Мерцание светлячка

There's trouble in my daydreams It's all I've ever known The day that I was born, trouble won't leave me alone It's flowing in my bloodstream And running through my veins And when I lose my mind, it's the trouble that remains

Несмотря на дикую, почти что разъедающую изнутри головную боль, Кейсо спешно шагала по наполненным разношерстным народом улицам, сжимая зубы от гула в ушах. Безбожное непросыхание и раньше-то никогда не давало чудодейственный эффект, но сейчас неприятная рябь где-то в висках никак не прекращалась, понижая и так паршивое настроение примерно до нуля. Ей хотелось в горячий душ в своих прежних Пилтоверских покоях, в мягкую кровать, желательно с какой-то симпатичной девчонкой, готовой расслаблять ее забитые мышцы всеми известными способами — и нет, она совершенно не чувствовала угрызений совести на этот счет. Последнее, что ей нужно было, так это встретиться с недовольным Экко за пару поворотов от «Последней Капли», нервно поджидающим ее для встречи с Силко. — Где ты, черт возьми, шлялась? — он раздраженно выдохнул, окидывая девушку нетерпеливым взглядом. — И почему от тебя несет так, словно ты топилась в бочке с дешевыми настойками? — судя по опустившемуся голосу, он нахмурился еще сильнее, и Кейсо закатила глаза на его допрос, устало массируя виски. — Я уж думал, ты не придешь. Учитывая, как Экко запнулся в конце, прикусив язык, Кейсо была уверена, что он едва сдержал что-то вроде: «Хотя нет, не говори, я даже не хочу знать, где ты была и чем занималась». Она скривилась, с толикой горечи думая о том, что в своих глупых страданиях, которые устроила после встречи с Виктором, ненароком стала обузой для Экко. Хотя, если задуматься, неужто ее дебоширства и охота дразнить влиятельных людей Зауна, не думая о последствиях, всегда доставляли ему неприятности? Кейсо вдруг нахмурилась, морща нос от ощущения внезапно трезвого и чистого ума: а была ли она для них действительно хорошим лидером? Или ее самоубеждение в том, что она делает для них все, затмевало любые здравые мысли, и девушка даже не замечала, что моментами перегибает палку? — У меня были дела, — кратко ответила Кейсо, направляясь дальше по улице — туда, куда на самом деле идти даже не стоило, но что подумает о ней Силко, когда поймет, что она испугалась встречи с ним? Что решат ее люди, узнав, что она проигнорировала его приглашение встретиться потому, что вдруг распереживалась за свой образ блюстителя морали? Нет, ее люди не должны были узнать, что где-то в глубине души она ощущала липкое презрение и тошноту от мыслей о встрече с этим бесчеловечным мужчиной, потому что прекрасно знала, на что он способен пойти, чтобы добиться своего. В конце концов, помимо этого ей ответить было нечего. Не говорить же, что после встречи с Виктором — о которой ее братец даже не знал — она таскалась по крышам нижнего города, а затем и вовсе напивалась в баре у Нистера последние пару суток? — Не думаю, что идти к нему — хорошая идея, — вдруг замедлился Экко, перекинувшись тревожным взором со Скаром. — Это слишком небезопасно, и разве мы не игнорировали его последние пару лет? Мы не обязаны это делать, Кейсо, — он вдруг схватил ее за руку, с тревогой всматриваясь в ее нервный взгляд. — Ты не обязана этого делать. Если мы не пойдем, это не значит, что ты вдруг станешь слабой или… — Ты когда это успел заделаться в мозгоправы, а, братец? — она потрепала его за щеку совершенно не в ласковом жесте, скорее, в поучительно-надменном. — Оставь-ка свои успокоения для кого-то другого, не тебе меня учить. Кейсо хотелось залепить себе звонкую пощечину за такие грубые слова в сторону близкого, наверняка самого близкого человека, вот только не могла иначе. Не могла позволить ему закончить фразу, которая так безбожно и открыто вытаскивала наизнанку всю правду, едва ли не высмеивала то, что осталось от ее храбрости. — Кейсо, ты стала слишком… — Слишком какой? — ее тон резко похолодел, отчего Экко неуютно поежился. — Слишком беспечной, — он передернул плечами. — Незаинтересованной в здесь и сейчас, как раньше. Не такой живой. Словно по возвращении сюда тебе стало плевать на всех и вся с высокой башни. Будто бы тебе плевать на нас. — Или вам плевать на меня, — проговорила себе под нос Кейсо, сжимая зубы. Что она могла сказать? Что излишняя беспечность была связана с тем, что после всего, что она сделала, после всех, кого предала, Кейсо не чувствовала ничего, кроме обесценивания жизни. Как объяснить близким, что она просто не видит смысла так сильно переживать за свою шкуру, потому что она не стоит ломаного гроша? Как вообще можно было продолжать себя уважать после того, как она медленно, но уверенно превращалась в лицемерного человека, который говорит совершенно не то, что думает, и делает абсолютно не то, что хочет? — Почему мы не взяли с собой наработки с ядрами хекстека? — он помотал головой, понимая, что предыдущая тема заходит совершенно не туда. Было чувство, словно они с Кейсо — той, кто всегда понимала его лучше всего — стали разговаривать на разных языках. Они все тыкались и тыкались по направлению друг к другу, рвались в привычные объятия, но даже в них не чувствовали прежнего уюта. Словно оба выросли. Будто отдали все, что могли, все, что должны были отдать; научились друг у друга всему, что было им необходимо, а теперь их жизни все отдалялись и отдалялись с геометрической прогрессией, и как бы им ни хотелось терять тот клочок спокойствия друг в друге, клочок семьи, воспоминаний о детстве и, местами, беззаботной юности, они ничего не могли с этим поделать, потому что оба чувствовали эту остроконечную стену непонимания, разрастающуюся между ними. — Можно было взять мою пушку и… — Пушку? — замерла Кейсо, едва поворачиваясь в его сторону. — Я же сказала: никаких пушек на основе хекстека! — Я… — Экко запнулся, неловко глядя на нее и нервно потирая шею, — он ничего не мог поделать с чувством, словно был провинившимся ребенком, ослушавшимся взрослого — с Кейсо так было всегда. — Это обеспечит нам безопасность! — Это обеспечит вам мысли о том, что вы можете угрожать своими детскими кулачками Пилтоверу, — рыкнула Кейсо, — договор о встрече был без хекстекового оружия. — Не думал, что ты идешь Силко на уступки, — его разочарованные слова, словно он почти потерял прежнюю азартную Кейсо, почти что оскорбили. — А кто сказал, что я иду на уступки? — ухмыльнулась она, проходясь пальцами по посоху. — Если тебе кажется, что я по какой-то причине стала легкомысленной или мягкой после Пилтовера, коротышка, то у меня для тебя новости: я не лишилась последних мозгов, чтобы идти к нему с пустыми руками, и отрезать его людям языки при подходящей возможности тоже не разучилась, так что прибереги свои нравоучения для кого-то другого. — Значит, пушку нельзя, а это — можно? — Я разработала идею посоха с хекстековым ядром будучи еще наверху, — пожала плечами Кейсо. — Ты должен понимать, что с моим возвращением каждая продажная крыса Силко попытается меня убрать. И если раньше он придерживался идеи нейтралитета, где не раскрывал мою личность, то сейчас за мою голову он наверняка будет готов отвалить пару десятков мешков золотых. Мы подумаем над твоей идеей, Экко, но я бы настоятельно тебя попросила, — она скосила глаза в его сторону, и Экко понял: сейчас ее «попросила» означало лишь абсолютное «нет», — пока уделить время мыслям о том, как нам обеспечить помощь восточным районам Зауна с мерцанием, а не разработке оружия. Пальцы Маркуса отбивали неритмичную дробь по затертой поверхности столешницы, оставляя после себя неприятное ощущение, словно ее не мыли добрых несколько лет. Он брезгливо поморщился, убирая руку, и вязко сглотнул никуда не девающийся ком в горле. Пластинка запустила череду каких-то незамысловатых жизнерадостных песен, совершенно не вяжущихся ни с накаленной ситуацией в баре, ни с тревожным липким страхом в душе у самого шерифа. Спустя каких-то пару жалких минут, как он пришел сюда по просьбе — скорее, прямому приказу Силко — ему резко захотелось поверить в любые божественные сущности, которые он вообще мог припомнить. Может, тогда ему удалось бы воззвать к ним в просьбах, чтобы Кейсо не пришла. Она же не была глупой, а прийти сюда мог только глупый человек. Впрочем, кого он обманывал: человеку, добровольно пришедшему на переговоры с хладнокровным химбароном, не обязательно было быть глупцом, хватило бы и одного факта, что этот человек — Кейсо. Это с головой покрывало любые аргументы, потому что причины поступков девчонки понять было весьма сложно. К тому же Кейсо определенно возглавляла список всех известных ему самоуверенных выскочек, и в паре с необдуманным азартом это давало взрывоопасную смесь, из-за которой удержать ее от каких-либо решений было невозможно. Маркус искренне не понимал, для чего Силко так настоятельно приглашал его сегодня поприсутствовать на встрече, ведь наркобарон всегда брезговал впутывать его в нижнегородские дела — это было лишь между теми, кто живет в Зауне. Бар непривычно пустовал в самое посещаемое время — ночь, и его тишину разрезало лишь присутствие Силко, преспокойно попивающего какой-то тягучий янтарный напиток, головореза Мека на пару с Севикой да самого Маркуса. Может, это были единственные приближенные к наркобарону люди, знающие, кто скрывался под лисьей маской Кейсо, а, может, эта новость стала достоянием общественности лишь после коллапса, устроенного девушкой в Пилтовере. В любом случае, врагов у нее наверняка прибавилось с обеих сторон. — Она не дура, — наконец, не выдержав неприятных мурашек, бегающих табуном по коже, Маркус сорвался на хриплый голос, который прозвучал так забавно на фоне его потрепанного, тревожного вида, что Севика не сумела подавить в себе презрительный смешок. — Она не придет. — Именно потому, что она не дура, она и придет, — Силко всегда общался с ним снисходительным тоном, словно не расценивал какие-либо слова из уст шерифа как что-то достойное его внимания. — Это пустая трата времени, — начал закипать Маркус, понимая, что чем дальше утекают минуты, тем сильнее он боится, что она все же здесь появится. — Остынь, шериф, — ленивый тон мужчины похолодел. — Я не слышу в твоем голосе благодарности за сохраненную жизнь, а ведь твоя оплошность стоила мне намного больше, чем твоя бесполезная душонка. Я мог бы привести сюда эту поганую девчонку и трахнуть ее прямо у тебя