Even if the sky is falling Even if the waters rise Even if the world is ending I will make it out alive I will be the one to survive
Кейсо непомерно трусило. И тогда, когда она стояла на шаткой поверхности скейта, вжимаясь щекой — той самой, до сих пор фантомно горящей от пощечины шерифа — в потрепанную куртку Экко, и тогда, когда в нос ударил отдаленно-родной запах сточных труб, и даже тогда, когда они подлетели к огромному загромождению — двери в обитель светлячков. Кейсо соскользнула со скейта под удивленный возглас Экко, упала коленями в слабый поток воды, упираясь ладонями к шероховатое дно и не прекращая что-то без конца нашептывать, проговаривать, пока в конце концов не сорвалась на судорожный полухрип-полувой, сжимая виски двумя руками от пульсирующей, распирающей боли. — Кейсо? — один из светлячков кинул встревоженный взгляд на Экко, неуверенно потрусив девушку за плечо. — Все в порядке? Это был глупый вопрос, но ничего другого в голову и не приходило, глядя на согнувшуюся пополам девушку, безустанно взвывающую о чем-то. Первым очнулся Экко, плюхнувшись рядом, словно стремительно намокающая одежда не приносила ему никакого дискомфорта, и прижал к себе почти забытыми объятиями. Кейсо ощущала корочку чужой крови у губ, слышала в голове мужской крик, полный боли, голос Виктора — такой, словно он верил в нее больше, чем в само свое существование, а она растоптала его доверие, еще и пританцевав неумело сверху. Также слышался дрожащий голос шерифа, пробуждающий противную, стыдливую ненависть. Как у нее вообще повернулся язык говорить такое? К моменту, когда она скинула маску, давая присутствующим лицезреть ее бешенный, испуганный взгляд, бесцельно мечущийся перед собой, и стала с остервенением стирать единичные брызги крови с рук, Экко не на шутку перепугался, пытаясь вжать ее в себя сильнее, едва ли не убаюкивающе покачиваясь, вопросительным взором разглядывая светлячков, словно пытался попросить их помощи в том, чего сам совершенно не понимал. Кейсо никогда не срывалась. Кейсо всегда была уверена в каждом шаге и действии, а сейчас она, казалось, даже не понимала, где находится и что происходит вокруг. — Кейсо, ты дома, — парень ободряюще зашептал ей в волосы, стараясь скрыть страх в голосе за самого близкого ему человека. Да что же с ней такое? Что вообще творили с ней ублюдки в верхнем городе, что догрызли ее нутро до такой степени, что она научилась быть такой: потерянной, испуганной, с глазами, полными ненависти к себе? Да и за что? Просто за то, что преподала этим мудакам заслуженный урок? За то, что украла хекстек, который они все равно распускали на вещи вроде хекс-врат лишь для того, чтобы обогатиться? — Я ведь не хотела, — растеряно пробормотала девушка, — я не хотела причинять им боль, просто они, просто… — Кейсо, — она ощутила поглаживающие руки Экко на спине, и после его прикосновения к щекам, стирающие чужую кровь. — Мы знаем, все в порядке… — Нет, черт тебя дери, не в порядке! — она попыталась вскочить на ноги, оттолкнув от себя Экко, но тот посильнее сжал ее в руках, шестым чувством понимая, что этого лучше не делать. В конце концов, они просуществовали бок о бок много лет, и хотя он видел ее в разных ситуациях, казалось, в верхнем городе с ней произошло нечто, полностью вырубившее ее под корень. — Я, мать твою, отрезала ему язык на глазах у самых влиятельных людей Пилтовера! Я не убийца, — ее голос на мгновение дрогнул, словно она сама поняла, как странно это звучало из ее уст, как странно от нее — человека, в свое время приложившего руку к смертям десятка людей — слышать такие попытки оправдаться. — Я не… — Мы знаем! — рявкнул парень, сильнее встряхивая ее, и Кейсо распахнула глаза. — Они заслужили, слышишь? Ты не сделала ничего плохого, ты никого не убила, ты просто пыталась нам помочь. Всем нам. Она обессилено опустила голову, ощущая, что на повышенный тон сил не осталось, но лихорадочный мандраж до постукивания зубов друг о друга никуда не прошел. Экко монотонными движениями покачивал ее из стороны в сторону, не понимая, что такого могло случиться в верхнем городе, чтобы человек, держащий лицо практически в любых ситуациях, мог вести себя столь непохоже на самого себя. Они никогда не убивали без надобности, только не в ситуациях, когда от этого зависела собственная жизнь, да почти что и не калечили никого: даже тех, кто этого заслуживал, а в особенности миротворцев. Поганый ублюдок, лишившийся языка, отделался самым меньшим, что желал с ним сотворить Экко, услышавший с уст девушки завуалированные слова о надругательстве над ней. И все же даже после такого нижайшего поступка в ее сторону она все равно считала, что поступила неправильно, и это казалось самым странным. Ведь сколько парень себя помнил, Кейсо была ярым блюстителем справедливости во всех ее составляющих просто потому, что имела полное право вершить эту самую справедливость над отморозками из шайки химбаронов Силко. А сейчас вся она — от пят и до макушки — была преисполнена какой-то неприсущей ей неуверенности в каждом действии, слове и поступке, словно Пилтовер промыл ей мозги и заставил сомневаться в привычных заунских истинах. — Я чувствовала такую злость, — прошептала она себе под нос, и Экко впился в ее плечи пальцами, — такую ярость, что мне хотелось, чтобы они ощутили все то, что и мы на протяжении последних лет, но я не должна была… На самом деле она кривила душой. Ей и вправду хотелось отомстить им за их бесконечные попытки закрывать глаза на проблемы нижнего города, но стоя на той веранде среди десятков гостей, среди советников и миротворцев, рядом с Виктором и Маркусом, — ее личными палачами, — ей в первую очередь хотелось, чтобы они прочувствовали то, что чувствовала сама девушка на протяжении полугода. Чтобы им пришло горькое осознание, что все последние месяцы они были лишь маленькими пешками в ее игре. И плевать, что на самом деле это было не так, плевать, что Кейсо сама так сильно растворилась в происходящем, что потеряла границу между тем, кого она отыгрывала и кем являлась сама. Ей хотелось, чтобы они прокручивали каждый разговор, каждый душевный момент с ней и понимали, что все это было лишь ее лживой игрой. Но Кейсо начинала остывать, и это отдавалось волной удушающего презрения к себе: она до последнего не собиралась устраивать коллапса, намереваясь молча выкрасть хекстек, пока Пилтовер был бы занят своим роскошным праздником Прогресса, но причина, заставившая ее поступить иначе, была обусловлена в первую очередь не желанием отомстить за светлячков, а эгоистичной обидой, рваной раной внутри, которую оставил Маркус. — Ты должна была! — перебил ее Экко. — Должна была, и ты это сделала, и поступила верно. Ты могла сказать нам пристрелить каждого из находившихся там и все равно была бы права, Кейсо, мы не осудим тебя. — Никогда не осуждали, ты это знаешь, — подал голос Скар, и все вполголоса забормотали слова подтверждения. — Не говорите остальным, — хрипло произнесла она. — Не говорите, что я сделала это, что он… Что он сделал со мной. — Кейсо, мы же семья, — Экко уткнулся носом ей в плечо, шумно выдыхая. — Семья, верно же?***
