездно просить Вас освободить меня от «обязанности» прислуживать Пилтоверу в лаборатории, а Вы, советница Медарда, сделали вид, что скрипя зубами соглашаетесь. Стоит отдать Вам должное, меня это почти подкупило. Почти. Вот только Вы с первых дней показали мне, что скрывается за Вашей натурой. Это ведь умный ход: дать мне иллюзию свободы, чтобы я осталась по собственной воле, не так ли? В опустившейся неловкой тишине взгляд Медарды тревожно застыл, стараясь не потерять собственное достоинство, но удивленный возглас со стороны Джейса неприятно кольнул сердце. — О чем она говорит? Мы же решили… Мы же вместе решили, что так будет правильно, — растерянно проговорил мужчина. — А ты как был наивным идеалистом, так и остался, Талис, — холодно отчеканила Кейсо. — Тебе бы поумерить свое честолюбие и тогда, возможно, сможешь глянуть чуть дальше собственного носа. Дай-ка угадаю, как произошел ваш первый бурный секс с советницей: она пыталась убедить тебя в том, что мое присутствие в Пилтовере необходимо, что тебе и Виктору обязательно нужно подружиться со мной, показать, что верхний город может дать мне намного больше, чем нижний. И когда ты со своей искренней верой в лучшее, своей слабостью к прямолинейной правде начал отнекиваться и сомневаться, она повалила тебя на кровать, и вдруг все остальные мысли вылетели из твоей головы. А проснувшись на утро под ее тихое мурлыканье, ты готов был сделать все, как она скажет. По толпе прошелся тихий ропот: мало кто знал о романе советницы с золотым мальчиком прогресса, и Талис уязвлено округлил глаза, переводя глаз на Мэл. — Это глупо, ты не могла этого знать…. — Не могла, — ее голос отдался плохо скрытой издевкой, — но совсем недавно советница решила нужным сказать мне, что мы с ней очень похожи, вот я и подумала: я бы сделала на ее месте так же, если бы захотела заручиться поддержкой влиятельного мужчины. Маркус протяжно заскрипел зубами, косясь на стоящего подле него паренька, который выволок его поближе к веранде, давая тому возможность лицезреть действо получше. Отчего-то мужчина был уверен, что в словах Кейсо сквозят недвузначные намеки. — Мэл, — неверяще мотнул головой Джейс. — Нет-нет, стойте, это ведь еще не все, — хмыкнула Кейсо. — Аукцион, давайте поговорим о нем. Виктор болезненно дернулся на этих словах, и Талис кинул на него странный взгляд, не понимая, сколько скелетов в шкафу может быть у самых близких людей. — Советница ведь иногда бывала слишком проницательной, замечая мои мысли даже раньше меня. Вы, госпожа Медарда, решили отойти от своей основной миссии и позабавиться тем, как жалко выглядели три растерянные фигуры в Вашей шахматной партии. Я ведь едва не проиграла из-за Вас и Ваших вовремя расставленных сетей. Виктор, душенька, ты ведь и не виделся с Кейтлин в тот день, когда отказал мне в прогулке по Пилтоверу? — мужчина молчал, сжимая зубы и усердно смотря в пол, и Кейсо тихо хохотнула. — Медарда просто потянула за нужные ниточки, и пригласить меня на аукцион назло казалось самой лучшей, а главное, твоей собственной идеей, верно? Знать, когда вовремя использовать чужие злость и обиду, одно из самых опасных качеств, вот только я — не приз, пупсик, не утешительный вариант, не медаль за победу над кем-то. Я бы могла много разглагольствовать об этом, но мне и суток не хватит, чтобы выложить вам все ваши умные хитросплетения, которые вы пытались скрыть, которые вы претворяли в жизнь, думая, как легко обвести меня вокруг пальца. Наконец, она достала руки из-за спины, демонстрируя тот самый механизм, который несколько минут назад пытался рассмотреть Виктор. — Знаете, что это? Старт того, что сейчас окружает вас, точка соприкосновения, почти что туманность, породившая целую вселенную — вот, что это. Такая деталь, такая бесполезная мелочь, которую вы запихнули к себе на полку достижений украденных ресурсов Зауна, и забыли, оставив там пылиться, — девушка задумчиво повертела в своих руках металлический прибор, который уже больше года мог помогать нижнему городу бороться с мерцанием, если бы поганые миротворцы не вломились в лабораторию светлячков. — Такая мелочь, а столько проблем вы на свою голову себе нашли, уму непостижимо. — Так это… — Талис запнулся на полуслове, когда пазл стал на свои места. Необъяснимая злость Кейсо, когда он привел ее на склад, где они хранили это «изъятое» изобретение, на удивление ловкое использование его на шерифе после того, как она сама же вколола в него мерцание — все стало до неприятного очевидным. — Это ты создала?! — Я же предупреждала вас, мальчики, не стоит играть с игрушками отбросов, — утвердительно хмыкнула Кейсо, подтверждая слова Джейса. — Вы все твердите о мире, когда вам нечего сказать, пытаетесь убедить меня и даже себя, что мы с вами одной