на глазах, а затем пустить по кругу для всех желающих в моем баре — это была бы достаточная цена за твою ошибку. Как думаешь? Или и дальше будешь пытаться делать вид, что тебя не нагнула выскочка из Зауна, а твое старое сердце вдруг не разомлело от ее напора? Но ты мне нужен здесь по другой причине. Маркус нахмурился, наконец, с трудом глотая вставший ком в горле от неожиданно многословного наркобарона, и мысли усиленно завертелись в попытке понять, что же это за «причина». Но стоило догадке мелькнуть в голове, как он едва подавил короткий смешок — не думал же Силко пытаться давить им на Кейсо? На что он вообще надеялся, раз считал, что его жизнь могла стоить для нее хоть что-то, хоть каплю затраченных времени и сил, да хотя бы лишний кивок головы в его сторону? — Я не обязан плясать под твою дудку, Силко, ты зашел слишком далеко, — вновь зашипел он, стараясь удержать хоть каплю собственного достоинства, но наркобарон кинул на него очередной убийственный взгляд, и тот передернул плечами. — Мне кажется, ты начинаешь забывать, что мое хорошее расположение к тебе может закончиться так же быстро, как и твоя жалкая жизнь. Или, например, жизнь твоей дочери. — Так это твоих рук дело?! — взревел вдруг Маркус. — Твою бы злость да в благое русло, — мужчина не пошевелился ни на йоту, лишь скривился, словно шериф был надоедливой мухой. — Мне, конечно, было бы выгодно выставить виноватыми эту банду оборванцев, но в этот раз мне не нужно даже плести интриги вокруг этого. Пропажа твоей дочери не моих рук дело, хотя, признаюсь, использовать этот рычаг было бы крайне выгодно, так что мне жаль, что кто-то решил воспользоваться им раньше меня. — Кроме тебя в нижнем городе о ней никто не знает! — Совсем уж никто? — приподнял бровь Силко, и Маркус сцепил челюсть, не желая верить в свои догадки. Он в очередной раз раздраженно покосился на часы, что не укрылось от глаз нарокбарона. — Ну-ну, имей терпение, шериф, — неусидчивость Маркуса начинала давить ему на нервы. — Ты не знаешь нашу Кейсо, она любит эффектные появления. Интересно, можно ли было приписать к ее эффектным появлениям их встречу на дирижабле несколько месяцев назад? Ее удар наотмашь под дых, наглая ухмылка и дерзкий тон в его сторону. Казалось, что за последние полгода она так сильно изменилась, что та девчонка без тормозов не имела ничего общего с той, кого он видел в последний раз. Он помнил, как вышвырнул ее прямо на брусчатку, боясь даже замарать руки о кого-то вроде нее, как старался гордо держаться перед ее шуточками, чтобы не упасть лицом в грязь перед подчиненными, но ей всегда удавалось его переигрывать в чем бы то ни было. Да, это было определенно эффектное появление. Со стороны улицы — там, где дежурили вышибалы «Последней Капли» — послышался шум, какая-то возня и грубая речь. Пара выстрелов, железный скрежет и визг, словно кто-то скрестил шпаги, и Маркус нервно дернулся, кидая вопросительный взгляд на Силко. Тот лишь тихо усмехнулся себе под нос, протяжно цокая, и покачал головой. — Театральные оборванцы, — фыркнула Севика, разместившись у бара. — По-другому и не умеют. Петли жалобно скрипнули от столь грубого вмешательства, и дверь в бар распахнулась с ноги, звонко отбиваясь от каменной стенки так, что штукатурка удержалась из последних сил. Кейсо ворвалась в помещение каким-то гиперактивным вихрем, занимая собой сразу все пространство и время. Продвигаясь спиной вперед, она пританцовывала, насвистывая мотив песни, крутившейся на пластинке. Где-то на середине своего позерства она, кажется, даже успела сделать показательный поклон. Маркус мог бы поспорить на сотню золотых, что она специально ждала припева, чтобы появиться здесь аккурат к нему. У нее был хороший слух. И пальцы, щелкающий в такт музыки, бедра и плечи, двигающиеся в ритм песни — достаточно очевидно это доказывали. Нельзя было не заметить ее довольного оскала — так, словно она пришла на вечеринку в свою честь, а не в место, где хотела находиться меньше всего. За ней, перешагивая через бессознательные тела вышибал на входе, появились двое парней в масках — те, кто мелькал больше всего во время их нападения на Пилтовер, и Маркус неосознанно напрягся. Девушка совершенно беспардонно продолжала пританцовывать, наворачивая круги по помещению, неразборчиво мычала слова песни, и, если бы Маркус ее не знал, наверняка решил бы, что та просто ошиблась дверью, но Кейсо вдруг остановилась, вальяжно облокачиваясь на бар, и склонила голову вбок. — Ну что, сукин сын, угостишь меня чем-то покрепче? — кинула она, не глядя в сторону Силко, и у того дернулся глаз в такт ее расплывшейся ухмылке. Казалось, она чувствовала раздражение окружающих, да что уж там — практически подпитывалась своим умением доводить людей до белого каления. Маркус не смог сдержать дрогнувшего уголка губ в злорадной усмешке и вместе с тем кольнувшего утробного страха за Кейсо. Те, кто вызывали у наркобарона хоть каплю раздражения, обычно не покидали помещение живыми. Но он, выдохнув сквозь зубы в попытке призвать себя к спокойствию, кивнул Севике, и та одним ловким движением дотянулась до рифленой бутыли с темной жидкостью, протягивая Кейсо. — Нарываешься, девчонка, — хмыкнула женщина, и Маркус с удивлением заметил отсутствие привычной враждебности — так, словно они были давно знакомы, словно на самом деле и не были заклятыми врагами. Шериф нахмурился, вспоминая Заун до правления Силко: тогда вообще не было враждующих сторон и постоянных кровопролитных стычек, не было борьбы за власть, деления районов и улиц, погружающихся в один сплошной наркопритон. Заун никогда не был святым, он так же никогда не был лучшим выбором для жизни, и, конечно же, там не было речи о полной безопасности и законности всего, что там творится. Но он никогда не гнил так, как сейчас — никогда не настраивал своих же людей друг против друга только потому, что Силко не оставил им выбора. В актуальных реалиях недоверие между людьми витало среди густого дыма. Кейсо сделала два шумных неаккуратных глотка, и несколько капель пролились мимо, стекая по подбородку и шее, и шерифу на мгновение стало даже смешно. Неужели этот человек так долго работал в Пилтовере под носом у совета? Неужели она — эта грубоватая, невежливая девчонка — могла выхаживать в шелковых рубашках и атласных брюках по лаборатории так, словно вообще всегда там жила. Видели бы ее в таком виде те, кто работал с ней в верхнем городе, наверняка удавились бы от удивления. — Давненько ты не захаживала сюда, — лениво протянул Силко, когда смотреть, как Кейсо молча крутит в руках горлышко, ему надоело. — С тех пор, как твоя плешивая задница стала управлять этим местом и возомнила себя главой «нации Зауна», — перекривляла она загробным голосом, слишком уж похожим на глухое и опасное звучание Силко, и широкоплечий амбал позади наркобарона несдержанно прыснул в кулак от схожести ее пародии. — Твои попытки, — выделил он, презрительно кривясь, — сыграть на своей мнимой храбрости никогда не… — Погоди-погоди, — Кейсо вдруг перебила его, зажмурившись, и протестующее помахала пальцем перед собой, чтобы мужчина не продолжал ничего говорить. Словно ждала чего-то очень важного. И когда на пластинке снова заиграл припев, девчонка, не сдерживая довольного выражения лица, вновь начала нащелкивать мелодию, тихо подпевая себе под нос. Будто упустить этот момент было чем-то незаконным. Где-то позади нее Севика сдержанно ухмыльнулась, качая головой на такое поведение. Когда песня закончилась и Кейсо вновь выпрямилась, как ни в чем не бывало, ее вид не говорил ни о чем, кроме напускной заинтересованности в собеседнике, словно это не она только что перебила опаснейшего человека Зауна. Силко раздражено закатил глаза. — Ты можешь играть роль высокомерной выскочки перед своими дружками сколько угодно, но меня этими дешевыми шутками и играми убедить не удастся, — было видно, что он говорил правду, но, казалось, это вовсе не интересовало Кейсо. И тогда Маркуса осенило: у нее не было цели показаться опаснее и увереннее, чем она есть; раздраженный голос Силко и его нервно дрожащая бровь от подобного неуважения — вот и все, чего она добивалась. Кейсо как всегда любила позабавиться, даже если это висело опасностью над ее жизнью. Шериф ненароком задумался, смакуя собственные догадки: была ли первопричина в ее уверенности в выигрыше или отсутствие страха за последствия было равносильно ее обесцениванию собственной жизни? Она лишь пожала плечами на предупреждение, улыбнулась в своей самой очаровательной манере и направилась прогулочным шагом вперед. И не было в этом ничего пугающего, но с каждым ее движением ближе, с каждым оборванным между ними сантиметром дышать становилось все сложнее, словно горло сдавливало в незримые силки. Кейсо его не видела, даже не знала о его присутствии, но ощущение охотника, который собирается ударить прямо в цель, никуда не исчезало. Казалось, даже воздух вокруг загустел, когда гул в ушах начал достигать скорости пулеметной дроби. Кейсо выглядела не просто естественно, она даже не казалась гостьей или той, кого могут убрать в любой момент десятками способов, — она была подобна неотъемлемой составляющей этого бара — практически сердцем всего, что олицетворял в себе Заун. Маркус вязко сглотнул, ощущая, как от непрошенных мыслей голова идет кругом. Она неплохо бы смотрелась на месте Силко, он был уверен. Да этой треклятой девчонке и корона была бы к лицу, даже будь она окрашена в цвет крови невинных людей. От крайностей, в которые металось сознание, словно беспомощно загнанное в угол, становилось дурно: от лютой обиды за все ее остроконечные слова, брошенные, словно кость псу, и до ненависти за собственное желание придушить ублюдка в лисьей маске вот уже несколько лет. Пальцы зудели от желания сжать ее хрупкую шею, колени — от желания приползать к ней на корточках каждую встречу, если она, ей Богу, решит заправлять Зауном. Он бы продал душу и содрал с себя кожу живьем, если бы она позволила ему служить ей, как он служил Силко. Он готов был сунуть дуло револьвера себе в рот прямо сейчас за такие мысли, но ничего не мог поделать. Она проникала под его кожу липкими прикосновениями, фантомно обжигала дразнящими касаниями самих кончиков пальцев, ему хотелось сбросить ее, струсить полуночные тени, с которыми она прокрадывалась в его сознание перед самым рассветом, но чем больше он пытался, тем