Музыка прилично била по ушам, отдаваясь приятными вибрациями в груди, расползалась щекочущими волнам по диафрагме. Светлячки шумели, громко переговаривались, чокаясь грубыми деревянными стаканами, и без устали танцевали, празднуя возвращение Кейсо. Девушка вытянула босые ноги вперед в сторону то тлеющего, то вспыхивающего яркими искрами костра, на котором стоял котел с терпким лекарственным чаем, и с тихим стоном откинулась назад. Попытки понять, сколько алкоголя она влила в себя за последние пару часов, пытаясь напиться до такой степени, чтобы все произошедшее в Пилтовере растворилось, забылось страшным сном и кануло в небытие, оказались безуспешными. С каждой минутой последних нескольких суток, проведенных дома, воспоминания наоборот становились острее, ярче, не давали вытеснить их из мыслей хотя бы на минуту, припекали болезненной жалостью, горечью и каплей разочарования, что все сложилось именно так. Не то что бы она была не рада здесь находиться, вовсе нет. Это был ее дом, настоящий. Светлячки, в общем-то, и являлись для нее олицетворением извечного пристанища, вот только непонятный штиль в душе, которого удалось добиться в Пилтовере, превратился в иссохшее морское дно. Она не чувствовала ничего, что вселяло ту мизерную капельку жизни в верхнем городе, и совершенно не могла понять почему, ведь именно кипящая жизнь Зауна и его адреналиновое бурление всегда и были личными рычагами, придающими сил, а сейчас все казалось каким-то не таким. Каким-то неправильным. Экко плюхнулся рядом с ней, разливая половину содержимого собственной бутыли на траву. — Прекращай киснуть, — он пихнул девушку в плечо, удивленно вскидывая брови на ее раздраженное состояние. — Мы тут уже два дня, а ты почти все время проводишь наедине с собой, сторонишься нас, словно мы чужие люди. Все скучали, Кей. Очень скучали. — Как мы можем веселиться после того, что произошло с ребятами? Экко, я была там. Была, когда они приволокли их тела на мост, и… Я так чертовски облажалась. Снова. — Нет, Кей, нет, — он уперся лбом ей в плечо, краем глаза замечая, как светлячки сочувственно поглядывают в сторону девушки. Пожалуй, хорошо, что она этого не могла знать, потому что меньше всего ей нужна была их жалость. Те, кто видели ее на дне Прогресса в Пилтовере, те, кто лицезрели ее подступающую истерику у самого входа в их обитель, считали, что перманентный стресс в верхнем городе не сыграл ей на руку. — Ты сделала все, что могла, тебя здесь даже не было. Это не твоя вина, а моя. Кейсо качнула головой, давая понять, что не согласна с ним, но на спор ни сил, ни желания не находилось. Она наугад потянулась к бутылке Экко, выхватывая из его рук выпивку, и тот усмехнулся. — Полегче, это не самодельные спиртовые настойки, такого добра еще поискать надо, а ты опустошаешь запасы с небывалой скоростью. Кейсо удивленно моргнула, встряхивая головой для уверенности, перекатила на языке пряный медовый вкус крепкого напитка и сглотнула, вопросительно приподнимая брови. На фоне внутренних размышлений и углублений в нерешаемые проблемы она упустила, что в ее руках то, что в Зауне достать было невозможно, только если ты не затесался в круг приближенных к Силко. — Откуда у вас это? — пробормотала она на выдохе, наугад кидая недовольный взгляд в сторону. — Грабанули погреб одного, скажем так, недешевого магазинчика в северо-западном квартале Пилтовера, — в голосе Экко звучала плохо прикрытая гордость, и Кейсо захотелось убедить себя, что это было связано с его попытками разрядить ситуацию своим отстойным юмором. — Ты ведь шутишь, да? — За кого ты меня держишь? — наигранно оскорбился он. — Конечно нет, ты сомневалась в наших способностях в твое отсутствие? — Экко, черт тебя дери, — девушка замахнулась и влепила неслабый подзатыльник названному брату. — Мы не воры! Что тебе сделала этот человек — владелец того магазина?! — Хочешь спросить, что мне сделал Пилтовер?! — Он — не весь Пилтовер! Лично он не сделал тебе ровным счетом ничего. Просто нажил ресурсы сам, открыл собственное дело за свои деньги и упорный труд! Какое право ты имеешь так поступать? — Я тебя не узнаю… — он окинул ее хмурым взглядом. — Раньше ты так не говорила. — Раньше ты такого дерьма не творил, — она обреченно покачала головой, привалившись затылком к стволу дерева, и поджала губы, когда Экко раздраженно встал на ноги и исчез в неизвестном направлении. Происходящее здесь, среди светлячков, казалось чертовски очевидным. Может, не сразу, может, не всем, но для Кейсо, привыкшей не смотреть, а слушать, внимать и анализировать каждое чужое слово, ситуация начинала медленно складываться пазл за пазлом. Светлячки склонялись к Экко. Без конца разговаривали с ним, спрашивали его мнения, интересовались способами решения тех или иных междоусобных проблем. Где-то в глубине души прорастали семя обиды и ощущение, что ее просто-напросто отодвинули на второй план, пока она, едва ли не рискуя своей жизнью, корчилась в Пилтовере — по крайней мере, ей хотелось думать об этом, как о собственной чистосердечной жертвенности, которую остальные просто не ценят, не замечают. Как будто она действительно так сильно там страдала, как хотела показать это остальным. И все же, даже несмотря на эту обиду, Кейсо понимала, что ее братец намного больше подходит на роль спасителя светлячков, нежели она, по крайней мере, сейчас, когда им были необходимы решительность и твердая рука. В самой девушке начинало медленно, день за днем, год за годом гаснуть прежнее кострище Зауна, и сил на то, чтобы зажигать энтузиазм в остальных, постепенно не оставалось. А Экко был молод и решителен, уверен в своем деле так же, как и она когда-то, и это не считая того, что он являлся идейным максималистом до мозга костей, верящим в дело, которое она прививала ему с детства. Сама же Кейсо стала безвозвратно гаснуть, не в силах с такой зияющей пустотой внутри вести куда-то людей. Она бы и рада была отдать Экко всю свою головную боль в виде лидерства их коммуны, да вот только мальчишка считал, что эта роль означала лишь необходимость идти впереди остальных, говорить громкие речи, мотивировать да вести народ на революцию против мнимых врагов. Но на деле это были лишь смерти близких, ложь, которую ежедневно приходилось носить лишь внутри себя, потому что на этой лжи и чужой вере и держался их хрупкий мирок. А также это тяжелая ноша за душой и решения, которые человек в здравом уме принимать уже не может — только тогда, когда нутро уже разбилось вдребезги и каждый неподъемный выбор идти на какие-то жертвы становится осознанным. Кейсо понимала, что от шумной музыки уже давно кружилась голова, но будто в наказание хотелось сделать себе еще хуже. Словно она заслужила. Щеки и так горели от высокого столба разгоревшегося костра, но она подсела ближе, подавляя в себе соблазнительное желание залезть прямо внутрь костра, словно он мог отогреть ее изнутри. Словно хоть что-то могло бы исправить, очистить, выжечь из истории городов все, что она натворила. Огонь отыгрывал причудливый танец на ее веках, переплетаясь с тенями от веток огромного древа. Взгляд блестел полной луной в полутьме, едва ли не манил утягивающей бездной, но этого все равно никто не видел. Никто, кроме одного человека. Кейсо передернула плечами, чувствуя чей-то настойчивый взгляд, словно знала, что этот взгляд, как всегда, оставлял невесомые царапины от наждачных поцелуев потрескавшихся губ, лаская изгибы практически изящными обрывками дыхания. Этот взгляд почти что как кострище перед ней: отогревал изнутри, обрамлял ее веки забавными морщинками и хитрой улыбкой. Кейсо нахмурила брови и запрокинула голову, словно могла бы что-то увидеть или рассмотреть. Но даже если бы и могла, она знала, что ничего путного в темноте их сточных подземелий не рассмотрела бы, ведь тут, в защищенной