Мерцание светлячка

I know all your secrets I know all your lies I know where you keep 'em Buried deep inside

История всегда была до поганого цикличной. Кейсо даже сказала бы, что судьба — явная любительница изощренных шуток, вот только это не было новшеством или открытием ни для кого. Почему она не могла остаться в какой-то временной петле между угасающими воспоминаниями с детства? Или, быть может, на рабочем месте в лавке Бензо под боком с юным шкетом Экко? Почему жизнь занесла ее в ту же прогнившую холодную камеру, с которой началось ее путешествие в Пилтовер? Будто кто-то свыше подтрунивал над ней за желание сделать что-то высокоморальное, будто кто-то нашептывал ей на ухо насмешки, убеждая, что она не справится с ношей, которую возложила на себя. «Ты же можешь сбежать, так дерзай, — прозвучало в голове голосом Маркуса, и Кейсо зажмурилась до острой боли под веками, — светлячки возненавидят тебя за подобное предательство, стоят ли твои самопожертвования этого?» Девушка сцепила зубы и отрицательно мотнула головой. Маркус последний, кто сказал бы такое, ведь наверняка поддержал бы любые ее решение и выбор вне зависимости от того, сколь приятен этот самый выбор был бы ему. Глупая наивная преданность к столь недостойному человеку, как она. Дверь с шумом распахнулась, но вместо почти что въевшегося в слух шерифского голоса, искривленного грубой насмешкой, она услышала тихий вздох, прежде чем ее кто-то настойчиво тронул за плечо, на мгновение сжимая в коротких объятиях. — Кейсо, — пробормотала Кейтлин, тут же отстраняясь от многозначительного покашливания миротворца позади. — Мне позволили сопроводить тебя в присутствии дополнительной охраны. Я хочу, чтобы ты знала, что я не поддерживаю твоих действий, что я виню тебя за день Прогресса, но… — Но не можешь устоять перед моей очаровательной улыбкой и готова простить все мои грехи, Кирамман? — добродушно вскинула уголки губ Кейсо, склоняя голову вбок, и Кейтлин не сдержала легкой ответной улыбки и покачивания головы на привычно незрелое поведение Кейсо. — Я-то думала, ты уже дослужилась до звания какого-то офицера в мое отсутствие, чтобы помочь мне улизнуть из этого злачного места. — Если бы господин шериф не был таким говнюком… — начала было она, но мужчина позади вновь нетерпеливо зашипел, и девушка осеклась, поднимаясь на ноги и помогая с этим Кейсо, неуютно потирающей ноющие от наручников запястья. — Ты в порядке? — с тревогой уточнила Кирамман. — Уж получше, чем в ночь нашей первой встречи, — хмыкнула Кейсо, скалясь за спину Кейтлин. — Верно, Столлерт? — она кивнула второму миротворцу, злобно прожигающего ее взглядом, и ухмыльнулась, нескромно обнажая ряд зубов. — Вижу, у совета есть чувство юмора, раз они послали вас двоих за мной. Как поживает брат? — невинно поинтересовалась она, тут же отступая назад, когда мужчина протянул к ней руки. — Да что ты себе… — Совет ждет ее сейчас же, Кристор, — недовольно проговорила Кейтлин, вставая между миротворцем и девушкой и лишь убедившись, что мужчина не тянет свои руки к шее заключенной, развернулась обратно с тревожным взглядом. — Кейсо, совет… Этот суд, он… — Если бы я не знала, что я ставлю на кон, милая, — перебила ее Кейсо, все еще скалясь миротворцу, а затем вдруг подмигнула Кирамман и прошмыгнула мимо нее в коридор, словно знала дорогу в общий зал лучше остальных. — Эти щеглы меня бы не поймали, будь уверена. Зал совета был наполнен звенящей тишиной. Невзирая на то, что дела подобной важности разбирались в присутствии десятков посторонних людей, сейчас зал пустовал, не считая усиленной охраны да двух ученых, примостившихся за спиной Медарды. Совет не хотел отказывать себе в удовольствии разобраться с Кейсо сию же секунду, откладывая это на утро. К тому же они знали: с ней всегда следовало быть наготове, оттого присутствие девчонки в стенах верхнего города вызывало у всех непонятную тревогу. — Сколько можно, шериф, — дернулся Талис, насильно усаживая мужчину на его место рядом с собой. — Если ты и дальше продолжишь наворачивать круги, то у меня и у самого начнется нервный тик, ей Богу, ты можешь посидеть хоть несколько