сильнее плутал в этих цепких путах. Возможно, ей хватило бы пару слов, чтобы полностью вывернуть его нутро наизнанку от скрючивающей боли или, наоборот, заставить поверить каждому лживому слову из ее уст. Не то что бы он даже был сильно против лжи, если бы эта ложь убеждала его в том, что он — в какой-то невероятной незримой Вселенной — мог быть ей нужным также, как и она ему. Мужчина точно не мог сказать, когда именно его бросило в дрожь, а нога стала непомерно трястись в такт собственного бешенного сердцебиения: когда Кейсо плюхнулась на кресло в каком-то несчастном полуметре от него, по-свойски раскинув колени, или когда, чиркнув спичкой, подожгла табак в той самой трубке, делая вальяжную затяжку. Ее самодовольную ухмылку на пол лица нельзя было сравнить ни с чем доселе ему ведомым, но даже она на мгновение дрогнула, неестественно быстро сползая с губ, когда ее обоняние стал дразнить болезненно знакомый запах. Чертовы полгода под носом друг у друга заставили ее изучить запах шерифа вдоль и поперек, словно у собаки-ищейки. И если в первые пару мгновений этот факт, скорее, удручал, чем радовал, то затем она, водрузив на лицо хищный оскал, небрежно кинула: — Надо же, ты больше не куришь этот чертовски дорогой табак, а твой поганый запах так и преследует тебя, — Маркус затаил дыхание, потому что был уверен, что девушка не догадывалась о его присутствии всего минуту назад, и колено начало трястись еще сильнее. — Что, щенок, нервишки сдают? — хохотнула она, пиная его ногу под столом, и шериф задвинулся подальше в кресло, осознавая, что вечер, как и азарт Кейсо, только начинают распаляться. — Изысканная трубка, подарок? — Силко многозначительно покосился на выжженную надпись «Шериф» на поверхности, не упуская возможности подметить неприкрытое желание Кейсо придушить Маркуса прямо здесь голыми руками. Было сложно сказать: она не скрывала его намеренно, ведя собственную игру, или ее злость и вправду оказалась так сильно велика, что сдержать ее было сложно? Кейсо, со всеми присущими ей чертами характера, которые делали ее опасной фигурой в шахматной партии, обладала одним заурядным, чертовски проигрышным качеством — она была женщиной. А женщины, насколько Силко был осведомлен, становились до дурости ведомыми, стоило кому-то влезть в их хрупкое неповинное сердце. Несмотря на то что сердце Кейсо наверняка не было хрупким и уж точно не неповинным, девчонка не прощала предательств — это Силко знал не понаслышке. А предательства от мужчины, которого считала своим, так тем более. И отсюда вырисовывалась еще одна очевидная слабость: Кейсо не различала тонкости человеческих чувств, потому что слишком много работала с механизмами, перенося свои единственные знания и опыт с бездушных шестеренок. Так, по крайней мере, интерпретировал это Силко. Все ее связи — жалкая попытка самоутвердиться и заполнить темнеющую пустоту внутри послушным щенком у ног. Партнер, который делает лишь то, что удобно — неслыханная роскошь, к которой она без устали стремилась. Без равноправия, без чувств, без эмоций — это было просто; существовали лишь ее вещи — люди, которыми она обладала, не более. Это выражалось в каждом чертовом аспекте ее жизни, как, например, со светлячками. Силко был уверен, что ее тоталитаризм еще аукнется ей в собственной коммуне, разрушая ее изнутри, и это однажды даже могло бы сыграть ему на руку. Наверняка шериф должен был стать одним из тех, кем она хотела обладать, но что-то пошло не так. И это «что-то» интересовало Силко. Что такого мог он сделать или сказать, что эта связь не оборвалась, не успев начаться, как предыдущие? Что такого произошло наверху с Кейсо, что ее эгоизм и желание полнейшей власти вдруг пошатнулись? Если удача так обильно текла в его руки, ему следовало всего лишь проверить свою догадку. — Трофей, — Кейсо приподняла в ответ бровь, салютуя ему трубкой. — За победу над врагом? — Над его разбитым сердцем, — уголок губ Кейсо дрогнул в самодовольной ухмылке, и Силко гортанно рассмеялся, когда сбоку неестественно дернулся Маркус, словно эти слова были ему сродни пощечины. Но девушка нахмурилась, отрезвленная его смехом. Это было неправильно. Казалось, что презрение и ненависть к Силко на мгновение размылись, потому что ничего сильнее какой-то закоренелой, вгрызающейся в душу обиды на Маркуса, не было. Ей на секунду подумалось, что она в порыве ярости на шерифа могла бы даже пожать руку Силко, если это вызовет у Маркуса злобу. Все, что причиняло шерифу боль — должно было приносить Кейсо невероятное облегчение, но вместо этого растекалось паскудным совестливым пламенем внутри, отдавалось глухим набатом в голове и перехватывало дыхание так, словно его боль многократно отзеркаливалась ей самой. Кейсо проигрывать не любила и даже сейчас мнила себя той, кто оказался сверху, той, кто упивается чужими страданиями и глядит сверху вниз на оппонента, вот только в этот раз в игре не было ни проигравших, ни победителей. Смешно ли, но если шериф и вправду остался с разбитым сердцем, то сама она оказалась разбитой полностью — как фарфоровая кукла. — Похвально, — Силко нравилось, какой податливой на эмоции стала девчонка. — Ты хотел со мной поговорить, — оборвала она его, ничуть не стесняясь резкой смены своего настроения, но развозить с ним беседы Кейсо была не намеренна. — Я жду. — Думаю, весьма очевидно, что речь пойдет о взаимовыгодном сотрудничестве. Так уж сложилось, что мы с тобой ненавидим Пилтовер примерно одинаково и… — Можешь покороче? — скривилась Кейсо. — Без твоих традиционных вступительных речей, а? — У меня есть ресурсы, которые нужны тебе и твоим соплякам, — отчеканил он. — А у тебя есть то, что интересует меня. — Ты что же это, предлагаешь мне продать хекстек за какие-то побрякушки или мешок хлеба? — она на полном серьезе уставилась перед собой, прежде чем откинуться на спинку кресла и искренне захохотать, вновь пихая Маркуса по ноге. — Нет, детка, ну ты слышал? — шериф попытался сделать вид, что он не слышал. Не слышал. Не видел. И вообще не присутствовал здесь, потому что когда у Силко начала дергаться вторая бровь, он вдруг понял, что шансы выбраться отсюда живым резко сводятся к нулю. — Он думает, что я продам ему хекстек. — Я сказал что-то смешное? — дежурно поинтересовался Силко, и Кейсо резко выпрямилась, стреляя в него опасным огоньком в глазах, словно это не она только что каталась по креслу в громком смехе. — Вовсе нет, пупсик, ты просто сказал такую дурость, которой я даже не ожидала от тебя. Что-то ты сдаешь позиции, Силко, — она расползлась в ухмылке. — Если это все, что ты хотел мне предложить… — Я хочу поговорить с тобой наедине, без твоих насекомых, — на этих словах Экко, стоящий у двери, выпрямился по струнке и напрягся, словно был готов ринуться в бой в любую секунду. — Исключено, — произнесла она скучающим тоном. — Господи, ну неужели я спускалась в эту дыру только ради твоей неудачной шутки, старик… Маркусу не нравилось, что Силко плел свои планы, заманивая, словно был уверен, что в его рукаве есть беспроигрышный козырь. Но ведь и Кейсо не была глупой, не могла она купиться ни на угрозы, ни на какие-либо его предложения. Он кинул взгляд с толикой надежды на девушку, которая с самым своим скучающим взглядом оперлась руками на ручку кресла, намереваясь встать и как можно быстрее покинуть помещение. — Тебе напомнить, что бывает, когда ты отказываешься от моих предложений? — лениво протянул Силко, и Кейсо замерла как по команде, словно кто-то вдруг резко заморозил ее стан. Маркус не сдержал вопросительного взгляда, метнувшегося к пареньку в маске совы у двери, но тот и сам переглянулся со вторым светлячком, тревожно замирая в каком-то странном ожидании, словно они и сами были удивлены словам мужчины не меньше. Шериф упустил момент, когда мышцы Кейсо напряглись и она резко подорвалась с места, едва не переворачивая шаткий столик вверх дном. Силко, словно ожидав этого, встал почти что одновременно, оказываясь нос к носу с девчонкой, когда она злобно задрала голову. Светлячки в Севикой схватились за оружие, Маркус — за револьвер в кобуре, и только наркобарон с девушкой так и стояли, с презрением опаляя дыханием друг друга. Все взоры и внимание сосредоточились на жалких паре сантиметров между раздувающимися ноздрями Кейсо и самодовольной ухмылкой Силко. — Да как ты смеешь, — она даже не прошептала, скорее, выдохнула, шевеля одними лишь губами. — Позволять своему поганому рту вспоминать об этом. У нас был уговор. — Который ты, забываясь, стала все чаще нарушать, — отчеканил Силко. — Так может прикажешь мальчишкам оставить нас наедине, чтобы я не вспоминал? — Они не щенки на привязи, чтобы я им приказывала, — выплюнула она. — Я, в отличие от тебя, не обращаюсь с ними, как со скотом. Кейсо еще пару мгновений посверлила его гневным взглядом, а затем отшатнулась, приглаживая волосы, и повернулась в сторону дверей, кивая Экко в сторону выхода. Тот замер, даже не сдвинувшись с места, но когда молчание затянулось, все же выпрямился по струнке и твердо произнес: — Мы тебя не оставим, даже не проси. — Все в порядке, — она, совершенно несвойственно ее грубому тону, смягчила голос, и Маркус едва не подавился этой толикой ласки, дрогнувшей в словах. — Я вернусь домой через пару часов. — Мы тебя не… — снова начал он, не скрывая раздражения в голосе, но даже шериф смог расслышать в нем дрожащие нотки, страх и беспомощность, мелькнувшие на задворках. Где-то к этому моменту все в помещении уже знали, что ее люди, так или иначе, уйдут, потому что просьба Кейсо не терпела не выполнения. — Пожалуйста, — проговорила она с нажимом и нервно повела плечом. — Просто доверься мне, братец. Маркусу бы хотелось, чтобы они знали, что она не будет одна, чтобы они понимали, что она останется с ним и он ни в коем случае не даст ее в обиду. Но перед тем как покинуть помещение, паренек кинул злобный, прожигающий взгляд на шерифа, словно не хотел уходить не из-за Силко, а из-за него. И у Маркуса пробежал неприятный холодок по спине, словно этот самый братец ненавидел шерифа сильнее, чем что бы то ни было. Ему было интересно: уж не потому ли, что он знал о них? Это отдалось толчком гордости в груди: неужели ей было не стыдно рассказать об этом своим людям? А затем осознание накрыло с головой: если она и рассказала, то, наверняка, высмеивая каждую чертову слабость, которую он себе позволял наедине с