крепости никого чужого быть не может. А тем более того, кого где-то глубоко за подкоркой сознания хотелось увидеть. Она так и сидела, впиваясь пустым взглядом вверх, когда ощутила чужое присутствие рядом. — Ты изменилась, — сходу оповестил ее Экко, словно размышлял над этой мыслью последние пару часов. — Вот только давай без этого, будь так добр. Я не в настроении выслушивать твои претензии, Экко, — скривилась в ответ девушка. — Нет, я не… Я не об этом. Ты просто стала какой-то другой, и дело не в Пилтовере. Увереннее, быть может? — он неопределенно пожал плечами. — Я же знаю все твои движения, каждый шаг, время, за которое ты добираешься из одного зала в другой и… Ты стала более приземленной, понимаешь? Словно знаешь, куда идти. Кейсо фыркнула, направляя свою бутылку в сторону Экко, и тот молча чокнулся с ней. — За приземленность, — отсалютовала она, и парень покачал головой на то, что Кейсо не восприняла его слова всерьез, лишь вновь вскинула взгляд вверх, словно все силилась отыскать там что-то. Светлячки крутились вокруг костра, время от времени подпевая музыке, выкрикивая что-то друг другу, вливая в себя литры алкоголя. Они могли себе это позволить, потому что праздновали возвращение Кейсо. Их танцы больше походили на движения дикарей, бессмысленные возгласы — и подавно, движения отрывистые, яркие, идущие из каких-то утробных глубин нутра, внутренних, скрытых потребностей. Искренние, как само человеческое естество. Такие же искренние, какой была Кейсо со своей дурацкой песней в день прогулки по Пилтоверу перед аукционом. Маркус совершенно перестал понимать, в какие дни, в какие моменты, в какие разговоры за все прошедшие месяцы Кейсо говорила правду, а в какие лишь играла, утоляя свое желание позабавиться над мужчиной. Но в одном он был уверен наверняка — тогда, сидя в компании детей, нервно улыбаясь от их настойчивого внимания и кидая взгляд куда-то назад через плечо в поисках него, — в поисках его поддержки, — когда она открывала уста и пела — она была никем иным, кроме самой себя. Шериф сидел вдалеке у выхода одной из сточных труб, ведущих к огромному куполообразному помещению. Пока его подчиненные уже вторые сутки шерстили нижний город без устали и сна, подгоняемые неиссякаемым гневом совета, который желал видеть голову Кейсо и каждого чертового светлячка на блюдечке у себя на завтрак, он перерывал каждую щель Зауна, чтобы добраться до светлячков и перерезать каждому из них глотку — не по приказу совета, а по искреннему самозабвенному желанию. Когда же он под вечер второго дня изможденно распластался у труб на самом краю Зауна, вслушиваясь в монотонное эхо, прокручивая каждый диалог с Кейсо, каждую ее фразу — да хоть что-то, что могло бы дать ему подсказку, — он все-таки ее нашел. «Самовлюбленный эгоист. И как, стоило твое высокое положение того, что случилось с Зауном по вине Силко? Половина нижнего города работает на него, чтобы прокормить семью, а вторая половина либо едва сводит концы с концами, либо вынуждена прятаться по сточным трубам, чтобы скрыться от него!» Кейсо, говорившая на эмоциях, — опасная Кейсо, но чаще все же глупая и неаккуратная в высказываниях. Он помнил, как она испуганно заметушилась взглядом, сказав эти слова, словно желала их скрыть, стереть с его памяти, но ему тогда совершенно было не до того. А ведь она тогда ненароком выдала ему ту вещь, за которую Пилтовер и Силко золотили бы его до конца жизни. И вот он, подсвечивая себе дорогу мигающим фонариком в склизких тоннелях под Зауном, то и дело вляпываясь в какую-то тошнотворную жижу, брел по бесконечным лабиринтам, пока не напоролся на плотный засор: металлические трубы, камни, какие-то искривленные решетки. Он грязно выругался себе под нос оттого, что зашел в тупик, и уже было развернулся, чтобы пойти прочь, но затем стиснул зубы и все же полез на эти чертовы баррикады, пытаясь разобрать завал. Где-то в глубине души он хотел потратить добрые пару суток, занимаясь бесполезным делом, чтобы светлячков нашел не он. Чтобы возложить эту проблему и ответственность на кого-то другого. Чтобы не быть первым миротворцем, кто узнает, где находятся эти поганые отродья, потому что если он откопает эти каменные глыбы и увидит за ними место, где располагается Кейсо со своими надоедливыми насекомыми, он не знал, чего боялся больше: что придушит ее без суда и следствия, или что сбежит, не сможет даже сказать совету о находке, потому что… Потому что не сможет предать ее. Только не снова. Когда он спустя пару добрых часов все же разгреб эти злосчастные завалы, то едва не вывалился из трубы, которая резко обрывалась в середине огромного помещения. Маркус сидел здесь уже пару часов, неотрывно следя за Кейсо, которая расположилась у подножия огромного дерева с угрюмым лицом и безбожно пила. Он знал это выражение, ведь помнил ее вселенскую усталость, когда она проводила долгие бессонные сутки за работой и после очередного маленького прогресса устало откидывалась на кресло, иногда — на широкое плечо Талиса, которое тот с удовольствие подставлял, еще реже — припадала виском к щеке Виктора. И никогда — к нему. Сейчас, когда он должен был гореть внутри от громогласных презрения и злости к ней, ему вдруг стало до жути обидно. Почему она не приходила к нему в поисках поддержки и отдыха? Ответ, в общем-то, напрашивался сам. Может, потому, что они все полгода плевались друг в друга ядом и лишь несколько недель назад вдруг молниеносно вспыхнули, позволяя странному желанию охватить их двоих в мгновение ока. А, может, потому, что она все это время видела в нем лишь того, кто единственный чертов раз в жизни не сумел справиться с собственной слабостью и наведался в бордель, в который более не ступал и ногой? Вариантов, на самом деле, было множество. И все же даже несмотря на помятый и усталый вид, он не мог не ощущать исходящей от девушки волны полной свободы — той, которой у нее никогда и ни при каких обстоятельствах не было в Пилтовере. Даже тогда, когда Медарда дала ей мнимую возможность покинуть верхний город, Маркус видел, — Кейсо, так или иначе, ощущала себя в многотонных оковах. Но не здесь. Здесь она, криво усмехаясь, называла какого-то щеголяющего вокруг костра мальчишку «братец». Все, что ему было необходимо — отловить кого-то из ее людишек. Это не составило бы труда, почти все они были желторотыми глупыми юнцами, большинству из них наверняка едва перевалил второй десяток — неудивительно, что они так славились своей безбашенностью. Он мог бы притащить одного из светлячков Силко, и тот наверняка выманил бы Кейсо куда угодно, хоть на край света за ее-то человеком. От шерифа требовалось мизерно мало, чтобы прекратить набеги светлячков, заслужить безотказное доверие Силко и стать героем Пилтовера раз и навсегда. Но в какой-то момент сосуществования рядом с Кейсо его жизнь пошла по такой наклонной прямой, что он не мог себя пересилить: так и сидел здесь, горько глядя на девушку, молча опустошая небольшую флягу какого-то крепкого пойла, которое всегда носил с собой для особо паршивых случаев. Этот случай заслуживал девяти балов по десятибалльной шкале паршивости. Его внимание привлекли громкий стук какого-то мальчишки по пустым деревянным ящикам в незамысловатом ритме и то, как тот самый «братец» Кейсо тут же подхватил эту импровизированную музыку, начав щелкать пальцами, насвистывать, а затем и вовсе напевать какую-то песню с едва различимыми отсюда словами. Чуть поодаль, правее того места, где