минут спокойно?! — Не могу, — слабо огрызнулся он, все же садясь на место, и тут же вскочил обратно, когда дверь шумно распахнулась и в нее, сверкая довольной ухмылкой, вошла Кейсо. Было забавно наблюдать за тем, как вытягивается лицо каждого советника. Маркус мог лишь смутно догадываться, что их удивило больше: довольный вид девчонки или то, что она пришла совершенно одна. — Где моя дочь?! — опомнилась первой советница Кирамман, резко вскакивая со стула. — И где, во имя всех святых, твоя охрана?! — О, извольте мне объясниться, — Кейсо слабо поклонилась, вскидывая глаза перед собой. — Дело в том, что у коллеги Кейтлин, который так же сопровождал меня, случились некоторые… — девушка запнулась, вспоминая, как Кейтлин зашлась смехом, стоило Кейсо совершенно случайно запутаться в своих ногах, из-за чего Кристор перелетел через нее, приложившись носом о мраморный пол, — неприятности. И ей пришлось доставить коллегу в госпиталь. А я, как вы знаете, неплохо разбираюсь в строении этого здания, так что… — Во-первых, — отчеканила советница. — Она для тебя «госпожа Кирамман». Во-вторых, как ты смеешь так беспечно напоминать о своем вопиющем преступ… — И ты пришла сюда сама? — перебила ее Медарда, с трудом сдерживая отголосок веселья, которое считала абсолютно неуместно испытывать после всего, что натворила девчонка. Но, так или иначе, Мэл не могла не признать, что скучала по непосредственности, которая обычно заполняла помещение с присутствием Кейсо. — Абсолютно верно, советница. — Даже тогда, когда тебя никто не держал, так? — Именно так, госпожа Медарда. Талис, не сдержавшись, фыркнул на ее очередное показушничество. Казалось, что с момента ее последнего нахождения в наручниках в этом зале не изменилось совершенно ничего. Медарда окинула Кейсо нечитаемым взором: девушка была излишне покладистой. Можно было бы сказать, что она вновь затеяла что-то неладное, но красть у Пилтовера ей больше было нечего. Было странно, что Кейсо, прекрасно осознавая последствия своего добровольного прихода в верхний город, — а Медарда не сомневалась в том, что он был именно добровольным, — стояла в зале, где каждый из присутствующих ненавидел ее в той или иной степени, и продолжала глумиться, как ни в чем не бывало. Будто бы она знала, чем все закончится. Знала, и потому смирилась. Этот огонек покорного принятия, так непривычно блеснувший в глазах Кейсо, поселил в душе Медарды тревожные догадки. Она могла прийти сюда лишь в одном случае — поняв, что нечто, поставленное на кон, не стоит ее конечных целей, которых она так долго добивалась. Ее скучающий вид выводил из себя почти всех присутствующих, и лишь одного, пожалуй, доводил до белого каления — Виктора. Ему не хотелось здесь находиться, да он и не был обязан, но понаблюдать за Кейсо хотя бы одним глазком и узнать, на кой черт она заявилась сюда — хотелось намного сильнее, чем и вовсе не видеть девушку. Но стоило ей зайти в помещение, как он потупил взгляд в пол, да так и не смел больше поднять на нее глаза. Грызущее чувство под ребрами какой-то неистраченной злости, обиды, даже отголосок почти забытого стыда — все это неприятно скрипело внутри, как плохо смазанные детали. — Я пришла сюда, — ее голос слегка изменился, почти растеряв всю надменность, словно она за пару мгновений обзавелась парой десятков лет мудрости и горького опыта, но Виктор знал: все это — очередные маски, которая она меняла раз за разом. Ему вдруг стало интересно: знает ли она сама, какая из ее масок настоящая? Видел ли ее кто-то без них? Быть может, он сам? Мужчина перевел взгляд на обеспокоенного шерифа, нервно сминающего пальцы, словно на суде стояла его собственная дочь; будто не предавший человек был представлен перед взглядами совета, а он сам. Быть может, Маркусу в ее бесчисленных масках повезло чуть больше? — Потому что мне есть, что сказать. А вам есть, что мне предложить взамен. — У тебя здесь нет прав ставить нам ультиматумы. Уже нет, Кейсо, — предостерегающе начала Медарда. — Говори, если желаешь, но о просьбе взамен не смей даже заикаться. — Это не просьба, — девушка подняла прищуренный взор. — А всего лишь