ней. Громкий хлопок закрывающейся двери отвлек его от мыслей, и он заметил, как плечи Кейсо облегченно опустились и она упала обратно в кресло, вопросительно кивая перед собой. — Ну же, — решив не растягивать, начал Силко. — Твои и мои люди воюют друг с другом на протяжении многих лет. А мы, как те, кто стоит над ними, должны поддерживать нейтралитет, разве не так? — Было бы так, — она криво усмехнулась, какая-то слишком притихшая, слишком задумчивая, словно слова Силко значили для нее намного больше, чем можно было представить. — Вот только я не стою над своими людьми, а возглавляю их. Ты будешь прятаться за их спинами, сколько влезет, а они будут прятаться за моей. Чувствуешь разницу? — Не удивлен, как ты прижилась в Пилтовере с такими громогласными речами, — фыркнул он, окидывая ее оценивающим взглядом. — И все же: как ты это провернула? Я понимаю, что полгода под крылом у совета дали тебе определенные привилегии, но так дерзко обвести вокруг пальца умнейшую защиту, выстраивающуюся годами, способен далеко не каждый. Может, поделишься? — Хочешь узнать, как я это провернула? — выплюнула Кейсо. — Тогда спроси у своего продажного пса, он наверняка не прочь выложить тебе все на блюдечке. — Пса, значит? — он перевел любопытный взгляд на шерифа, замершего сбоку с каменным лицом. — Знаешь, с того момента, как Джинкс залетела ко мне в кабинет с безумным выражением на лице, тряся за воротник в попытке выволочь на улицу, крича на ухо: «Горит! Пилтовер горит!», я все никак не мог понять, что такого я мог упустить за эти полгода, что верхний город любезно решил утонуть в собственных завышенных амбициях и лицемерно поднятых подбородков, ниже которых ничего не видят. Когда нижний город накрыла волна слухов, что светлячки устроили Пилтоверу непередаваемое шоу, стащив у них из-под носа многолетние наработки, стратегически важные чертежи и сам, мать его, хекстек, я даже не поверил. А когда не верить уже нельзя было, потому что весь Заун ожил, всколыхнул старый ил и ощетинился, лишь услышав, что в нижнем городе очутилось оружие, способное поставить Пилтовер на место, — вот тогда-то пазл в голове неприятно щелкнул, ставя нашего шерифа в незавидное и опасное для собственной шкуры положение. Думаю, ты знаешь, что я из тех людей, которых предавать нельзя. — Меня должна была заинтересовать твоя душераздирающая история о запоздалых осознаниях? — ее скучающий тон был до такой степени искренним, что Маркус бы даже не удивился, если бы она уснула прямо посреди разговора. — Нет, я надеялся, что ты прольешь мне свет на некоторые детали. — Я? Пролью свет? — Кейсо искренне хохотнула, насмешливо приподнимая бровь. — Больше ты от меня ничего не ждешь? — Я бы не отказался от минета, — он окинул беглым взглядом, как Кейсо скривилась от его слов, а затем вдруг дрогнул уголком губ, словно вспоминая что-то забавное. — Шериф его очень сильно нахваливал. Кейсо потребовалось немало сил на то, чтобы совладать с лицом и телом; на то, чтобы ни один чертов мускул не дрогнул и не напрягся. На самом деле ей потребовалась даже вся выдержка на это, зато одно ей стало понятно точно: Силко, как и всегда, выбрал путь искусного манипулирования и ухищрений, чтобы подвести оппонента к черте крайней нервозности, уверенно дергая за нужные ниточки. Он никогда не походил на старого извращенца с больной фантазией, но подначить Кейсо было святым для него делом. Особенно, когда в руках был такой жирный козырь в виде ее пресловутой работы в борделе. Хотя сама Кейсо козырем это не считала: казалось даже забавным, что главный наркобарон Зауна проводит серьезные переговоры с бывшей шлюхой. К несчастью Силко, с его играми было довольно несложно справляться, когда тактика оказывалась наполовину раскушенной. Возможно, Кейсо следовало нахмуриться, послать Силко к черту и сменить тему, возможно, следовало просто проигнорировать и оставить тем самым пару рычагов в руках мужчины. Наверняка наркобарон ожидал, что внутренний шторм девушки не сможет остаться незамеченным, но она лишь откинулась обратно на спинку дивана, лениво скользя глазами перед собой. — Знаешь, с какой несусветной мужской глупостью я сталкивалась чаще всего, Силко? — она выдержала небольшую паузу, блеснув взглядом в его сторону. — Большинство из вас считают женщину, стоящую перед ними на коленях, униженной. Думают, что для нас брать чужой член в рот — это отвратительно, что так поступают только шлюхи. А проблема женщин в том, что они не понимают, какую власть над мужчиной приобретают, стоя перед ним на коленях, — Кейсо ухмыльнулась. — А я понимаю. — Неоспоримая мудрость для столь юной особы вроде тебя, — хмыкнул мужчина, недовольный маневрированием Кейсо. — Но что насчет шерифа? — Очень рада, что ему понравилось, — с холодной усмешкой отсалютовала в сторону шерифа бутылкой Кейсо, и Силко раздраженно сжал челюсть на ее непоколебимость. — Ты не стесняйся, детка, заходи как-нибудь еще, — ее взгляд на мгновение потемнел, блеснув нездоровым хищным возбуждением, словно перед ней был лакомый кусочек или мотылек, словленный в клетку. — Развлечемся. Силко кинул вопросительный взгляд на бледнеющего шерифа. Маркусу не надо было обладать блестящим умом, чтобы видеть, как Кейсо, играючи, вертела в руках бутыль, как она ненавязчиво задевала его ногой. Он старался отползти на самый дальний край своего кресла, раствориться в нем, слиться с помещением, потому что ему не нравилось, что между этими двумя он был, скорее, разменной монетой. Не нужно было читать мысли, чтобы понимать, чего добивалась Кейсо — унижения. Она желала заставить его почувствовать, насколько еще мужчина может быть грязным в своих помыслах и желаниях. И проблемой оказалось то, что она была чертовски права: бороться с собой у Маркуса не выходило. Силко продолжал прожигать в нем насмешливо дырку, словно прекрасно понимал, что за игру затеяла Кейсо; понимал и был совершенно не против пару минут понаблюдать за жалким видом шерифа. Девушка продолжала царапать его колено краем ботинка, и он неуютно заерзал, стараясь скрыться от ее насмешливого, глубокого, многообещающего взгляда. Воспоминание о Кейсо, стоящей перед ним на коленях и смотрящей точно таким взглядом, выстрелило единой волной в тело, словно она пыталась навязать эти мысли нарочно. И тогда Маркус понял: скрыться от ее взгляда уже не выйдет. По крайней мере, пока она сама не решит, что ей наскучила эта занятная пьеса. В паху начинало болезненно ныть, как по щелчку ее грубых пальцев, и хотя он понимал, что это блядски неправильно, все равно ничего не мог со всем этим поделать, кроме волны тошнотворного презрения к себе. Шерифу потребовалось чуть меньше минуты в тишине направленных на него двух пар глаз, прежде чем он в полной мере осознал, что слова Кейсо не были риторическими. — Воздержусь, — его горло, пересохшее от нервов, казалось практически воспаленным от бесконечных сглатываний, оттого голос и прозвучал обезоруживающе хриплым полушепотом. — Некрасиво отказывать даме в предложении, — насмешливо фыркнул Силко. Он словил заинтересованный взгляд Севики, с ухмылкой разглядывающей побледневшего шерифа, и махнул Кейсо рукой в дозволительном жесте, словно она могла его видеть, а Маркус был его собственностью. — Не ограничивай себя в удовольствии, птичка, наказать того, кто этого неоспоримо заслуживает. Маркус болезненно дернулся: не за этим ли Силко его позвал? Не для того ли, чтобы вручить его, как жест доброй воли, как игрушку на растерзание, чтобы задобрить буйный нрав Кейсо? — Кто я такая, — Кейсо отставила свою бутыль в сторону, и Маркус понял: он пропал. Полностью и бесповоротно. И если Силко любил дергать за ниточки его эмоций, подобно искусному марионеточнику, то у Кейсо это получалось намного лучше, — чтобы отказывать в столь щедром подарке? Когда она, потягиваясь, не спеша встала с места, пересекая расстояние до его кресла в полшага, Маркус второй раз за день стал мысленно молиться всем известным ему богам. Он старался смотреть на потолок, на стены, на Севику — чье лицо искрилось забавной улыбкой, словно она пришла поглазеть на его казнь, — но только не на Кейсо или Силко, медленно потягивающего свой янтарный напиток. Когда девичьи колени оказались по бокам от его бедер, плотно сжимая, неуютно елозя вдоль, он впился пальцами в подлокотники — до боли, до побеления, зажмуриваясь и с силой сцепляя зубы. Он не хотел здесь быть — не просто не хотел, а практически ненавидел себя за то, что все-таки не посмел ослушаться наркобарона и пропустить их маленький клуб по интересам. — Кейсо, не надо, — он мотнул головой, так и не разлепляя глаз, и Силко на фоне неверяще хохотнул, качая головой. — Не могу поверить, что такой жалкий человек, как ты, мог работать на две стороны все эти годы, — он слегка раздосадовано потер переносицу. — Только слепой или глухой не смог бы тебя раскусить. Маркус почти не слушал слова наркобарона, лишь сильнее вжимался в кресло, стараясь не придавать лицу жалобное выражение, но выходило скверно. — Не надо что? — Кейсо болезненно схватила его за скулы, впиваясь ногтями в кожу. — Что, уже не хочется? — она бормотала тихо, глухим полурыком, намеренно медленно извиваясь на его бедрах. — Я же чувствую, что хочется. — Пожалуйста, прекрати, — он выдохнул и вновь мотнул головой, зажмурившись сильнее, до болезненных белых кругов под веками. — Что прекратить, детка? Неужели после всех твоих рассказов отбросам Силко о том, как чертовски классно было спать со мной, сейчас ты вдруг стесняешься его присутствия? — она склонилась над его ухом, скользя языком внутрь, и кровь в голове шерифа зашумела с новой, болезненной пульсацией. Кейсо прикусила мочку, затем шею, едва не задевая тонкое сухожилие, дернула рубашку вниз и впилась рукой в горло. Маркус не сдержал тихого дрожания, когда ее ладонь начала сдавливать все сильнее, а губы вновь вернулись к уху, шепча острыми словами-шипами, каждое из которых болезненно загонялось куда-то под ребра: — Не стесняйся, твою личную шлюху пару раз имели на глазах нескольких людей, мне не привыкать. Наверное, Кейсо скривила бы душой, если бы сказала, что в любой момент может остановиться. Наверное, в этот раз ей было тяжело лгать даже самой себе, но что-то с ней — ее телом и нутром — определенно было не так. Ей не должно было хотеться сидеть на бедрах у шерифа и вжиматься в них так, словно еще мгновение, и она, наплевав на окружение, оседлает