вальяжно раскинулась Кейсо, послышались вздох и насмешливое фырканье. — Кей, вправь своему братцу мозги, — хмыкнула какая-то розоволосая девчонка, и от Маркуса не укрылась чуть игривая ухмылка, которой та одарила девушку. — Пока тебя не было, он нахватался у местных бардов низкосортных песенок. — Ева, солнце мое, — расслабленно рассмеялась Кейсо, откидываясь назад, — он и раньше был склонен к излишне пафосной музыке. Экко насмешливо показал Кейсо язык, на что все вокруг тихо рассмеялись — это была своего рода беззлобная традиция: позволять себе те жесты, которые девушка никогда не увидит. Он приблизился к ней, схватив за запястья и потянув на себя, пока музыка и звуки песни начинали набирать обороты, но девушка лишь качнула головой, удержавшись на месте. Экко удивленно приподнял брови, вновь попытавшись ее поднять, но та тут же зарядила ему ногой куда-то под колено, насмешливо цокая на его попытки вовлечь ее в общее веселье. Светлячки снизили темп танцев, подначивая Кейсо, уговаривая, но та лишь припала губами к бутылке, делая вид, что вовсе не слышит их попыток раззадорить ее. На самом деле содержимое емкости ее и вправду интересовало немного сильнее, чем происходящее за ее пределами. — Черт, я тебя не узнаю, пошли, Кейсо! — с наигранным возмущением прикрикнул Экко, пихая сидящую на земле девушку. — Я не хочу, — она попыталась ухватить его за ногу в отместку, но тот отпрыгнул в сторону, насмешливо глядя на ее пьяный вид. — Так что будь так добр, отвали от меня сегодня и дай спокойно напиться. — Похоже, ты за прошедшие месяцы умудрилась стать пилтоверской неженкой, — его голос с издевкой прозвучал достаточно громко для того, чтобы привлечь всеобщее внимание, оттого все с интересом повернули взоры на девушку, которая опешила от такого заявления не меньше, чем остальные. Экко, не скрываясь, скалился до ушей, даже не подозревая, что неосознанно нащупал очень действенный рычаг против Кейсо. Он едва ли не рассмеялся, но вовремя прикусил себе язык от легкого холодка по спине, стоило Кейсо замереть на доли секунды и поднять на него предупредительный взгляд. Кажется, он попал в самое яблочко. — Ну-ка повтори, что ты сказал, щенок облезлый, — это прозвучало грубо, но практически беззлобно, и Маркус удивленно фыркнул на способы общения светлячков между собой. Видимо, подобное обращение доходило у них до уровня нормы. Удивительно, как с такой привычкой она вообще научилась сдерживать себя в Пилтовере. — Во-от, — довольный голос Экко едва ли перекрыл шумное улюлюканье, когда все поняли, что девушка, угрюмо сидевшая в тени весь вечер, наконец присоединится к ним. — Другое дело, эта Кейсо мне нравится уже больше. Она сделала большой шумный глоток, а затем, чуть помедлив, все же осушила бутылку до дна, и все взорвались громким подбадривающим шумом. Так, как Кейсо, пить не умел почти никто. Девушка, ухмыляясь, встала на ноги, сделала пару неуверенно-шатких от количества выпитого шагов в сторону костра, и спустя одно ловкое движение ее потертая майка слетела на землю, оголяя плечи и живот. Шериф, напряженно наблюдая за их дикарским действом, начал медленно давиться воздухом, но светлячкам, казалось, было абсолютно все равно на количество оголенных частей кожи друг друга. Пожалуй, Маркус мог бы сказать, что от них веяло свободой в чистом, не разбавленном виде. Спортивные залатанные брюки на пару размеров больше, которые сидели на ее острых костяшках бедер, колышась в такт каждому ее шагу, и плотные бинты, обвивающие грудь вместо вычурного Пилтоверского белья — это все, что осталось на ней. Ноги — и те были босыми. Шериф непреднамеренно сжал пальцами горлышко фляги, рискуя смять ее одним неловким движением, ведь стоило Кейсо выйти на импровизированную танцплощадку поганых светлячков, ее тело в общем, едином ритме и организме облепили с десяток рук — мужских, женских, разобрать было сложно. У Маркуса перехватило дыхание от вида их касаний друг к другу: вульгарных, открытых, отчаянных, словно сегодняшний вечер — последний на земле. Ему вдруг стало интересно, каково это быть столь свободными в своих помыслах и желаниях, не отказывая в маленьких приятных мелочах и радостях, ведь с образом жизни светлячков каждый вечер и вправду мог быть последним. Философские размышления урезались на корню, стоило мужчине в общей толпе выцепить взглядом руки Кейсо, ненавязчиво скользнувшие к той розоволосой девчонке, безапелляционно прижимая ее к себе спиной. И пока Кейсо нашептывала ей что-то на ухо, мужчина не смог не задуматься на тему того, связывали ли их не единожды разного рода связи. Между телами ни сантиметра лишнего пространства, и все в их времяпровождении было наполнено таким жаром, исходящим не сколько от костра, столько от тел, что Маркусу и самому сделалось дурно. Ему вдруг захотелось, чтобы Кейсо танцевала так для него. Или, в крайнем случае, с ним. Чтобы позволяла ему скользить по ней руками так же, как она сама скользила по телу той девчонки Евы, исследуя, ненавязчиво задевая чужую грудь. Их танцы, движения в такт яркой безбашенной музыки, — все это затягивало в такую атмосферу, что хотелось забыться и раствориться в этом вечере навсегда. Может, если бы кто-то из ребят посмел коснуться Кейсо так же, как она сама касалась своей подруги, шериф бы так не считал, но не заметить было невозможно: каждое движение к ней как четко выверенный механизм, ни на дюйм ниже, ни одного движения дальше дозволенного. Кто-то особо храбрый мог изредка украсть короткий поцелуй в скулу или плечо, но все это было до такой степени целомудренно, даже не взирая на литры выпитого ими алкоголя, что Маркус поразился их доверию друг к другу. Сколько всего они могли пережить бок о бок, чтобы Кейсо была уверена в них настолько, что даже их юные разгоряченные мозги не сыграли бы роли, не перешли бы невидимой границы, которую пересекать, судя по всему, им недозволенно. Забавно, что ему-то она дала добро на то, чтобы касаться ее абсолютно везде, чтобы пересекать те границы, которые сейчас для остальных казались нерушимыми. И тогда назревал главный вопрос: как он, недальновидный идиот, мог не заметить, что у него, черт подери, было все? У него в руках оказалось такое сокровище, такое хрустально хрупкое, полное и безоговорочное доверие к нему, которого он просто не видел, не замечал, потому что все время хотелось большего. Все время было недостаточно, потому что негласная гонка с Виктором вечно разжигала в нем злость. Но Кейсо, как она и сказала, не была ни призом, ни наградой за победу. Вот только понял он это слишком поздно. Сейчас, глядя на ее невидимые стены вокруг самой себя, его нутро сворачивалось в плотный ком: может, за всю ее жизнь он вообще был единственным, кого она впустила так далеко, так непозволительно глубоко в недры своей души, а он не просто все испортил, он устроил внутри пепелище без права на восстановление. Воткнутый в спину нож мешал ей свободно дышать. Может, где-то в глубине души ему все еще хотелось верить, что все слова, сказанные ею в день Прогресса, ложь. Может, ему было проще поверить, что она просто была зла, что у нее внутри бушевал временный шторм, который заставлял ее выворачивать, переиначивать каждые слова и действия. Мужчине хотелось верить, что когда Кейсо возвышалась над ним, то он мог прочувствовать кожей все ее отчаяние и нежелание совершать непоправимое. Но чем дольше он смотрел на ее озорной оскал, на их дикие танцы, пропитанные животным возбуждением, тем быстрее в