сделка, которая вам не принесет никаких лишений и не станет поперек горла. Она не будет стоить совету практически ничего. — Что это за сделка такая, которая будет выгодна нам, но не выгодна тебе? — приподняла бровь Мэл, окидывая девушку заинтересованным взглядом. — Допустим, — осторожно начала Кейсо, — что я знаю о недовольствах людей, у которых есть хекстек и знания о том, как его использовать, а еще я знаю, что они устали бездействовать и намереваются пусть в ход то, что приобрели, — она мазнула уголком губ в усмешке, — с моей помощью. — Революция? — прищурила глаза советница, напряженно переглядываясь с остальными. — Хочешь сказать, что у тебя есть имена бунтарей? — Имена вас не спасут, — скривилась Кейсо. — Но я знаю их планы и намерения — этого достаточно. — И ты хочешь добродушно поделиться этим с нами? — недоверчиво уточнила Мэл. — Я же сказала: это будет взаимовыгодный обмен. — И чего же ты хочешь? — нахмурилась вдруг Медарда. Это было не похоже на Кейсо, совершенно не свойственно ей со всех ракурсов, с которых советница ее знала. Девчонка бы никогда не предала своих людей ради свободы или выгоды — что-то в этом пазле не складывалось. — Очевидно, — проговорила советница Шула, кривя губы в презрительной усмешке. — Она сдает нам своих щенков, а мы взамен ее отпускаем. — Мои люди — не животные! — взревела вдруг Кейсо, разрезая мнимое спокойствие в зале, и все присутствующие непреднамеренно дернулись от ее неожиданно искаженного голоса. — За кого вы, черт возьми, держите меня?! Думаете, я приду сюда и выложу вам все на блюдечке, беспокоясь за свою шкуру?! Они, — девушка махнула рукой куда-то за спину, — моя кровь! Моя плоть! Единственная семья, и вы полнейшие идиоты, если думаете, что есть хоть одна малейшая вероятность, по которой я решу сдать их вам ради того, чтобы обезопасить свою жизнь! — Тогда что тебе нужно? — поспешила проговорить Мэл, стараясь прекратить начинающиеся волнения среди совета. Кейсо начинала здорово их пугать. Стоило признать, что выглядела она скверно. — Чтобы Вы дали слово, советница, — чуть усмехнулась себе под нос Кейсо. — Слово остальных этих слизняков я не ставлю ни во что, потому что они лгут, прогибаются друг под друга и лицемерят столько, сколько им необходимо. Вы, советница Медарда, не сильно лучше, — хмыкнула Кейсо, поднимая серьезный взор. — Но Вы не посмеете нарушить свое слово, потому что у Вас есть хоть капли чести и достоинства, в отличие от остальных. — Это какой-то цирк, — взревел вдруг советник Хоскель, — за кого она нас… — И какое же мое обещание тебе нужно? — Мэл вновь опустила зал в тишину своими словами, приостанавливая общий шум. — Пообещайте, что вы не начнете стрелять первыми, — тихо пробормотала Кейсо, с силой кусая щеки изнутри. Говорить об этом было крайне сложно — настолько, что воздух отнимался на каждом полуслове, разрывая ее речь на короткие сухие глотки, а нутро першило горячим маревом. Возможно, она поступала верно для Пилтовера, но неизменно предавала Заун — в этом был парадокс любых ее «верных» решений. — Пообещайте, что сделаете все — все, черт возьми — да из шкуры собственной вылезете, лишь бы решить это мирным путем, разговорами, компромиссами — мне плевать. Не открывайте огонь первыми, советница Медарда, если не будет другого выхода. — И это все? — подозрительно прищурился Хоскель. — Этого достаточно, — отчеканила Кейсо, неотрывно глядя перед собой, но Медарда, как ни странно, ощущала ее блуждающий взгляд лопатками и плечами, взгляд, въедающийся под кожу неприятным зудом, напоминающим о совести и вине перед той, кто стоял посреди зала. — И вправду, это весомая цена, — Мэл понимала, что на самом деле Кейсо просит даже лишком много: договориться о мире с бунтарями нижнего города было практически невозможно. А Кейсо — к сожалению самой советницы — выучила ее слишком хорошо, чтобы прекрасно понимать, что Мэл не сможет нарушить своих слов, ведь род Медарда всегда ценил это превыше всего. — Но зачем тебе это? Неужели так сильно беспокоишься о благосостоянии Пилтовера? — Я пришла не потому, что хочу спасти верхний город, — покачала головой Кейсо. — А потому, что