его прямо здесь. Наверное, ненависть к нему должна была лишь вызывать отвращение к тому, как безбожно он впивался в нее своим возбуждением, заставляя тело подчиняться любому мимолетному трению, разгорячаясь, тяжелея в помыслах. Что-то было не так, ведь ее тело не должно было, просто не умело быть таким чувствительным, таким… Нормальным. И в какой-то момент, когда шериф болезненно простонал ей на ухо от ее точечного укуса куда-то под подбородком, она вдруг поняла, что дело совершенно не в теле. Дело в самом Маркусе. Это проклятое возбуждение шло не снаружи, а изнутри, от самого осознания, от единой мысли, что это был шериф, мать его, Пилтовера. Что она, глава светлячков, получала чертовски неправильное удовольствие от того, что сидела на нем сверху и наслаждалась этим сильнее чего-либо еще. Привкус какой-то мнимой власти, которой ей не удавалось добиться ранее, кружил рассудок и мутил любые мысли. Она могла сказать ему сделать что угодно, и он бы не посмел не сделать этого. Кейсо не была уверена: ей нравилось это осознание или ее все же пугало, какое поганое возбуждение растекается по телу от ощущения контроля над тем, кто заправляет властью в Пилтовере. На мгновение стало даже тошно от того, в кого она стала превращаться, но этот совестливый порыв Кейсо поспешила запрятать куда подальше. Знание, что в какой-то момент их могут увидеть ее люди или солдаты Маркуса, вызывало вместо страха волну дикой энергии, заставляя едва ли не давиться приливом какого-то тягучего марева под ребрами. И если она была болезненно зависима от азарта и адреналина, то что могло быть еще острее того, что они — сражающиеся на двух противоположных сторонах, ярые блюстители своих морали и принципов — готовы были продать душу ради грязного удовольствия в плотных объятиях и горячем дыхании друг друга. Когда Кейсо дернула мужчину за волосы, заставляя запрокинуть голову, он не сдержался и чуть приоткрыл веки, не в силах совладать ни с лицом, искаженным от жалости ни то к себе, ни то к тому, сколько пришлось пережить Кейсо, ни с глазами, которые внезапно стали обжигающе влажными. В ненавистном взгляде Кейсо было столько глубоких боли и обиды, что он не сдержал надорванного вздоха. Ему было больно, чертовски больно, когда каждое слово и движение Кейсо заставляло его топиться в собственных ошибках и презрении. Между ног болезненно пульсировало, и его выворачивало от того, что он не хотел, но чувствовал ее жар, не хотел ощущать собственное возбуждение, о которое терлась Кейсо, но она продолжала болезненно впиваться в его шею рукой, зная мужские слабости. Выставляла все его нутро напоказ, словно говоря: «Полюбуйся на себя, шериф. Полюбуйся, какой ты отвратительный. Сидишь в месте, где каждый хочет тебя прикончить, перед человеком, кому клялся в искренности, даже не смущаясь отвратности собственной лжи, и вместо того, чтобы хоть как-то пытаться оправдать себя, очистить — безбожно возбуждаешься, втаптывая себя в грязь и дальше». Он ненавидел себя. Ей богу, не помнил, когда в последний раз ненавидел себя так сильно. Ему было больно от того, каким грязным показывала его сейчас Кейсо, как вытаскивала наружу все его отвратительные помыслы, испачканную душу — все то, каким он предстал перед ней, каким показал себя, предав ее доверие. Когда из его горла донесся сдавленный всхлип, Кейсо на мгновение ослабила хватку, отрываясь от своего увлекательного занятия, и недоуменно мазнула глазами по его лицу. — Мне, — он почти не шептал, лишь позволял тихим выдохам преобразовываться в едва слышные слова, — так жаль, Кейсо. Ее бровь насмешливо приподнялась и она застыла, сомкнув ладони вокруг его лица. — И насколько же тебе жаль, шериф? — краешек большого пальца ненароком задел угол искривленных мужских губ, и этого хватило для того, чтобы ее собственная гордость и все остальное в этом мире полетели к чертовой матери. Те доли секунды, пока она мучительно медленно и настолько же несдержанно нежно, почти неосознанно проводила по линии его уст, в ее глазах тонула злость, уступая место безграничным полям разбитых вдребезги надежд и воспоминаний. Маркус чувствовал себя канатоходцем, который, шатаясь, дрожа, идет по тонкой витиеватой веревке с хрустальным шаром в руках. Вот только этот хрустальный шар он уронил еще тогда, перед днем Прогресса, осколки которого валялись где-то там на полу, и собрать все заново у него не было ни малейшего шанса. Столько нежности, кротости и неподаренной, неистраченной доброты промелькнуло в ее глазах в то короткое мгновение, которое он успел рассмотреть, которое он впивался глазами, напивался этим отголоском чем-то давно забытого. Все это всколыхнулось и потухло, тут же отступая, растворяясь за штормовой болью, грозовым предупреждением в ее взоре, зависшим над пропастью. Все, что он создал, и все, что он отнял у нее своими же ошибками, смешалось с стремительном потоке, раздирая его на части не в силах выдержать того, что творилось у нее в глазах, не в силах совладать с бесконечными извинениями, застывшими на кончике языка. Еще один судорожный глухой всхлип, едва слышный для Силко, но громогласный для него самого, столь же стыдливо распирающий изнутри, вырвался на свободу. Этот поток пряной смеси бескорыстного желания отдать ему всю себя и того, во что он окунул ее своими действиями, не дав шанса всей копившейся внутри нежности вырваться, болезненно пульсировал в груди так, что мужчина не сдержался. Он и хотел бы ответить на ее простой и очевидный вопрос, но влага, скатившаяся по его скуле аккурат к пальцам девушки, ответила за него в полной мере. Не то что бы Маркус считал это преимуществом или попыткой убеждения. Не то что бы это было вообще тем, что он мог сдержать. Шериф не ощущал выжигающих слез даже на похоронах жены, потому что тогда боль оставила после себя лишь пустынную дымку. Сейчас же эта боль крутилась огромным ураганом, пожарищем, беспрестанно жгущим внутри и никак не желающим утихать, потому что это была Кейсо. Впрочем, Маркусу было так погано и противно-стыдно от самого себя, что он надеялся, что хотя бы эта показательная слабость отзовется хоть чем-то в груди у девушки. Но она лишь расхохоталась. Громко, зло, так, словно он только что продал ей свою душу за пару золотых. Так, словно те доли секунды ее взгляда, предназначавшиеся лишь ему, пытавшиеся показать, что он отнял у нее, были лишь его безумным миражем. Кейсо слизнула влажную дорожку от подбородка и до верхнего края скулы и причмокнула, наконец, слезая с его колен, чтобы плюхнуться обратно на диван под довольный взгляд Силко. — Твои слезы с привкусом крови моих людей, Маркус, — не поленилась оповестить девушка. Силко прекрасно знал, что Кейсо играла: она могла быть самоуверенной, пронырливой, хитрой, но по сравнению с ним девушка была лишь заигравшимся в войнушки ребенком. И ни ее надменный тон, ни непоколебимая уверенность и ни задетая гордость хоть и были хорошими союзниками, но не убеждали самого Силко. Ей неоспоримо не хватало опыта, расчетливого ума и, самое главное, следования своим целям, несмотря на потери. Она была ребенком — с максималистскими замашками, чрезмерным упрямством и глупым идеализмом. Все, что держало ее на плаву — упорство и сила воли, но это рано или поздно иссякало или давало прорехи при неосторожности. Силко же продумывал все наперед, не позволяя никаким ситуациям выходить из спланированных заранее многомиллионных хитросплетений развития событий в голове. Можно было подумать, что она делала это лишь для того, чтобы проучить Маркуса и его длинный язык, но Силко знал: она слишком сильно ненавидела наркобарона, чтобы позволять презрению на шерифа затмевать эту ненависть. Она слишком сильно ненавидела это место, чтобы терпеть своё нахождение здесь хоть одну лишнюю секунду даже ради того, чтобы поставить бывшего любовника на место. Очередное показательное шоу, сыгранное лишь для защиты Маркуса. Удобно было убить двух зайцев, ведь свою злость и презрение к шерифу ей даже отыгрывать не пришлось — искренность сквозила в каждом ее слове и движении. Отличный шанс показать Силко, что шериф для Кейсо — лишь игрушка для развлечения. Он ведь даже почти поверил. — Значит, обработать главу миротворцев для собственной выгоды оказалось удачной затеей? — невзначай спросил он, кидая на нее взгляд исподлобья, и довольно ухмыльнулся плохо скрытому ликующему выражении на ее лице — попалась, птичка. И все же их и вправду разделяли годы опыта и общения с сотнями людей, которые она никак не смогла бы наверстать, даже если бы очень сильно захотела. Кейсо умело, весьма умело для своих лет удерживала свою стойкость и цену, но при всем желании у нее не вышло бы переиграть того, кто вот уже пятьдесят лет только и делает, что изучает нижний город и его повадки. — Именно, — ухмыльнулась она. — И все же, Кейсо, почему он не рассказал о тебе? — задумчиво впившись в ее светлые глаза, глядящие куда-то в пустоту, спросил Силко, и девушка непонимающе вскинула на него взор. — Он постоянно докладывал мне о какой-то бесполезной девчонке, которую он иногда потрахивает, но ни слова о твоем настоящем имени, о роде деятельности, да хоть чего-то, что натолкнуло бы меня на мысль о том, кто ты на самом деле, — девушка чуть дернулась и застыла, и Силко, выждав пару секунд, нанес шаткий удар. — Только и вещал, что ты какая-то безымянная шлюха с Линий. — Так может потому, — прошипела Кейсо, — что я для него такой и являлась? Мужчина удовлетворенно откинулся на диван, глядя, как эмоции на лице Кейсо меняются с фантастической скоростью: от обескураженности собственной горечью в голосе до злости к себе и попыток вернуть преимущество в разговоре. Но было слишком поздно. — На-адо же, — он откинулся назад с самодовольным видом. — Я, конечно, предполагал, но уж больно непохоже это было на тебя. Я-то думал, у тебя и вовсе нет сердца, защитница заунских беспризорников. А знала ли ты, что именно твой драгоценный шериф сдал мне Вандера с Бензо той ночью? — У тебя есть еще что-нибудь по делу? — теперь по ее лицу сложно было прочесть эмоции, и Силко недовольно поджал губы. Неужто она знала? Но Маркус, забывший, как дышать, понимал: она не знала. И нервно постукивающий палец по колену был прямым тому свидетелем, и губы, мимолетно, едва заметно дернувшиеся в искривленной ухмылке — тоже. Он много лет боялся Силко, а сейчас ему вдруг подумалось, что если по какой-то