памяти растворялся прежний образ Кейсо, ласково улыбающейся ему посреди Пилтовера, угрюмым вечером в лаборатории или даже в темноте собственных покоев. Любые лишние мысли, не сосредоточенные на Кейсо, припекали внутри неприятным заревом. Возвращаться в Пилтовер, туда, где от него ждали выполнения чужих прихотей по щелчку пальцев, словно он мог обыскать весь Заун за считанные дни, совершенно не хотелось. Он не знал, что тревожило совет больше: страх за собственные жизни и будущее или потеря репутации, что, так или иначе, было неизбежным. Утечка правды за пределы правящей верхушки оставалась лишь вопросом времени. Но прохлаждаться улочками нижнего города Маркусу не хотелось и подавно. Мужчина приложил руку ко все еще ноющим, наверняка травмированным ребрам: когда на людном перекрестке люди Силко встретились с ним нос к носу, то сразу затащили в одну из темных подворотней, совершенно не беспокоясь о том, что подумают сопровождавшие его миротворцы и как сильно опустится сам шериф в их глазах после такого публичного унижения. Те громилы даже не сказали ему ни слова, ничего не передали от своего хозяина, потому что Маркус и так понимал, что хочет сказать ему наркобарон. Эдакая визитная карточка Силко: мол, ты и так знаешь, шериф, где ты прокололся. То, что головорезы просто не оставили живого места, но бросили валяться там, в грязном переулке в какой-то помойной луже, испачканным в своей же крови, говорило лишь о том, что Силко ждет от него исправления собственных ошибок. И еще одного плохого результата он бы не потерпел. Это было очевидно и так, но когда один из мужчин перед уходом кинул шерифу какую-то смятую фотографию, на которой тот позже рассмотрел изображение собственной дочери, Маркус тихо взвыл, пытаясь совладать с осипшим голосом. Возможно, где-то на подкорке сознания шериф всегда понимал, что подобный выбор рано или поздно встанет. Возможно, когда они вдвоем с Кейсо гуляли по Пилтоверу и он глядел на то, как она заливисто смеется, рассказывая очередную веселую историю, забавно пихая его под бок, он начинал смутно понимать, что даже если в ее глазах однажды будет гореть ненависть, даже если она собственноручно перережет горло всем его подчиненным, даже если будет стоять с направленной на него пушкой, он не сможет выстрелить в ответ. И не сможет сдать ее Силко. Но на кону стояло слишком многое: не репутация и будущее Пилтовера, а единственный дорогой человек — его дочь. И об этом явно намекал Силко, питая слабость к моральному истощению шерифа. Рен повисла на его шее на следующий день после произошедшего, требовательно дергая за отросшие пряди волос, а затем нахмурилась, когда отец устало отмахнулся от нее и сообщил, что на ее день рождения Кейсо не придет. Она этого не понимала. А еще не понимала, почему ее попытки сказать ему, что Кейсо мило смотрелась бы за их обеденным столом или на кухне, готовящей ей завтрак, вызывают у него приступ злости. Ей ведь и вправду нравилась Кейсо. Он допил содержимое фляги, наотмашь отсалютовав танцующим ребятам, и скривился от вида неугасаемой энергии Кейсо. Стало тоскливо от осознания собственной беспомощности. Ему хотелось, чтобы она тоже сидела сейчас в одиночестве и ощущала такую же горчащую пустоту внутри, что и он сам. Но вместо этого она отплясывала в компании каких-то загорелых ребят так, словно это было единственным значимым в жизни. Шериф прикрыл глаза, помассировав веки. Может, это он живет неверно, и на самом деле подобное времяпровождение и вправду единственное значимое? И если Кейсо здесь такая свободная, такая настоящая и несдержанная в выражениях, словах, мыслях, то какого же черта он решил, что она обязана разделять с ним участь человека, который лишился всего одни махом? Не то что бы Маркус считал, что она заслуживала хорошей жизни, но он уж точно не был тем, кто имел право даже мысленно указывать ей, что она должна чувствовать. Даже если ему очень хотелось. Он кинул последний взгляд на Кейсо, заметив, как она, хохоча, завалилась обратно на мягкие маты у дерева в объятиях Евы и «братца», и не сдержал мелькнувшей горькой улыбки. Шериф не представлял, как можно изнывать от злости и в то же время чувствовать расползающееся внутри тепло от того, что ей хорошо. Иногда казалось, что ему в жизни было бы достаточно лишь знания о том, что Кейсо в порядке. Это абсолютно точно никак не могло пересекаться с его дотошным эгоизмом, но глядя на радостную Кейсо, — все остальное глупым образом сходило на нет. Вот только помимо этого хотелось, чтобы ей также где-то в глубине души было важно знать, что он в порядке. Но Кейсо была там, где привыкла быть — среди себеподобных бунтарей, и, Маркус был уверен, прошедшие месяцы в Пилтовере со всеми людьми, со всеми событиями, со всеми прикосновениями и забавными разговорами уже ускользали из ее памяти просто потому, что для нее это было маленькой, ничего не значащей и не стоящей пьесой. В то время как для него этот осколок жизни замер, не желая покидать его, не желая верить в то, что когда он в следующий раз зайдет в лабораторию, больше не встретит там ее. Не желая верить, что он не словит ее надменную ухмылку, в очередной раз обозвав жителей нижнего города отбросами, что не сможет зажать ее в темном коридоре, любуясь дрожащими веками и огоньком в глазах, не сможет попробовать на вкус девичью кожу и вжать ее хрупкий стан в себя с такой силой, чтобы она ощутила, что его существование стало полностью бессмысленным без ее присутствия. Но Кейсо все так же ухмылялась девчонке, выводя пальцами узоры на ее плече, и сейчас, шерифу казалось, она бы даже не вспомнила его имени — вот насколько его присутствие в жизни Кейсо было незначимым.***
Скрывать ухмылку под не прекращаемый энтузиазм Экко было сложнее, чем Кейсо могла себе предположить. Скорее, практически невозможно, потому что его воодушевление выливалось такими захлебывающими волнами, что ненароком задевало и саму Кейсо, порождая в ней прежние желания творить, создавать и работать сутки напролет для единой, впервые за долгое время действительно стоящей цели. Паренек носился по их рабочему уголку, то и дело задевая Кейсо и пачкая ее в очередном масляном растворе, совершенно не понимая, почему вызывает этим раздраженные вздохи. Когда он в очередной раз шумно откинулся на шаткий деревянный стол, девушка уязвлено одернула руку от попыток настроить руны, ведь матрица едва не захлопнулась от такого грубого вмешательства. Кейсо начала шарить руками по поверхности стола в поисках необходимых деталей, но нащупав их скинутыми в одну небольшую гору, нервно пригладила волосы, привлекая этим внимание Экко. — Ну что такое? — не сдержался он, вставая ровно перед ней и вопросительно всматриваясь в лицо. — О чем ты? — Кейсо нахмурилась, разворашивая металлические шестеренки в попытках отыскать нужную деталь. — Ты раздражена. Фыркаешь и вздыхаешь через каждые пару минут, словно работаешь с каким-то несмышленым ребенком. Кейсо, что не так? — Если бы ты не раскидывал вещи по всему столу, а раскладывал их в четко отведенные места, работа шла бы куда легче, — хмуро ответила ему Кейсо, вновь погружаясь в процесс тонкой работы. — В нашей подсобке — бардак, здесь — и подавно. Кейсо раздраженно смахнула прядь волос, беспрестанно щекочущую кончик носа, и шумно выдохнула. Это ведь казалось очевидным, как Экко мог этого не понимать? — Но мы… — казалось, парень и вправду был растерян от странного заявления девушки. — Мы всегда так работали. Он непонимающе мотнул