плоти и крови, пытаетесь сами верить в то, что Заун и Пилтовер можно объединить, и, признаюсь, это звучит просто потрясающе. Но верить в подобное — то же самое, что и медленно отравлять душу ядом. Мы ведь с вами обычные люди, разница лишь в том, что нам не нужно пробовать жить с наверху, чтобы понять, что такое свободная и безбедная жизнь. А вам хватит и недели, чтобы вдоволь прочувствовать, что значит жить там, внизу. Вы пытаетесь откупиться от нас пустыми обещаниями и болванками, каждый раз боясь всерьез задумываться над проблемами, которые заставляют Заун пожирать самого себя. И за свою жизнь я усвоила один главный урок: никто тебе не поможет, кроме тебя самого. — Разве мы не хотели изменить этот мир?! — надрывно выкрикнул Талис, не понимая, просто не веря, что его жизнь уже в который раз резко идет под откос по щелчку пальцев. — Разве не хотели изменить его вместе?! — Я давно выросла из того возраста, когда верила в радужные мечты, чего и вам советую. Нас отделяет бесконечная пропасть, и как бы мы ни старались — нам никогда не понять друг друга, потому что вы — великие ученые, изучающие великие материи в поисках великих открытий, не замечающие, как жизнь проходит мимо вас, как люди рождаются и умирают, вам просто не до этого. Куда уж вам следить за гражданскими стычками Зауна, если вы на грани какого-то великого открытия. А мы… — Кейсо чуть повернулась в сторону напарника Талиса. — Мы просто отбросы, верно, Виктор? И все, что мы можем — заботиться о себе сами, пока вы свершаете эти самые великие открытия. — Твои родители не хотели бы этого, — Хеймердингер, горько молчавший все это время, вдруг увидел искру надежды, когда Кейсо застыла при этих словах. — Они жили в мире с Пилтовером, это — их дом, твой дом, Кейсо. Не оскверняй память о них такими… — Не смейте… — ее ладони, до побеления сжатые в кулаки, мгновенно затряслись. — Даже не смейте говорить о них. Советник непонимающе моргнул, краем глаза подмечая, как сжался Виктор при словах Кейсо, как его глаза на мгновение наполнились болью и сожалением, прежде чем он опустил взгляд, не в силах бороться с собственными злостью и состраданием, словно он знал что-то, известное лишь ему, словно… — Революция, — наконец, выдохнул Хеймердингер, поднимая ошарашенный взгляд на девушку. Нет, этого просто не могло было быть. — Где были Вы, — медленно начала Кейсо, выплевывая каждое слово, — когда череда от пуль миротворцев прошила их насквозь? Где были Вы, когда те, кто доверяли Пилтоверу, те, кто жили в мире с Пилтовером, пали посреди моста, соединяющего наши миры просто потому, что оказались не в то время и не в том месте?! Где были Вы, когда мне так сильно нужна была Ваша помощь и поддержка, а миротворцы избивали меня только потому, что бродячий ребенок из Зауна портит картину очередного празднества Пилтовера?! — она перевела дух, ощущая, как горло сводит болезненной судорогой от сухости и нехватки кислорода. — Я верила верхнему городу, а он выкинул меня вниз, как ненужную деталь, как бесполезную шавку, которая недостаточно идеальна для вас. — Я не знал… — Конечно, Вы не знали, откуда ведь? И это ваше оправдание, — злобно прошипела она. — Ваше общее оправдание за безнаказанность того хаоса, в который погрузился Заун по вашей вине. Как просто сказать: «Мы не знали», кинуть нам мешок с золотыми, как подачку каким-то плешивым псам, и перестать знать то, что творится там и дальше, так ведь? По толпе вновь прошел недовольный ропот, кто-то даже обозвал ее парой нелестных выражений, среди которых Кейсо, взметнув голову вверх, выцепила знакомый голос. Она радостно всплеснула руками, насмешливо склоняя голову, и тихо промурчала стоящему рядом светлячку: — Личные дела достали? — В целости и сохранности, Кей, — он пролистнул небольшую папку, вопросительно взирая на девушку. — Ублажи меня, Скар, и скажи, что среди патрулирующих есть два брата с фамилией Столлерты. — Как мало тебе нужно для счастья, — ухмыльнулся он, исчезая в зале с парой ребят, чтобы через полминуты притащить двух брыкающихся миротворцев и кинуть их к ногам Кейсо. Мало кто из присутствующих знал, как они связаны с Кейсо, а те, кому были знакомы их лица, тревожно замерли с подступающей к горлу пущей тревогой. Джейс схватил ртом воздух, попытавшись дернуться вперед, но неприятное ощущение отсутствия контроля так и не прошло. — Не надо, Кейсо, черт тебя дери, остановись! Это же не ты, это же… Это же глупо! — Верно, не я. Была не я, Талис, вот только ваши действия порождают определенные последствия, о которых верхний город вечно забывает. Вы все считаете, что жители Зауна убийцы, жестокие и бессердечные люди, верно? — ответом ей послужила тишина, и девушка со злости ударила по металлическим прутьям веранды, срывая голос на крик. — Верно, я