ответственность за моих людей лежит у меня на плечах. Их ошибки — мои ошибки, их принятые решения — мои решения. И последствия за это должны лежать не на них, а на мне. Потому что погибнут невинные люди, а между двух городов начнется хаос, и даже тот шаткий баланс, который был до этого, выбьется под корень. Я, знаете ли, в своем роде пацифист, — хмыкнула Кейсо на раздраженные возгласы остальных. — А мои люди преисполнены чувством мести. — Кажется, когда ты поставила весь совет на колени, угрожая продать наши головы в Ноксус, ты была преисполнена тем же чувством, — недовольно процедила Кассандра. — Быть может, я ошиблась, придя сюда и пытаясь спасти ваши плешивые задницы? — раздраженно огрызнулась Кейсо. — Может, позволить им раскромсать вас — все-таки более удачная идея? — Мы все совершаем ошибки, — перебила Медарда, ощущая, как терпение совета и их готовность идти на сделку с Кейсо медленно сходит на нет. — И сейчас мы не будем перебирать все, что совершили. Не тогда, когда над городом висит угроза. Продолжай. — Я принесла несколько хекстековых ядер: готовых, с матрицей, которые мы успели… — Принесла? — уточнила Кирамман. — Ты о тех, которые мы у тебя изъяли? — Вы серьезно думаете, что если бы я не хотела, чтобы вы их нашли, я бы несла положив их в сумку? Уж поверьте, советница, — ее глаза блеснули многозначительным огоньком. — У меня есть много мест, в которых ваши недалекие псы не сочли бы нужным проверить, — она вскинула голову, забавляясь повисшей тишиной. — Впрочем, зная, какой грязью они пропитаны… — Хватит паясничать, — брезгливо поморщилась Кассандра. — Говори! — Я пришла сюда не исповедоваться, — рыкнула Кейсо. — И не искупать грехи. Мне не нужно ваше прощение или понимание. Я не жалею ни о чем, и если бы у меня снова была возможность отобрать у ваших заносчивых умов хекстек, подорвав при этом пару-тройку пилтоверских складов и лабораторий, я бы сделала это вновь, не задумываясь. Мне надоело, что меня пытаются преподать через призму образов: преступница, зауновское отродье, отброс, калека. Я прекрасно знаю, кто я, но моя жизнь сложилась именно так, и несмотря ни на что, это была хорошая жизнь. — Мы не вправе судить твое существование, Кейсо, — проговорила Медарда. — Лишь твои поступки, коих было предостаточно за последнее время, — она встретилась с выжидающим взглядом девушки, терпеливо его выдерживая, а затем все же тихо вздохнула, приподнимая правую руку для достоверности. — Даю тебе слово, Кейсо, что верхний город — включая миротворцев и представителей закона — сделает все возможное, чтобы предотвратить развязывание конфликта насильственным путем, если ты со своей стороны сделаешь все возможное, чтобы поспособствовать нам в этом. Девушка прищурила глаза, словно пытаясь влезть в чужую голову и решить для себя, можно ли верить сказанным словам. — Я объяснила им свойства и особенности хекстека, — наконец, пробормотала Кейсо. — Но это же тонкая материя, — впервые вступил в разговор Хеймердингер, окидывая девушку недоверчивым взором. — Это нельзя изучить за какой-то жалкий месяц. — Я собирала лучших из лучших, советник, — ухмыльнулась Кейсо. — Мои люди знают, что делают, уж поверьте. — Но ты сбежала, — озвучила сомнения вслух Медарда. — Разве это не вызовет у них подозрений? Разве они не сменят планы, догадавшись, что ты пришла к нам? — Они наверняка решат, что пропажа дочери шерифа — моих рук дело, но… — Кейсо вдруг запнулась, и на ее лице на мгновение проскочило горькое выражение. — Но они слишком доверяют мне, чтобы хотя бы помыслить о том, что я приду в верхний город, дабы рассказать вам их планы. — Неприятно чувствовать себя преданными, да? — Мэл не сдержала холодных ноток в голосе, но это, казалось, и вовсе не подействовало на Кейсо по той простой причине, что ненавидеть себя за происходящее сильнее уже было некуда. — Кейсо, — Хеймердингер вдруг прочистил горло, словив понимающий тяжелый взгляд Медарды. — Ты ведь… Даже если твои слова окажутся правдой — для тебя это ведь ничего не изменит. — А что это должно изменить, профессор? — незаинтересованно уточнила Кейсо, вновь уткнувшись взглядом в пол. — Тебя