головой, глядя, как Кейсо повернулась к нему, изогнув бровь. — Раньше — может, но сейчас речь идет не о грубых сплавах револьверов или металлических дубинках. Это — ювелирная работа, в которой ценна каждая лишняя секунда, и все должно быть рассчитано до идеальных сотен, а эти, — она махнула рукой, обводя помещения перед собой, — условия для этого не подходят. — Эти условия? — Экко нахмурился, отступая назад. — Эти? Это тебя в Пилтовере так надоумили?! Вы уж извините, Мисс, — он сделал язвительный поклон, надеясь, что она догадается о нем и так, — что мы не подготовили к Вашему возвращению более достойные условия для Вашей чертовски важной личности. — Закончил паясничать? — спокойным голосом поинтересовалась Кейсо, стараясь держать лицо перед Экко. Что она могла сказать? Что в Пилтовере каждое ее движение сопровождалось несоизмеримой помощью со стороны коллег? Что сотни разных инструментов, к которым она приловчилась, облегчали работу, а Виктор понимал каждую ее идею с полуслова? Что она отвыкла от работы в паре с Экко, потому что тот мог внезапно пихнуть ее вбок, вспоминая какую-то шутку, не обращая внимания на то, что она сосредоточена? А Виктор обращал внимание всегда. Девушка откинулась на стуле и устало потерла переносицу, прикрывая глаза. Она была рада вернуться домой, но не могла себе даже представить масштабы трудностей, с которыми ей придется столкнуться, ведь после жизни в тепличных рабочих условиях выживать в Зауне оказалось еще сложнее, чем она запомнила. И все же Экко не был виноват в том, что она позволила себе послать к черту их общую цель и понежиться в лучах интересной работы дольше необходимого. Кейсо схватила хекстековое ядро, выставляя его вперед, и с тихим вздохом продолжила: — Этот камушек, Экко, способен разнести все наше жилище к чертовой матери за пару секунд. Знаешь, что для этого нужно? — ответом ей послужила тишина. — Да ни черта. Только желание того, кто держит его в руках. Даже руны не особо-то и нужны, если сильно захотеть. — Что… Что это значит? — растерянно спросил он. — Лишь то, что это — магия в своём первозданном виде, а не обычный механизм, который подчиняется только логике. У нас нет права на ошибку, потому что одно неверное движение, и все здесь взлетит на воздух, поэтому, да, было бы неплохо, если бы мы навели тут порядок, чтобы уменьшить риски. — Я погорячился, — он неловко потупил взор. — Я знаю, — хмыкнула Кейсо. — Тогда как с ним работать? Что это? — Хекстековое ядро чувствует твои порывы, коротышка, — Кейсо стукнула его по перепачканному копотью носу. — Оно впитывает твои желания и помыслы, воспринимает их и анализирует. Иногда, конечно, немного по-своему. Но это та причина, по которой с ним нужно быть предельно осторожным, понимаешь? Ты будешь зол, а оно воспримет это как приказ к огню, внутреннее отчаяние перерастет в ярость, желание смерти. Это не игрушка, Экко. Одна неверная, лишняя шальная мысль, промелькнувшая в голове, и ты уже не властен над внутренними порывами, а эта штука — так тем более. Не было заметно, чтобы Экко действительно задумался над ее словами. Проникся — быть может, но эта критично важная информация отошла на задний план сразу же, стоило хекстеку щелкнуть и начать мерно крутиться в матрице рун после долгого ожидания и настроек столь точного механизма в подручных условиях. Кейсо тяжело вздохнула, пытаясь понять, неужели они оба всегда были такими? Неужели привычка четко взвешивать каждое решение, поверять любые риски, действуя преимущественно осторожно, а не рискованно, пришла к ней в Пилтовере? Девушка тихо ухмыльнулась, вспоминая, сколько часов они тратили с Виктором, срывая друг на друга голос в попытках доказать свою правоту, сколько коллапсов устраивала Кейсо в лаборатории, наслаждаясь раздраженным состоянием всех присутствующих и очередными словами ученого: «Я с ней больше работать не буду!» А затем вечером он приходил к ней, насуплено делая вид, что ему необходимо обсудить очередную важную хекстековую чушь, и оставался до глубокой ночи, взахлеб проговаривая очередные теории и предположения. Девушка замерла, вслушиваясь в гулкие шаги и пританцовывания Экко по их скромному рабочему месту, в то, как он с размаху отбросил тяжеленный гаечный ключ в сторону и как начал под нос бормотать о том, что вечно этим пилтоверским крысам нужно все усложнять. Он уже битый час пытался разобраться с записями и расчетами из журналов Виктора, которые тот вел на протяжении всего рабочего процесса, но выходило это с натяжкой. Вспоминая вычурную манеру общения Виктора, Кейсо тихо улыбалась под нос: наверняка писал он еще более заумно. Несмотря на тоску по захватывающим разговорам и комфортному рабочему процессу в Пилтовере, работа Кейсо и Экко продвигалась. Пусть и маленькими и неуверенными шагами, но с каждым днем хекстек держался все увереннее, а энтузиазм и светлый огонек в глазах Кейсо становились ярче. Она не могла поверить, что все труды, вся их тяжелая и выматывающая работа наконец действительно подойдет к концу, что все это будет не напрасным. Механизм, который они создали с Экко больше года назад, был неточным, хрупким и не всегда действенным, имея свою немалую погрешность, ведь в его основу закрадывался кристалл, оттого все и шло так криво и неумело. Хекстековое ядро же являлось идеальной конечной формой магии такого вида, которую можно было использовать практически как заблагорассудится, потому сколько бы попыток и экспериментов с мерцанием они ни делали — каждый из них заканчивался необходимым результатом. Так, что ни Кейсо, ни Экко даже не верили, что подобное «лекарство» вообще может существовать. Но еще больше Кейсо не верилось, что у всех желающих появится возможность не просто бороться с мерцанием и избавиться таким образом от влияния и зависимости Силко, а еще и надежда, что они не погибнут ни от гребаной ломки, ни от последствий, которые творит эта дрянь с организмом. Паяльник чуть припекал пальцы, пока Кейсо шарила подушечками по поверхности платы, пытаясь совладать с раскрошившимся петрицитом. В Пилтовере у нее была масса ресурсов на любые необходимые запчасти и расходники, тут же приходилось мириться с тем, что есть. Олово ложилось мягко и податливо, приятно трещало от нагретого металла и расходилось жаром к лицу и пальцам. Она почти забылась, полностью погрузившись в процесс, мыча под нос незамысловатую мелодию и прикусывая от внимательной работы губы, не замечая, как Экко пристально наблюдает за ней. Лишь когда Кейсо обратила внимание на затянувшуюся тишину, она вскинула голову, вопросительно приподнимая бровь в пустоту комнаты. — Как ты это сделала? — резко выдохнул парень. — Сделала что? — Припаяла проводник к разъему? Там же миллиметровое расстояние, ты никогда не бралась за это, ты же… Не видишь. — Братец, — она мелькнула глазами в его сторону, с сомнением хмыкая, словно тот был недалеким ребенком, — я столько лет проработала с тобой бок о бок, а ты только сейчас заметил, что я не вижу? — Именно потому, что я столько лет проработал с тобой, я знаю, на чем закачиваются твои возможности, и это — переходит их привычную грань. Кейсо метнула на него еще один раздраженный взор, закатила глаза и покачала головой, вернувшись к работе. — Не неси ерунды, Экко. Парень несколько минут понаблюдал за ней, слегка колеблясь, затем сощурился и, схватив деревянную шестеренку, запустил ею в Кейсо. Она чуть дернулась в сторону, уворачиваясь, но предмет все равно неприятно задел край уха, и девушка