спрашиваю?! Вот, кого вы видели во мне, вот, кем вы меня всегда считали, а я, какая жалость, не оправдывала ваших ожиданий! Может, пришло время? Мы никогда не были теми, кем вы нас считали, но знайте, что теперь это на вашей совести. Тихая ругань сквозь зубы одного из братьев была прервана голосом со стороны, о владельце которого Кейсо почти что забыла. А ведь было бы весьма досадно упустить возможность позабавиться с виновником торжества. — Кейсо, — голос шерифа все еще был охрипший и тихий. — Не вешай на мою совесть смерть очередного миротворца от вашей руки, не надо. Его дома ждут любящая жена и маленький сын. Прошу тебя, — может, ему хотелось верить, что из всех присутствующих он знал Кейсо лучше всего, может, он даже убеждал себя в том, что девушка никогда не причинит вреда тем, кому действительно есть, что терять. Те миротворцы и вправду поступили непростительно, он-то знал, лучше остальных знал, ведь его руки тряслись каждый раз при виде Столлертов от воспоминаний, но семья Нотта не заслуживала лишиться отца и главы семейства, пусть и такого паршивого, но все же. Где-то в глубине души ему и самому хотелось позлорадствовать над безмозглыми миротворцами, вот только присутствие Кейсо в жизни дало возможность сместить свои приоритеты, взглянув на жизнь и на ее ценность немного иначе. Он не хотел допускать, чтобы дети расплачивались за ошибки родителей, как это случилось с его дочерью, росшей без матери. Однако с каждой секундой продолжительной тишины к нему все четче приходило осознание, что вряд ли кто-то из находившихся в зале вообще умел заглядывать в голову девушке. Казалось, она намеренно растягивала паузу, давая всем возможность посмаковать, острее ощутить непривычно жалкое положение шерифа. — Надо же, — голос девушки опустился до тихого утробного воркования. — Шериф Пилтовера умеет просить? Может, еще и на колени передо мной встанешь, а я, того и гляди, прислушаюсь к твоим просьбам? — Кейсо сделала пару медленных размеренных шагов в его сторону, насмешливо склоняясь к мужчине. — Ах да, детка, ты ведь и так стоишь на коленях. Экко, уловив хищные нотки в голосе Кейсо, схватил шерифа за волосы, запрокидывая его голову назад, наслаждаясь бессилием человека, которого презирал сильнее всего. — Знаешь что, шериф, я бы мог перерезать тебе глотку прямо здесь и сейчас, за все, что ты сделал с нами. Ты ведь наверняка помнишь каждый свой грех, каждую отнятую жизнь, не так ли, помойный пес? И каково тебе сейчас? Каково стоять на коленях перед теми, кого всегда пинал в грязь? Все эти чертовы годы?! — Может, идея лишить вашего достопочтенного шерифа жизни в назидание не так уж и плоха? — Кейсо забавно склонила голову, слыша, как заметно приободрился Экко. Было бы времени больше, она наверняка позволила бы мальчишке порезвиться с представителем закона, но минуты тикали слишком быстро. И все же сдержать собственной ладони, скользнувшей по лицу шерифа, не удалось, и Экко сильнее сжал мужские волосы. Они оба испытывали легкое, понятное только им двоим удовлетворение от происходящего. — Когда же ты поймешь? — где-то на доли секунды перед тем, как болезненно впиться ладонью в его скулы, подушечки ее пальцев неосознанно огладили мужскую щетину, словно нутро Кейсо пыталось извиниться за принесенную горечь без спроса самой девушки. — Когда же ты поймешь, что нельзя сначала стрелять, а потом молить прощения, нельзя использовать, а потом каяться в совершенном, нельзя пытаться искупить свои грехи после того, как ты их уже, черт тебя дери, натворил! Возможно, больше всего на свете ей хотелось раскрыть каждую поганую деталь из жизни шерифа прямо перед всеми. Хотелось рассказать совету и инвесторам о том, как глава их закона является таким продажным дерьмом, которого еще и поискать надо. Что тот, на кого они возложили миссию по защите верхнего города, недавеча как пару недель назад выцеловывал ее щиколотки — ее, главы светлячков — тая каждый раз, стоит ей позвать его по имени. Но Кейсо не смогла: уста механически сомкнулись, зубы сжались до неприятной боли. Она знала, что он заслужил, знала, да вот только не один он предавался слабостям своей прогнившей душонки, сама девушка была равноценным соучастником. Они оба стали заложниками ситуации, вынужденными любовниками, уповая лишь на то, что каждый из них будет держать язык за зубами. Что, если светлячки узнают о происходившем шторме между своим лидером и шерифом? Что, если тот в отместку решит посвятить ее людей в то, как Кейсо забиралась к нему на руки, тихо мурча себе под нос какие-то невнятные протесты и едва ли не засыпала под его убаюкивающие поцелуи в лоб? Их прошлое, связывающая их нить, и десятки наэлектризованных моментов были обоюдоострым мечом, о который Кейсо боялась пораниться сильнее, чем