казнят за все, что ты свершила, — прямо проговорил йордл, с тревогой оглядывая ее не дрогнувший стан. Прошли долгие мгновения, прежде чем она таким же расслабленным движением подняла лицо, обрамленное слабой улыбкой, а затем едва заметно кивнула. И Хеймердингер, устало прикрыв веки, осознал, что она прекрасно об этом знала, когда шла сюда. Следующим, кому пришло это осознание, был Виктор. — Нет! — он несдержанно сорвался на крик, вскакивая с места, едва ли не спотыкаясь о свои же ноги, но был внезапно усажен назад шерифом. — Так не должно быть! Она ведь хочет помочь нам! — Нет, это помощь не вам, — проговорила вдруг Кейсо. — А тем, кого коснутся бессмысленные жертвы. — В любом случае, — хмуро отчеканил профессор, — таковы правила, мальчишка. — Отпусти меня! — раздраженно брыкнулся Виктор в хватке шерифа. — Тебе ведь тоже не плевать, я же знаю! Он поднял горящий взгляд на Маркуса, внезапно сникая от поникшего вида мужчины — тот, казалось, и вовсе постарел на пару лет. — Это ее выбор, — тихо проговорил он так, чтобы слышал лишь ученый. — Ее желание. Настоящее. Прекрати быть таким эгоистом и позволь ей хоть раз сделать то, что для нее важно. Дай ей хоть капли тех свободы и выбора, которые она заслужила от тебя. Виктор удивленно моргнул, с неприязнью откидывая руки шерифа, но поднять на него взгляд обратно, а, тем более, ответить что-то вразрез не осмелился — в конечном счете, он не мог найти ни одного аргумента собственной правоты в противовес словам Маркуса. — Это произойдет на рассвете, — проговорила Кейсо, прямо намекая на важность ее слов. — Так скоро? — ошарашено выдохнула Кирамман. — И ты пришла только сейчас?! — Я пришла тогда, когда сочла нужным! — огрызнулась девушка, тут же стараясь вернуть себе спокойствие. — Несколько людей проберутся первыми под мостом, чтобы отключить подачу света на внешние прожектора. И если это случится, вы их не увидите, а значит — не сможете остановить, так что пошлите небольшой отряд миротворцев заранее, чтобы подключить резервное питание. — Ты будешь говорить нам информацию, Кейсо, — отчеканила советница Шула. — А что с ней делать и как использовать — решат уже наши миротворцы самостоятельно. — Это те-то безмозглые миротворцы, которых мы ежедневно загоняем в наши ловушки? — усмехнулась Кейсо. — Те миротворцы, половина из которых куплены нижним городом? Да бросьте, советница, — раздраженно закатила глаза девушка, — хотя бы сейчас не прикидывайтесь. — Ее тактика будет нам к месту, — уверенно проговорила Медарда, давая добро продолжить, и Кейсо отвесила насмешливый благодарный поклон. — Большинство пойдут через центральный мост, но разделиться им все же придется, и небольшой процент отправится на западные и восточные переправы. Думаю, что помимо светлячков будет много добровольцев с Линий — поверьте, там много людей, мечтающих лишний раз надрать зад миротворцам. Поднимите дальние мосты — и те, кто пойдут туда, не успеют передать об этом остальным. Первоочередно смотрите не на землю, а в воздух, ведь скейты — их преимущество, поэтому… — Кейсо вдруг запнулась, тихо усмехаясь под нос. — Поэтому вам будет необходимо магнитное поле. — Магнитное поле? — почти на автомате переспросил Виктор, не отдавая себе отчета в том, что делает, и тут же словил взгляд Кейсо: прищуренный, почти добрый. Этот момент — доли секунды, которые им удалось разделить на двоих, безвременье, которое принадлежало только им. Ощущение привычно слаженного общего механизма, как в прежние дни работы, неумолимо грело душу. Они не могли сказать, как именно, но отчетливо понимали, что оба хотели бы повернуть время вспять, чтобы оказаться в этом же зале несколькими месяцами ранее, чтобы узнать, прощупать друг друга заново, чтобы впервые рассмеяться в лаборатории и впервые обрадоваться верному решению эксперимента. Но затем Кейсо сдержанно опустила голову, и незримый для остальных момент хрупко пошатнулся, тут же рассыпаясь между ними зыбким песком. Виктору до судорожных спазмов в груди хотелось ухватить исчезающие секунды только их времени, но было очевидно, что такой возможности уже давно не существовало. Какие к черту эволюция