стащила защитную рабочую маску, не сдерживая возмущения. — Ты в своем уме?! Что ты, к черту, делаешь, коротышка?! — Ты увернулась. — Что? — Я кинул в тебя шестеренку, и ты увернулась. Ну, — он скептично глянул на царапину на краю кожи, — почти. Черт возьми, Кейсо! — Я не… — она запнулась. — Это просто рефлекс. — Неплохой рефлекс для того, кто не видит, — они синхронно выдохнули и повернули головы в сторону хекстека. — Ну? — Я думала, что просто приловчилась работать с инструментами, — девушка неуверенно потерла шею, даже не думая, что ее предположения могли оказаться не домыслами. — Но все будто бы стало более точным: то, что ощупывалось с трудом, то, что было размытым, — сейчас ощущается намного четче. — Невероятная вещь, — Экко покрутил в руках одно из ядер. — Думаешь, это связано с тем, что ты много времени провела, работая с ним? И давно это? — В «этом» нет ничего конкретного, это просто… Не знаю. Может, пару месяцев, сказать сложно. Просто осознание приходило постепенно: более точно, более четко. Так, чтобы я поняла: что-то поменялось. Мне понадобился десяток лет, чтобы выучить районы Зауна наизусть, а в Пилтовере мне хватило полугода, чтобы я шла ровно, не держась за стену и не спотыкаясь на каждом шагу в здании совета. Конечно, Кейсо замечала: сперва понемногу, неуверенными догадками и несмелыми предположениями, когда работа с каждой неделей начинала становиться все яснее и мягче. Апогеем становились прикосновения к другим людям: взять за локоть Талиса, скинуть мешающую челку со лба Виктора, коснуться носом ровно в угол челюсти Маркуса, — так, словно она точно знала, куда ей двигаться. Это подбадривало, вселяло надежду и одновременно пугало, потому что в голове тут же вставал набатом голос Виктора об «идеальности», и тогда Кейсо чертыхалась, с ненавистью откидывая от себя рабочие инструменты, потому что никакая идеальность, никакие возможности хекстека исправить ей не были нужны и подавно. Может, причина была лишь в том, что каждая деталь, каждая черта характера, которая начинала уподобляться Виктору, вводила ее в ступор и перекрывала кислород — она до тремора в груди боялась стать такой же, как он. И еще сильнее, до зуда под ногтями у нее вспыхивало горчащее желание исправить свои недостатки, чтобы Виктор, наконец, смог рассмотреть ее не через призму нижнего города. Кейсо не видела. Не видела и видеть не могла. Быть может, волшебный бесценный хекстек мог бы это исправить, но она боялась потерять с этим самым исправлением маленькую, самую важную частичку самой себя, которая выгрызала себе жизнь так, как умела. Возможно, именно в связи с этим хекстек внимал ее искренней ненависти и компенсировал невозможность видеть иначе — даря ей интуитивное шестое чувство, которое в Пилтовере отыграло свою немаловажную роль в взаимодействии с высокоточными деталями и которое не могло не облегчать процесс их с Экко работы уже здесь, в Зауне. — Я же говорил, — довольно ухмыльнулся парень, пропуская мимо все проносящиеся мысли на лице у девушки, — что ты стала выглядеть более уверенно. Они проводили долгие безвылазные дни в пыльных четырех стенах, засыпая прямо друг на друге посреди комнаты как в старые добрые времена: то распластавшись на прожженной столешнице, то откинувшись на скрипящих шатких стульях, а то и вовсе растянувшись посреди пыльного ковра. Они оба жаждали результатов, стараясь воссоздать старый механизм в более стабильном улучшенном виде, но моментами все шло шатко. Было ли это связано с излишней воодушевленностью Экко, строившего грандиозные планы, на которые девушка лишь разочарованно качала головой, или из-за перманентной усталости Кейсо и отвлеченных мыслей и воспоминаний, приводивших к рассеянности, — сказать было сложно. Светлячки мужали на глазах. Бесконечные разговоры за совместными завтраками и ужинами о возможностях хекстека начинали медленно, но уверенно пробивать брешь в уверенности Кейсо. Каждый придумывал все новые, более невоплотимые в жизнь идеи, каждый считал, что у них в руках оказалось нечто, способное восстановить баланс и сделать их существование в сотни раз лучше как по щелчку пальцев. Впервые в жизни Кейсо чувствовала себя такой виноватой за то, что дала им бессмысленную надежду, ведь хекстек не был спасением — лишь первым крохотным шагом к улучшению и фильтрации жизни в Зауне. Он не спасал от смерти, у него не было возможности прокормить голодных, он мог лишь дать им преимущество и рычаг давления на Силко, не более. Кейсо не нравилось, что из бравого солдата она все больше превращалась в какого-то гребаного политика, старясь правильно рассчитать уровень надежды, который следовать давать своим людям с прибытием хекстека в их жизнь. Они ожидали от нее чуда, словно все месяцы, проведенные ею в Пилтовере, должны были сделать из нее того, кто способен вытащить их из этой помойной ямы. Она не видела, но чувствовала, как все смотрели на нее с горящим светом в глазах, ожидая, что вот-вот — и она придумает, как спасти их с помощью хекстека. Но дни шли, а все, чего они добивались, это помощь своим и незнакомым людям с мерцанием, не более. Кейсо не была виновата в том, что ее люди надеялись на всесильную панацею, но, безусловно, чувствовала острый укол совести за то, что ничего не может им дать. Результаты не могли прийти мгновенно, все должно было продвигаться шажками: маленькими и неуверенными, а люди начинали терять терпение, ожидая большего. И если более взрослое поколение понимало, почему «чудо» не могло свалиться им в руки на ровном месте, то наполненные горящими максимализмом и желанием спасти весь гребаный мир в одиночку ровесники и ярые последователи Экко рвались вступить в бой со дня на день. Кейсо даже не понимала, с кем и зачем они собирались воевать. Проблема была лишь в том, что присутствие такого мощного артефакта, как хекстек, давало им уверенность с своих силах даже тогда, когда они не знали, что это за диковинка и как она работает. Кейсо помнила себя в первые недели в Пилтовере — помнила, потому что ощущала мир примерно так же. Она рвалась на каждый неочевидный риск, лишь бы создать с нуля вселенную, лишь бы сотворить из хекстека нечто настолько мощное, что — в особо радужных мечтах — могло бы избавить их от Силко, как по щелчку какого-то рунного мага. Кейсо помнила, как сильно ее раздражали длительные нудные высказывания Хеймердингера о предосторожностях работы с артефактом, ведь какая, к черту, была разница, если там, внизу, гибли ее люди? Проблема была в том, что она уж никак не могла предположить, что эти самые риски и попытки обогнать постепенное изучение хекстека могут привести к гибели ее людей с наибольшей вероятностью. И однажды, засидевшись допоздна в их импровизированной лаборатории в попытках унять пульсирующую боль в висках от очередной воодушевленной идеи Экко, она с горечью выдохнула, скрывая лицо в ладонях: в чем-то Хеймердингер был прав, — давать хекстек в руки тем, кто ничего о нем не знает, то же самое, что и сидеть на пороховой бочке. И дело было не в отсутствии ее доверия к светлячкам, а в том, что воспылав прежними надеждой и мыслями, что теперь они сами смогут творить правосудие и строить свою жизнь с помощь чего-то, что вот-вот смогут создать Экко с Кейсо, они теряли нить здравого смысла и умения взвешивать все «за» и «против». Все они готовы были рискнуть лишь ради мизерного шанса, лучика надежды, который так некстати проклюнулся у них с возвращением Кейсо. — …и теперь с хекстековой энергией