желала поранить мужчину. Возможно, где-то в глубине души она и вовсе не желала его ранить. Возможно, где-то еще глубже — в темных густых дебрях — она все так же хотела забраться с ногами ему на колени, невзирая абсолютно ни на что. — Ты можешь все изменить, еще не поздно, — предупредительно проговорил Джейс. — Ты обещала… — Я много чего обещала! — прервала она его фразу, резко отворачиваясь от шерифа и вновь возвращаясь к Столлерту. — Обещала быть верной совету, если он не вонзит нож в спину. Я ведь давала вам шанс, очнитесь! Чем отвечал мне Пилтовер раз за разом?! Чем отплачивал за мои попытки открыть вам глаза, объяснить, что народ Зауна больше не будет терпеть?! Что давал мне взамен моего труда и искреннего желания помочь развить хекстек?! Не я затеяла эту войну, и не я пролила первую кровь. Дети — невинные дети — чьи родители были подвешены миротворцами за какую-то мелкую кражу без суда и попыток объясниться каких-то жалких пару лет назад. Эти дети сейчас гниют в земле, потому что ваши солдаты не в силах отличить белое от черного, ваши поганые миротворцы так сильно боятся возмездия химбаронов и правосудия, что готовы загубить чужие, еще не проросшие жизни, лишь бы спастись самим! Может, стоит кинуть их тела на вашу вылизанную брусчатку в центре города, чтобы до вас и ваших смазливых блюдолизов наконец дошло, что Заун — гнойник Пилтовера! Пока вы не излечите его, пока не сделаете хоть что-то, рано или поздно эта чума доберется и до вас, но тогда уже будет слишком поздно! Она размахивала руками, тыкала пальцем перед собой, ощущая, как жар в груди и горечь от того, что она не может спасти всех, что она раз за разом оступается, затапливают с головой. — Кейсо… — на этот раз голос Талиса прозвучал практически с мольбой. Девушка ведь раз за разом убеждала его, просила, умоляла открыть глаза, но он не мог заставить себя, как бы ни пытался. Поверить было намного тяжелее, чем продолжать жить в комфортом и уютном мирке; очень просто было сказать: «Я — не совет, я всего лишь ученый, который не виноват в решениях верхушки», а принять ответственность за свой город и его решения было практически невозможно. — Вы хотите говорить об обещаниях? — в ее голосе сквозило не скрываемое презрение. — О тех, которые вы ни разу не сдержали? О тех, которые мне приходилось говорить, чтобы не лишиться головы? Или о тех, которые я отрывала от сердца? Я обещала, что больно не будет, — она резко выдохнула, нависая над побледневшим миротворцем, и резко повернула голову в сторону Виктора, так, словно знала, где он. Так, словно его дрожащие руки и желание не слышать ее слов примагничивали ее сознание, и ей даже не нужно было обладать зрением, чтобы быть уверенной: он смотрел на нее с плохо прикрытыми страхом и обидой, прекрасно понимая, что девушка отсылается к одному из их полуночных личных разговоров, — если вы этого не заслужите. А еще я обещала отплачивать людям тем же, что они приносят в мою жизнь. Она вновь опустила глаза вниз, на сидящего перед ней на коленях мужчину, которого с двух сторон придерживали светлячки. — Не надо, — хрипло проговорил Виктор, вспоминая, что она обещала сделать с теми миротворцами в ночь, когда он с Джейсом и Кейтлин нашли ее в темноте коридоров. — Почему это? — холодно спросила она. — Назови мне хоть одну причину этого не делать. Знаете, как в Зауне поступают с насильниками? — на ее лице блеснула ухмылка, и Виктор ощутил, как вдоль позвоночника растекается отчаяние, смешанное с дрожью. Казалось, что последняя ниточка связи Кейсо с Пилтовером, ее благоразумности была уже утеряна. — Ах да, вы же даже не знаете, что сотворил этот мальчишка, — громче сказала она, так, чтобы было слышно даже в отдаленных уголках зала. Девушка приставила неизвестно откуда взявшийся нож к чужому горлу, ощущая, как под его острием задвигался чужой кадык. Чужой страх и адреналин — привычная для Зауна зависимость, которая затмевала сознание похлеще любого наркотика. — Вам не к лицу разглашать о той сточной грязи, которой переполнен ваш отвратительный город. — У тебя не будет пути обратно, — глухо ответил Виктор, с горечью видя, что Кейсо лишь сильнее склонила голову вбок на этих словах. — Думаешь, он мне нужен, пупсик? Скажи, я хоть раз нарушала обещания? — ученый нервно заметался глазами, пытаясь вспомнить хоть что-то, хоть малейшую лазейку, но то ли его испуганное нутро не давало возможности здраво мыслить, то ли Кейсо и вправду была права. — Я, кажется, обещала отрезать тебе язык и скормить твоему брату, верно? Она вновь сжала мужскую челюсть, заставляя миротворца открыть рот, и двинула ножом, слыша его громкий визг и волну неприятных звуков от толпы. Вероятно, некоторые из присутствующих кровь видели впервые. — Позаботься о том, чтобы его братец