счастливой случайности тот оставит его в живых, то добьет его наверняка Кейсо. Она мазнула в его сторону одним-единственным коротким взглядом, чтобы он полностью и бесповоротно понял — он труп. — Мне просто интересно, расскажи мне, как? Как тебя угораздило, что же это… Влюбиться? Да еще в это лицемерное отродье? Я думал, что такие, как ты, и вовсе не умеют любить. — Зато отлично умеют вспарывать чужие кишки, — огрызнулась Кейсо. — Так ты за этим его сюда притащил? Возомнил, что мое всепрощальное сердце вдруг дрогнет? — Значит, не дрогнет? — лукаво усмехнулся мужчина. — Значит, я жду смерти этого ублюдка не меньше, чем ты, — рыкнула в ответ девушка. — Так вперед, — оскалился он, ощущая, как его оппонентка медленно, но уверенно проигрывает ему сегодняшнее негласное сражение. — Мне не жаль подарить тебе игрушку на растерзание. Брови Кейсо нахмурились, и шестеренки в голове усиленно завертелись. Маркус даже не пытался сказать хоть что-то, хотя бы протестующее дернуться, будто это не его судьба сейчас решалась, словно это не он сидел под прицелом дележки двух грязных, бесчестных людей. Слабак. Ему было проще погибнуть здесь, очищая тем самым свою совесть, чем продолжить бороться за справедливость. Смерть всегда была самым простым выходом — один выстрел, и ты уже мученик, а остаться жить среди всей этой гнили, терпеть собственные совершенные грехи, жить с ними и делать все, чтобы исправить — куда сложнее. Но он не выстрелил в тот раз, — тогда, когда его пушка была направлена на нее в Пилтовере, а она не имела права не отплатить тем же, потому что даже несмотря на все ее бессчетные грехи, уважала справедливость. — Я не люблю быть в должниках, — презрительно нахмурилась та. — Ты не выстрелил в тот раз, да, детка? Зато теперь мы в расчете. Казалось, Маркус хотел ей что-то ответить, но наркобарон его опередил, явно забавляясь происходящим спектаклем. — Ну раз ты не хочешь, — она услышала, как предупредительно щелкнул курок наставленного на шерифа револьвера, и насмешливо приподняла брови, фыркая, словно не верила ни на йоту его показушной игре. — Думаешь, я блефую? — уточнил он. — А мне есть до этого дело? — она уперлась взглядом перед собой, и со стороны можно было решить, словно Силко с Кейсо играли в гляделки. Долго, молчаливо, без каких-либо слов выставляя лучшие аргументы в поединке. — Ну, как скажешь, — было слышно, как он взвел курок, а его палец скользнул по поверхности гладкого металла спускового крючка, и Кейсо, дернувшись, резко подставила посох к шее наркобарона под его хриплый смех. Инстинкты сработали быстрее, чем разум, но лишь мысль о том, что Маркус может сползти продырявленной куклой по стене, вызывала неприятное головокружение, внезапно сметающее абсолютно все на своем пути. Злость, обиду, презрение, желание растерзать его собственными руками — все это вспыхнуло в мгновение ока, когда ощутимая угроза вдруг оказалась перед носом. Играть насмешливое презрение становилось все сложнее, особенно тогда, когда из груди Маркуса вырывался протяжный вздох со свистом. Так, словно он думал, что она бы и сама выстрелила в него, не моргнув и глазом. Так, словно он искренне удивился, что ей было на него не плевать. Кейсо так и не смогла четко понять, какие эмоции это в ней вызвало: обиду, что мужчина мог так считать, или гордость и злорадную радость, что она не выглядела глупой девицей перед ним. Ситуация медленно ускользала из-под пальцев, и девушка поняла: пора сматываться. — Предсказуемая, — хохотнул Силко, и Кейсо рыкнула, сильнее вжимая в его горло посох. — А я почти подумал, что ошибся. — Что-то много ты в последнее время думаешь, — презрительно хмыкнула Кейсо, вставая с дивана и убирая посох за спину. Она нервно дернулась, когда чужая рука с излишне сухими пальцами скользнула по ее скуле, заправляя выбившуюся прядь за ухо. — Как жаль, что ты выбрала не ту сторону: твой гнев был бы более целесообразен совершенно в ином русле, — он склонился к ней, опаляя ее ухо своим дыханием, и Кейсо затряслась, стараясь сдержать тошнотворный порыв: от него пахло тем же самым табаком, что и от Маркуса. — Ты знаешь, детка, хоть я очень щедр, но два раза предлагать не буду. Либо мы работаем вместе, либо… — Еще раз назовешь меня деткой, — зарычала она, вновь дергаясь к посоху, — и я продырявлю тебя насквозь. Но на этот раз дотянуться до него ей было не суждено: Силко, перехватив ее ладонь, схватил ту за горло, хорошенько встряхивая, и Севика с громилой на фоне напряглись, вновь хватаясь за оружие. — Даже не вздумай ее трогать, — Маркус резко вскочил, потянувшись к собственной кобуре, но Силко наотмашь направил на него все тот же револьвер, предупредительно покачивая им. — Что-то ты припаздываешь с реакцией, любовничек, — хмыкнул он. — Сиди уже и помалкивай, и тогда, быть может, я не стану разбираться с тобой после этой наглой девчонки, которая забывает свое место. Силко повернулся обратно к Кейсо, и она ощутила, как ее выворачивает наизнанку от его дыхания на лице. — Птичка моя, я бы посоветовал тебе подумать, прежде чем отказываться от сотрудничества со мной, — он почти что по-доброму, едва ли не по-отечески стукнул ее по носу, когда она дернулась в хватке его худощавых рук, и довольно оскалился, прекрасно зная, что такой снисходительный жест вызовет у нее пену изо рта. — Или ты забыла, чем в прошлый раз обошлась твоя гордость? Злобную дрожь Кейсо было видно всем, находившимся в помещении: она едва ли не пропитывала собой все пространство, прокрадывалась углами и тенями, противными щупальцами вплеталась под кожу, заставляя каждого остро чувствовать, сколько ненависти плескается в девушке. — Ты не посмеешь, — прохрипела Кейсо и довольно рассмеялась. — Не здесь, не на нейтральной территории. Или ты, блюститель традиций, будешь нарушать свои же слова? — Босс, — послышался тихий, но твердый голос Севики, — у вас условленность об этом. Договор есть договор. — Иногда, когда у одной из сторон появляется орудие вроде хекстека, которое мы обусловились не приносить на встречу, договор можно расторгать, — холодно кинул ей Силко, с долей предупреждения мелькая взглядом на женщину. — Трус, — из уст Кейсо вновь полился тихий лающий смех, и она с толикой досады ощутила, как в голове начинает неприятно мутнеть от крепкой хватки. Девушка пару раз брыкнулась для убедительности, но затем это показалось ей слишком сложной, безрезультатной и, более того, унизительной затеей. — Кажется, Кейсо, ты слишком много о себе возомнила. Раньше ты не позволяла себе так сильно расслабляться в моем присутствии: всегда была наготове, дикая и пышущая энергией, а что сейчас? В твоей непредсказуемости и отсутствии тормозов и была твоя изюминка, позволяющая выживать, но что же с тобой сделал Пилтовер? Из юркой проказницы сделал рассудительную и осторожную женщину, а это тебе не к лицу. Кем ты стала? Отголоском прежней девчонки, которая когда-то стояла мне костью в горле, отголоском той Кейсо, которую я когда-то даже слегка боялся, зная, что ее влияние, ее умение вести за собой может перепортить мне все планы. Может, проблема в том, что ты все еще видишь Заун таким же, каким он был и при Вандере. Нет больше его, нет старых традиций и правил. Мы — будущее Зауна, и нам выстраивать его. И уже точно не тебе. Со стороны казалось, что до хруста ее шеи и последнего глотка воздуха оставались считанные секунды, но шум снаружи на мгновение отвлек Силко, прежде чем дверь в помещение грузно выбилась, и он с отвращением окинул вошедшего гостя. — Ну надо же, — раздосадовано протянул наркобарон. — Неужто сам золотой мальчик прогресса к нам пожаловал? — Оставь ее, — Джейс видел только благодарно мелькнувший взгляд шерифа, белесые закатанные глаза Кейсо и ее руки, безрезультатно пытающиеся ухватиться за держащего ее за шею мужчину. — Вы там что, все обзавелись хекстековыми игрушками? — нервно повел плечом Силко, окидывая взором искрящийся молот. — Я же сказал: отпусти! — Талис выглядел забавно потерянным, словно совершенно не привык, что приказы могут не выполняться, словно не понимал, почему такая простая просьба может быть проигнорирована. — Иначе… — Ты обратился не по адресу, — спокойствию Силко позавидовал бы кто угодно. — Думаешь, что у тебя есть право заявляться сюда и ставить ультиматумы просто потому, что ты из Пилтовера? Видимо, вы совсем не изменились за последние годы, — хмыкнул он. — Я сломаю ее лебединую шейку, если хоть дернешься ко мне. — Не сломаешь, — глухо проговорил Маркус, и Силко раздраженно, с толикой насмешки во взгляде повернулся к мужчине, наставившему на него револьвер. — О, шериф, не разыгрывай драму, — хохотнул он. — Ты можешь представлять себя рыцарем сколько угодно, но я-то тебя знаю, ты не выстрелишь… Сложно было сказать, чему Силко удивился больше: тому, что его бедро стало нестерпимо печь, когда пуля прошила его едва ли не насквозь, или тому, что Маркус все-таки выстрелил. Маркус — тот самый безвольный болван, который делал для него абсолютно любую грязную работу за легкую угрозу или неплохую сумму награды. Маркус, который умел лишь рычать, скалиться, но послушно выполнять приказы, внезапно смотрел на него с такой непомерной ненавистью, что наркобарон ощутил легкий укол удивления и страха не перед хекстековой побрякушкой в руках у Талиса, а именно перед шерифом, который, казалось, готов был растерзать его одним взглядом. Кейсо не помнила заварушку, устроенную в баре. Она едва помнила, как ее подхватили под локти и выволокли из помещения, смутно ощущала, как под ногами трется влажная земля, как ядовитый запах Линий сменяется влагой и плесенью. Она очнулась лишь тогда, когда ее приткнули у какой-то стены и двое мужчин рядом остановились, пытаясь отдышаться после долгих попыток сбежать от людей Силко. Кейсо машинально потянулась за посохом, но сознание, казалось, делало зацикленную мертвую петлю, и рука Джейса успела выхватить у нее единственное средство самозащиты до того, как она его даже ухватила. Кейсо откинулась на стенку, презрительно глядя перед собой, ощущая, как воздух постепенно заполняет легкие, а мутный туман в голове медленно растворяется. — Вызвался выполнять работу за миротворцев? — едко прокомментировала она, презрительно сплевывая на землю. — Я пришел сюда не арестовывать тебя, — отрицательно качнул головой Талис, уловив, как на лице девушки промелькнуло удивление. — А поговорить с той, кого знал. — Ее нет в