наши револьверы могут стрелять намного точнее и дальше, это же такое преимущество над миротворцами! — Экко уперся ладонями в стол по обе стороны от Кейсо, и она кожей ощутила его яркую, светлую улыбку, от которой внутри все начало предательски сжиматься. — Ты… Повтори, что ты сделал? — девушка нервно дернула головой, чувствуя, как мутное головокружение никак не хочет проходить. — Слегка переделал пару пушек, чтобы в них можно было вставить хекстековые ядра. Это займет пару дней, потому что они синтезируются весьма долго, но… — он неуверенно потер шею, отталкиваясь от стола, когда Кейсо вскинула на него обескураженный взгляд. — План был не таким, Экко! — за последние три недели, прошедшие с ее возвращения, они стали повышать друг на друга голос слишком часто — слишком для того, чтобы это не начали замечать даже светлячки, становившиеся свидетелями ярых перепалок. — Мы должны были лишь узнать принцип работы хекстека и использовать его для борьбы с мерцанием! Никакого оружия, никаких жертв! — План изменился, когда миротворцы выкосили целый наш отряд! — обвинительно прикрикнул парень, качая головой. — Отряд твоих людей, Кейсо, но это, видимо, не столь важно, ведь ты наверняка веселилась в тот день в компании своих новых дружков из Пилтовера, да? — Меня начинает сильно напрягать, что ты свое высокомерное мнение, чем именно я занималась в верхнем городе, стал пихать в любую незанятую дырку. Тебе напомнить, что мне пришлось там пережить помимо светских балов и интересной работы? Напомнить о побоях миротворцев и том, как чужой член оказался у меня во рту, а Пилтовер все это быстренько замял, потому что это было им не выгодно? — раздраженно рыкнула Кейсо, шумно выдыхая. — И я была здесь в тот день, потому что наведывалась к Нистеру. — Ты… Ты была здесь? — он вскинул взгляд. — Была на Линиях и не дала нам знать, не оставила весточку, даже не захотела увидеться с нами?! Не захотела увидеться со мной?! — его обиженный голос, словно у ребенка, которого лишили обещанной сладости, отдался эхом от их каморки. — Почему, черт возьми?! — Потому что того требовали обстоятельства, за мной могли следить, и я не собиралась подвергать вас опасности! Я знаю о потерях, и я тоже скорблю, но ответив насилием, мы не вернем их к жизни! Ты подумал о тех детях, чьи жизни стоят за нашими спинами?! Этого бы хотели те, кто погиб, сражаясь за наше будущее? За это они отдали свою жизнь — чтобы мы перебили друг друга с верхним городом? — Они хотели жить, — процедил парень, — а не подохнуть от рук проплаченного шерифа! — Маркуса там не было! — сорвалась на крик Кейсо, ощущая, как усталость за то, что жизнь снова оказалась в каком-то подвешенном состоянии, которое она никак не может контролировать, затапливает с головой. — Он не причастен к их смерти! Кейсо и самой хотелось верить в это, но сейчас абсолютно каждое слово, произнесенное из уст поганого шерифа, подвергалось таким сомнениям, что она уже попросту потерялась в том, что казалось правдой, а что нет. Весы постепенно склонялись к тому, что каждый день был пропитан ворохом лжи ради достижения своих целей как с ее стороны, так и со стороны шерифа. Все это было лишь забавной игрой, в которую они пытались выиграть: как долго они смогут притворяться, что верят друг другу, пока сами беспечно точили ножи, чтобы в последствии вонзить в спину. Кейсо хотелось винить в этом шерифа, но самым забавным было то, что она прекрасно понимала: если бы первым этот самый нож не вонзил шериф, то рано или поздно это сделала бы она, — от страха, от обиды или нежелания ощущать, что контроль над ситуацией медленно сходит на нет. Экко неверяще мотнул головой и сделал шаг назад. — Маркуса? Значит, он теперь Маркус? Ты забыла, против кого мы сражаемся?! — Мы ни против кого не сражаемся, мы просто пытаемся жить! А если у нас и есть враги, так они все здесь, в Зауне, прячутся в своих башнях, продают наркотики и отравляют нашу жизнь! Но Экко, кажется, и вовсе не слышал ее. — Скажи мне, что вас ничего не связывает, — он обвинительно уперся пальцем ей в грудь, опасно возвышаясь над ней. — Какого черта ты несешь… — Подними свои глаза и скажи, что он просто мерзкий шериф, с которым у тебя ничего, черт подери, не было! — Ты ни черта не знаешь! Все совершенно не так! — она с раздражением скинула его руки с себя. — Я ни черта не знаю? Может, ты мне расскажешь, что он не такой? Пока мы теряли очередных близких, ты наслаждалась времяпровождением там, спевалась с теми, против кого мы всегда сражались, так что не смей! Не смей осквернять память погибших тем, что говоришь сейчас! Может, принести его голову тебе на блюдечке, чтобы напомнить о наших целях? — Шериф расплатился сполна! — нервно одернула рубашку Кейсо, удивляясь собственному умению идти на поводу у эмоций, а затем так же быстро остывать. — Он — жалкий человек, который давным-давно затерялся в собственных страхах и грехах. Я ненавижу его, и мне плевать, веришь ты или нет. Но я устала от бесконечных погонь, я устала от негласной войны, Экко. Мир, в котором мы живем, не дал нам возможности искать союзников, как по щелчку пальцев, и я… Я не знаю, кому могу верить, а кому нет. Но я хочу доверять тебе, коротышка, и я доверяю! И это одно из немногого, что у меня осталось, одно из малого, что мне удалось сохранить, потому, пожалуйста, не предай это. Мы с тобой оба потеряли Бензо, и я, правда, так и не знаю, что ты тогда чувствовал, потому что он растил тебя едва ли не с рождения. Мы потеряли Вай и Паудер, потому что Силко возомнил себя спасителем всея Зауна. Мы все находимся в одной лодке и… — Не говори так, — он горько выдохнул, глядя на нее исподлобья. — Мы не находимся в одной лодке, потому что тебе не понять, каково это: ты родилась в Пилтовере, ты сама выбрала этот путь — спуститься сюда, а Паудер потеряла всех, в отличие от нас, и у нее не было никого, кто помог бы ей! У нее, в отличие от меня, не было тебя, Кейсо! — Это был ее выбор! Я искала ее! Я хотела ее защитить, я хотела, но она… — Не смей! — он приблизился к ней, задевая своим тяжелым дыханием пряди на лице Кейсо. — Не смей винить ее, только не ты. Ты не имеешь права, не знаешь, что она чувствовала, потеряв всех на той сраной революции, а затем, спустя годы, потеряв и остальных близких одним махом. — Я тоже потеряла семью! — не сдержавшись, сорвалась на крик девушка. Что она могла сказать? Что они все потеряли столько же, сколько и Паудер, вот только нашли в себе силы двигаться дальше, в отличие от нее? Конечно, Кейсо не винила ту маленькую девчонку, которая от страха и неверия пошла за единственным человеком, наобещавшим ей с три короба. Она просто не могла порицать ее, зная, как легко нутро поддается обещанным ласке и мнимому покою. Но затем, повзрослев, девчонка могла хотя бы попытаться понять, узнать, что, к черту, произошло в тот злополучный вечер, но она выбрала более легкий путь — не узнавать и не искать истину. Она выбрала сражаться против своих же друзей, которые тратили последние силы, чтобы найти ее и вытащить из лап Силко, пока не поняли, что спасать ее не надо: Паудер — а нынче уже Джинкс — и сама вцепится в горло любому, кто подойдет к наркобарону. — Той, кого ты любишь, уже нет, Экко, — холодно отчеканила Кейсо, чуть пихая парня вбок, чтобы протиснуться мимо него на выход. — Взрослей уже. И принимай действительность такой, какая она есть. Хочешь быть лидером? Хочешь вести за собой народ? Тогда прекращай обманывать себя хотя бы в этом, коротышка.