проглотил, — кинула Кейсо Экко и с отвращением вытерла кровь о свою рубашку, поворачиваясь к толпе с презрительным взглядом. Со стороны светлячков послышались вздохи, и Маркус, по долгу профессии склонный к наблюдению, не мог не заметить, что некоторые из них неуверенно переглянулись, словно сомневались в словах и действиях Кейсо, словно нотка ее безумия — не то, что было присуще ей раньше. Шериф, сцепив зубы, отвернулся, стараясь игнорировать хрип Нотта, и впился глазами в Кейсо, которая, дрогнув губой, что-то тихо проговорила Экко, и тот кивнул светлячкам, которые парой движений впихнули тому в рот какую-то тряпку. Маркусу хотелось бы не замечать этих деталей, но то, что со стороны можно было воспринять, как нежелание девушки слушать его вопли, на самом деле являлось жестом доброй воли — миротворец мог просто-напросто погибнуть от потери крови, если бы не всунутая тряпка. Маркус не был уверен: Кейсо нарочно отыгрывала роль заунского отморозка, пытаясь доказать что-то самой себе, или наоборот, все происходящее в Пилтовере было пронизано едкой ложью, и все надежды на то, что он смог разглядеть ее за «маской», были лишь частью ее игры. Он уже ничего не понимал, и это вгоняло в утробный страх. Вопросов было в сотню раз больше, чем ответов. Десяток пожаров на фоне закатного солнца приковывали взгляды гостей, заставляя их испытывать страх, переглядываться и перешептываться о том, что их ждет, что ждет город и сколько свежих мест на кладбище появится после сегодня. Шериф знал: немного. Он помнил карту города наизусть, и как бы сильно презрение к окружавшим его сейчас отбросам не затапливало сознание, Маркус не мог не заметить, что горели исключительно склады и заброшенные лаборатории, в которых хранились старые записи и списанные механизмы. Несмотря на ужасающую картинку полного коллапса, все не было настолько плохим, как могло показаться со стороны, и все же… И все же Заун объявил войну, и какие бы мотивы, какие бы планы ни были у Кейсо, оба города с каждой секундой опускались в беспросветный хаос. — Теперь-то вы довольны? — глухо проговорила девушка. — Мы бы могли просто прийти сюда и напомнить вам, что зауновцы — тоже люди. Мы бы могли просто припугнуть вас и попытаться образумить в сотый раз. Но вы — безмозглые трусы, которых бесполезно просить, которым бесполезно что-то втолковывать. До вас доходит лишь в те крайние моменты, стоит вам причинить вред, стоит вызвать в вас возмущение. Если вы считаете, что ненависть, которую вы испытаете к нам, что-то изменит, вы глубоко ошибаетесь. Жители Зауна существуют с врожденным пониманием, что Пилтовер ненавидит их по определению лишь за тот факт, что они из нижнего города, поэтому очередная порция дерьма в нашу сторону из ваших уст ничего не изменит. — Так все это время… Когда ты стояла на суде, — прошипел Виктор, прерывая язвительную речь, — когда вливала нам в уши свою гнилую речь о мире во всем мире — ты уже тогда знала, что сегодняшний день настанет?! — уголок губ Кейсо дрогнул, и она театрально поклонилась, подтверждая его слова, и Виктор дернулся вперед, тут же сникая от хватки одного из светлячков. — Я ненавижу тебя! Ненавижу, слышишь?! — Как будто бы все эти месяцы было не так, — скривилась Кейсо. — Ты предала нас! — девушка насмешливо приподняла брови, почти сдерживая смешок от столь пафосного выражения. Как будто в окружавшей их реальности было место разделению людей на «хороших» и «плохих». — Я? Предала? Нет уж, пупсик, я всегда говорила вам правду о том, что мне доверять нельзя, но вы сами захотели мне поверить. Все произошедшее сегодня — результат вашей бездейственности, коррупции и нежелания марать руки для спасения жизней, за которые несете ответственность. Вы — причина, по которой мои руки в крови, а люди, скрывающиеся за масками светлячков, вынуждены следовать за мной, чтобы спасти свои жизни от анархии, царящей в Зауне. Если вы хоть раз словите себя за мыслью, что вы лишь жертвы в этом небольшом назидательном уроке, то попытайтесь сразу вспомнить мои слова, а если не выйдет, то выжгите их у себя на подкорке мозга клеймом: мы — монстры, которых вы создали своими же руками. Светлячки улетали один за другим. Каждый из них напоследок обязательно пролетал круг почета, любопытно осматривая окружающих, их золотые побрякушки и вычурные платья. Их фарс нес за собой лишь единые цели: проучить, унизить, поставить на место и показать, что у Зауна отросли клыки и когти, способные составить конкуренцию даже Пилтоверу, толкающему прогресс. Они не крали драгоценности, они не тронули и пальцем находящихся в зале помимо того, чтобы рассадить советников на коленях в ряд как пленных, как преступников, коими они на самом деле и являлись в глазах нижнего города. Правосудие над миротворцами в