живых и никогда не было, — сухо ответила девушка. — Кейсо, которую ты знал, вообще никогда не существовала. — А мне кажется, тот факт, что ты рискнула заявиться в Пилтовер, обратное тому подтверждение, — он сделал небольшую паузу, давая девушке обдумать его слова. — Так значит, Виктор уже похвастался тебе своими успехами? — горько хохотнула она. — Да, — его голос отдался каплей стыда, — когда я зашел в его разгромленную квартиру после твоего визита. — Да я… — она чуть не подавилась воздухом. — И пальцем не тронула там ничего. — Не ты, он, — мужчина чуть помолчал, глядя, как раздражение на ее лице сменяется недоверием. — Уж не знаю, как можно так сильно ненавидеть человека, как ненавидит он, — Кейсо хмыкнула, стараясь вложить в этот звук насмешку, но Джейс отчетливо рассмотрел, как тяжело ей дался даже такой ответ, словно его слова не то, что она готова была услышать. — И одновременно так сильно в нем нуждаться. Несмотря на все то что ты натворила. — Я натворила?! — шумно выдохнула Кейсо. — Я не сделала ничего, чего вы бы не заслужили! Мы могли бы сжечь весь совет дотла, но вместо этого мы… — Может, ты и права, — перебил ее Джейс. — Я не собираюсь тебя в чем-то убеждать, я просто хочу показать тебе, — он протянул посох, упираясь рукоятью ей в плечо, и Кейсо, недоверчиво мигнув взором, вырвала его из мужских рук, пока тот не передумал, — что мы не враги. И никогда ими не были. К сожалению, я понял это слишком поздно, но я готов бороться за совместное будущее и за людей Зауна. Надеюсь, мы сможем делать это вместе. — Ты знаешь мое мнение на этот счет, — разочарованно кинула ему вслед Кейсо, когда Талис развернулся, чтобы пойти в обратном от нее направлении, словно она хотела, чтобы он убедил ее в своих словах, чтобы привел такие неоспоримые аргументы, которые она сама все никак не могла отыскать. — Знаю. Именно поэтому и пришел сюда. Я знаю, как поступила бы та Кейсо, которую я знаю. Не допустила бы жертв с обеих сторон, даже если это дело принципиальной важности для нее самой и ее людей. Ты всегда учила меня этому: долго, упорно, а я, как слепой дурак, следовал амбициям и надеждам, — он остановился, окидывая ее долгим тяжелым взором. — Но если эта война разгорится — погибнут люди, Кейсо. Много людей с обеих сторон. Попытка доказать что-то верхнему городу того не стоит, даже если тебе сильно хочется отыграться за прошлое. — Да как ты… — Пилтовер уже горит в своем пламени, — он вновь перебил ее, и Кейсо пожала губы. — С вашей помощью или без — не важно; механизм, который ты запустила, уже стал рушить всю нашу систему, как домино. И верхний город, так или иначе, поплатится за свою недальновидность достаточно: совет в раздоре, половина миротворцев куплена, гражданские волнуются. Мы не знаем, кому можем верить, а кому нет. Пилтовер поглотит сам себя, если ему не вернуть хекстек. — Значит, все эти громкие фразы лишь для того, чтобы напоследок невзначай сказать об истинной цели визита? — усмехнулась Кейсо, едва заслышав о хекстеке. — Нет. Я не хочу видеть мертвых детей Пилтовера, не хочу понимать, что это — моя вина. Все разрушения, созданные хекстеком, будут лежать лишь на моей совести, и как бы это эгоистично ни звучало, я не хочу этого, — Джейс кивнул Маркусу, направляясь в сторону выхода с переулка. — Пойдем, шериф, нас будут искать. Кейсо, внезапно вспомнившая, что они находятся здесь не одни, застыла на месте, сжимая пальцами посох. Талис удивленно замер, не понимая, почему Маркус вместо того, чтобы последовать за ним, так и не отвел взгляда от Кейсо, а сделал к ней пару неуверенных шаркающих шагов, едва не переминаясь с ноги на ногу. Он не успел раскрыть и рта, — да и в этом все равно не было бы смысла, потому что он, так или иначе, не знал, что может ей сказать, — как она замахнулась, хорошенько приложив его посохом куда-то в район груди, просто так, даже не активируя хекстековое ядро. А затем еще раз и еще, ощущая садистское удовлетворение от мыслей, что там, куда она достает своими ударами, наверняка расползутся неплохие синяки. Джейс, дернувшийся в сторону припавшего на колени шерифа, так и замер на месте, уловив едва заметное покачивание головой мужчины, словно тот просил его не вмешиваться. — Он был мне как отец! — надорвано прокричала Кейсо, разрезая тишину переулка, и Маркус поднял на нее непонимающий взор. — Бензо заменил мне отца, тупой ты ублюдок! Все произошло из-за тебя! Все произошло, потому что твоей поганой душе захотелось озолотиться за счет чьих-то жизней! — Мне жаль, — покорно согласился он, ощущая, как щебенка царапает колени даже сквозь ткань плотных брюк. Ему нечего было сказать, никак не оправдаться или отмыться от того, что он натворил по глупости. — И это все, что ты можешь сказать?! Твоего «мне жаль» больше недостаточно! Назови мне хоть одну причину не убить тебя, хотя бы единственную! А то у обычной шлюхи из Зауна до жути чешутся руки выпотрошить тебя наизнанку. Почему?! — Кейсо ощутила, как переизбыток эмоций, откровенных признаний и впервые искренних мыслей наедине с собой заставляют ее продолжать и продолжать говорить. Ей бы хотелось зажать свой рот ладонями, лишь бы не озвучивать эти покрытые горечью слова, но ее не слушались даже руки, мелко подрагивая, сжимая воротник стоящего перед ней на коленях шерифа. Она даже не заметила, как посох оказался отброшен ею к ногам — желание вырвать мужское сердце вручную вскипало слишком быстро, лишь бы он ощутил то же, что и она. — Почему что? — его спокойствие выводило из себя, и Кейсо вновь замахнулась, в этот раз попадаю миниатюрным кулачком прямо в челюсть, но не прекращая удерживать его за грудки. Запястье болезненно хрустнуло, растворяя острую боль по суставам. — Я не понимаю, — вновь с нажимом произнес он. — Зачем же ты пошла к нему, зачем пошла к нему, зная, что он предаст тебя вновь? Я бы никогда так не поступил… — Ты уже так поступил! — взревела Кейсо, с силой сжимая его ворот. — И не один десяток раз! Я думала, что тебе плевать, кто я. Я думала, что хотя бы ты будешь говорить честно. Господи, да если бы назвал меня шлюхой в лицо — мне было бы это неважно, но ты, как и все в сраном Пилтовере, лицемерил каждую чертову секунду. Давал мне поверить, что я могу быть нормальной, что я со всеми моими недостатками, со всем грузом за плечами могу быть искренне кому-то нужна. Не ради интересных разговоров и не ради того, чтобы ублажать чей-то член, а просто потому, что этот кто-то был готов разделять со мной мою боль! Но ты решил, что будет забавно поиграться, да? Ступить на тонкий лед, трахнуть кого-то из Зауна, а потом вместе с Силко посмеяться над тем, как какая-то шлюха с Линий покорно раздвигает перед тобой ноги, я права?! — Это было единственным способом отвадить интерес Силко от тебя, — хрипло проговорил он, ощущая, как губа постепенно наливается кровью от девичьих ударов. — Если бы я… Если бы не говорил так, если бы не преподносил тебя именно таким образом, он бы решил, что я что-то недоговариваю. Чтобы он поверил, надо было выдавать одни факты — менее значимые, менее важные, но правдивые. И тогда у меня был шанс продержаться еще немного. — Почему так сложно было сказать это мне?! Почему так сложно было хоть раз прийти и рассказать все как на духу, а не давать мне лишь обрывки тайком подслушанных фраз, выводы из которых напрашивались сами. — Потому что я слаб! — его руки безвольно повисли вдоль тела. — И я не умею быть героем, который жертвует собой ради спасения других. Потому что на фоне твоей самоотверженности я казался себе безвольным псом, который только и умеет, что лаять на других собак с привязи, у которого так и не достает духу изменить хоть что-то в своей жизни. Потому что я не мог смириться с тем, что ты ворвалась в мою жизнь и подчинила меня себе, стала вытеснять воспоминания о жене, стала заставлять меня желать того, на что у меня нет права… — Заткни свой поганый рот, — она затряслась, ощущая, что попытки ненавидеть Маркуса растворяются под давлением его слов и хриплого голоса. Кейсо все это знала и так. Наверное, не сразу. Наверное, когда Силко заинтересовался, почему шериф по неизвестным причинам вдруг стал скрывать от него настоящую личность Кейсо, все пазлы встали на свои места. Но ей не хотелось принимать это, не после того дерьма, которое она натворила из-за злости и обиды на Маркуса, не после всех слов, которые она наговорила окружающим — Кейсо просто не могла передумать. Просто не имела права поверить тому, что ее ненависть к стоящему перед ней на коленях мужчине всего лишь очередная маска, попытка отгородиться от реальности. От той реальности, на которую у них обоих просто не было шансов. По мере того, как ее руки пробивала крупная дрожь, а хватка начинала ослабевать, мужчина и сам схватил ее за ткань одежды, дергая на себя и останавливая в миллиметре от своего лица. — Я не верю ни единому твоему слову, — выдохнула Кейсо в предупреждении, и он дернулся вперед, возвращая ей этот шепот электрическим разрядом в потрескавшиеся губы, сминая все, до чего вообще мог дотянуться, стукаясь зубами друг о друга, потому что приходилось тыкаться наугад. Он на мгновение отстранился, чтобы сделать короткий глоток воздуха, и Кейсо, уловив в этом последний шанс, отчаянно пробормотала: — Ни единому. И он поцеловал ее еще раз. А затем еще и еще, ощущая, как руки Кейсо покрываются крупным мандражом, как она, осознанно или нет, без конца прикусывает чувствительную кожу. Он целовал ее жадно и долго, чтобы она ощутила, сколько злости пылает в нем, чтобы она знала, что между ними нет, не было и никогда не может быть нежности или повиновения, потому что они оба сломанные куклы разных городов и по-другому просто не умеют. Они могут только встречаться в неистовой схватке, задавливая, душа друг друга от попытки выплеснуть всю боль. Маркус не простил ее ни за смерть горячо любимой жены — в общем-то, единственного человека, которого он искренне любил, по-мальчишески наивно и нежно — ни за ее тяжелые вздохи в сторону Виктора. Иногда ему чудилось, что ее мысли были бесконечно прикованы к ученому даже тогда, когда его не было рядом, даже тогда, когда Маркус выводил пальцами узоры на теле Кейсо или когда она выплескивала на нем свои страхи, вжимаясь кончиком носа в его поросшую щетиной щеку. Кейсо тоже не простила его, потому что на мужских плечах лежало начало конца для Зауна. Череда ровно выверенных событий, пусковой