счет не шло. Наверняка зауновцы опустошили лаборатории, записи, разработки и материалы, но в их движениях виделись привычные ухмылки: они с издевкой кружили вокруг, не прикасаясь ни к кому, не трогали то, что молниеносно сделало бы их моральными уродами. Кейсо знала толк в насмешке, ее-то едва ли не раздели и не лишили собственного достоинства прямо посреди стен совета, в то время как светлячки, насмехаясь над грязью верхнего города, были предельно вежливы. Если это вообще можно было так назвать. Экко напоследок что-то мастерил с системой охраны, пока Кейсо, стоящая у портьеры на краю веранды, с которой поулетала большая часть светлячков, не ощутила шевеление позади. У Маркуса дрожали руки в такт гулкому бешеному сердцебиению, но яд, так или иначе, постепенно ослаблял свое действие. Он дотянулся до револьвера с четвертой попытки. Наставить его на Кейсо ему даже хватило духу спустя несколько тяжелых вдохов. Девушка даже не повернулась к нему, беззлобно усмехнувшись на предупредительный щелчок предохранителя. — Кажется, Вы что-то хотите мне сказать, шериф? — Это была ты, — его голос звучал глухо, разбито и потерянно. — На том дирижабле. На том проклятом дирижабле, взрыв которого поглотил пару десятков людей, включая мою жену. — Ждете от меня извинений? — она кинула взгляд через плечо, сделав к нему шаг. — Я жду от тебя хоть каплю уважения! — его голос непреднамеренно сорвался на судорожный крик. — Ее звали Мира, и она была самым чудесным, самым светлым, что было в моей жизни, а ты! Ты лишила меня этого! Я думал, ты просто одна из них, а не стоишь во главе хаоса, который вытворяют неконтролируемые бунтари. Я думал, что все это… Все это было не просто так, черт тебя дери! Я верил, — хрипло проговорил он. — Верил тебе. — А я предупреждала Вас этого не делать. Вы сами затеяли эту игру, прекрасно зная мои правила, сами поверили в нее и сами же и проиграли. Разве я не предупреждала Вас? Разве не предупреждала с самого начала: не лезьте в это, потому что ни с чем останетесь именно Вы. Всем нам свойственно ошибаться, господин шериф. — Значит, все это время, — Кейсо не видела, но готова была продать душу за то, чтобы лицезреть растерянность и обречение, плескавшиеся в глазах шерифа. — Это было для тебя лишь игрой? Развлечением? Одним из способов скоротать время в Пилтовере, пока ты разузнавала все, что тебе нужно?! Брови Кейсо взлетели вверх домиком, и на лице застыла жалостливая улыбка, словно она нарочно паршиво отыгрывала свою вину перед находившимся рядом мужчиной. — Детка, я же знаю, что ты не столь наивен. Скажи еще, что ты не знал этого, — пожала она плечами, вновь переходя на подчеркнуто вежливый тон, — но не переживайте, я уверена, что Ваши потребности может утолить любая другая шлюха из Зауна. Или нынче даже они не принимают посетителей, страстно возбуждающихся от удушения? Маркус удивленно хлопнул глазами, неуверенно откидываясь назад на колени, но Кейсо резко придвинулась вплотную, сама натыкаясь на дуло пистолета, и сорвала маску, не сдерживая горького выражения лица. Она знала, чувствовала, что стоящий перед ней мужчина с дрожащей рукой — не тот, на кого злость и обида копились все эти годы. Не тот, о ком она думала, что обязательно однажды разрежет ему глотку собственными руками, потому что отчего-то именно этот шрам она не любила больше всего. Кейсо знала, что как бы ни старалась, как бы ни пыталась, но презрение к шерифу, которое она пропускала через себя, которое пыталась заставить себя ощутить за прошлое, никак не могло укорениться в ней. Потому что ему удалось вытеснить все это короткими фразами, грубыми шутливыми перепалками, а еще горячими поцелуями с примесью его чертового табака и мозолистых пальцев, о которые хотелось ластиться, как кошка. Их затянувшаяся игра в темных коридорах здания совета, пыльных улочках Пилтовера и ночном сквозняке ее покоев заискрилась внутри какими-то непривычными пожарищем и тягой к жизни, и Кейсо упрямо поджала губы, не желая этому уступать. Только не сейчас. — Ты ведь сам захотел поиграть, так давай, закончи уже это чертово дело или твоя кишка тонка? Давай! Что еще ты можешь мне сделать, чего ты не сделал со мной? Что может ранить меня сильнее, чем то, что спасая свою жалкую шкуру от гнева Силко, ты предал меня на улицах моего же города?! — она знала, что ей не следовало всего этого говорить, знала, что выставляет себя жалко, но ничего поделать с собой не могла. — Знаешь, на заре нашего с Силко противостояния, мы с ним встречались, вели некие переговоры, потому что в конечном счете цель у нас была одна — защитить свой народ. Да, я его ненавидела, ведь он убил близких мне людей, но жизнь продолжалась, и чтобы выживать мне нужно было мириться даже с такой ситуацией. Знаешь, что он мне тогда сказал о тебе? Что ты, скорее, сдохнешь, чем откажешься от очередной выгодной сделки и мешка с золотом. А еще, что ты самоуверенный кретин, удовлетворяющий свое собственное эго за счет унижения других. Я тогда лишь посмеялась и, конечно, его предложение о сотрудничестве не приняла. Я ведь встречалась с тобой и раньше, еще тогда, когда ты был лишь послушным щенком у Грейсон, и ты казался мне просто самовлюбленным засранцем, но потом мне пришлось узнать, что Силко прав. Прав насчет всего: и мешка с деньгами, и твоего неутоляемого желания насилия и самоутверждения за счет других. — О чем ты говоришь? — весь ее монолог с трудом доходил до его сознания, и мужчина в непонимании вскинул на нее взгляд, когда Кейсо одернула рубашку, проводя пальцами по шее. — Помнишь? — Я не… Я не понимаю… — он и вправду не понимал, о чем она говорила и что он должен был рассмотреть среди ее поцарапанной грубой кожи, когда перед глазами все плыло, но стоило ей склониться ближе с довольной ухмылкой, ее слова стали приобретать более весомый смысл. Наверняка, он видел далеко не все шрамы на ее теле. Наверняка, в темноте ее покоев в ту самую ночь ему не удалось рассмотреть и половины, но этот — был венцом, приковывающим взгляд к тонкой окантовке, мерным узором поднимающимся от ключиц и выше к шее. Тонкий, незаметный, почти что стертый под вечным слоем копоти и пота, под слоем остальных царапин и ожогов он витиевато обвивал шею, и у Маркуса пробежался неприятный холодок по спине. Дорожка этого шрама была связующей между его прогнившим нутром и совестью, впервые встрепенувшейся во второй день пребывания Кейсо в Пилтовере, когда он вломился в ее покои, пытаясь разбудить, а затем и выпроводить на встречу с советником Хеймердингером. Кейсо — потерянная среди ночных кошмаров, небрежно мечущаяся по кровати, покрытая испариной и запахом первобытного страха, Кейсо, взывающая чье-то, совершенно неизвестное ему имя, бесконечно моля о спасении. Он мог бы закрыть глаза, и образ девушки, закутанной в одеяло, впервые открытые части тела, худые колени и угловатые плечи отпечатались бы у него на внутренней стороне век, как и шрам, ненавязчиво, едва ли не соблазнительно пересекающий ключицы. Он его помнил, видел в то самое ее первое утро в Пилтовере, да какой в этом был толк, если таких же одинаковых шрамов было больше десятка? Вот только сейчас этот шрам не казался точно таким же, как и все остальные. — А ты попытайся напрячь мозги и понять. Неужели не навевает никакие воспоминания? Первые жертвы среди миротворцев, которые тебе пришлось покрывать, ты зол на себя и на Силко, а еще на свою слабость и идешь туда, где эта самая слабость выльется в унижение над другими, где можно отпустить все и забыться, оставив все эмоции лишь между четырех стен борделя. Куда идут продажные миротворцы, когда их жизнь сворачивает совершенно не туда? У Маркуса сбилось дыхание, и он ощутил, как лицо непреднамеренно вытягивается. — Значит, помнишь, лет шесть назад, да? И шлюха, которую ты едва не задушил в порыве злости на самого себя. — Нет, — он отрицательно мотнул головой, и нутро сжалось в плотный комок, заставляя глотку неумолимо запечь. Да. Воспоминания отдавались тошнотворным привкусом вылитых в себя литров крепкого алкоголя: плотная дымовая завеса борделя, собственная никчемность на фоне междугородних интриг, слабость, покалывающие пальцы от осознания власти над жизнью какой-то бесполезной безликой девчонки из борделя, ее же хрипы сквозь сжатые губы. — Этого… этого не может быть… — Как же не может, если я отчетливо помню? Ты был первым клиентом из Пилтовера, и тогда я еще считала, что более жестокими, чем жители Зауна, люди не бывают. Но я ошибалась. Как просто прийти в какой-то забытый Богом бордель, снять очередную шлюху, на которой можно выместить всю злость и неудовлетворение от собственной жизни, и уйти восвояси, зная, что тебя все равно никто не узнает, да? Когда ты вдруг ни с того ни с сего сказал, что мое прошлое в борделе тебя не волнует, когда повел меня через улочки Пилтовера просто так, потому что был не против провести со мной день, когда пришел ночью в мои покои, я ведь… — ее голос на мгновение дрогнул, — я ведь почти поверила, что обозналась. Ведь все эти годы я жила с уверенностью, с памятью въевшегося под корку сознания запаха твоего золотого табака и голоса. Я так долго представляла твою мучительную смерть, а когда спустя пару лет впервые с того дня столкнулась с тобой на улочках Зауна, пытающимся отловить каких-то карманников, я едва ли не рассмеялась — вот это вот слабый, злобный голос обиженного на весь белый свет ребенка может принадлежать тому мужчине? Неужели тот надменный щенок Грейсон, ставший шерифом, и был тем самым ненавистным гостем? Верилось с трудом. А затем