крючок которых был в руках у Маркуса, и если бы не его алчность до славы, все было бы совсем иначе. Девушка не простила шерифа даже за то, что он ворвался в ее жизнь именно тогда, когда сама Кейсо была на тяжелом распутье, тогда, когда любое вмешательство извне было для нее решающим. Она не хотела, чтобы горькие поцелуи Маркуса пробуждали в ней то, чего она позволить себе не могла. Не хотела ощущать на задворках сознания острое желание сбежать отсюда подальше, совершенно не заботясь о том, какие последствия это может принести. Талис хватал ртом воздух, то хмурясь на те или иные неоднозначные фразы в сторону друг друга, то удивленно вскидывая на них брови. Он не понимал, о чем они говорили: о предательствах, неизвестных ему именах и прочих обвинениях. Он не понимал, почему Кейсо, особо и не общавшаяся с шерифом, кроме перекидывания редкими нелестными фразами, сжимала его воротник и глядела с такой ненавистью, что Джейсу и самому было страшно. А еще он не понимал, почему ее голос дрожал так, словно девчонка разрыдается с минуты на минуту. Когда мужчина резко дернул ее на себя, прижимаясь губами, Талис едва не запнулся о свою же ногу, делая несколько неуверенных шагов назад. В касаниях этих двоих, в том, как они согнулись друг на другом, было много чего: недосказанные слова, которые Джейс теперь читал по их движениям, горькое желание, зависимость, боль, поиски тепла, доверие и болезненная преданность. В жалких миллиметрах между ними было все, кроме любви. Спустя пару долгих минут Кейсо с горечью встала, откидывая от себя чужие руки, не в силах примириться с тем, куда завернула эта встреча, не в силах поверить, что она не смогла удержаться и позволила себе эту слабость, и тогда Талис осознал: они оба не знали, как можно любить, оба не умели делать этого, тыкались наугад, как слепые котята. Но они позволяли друг другу учиться, учились вместе, осторожно, прощупывая почву и не обвиняя в том, что что-то не выходит. — Ты пришла к нему… — наконец, отдышавшись, произнес Маркус. — К нему, Кейсо. После всего, что у нас… — Что у нас было? — едко закончила за него девушка. — А что у нас было?! Господи, Маркус, ты не ребенок, а мы живем в мире, где ничего не бывает, как по волшебству! Мы с тобой просто переспали, все! Нет ничего, что «между нами было», нет никаких «нас»! Что ты хочешь от меня услышать?! Слова любви после пары искренних разговоров? Я никого не любила в своей чертовой жизни кроме родителей и светлячков, да и то не уверена, что это эгоистичное желание, чтобы я была кому-то нужна, вообще можно так назвать. Я не… — она так резко прервала свою речь, словно кто-то вдруг отнял у нее голос или прикусил язык, но она лишь взъерошила волосы раздраженным жестом, и уставилась ровно перед собой: так, будто пыталась заставить себя закончить фразу. — Меня не научили любить. Я не умею. Меня учили паять механизмы, ублажать мужчин и женщин, терпеть боль и жить даже тогда, когда причин на это совершенно не остается, не ради себя — ради других. А ты думаешь, что после всего, что ты сделал для нижнего города, что сделал для меня, со мной, с моими близкими, сколького ты меня лишил — после всего я смогу вот так вот просто прийти к тебе и что? Что ты ждал от всего этого? — Искренности. Я ждал лишь чего-то, не прошедшего твою фильтрацию и четко выверенные рамки того, как тебе нужно сказать, чтобы не развеять у окружающих образ тебя — нахальной выскочки из Зауна. Ты, кажется, тоже требовала от меня искренности. — Но ты не справился, — огрызнулась Кейсо. — Ты тоже, — он требовательно впился в нее взглядом, прекрасно понимая, что не имеет права давить на это, но не давить он не мог. Не мог оставить эти недоговоренности, не мог не дать обиде и обвинению — чертовски искренним — пролиться на нее, потому что если не высказать, не выговорить все затаенное, все эгоистичное, лежащее за ширмой сейчас, не выжать все это из себя до последней капли — потом возможности уже не будет. — Я не обещала тебе ничего, — Кейсо не могла сдержать рыка отчаяния от того, что ситуация медленно ускользает из-под ее контроля. Когда она понимала, что не права — это начинало пугать ее, заставляло становиться растерянной, и шериф на пару с золотым мальчиком прогресса были едва ли не последними, перед кем она хотела быть такой. Она знала, что мужчина скажет до того, как он произнес это вслух. — И я ничего тебе не обещал, Кейсо, — он не смог сдержать надорванного вздоха, когда ее плечи напряженно опустились — они оба знали, что крыть ей было нечем. Они ничем не были обязаны друг другу, и когда его губы впервые коснулись ее кожи в темноте коридоров, а она позволила ему это — каждый из них уже тогда знал, чем все рано или поздно обернется. Но почему-то их это не остановило, и винить кого-то, кроме самого себя — было неверно. — Ты… Ты вообще хоть раз была со мной настоящей? Кейсо вскинула гневный взгляд, едва подавляя в себе желание врезать мужчине еще раз. — Я могла чего-то недоговаривать, я могла что-то скрывать, но я… — она запнулась, не в силах успокоить злобную дрожь во всем теле от такого очевидного, такого обидного вопроса. — Я не притворялась. Я не пыталась быть лучше, чем являюсь! У меня не выходило, — она сцепила зубы, едва ли не выплевывая слова сквозь них. — Только не с тобой. — «Только не со мной»?! Я не помню ни единого правдивого слова, сказанного тобой, потому что теперь уже и не разберешь, чему можно было верить, а чему нет. Ты врывалась в мою жизнь каждый чертов день, заставляя меня изучать тебя вдоль и поперек и давиться этим! Не смей говорить, что была настоящей — не смей, потому что тогда ты знала бы обо мне хоть что-то! Хоть одну мизерную деталь. Не смей говорить «только не с тобой», потому что я прекрасно знаю, что я последний человек в Пилтовере, с которым ты добровольно бы сняла все свои маски! — Да как ты… — она резко втянула носом воздух, едва не давясь от переполнявших эмоций. — Да как ты, черт возьми, смеешь?! — ее голос стал безвозвратно хрипеть от крика, на который она срывалась почти на каждой фразе. — Ты думаешь, только у тебя жизнь пошла кубарем, когда мне пришлось жить в Пилтовере?! По-твоему, я настолько жестокая и бессердечная, что ничего не видела и не замечала?! Думаешь, я не знала, как ты часами проводил время в лаборатории даже тогда, когда это было необязательно? Это я-то ничего о тебе не знаю? Я бы хотела, черт подери, вообще тебя не знать! Но я помню звук твоих шагов наизусть, знаю, что у тебя дурацкая прическа и отвратительные усы, которые не станет носить ни один нормальный взрослый человек, знаю, где находится с десяток шрамов на твоем теле, потому что я не могу забыть. Ни ощущения твоих касаний, ни ощущение твоей кожи на мне! Я знаю, как ты смеешься, когда на самом деле тебе совершенно не смешно, и знаю сотню оттенков твоего голоса, спрятанных под надменным тоном. Я знаю, что ты часто мычишь себе какие-то мелодии под нос, когда думаешь, что никто не слышит, как ты ненавидишь запахи химикатов, и всегда трясешь своей чертовой ногой, что меня блядски бесит, когда нервничаешь. А еще я знаю, какого цвета твои глаза. Я узнала, что значит карий оттенок. Это шоколад. Вспаханные поля. Влажный песок. Только отморозок вроде тебя мог назвать это ржавым судном. Боги, Маркус, — она на мгновение запнулась, — почему мне запомнилось именно судно?! Я не хотела этого знать, я не хотела запоминать все эти чертовы детали, я не просила этого! Но ты не имеешь права обвинять меня в том, что я притворялась, потому что я, так или иначе, знаю их. — Тогда почему же ты пришла к нему? — он обреченно качнул головой. — Потому что ты — мое слепое пятно, которое будут использовать все, кому не лень! — не сдержавшись, сорвалась Кейсо, чувствуя, как поток правды переваливается через край. — Потому что я не могу позволить себе этого! Не могу позволить себе тебя. Потому что… Потому что если бы я пришла к тебе, я бы не смогла уйти. С тобой не больно — ни телу, ни душе, и не хочется сжигать все прошлое, все воспоминания до пепла. С тобой не нужно притворяться тем, кем не являешься, и не нужно прятать саму себя, зная, что ты с прогнившим нутром. Потому что на твоих руках крови едва ли не больше, чем на моих, — она перевела дух, раздраженно передергивая плечами. — Я привыкла отказываться от того, что необходимо мне больше всего, привыкла огораживать себя от самых желанных вещей сразу и одним махом, зная, что дальше будет только труднее. Мне хватает в жизни тяжелых вещей, с которыми мне нелегко существовать, и окружать себя очередным грузом я не намеренна. Иногда, Маркус, приходится отказываться от подобных вещей, сцепив зубы и забыв о собственных желаниях и нужде. Как по закоренелой чертовой привычке. Кейсо чувствовала себя выжатой до самой последней капли — искренней, правдивее уже и некуда. Тяжело выдохнув от быстрой речи, она подобрала свой посох, убирая за спину, и зябко пожала плечами самой себе. Надо было уходить, бежать, уйти подальше как можно скорее, иначе остановить себя от необдуманных слов и действий уже не вышло бы. — Я бы никогда не ограничивал твою свободу, — он отрицательно мотнул головой. — Да как же ты не понимаешь, — она усмехнулась себе под нос, — что ты ее ограничиваешь одним своим существованием в одном мире со мной. Она направилась в темноту переулка, и Маркус выпрямился, не зная, что еще сказать, как еще остановить ее. — Если ты знаешь хоть что-то о Рен, — спешно проговорил он, и Кейсо замерла, хмуро оборачиваясь на него, и вопросительно вскинула голову. — Она пропала… — Это не мои люди, — отчеканила она. — Кейсо… — Они бы так не поступили! — девушка сжала кулаки, повышая голос, словно сама пыталась убедить себя в своих же словах. — Я ведь знаю, где вы находитесь, — он стойко выдержал ее гневный взор в ответ на его предупреждение. — Ты сама сказала мне ненароком, верно? Но я не буду манипулировать этим, не буду угрожать, я вообще забуду о вашем существовании, просто… — он запнулся. — Просто дай мне знать, если узнаешь хоть что-то. Она… Она все, что у меня есть, Кейсо, все, что осталось. Девушка убрала руки в карманы, продолжив свой размерный путь, и замерла лишь у поворота, колеблясь пару мгновений. — Я сделаю все, что в моих силах, — ее голос отдавал металлом, словно это не она несколько минут назад готова была продать душу, чтобы мужчина прильнул к ней еще хотя бы один чертов раз. — Не ради тебя, шериф. Ради нее.