я познакомилась с тобой в третий раз, уже здесь, в Пилтовере, полгода назад, и вера в то, что я обозналась, стала медленно укореняться. Годы идут, запах размывается, в твой аромат вплелось много чего нового, в твой аромат вплелся мой запах, и после той ночи я ведь и вправду поверила, что это был не ты. Не мог ты быть таким, шериф, — не тот, который держал меня на своей же кровати и умолял поцеловать его. Забавно, что этот мой промах — эта ошибка стала едва ли самой дорогой в моей жизни, — Кейсо застыла, словно колеблясь в последующих словах. — Ты говорил, что если бы ты меня попросил, я бы не осталась. Проблема в том, что ты за несколько коротких встреч и разговоров устроил такую оттепель внутри, что меня бы даже и просить не нужно было, я бы… Нет, не осталась, конечно, но возвращалась бы раз за разом наверняка. Как я и говорила на нашей прогулке, шериф: некоторые особо глубокие и старые шрамы проще открывать врагам. Эту историю знали, пожалуй, только Экко да Бабетта. Хозяйка борделя окинула ее в тот вечер недовольным взором, придирчиво поправив изящную лисью маску — одну из тех, которые надевали ее работницы и которая стала внутренним толчком к просьбе создать ей похожую маску светлячка у местного мастера. «Это уважаемый клиент из высших кругов, Кейсо, будь вежлива и припрячь свои заунские клычки подальше. Сегодня не тот заказ, когда стоит демонстрировать свой буйный нрав», — сказала ей тогда Бабетта, прежде чем девушка скрылась за темной плотной шторой одной из множества комнат помещения. В те времена ее наивный максимализм еще имел место быть, и закрывать рот тогда, когда следовало, Кейсо не умела еще хуже, чем сейчас. Впрочем, она думала, что раз клиент из Пилтовера, то предстоящий заказ обещает быть вежливым и предельно аккуратным — это ведь не заунские щенки химбаронов. Но Кейсо ошиблась. И придя с покрасневшими глазами, распухшими губами от собственных терзаний, с натертой до алых ярких полос шеей к Бабетте, она упала перед ней на колени, вцепившись в одежду, и взмолила лишь об одном — она никогда будет знать, кто именно приходит к ней. Иначе желание вспороть кишки каждому, кто смеет выливать на ней свою неудовлетворенность, сдержать было бы сложно. Но тот самый первый клиент стал для нее точкой невозврата, чем-то поистине нарицательным. И даже несмотря на то, что со временем понимание и догадки, кто это был, стали более очевидными, она упрямо верила в собственное незнание. Маркус застыл, и его рука с револьвером дрогнула, съезжая по череде пуговиц ее рубашки — он не мог найти в себе сил ответить хоть что-то. — Чего ты медлишь? Чего ты медлишь, черт возьми?! — прорычала она вполголоса. —Давай же, стреляй, жалкий трус! Позади нее мелькнул силуэт, молниеносно выбивая пушку из рук шерифа и в непонятках глядя на застывшую девушку, которую, казалось, и вовсе не беспокоил револьвер, наставленный ровно на нее. — Черт возьми, Кей, нам пора сваливать отсюда, — дернул ее за запястье Экко. По окончанию его слов город сотрясла еще пара добротных взрывов, и Кейсо разочарованно хмыкнула: это пара лабораторий и складов с их надменными бесполезными разработками, которые наверняка должны были озолотить очередного магната. Маркус смотрел на нее с поникшим, посеревшим лицом, и практически видел, так остро осязал, как с нее осколок за осколком откалывалась та Кейсо, которая могла бы разделить с ним маленький клочок жизни. Она крошилась, рассыпалась и, в конце концов, опала на землю осколками раз и навсегда, без возможности восстановления, без прощения и без шанса на то, чтобы повернуть время вспять. На лице у Кейсо расцвела улыбка, и мужчине захотелось содрать с себя кожу, потому что даже сейчас, когда на фоне виднелись полыхающие пожары, когда ее силуэт обрамлялся ярким заревом, когда ее глаза блестели в полутьме угрозой — нет, скорее, обещанием однажды найти его и прикончить — она все равно выглядела блядским божеством, незаконно приобретенным в его жизни. И ровно настолько же ему хотелось содрать кожу с нее: за все лишения и надежду, в которой она, впрочем, виновата даже не была. Девушка нацепила маску обратно, и желание взвыть от отчаяния стало остро першить у него в глотке: мысль о том, что Кейсо и есть этот поганый, беспринципный и лицемерный лидер светлячков в лисьей маске, теперь так остро напоминающей ему ту, бордельскую, выворачивала душу наизнанку. — На сцене были актеры знаменитого бродячего театра Зауна, дамы и господа, — Кейсо сделала широкий показушный реверанс, игриво кивнув напоследок шерифу, и вспрыгнула на скейт Экко, когда тот подал ей руку. — Надеюсь, представление вам пришлось по вкусу, не скупитесь на аплодисменты и похвалу и все же не забывайте старую Пилтоверскую поговорку. Теперь-то вы наверняка запомните ее, верно?