и бессмертие, о какой панацее могла идти речь, если он не мог удержать даже столь мизерного светлого огонька в жизни? — В скейты встроенны хекстековые ядра, они работают за счет взаимного отталкивания, так что расположите хекс-матрицу, которую вы изъяли у меня, в позицию под номером, — она на мгновение задумалась, пытаясь вспомнить бесчисленное количество совместных наработок, — тридцать седьмым. — Но если поднять мосты, — хрипло начал Виктор, ощущая, что ни голос, ни разум ему больше не подчиняются. — То не лучше ли будет использовать сорок третью матрицу? Девушка на мгновение хлопнула глазами и усмехнулась, подмигивая в сторону его голоса. — Верно, коллега, Вы, как всегда, правы. — Я думаю, — начала Медарда, подмечая поднимающуюся неопределенность, — что тонкости работы наши многоуважаемые ученые выберут наилучшим образом. Что еще нам нужно сделать, так это… — Разубедить их, — закончила вдруг за нее Кейсо, вновь кривя лицо в горьком выражении. — Им, конечно, не выиграть против вас. Но погибнув, они заберут с собой весь Пилтовер, будьте уверены. Поймите, им, — она на мгновение осеклась, словно сказала несусветную глупость. — Нам терять и раньше-то было нечего, кроме семьи, кроме друг друга. Но в последнее время все стало крошиться: смерти близких и детей; Силко, наступающий на пятки; и страх, что однажды кто-то сдаст нас либо им, либо вам. Мы чертовски устали. Изъятое вами устройство вместе с хекс-кристаллом, который мы, кстати, раздобыли у Силко, — оно стало нашей единственной надеждой. А когда вы ее отобрали — мы сломались. Может, сломалась я, а больше и некому было поддерживать уверенность в наших планах. Знаете, что может быть тяжелее, чем вести ораву людей в светлое будущее? Только знать, что этого будущего нет. Изо дня в день обещать детям, потерявших родителей, что если они немного потерпят и постараются, то у них будет шанс обрести достойную жизнь. Вот только я всегда знала, что это ложь, что я даю им пустые обещания просто потому, что у самой не хватает сил слушать их поникшие голоса и плач детей по ночам. Но надежда, которую я им давала, была единственным счастьем и радостью в их жизнях. Вы отобрали это у нас, и я не смогла больше убеждать их в том, во что сама не верю. И теперь, когда все мы раскиданы, когда все мы — семья — стоим по разным сторонам, они не будут благосклонны. Они не будут сожалеть о своих жизнях, ведь светлячки потеряли сполна, и их собственная жизнь обесценилась настолько, что лицезреть кончину любого из миротворцев будет для них намного важнее попыток выжить самому. Не допустите этого. Это будет не война, не борьба, даже не революция. Это будет правосудие, немилосердное для обеих сторон — беспричинная, безвозвратная смерть. Я знаю, что такое смерть, потому что она существует со мной бок о бок с самого рождения, и поверьте: ни одна удержанная гордость этого не стоит. Ее тяжелое дыхание после сбивчивой, выдранной из самого глубокого нутра речи отбивало барабанную дробь в ушах всех присутствующих. Она еще вещала им о разных деталях, планах, механизмах, которые им удалось создать, и много о том, как остановить светлячков, не причинив и капли вреда. Но врезался под корку именно ее длинный сбивчивый монолог, вселяющий утробный страх, разъедающий изнутри какими-то горькими сожалением и безысходностью. — Вы не можете так поступить! — едва за миротворцами, сопровождающими Кейсо во временную камеру, закрылись двери, Талис вскочил с места, обвинительно оглядываясь по сторонам, словно он был единственным, кто понимал происходящую глупость вокруг. — Вы не можете просто взять и спокойно казнить ее после всего, что она для вас сделала! — Можем и поступим, — отчеканила Шула. — Она не сделала ничего стоящего, кроме того, что попыталась выдавить из нас каплю жалости к своим прихвостням. Ты, Талис, и так достаточно наигрался с этой девчонкой, не перегибай палку и не пользуйся нашим к тебе великодушием. — Вы не имеете права! — Имеем! — советница резко встала с места. — Ее люди подбили внушительную часть миротворцев, наши стратегически важные грузы не доходят до места назначения, потому что эти голодранцы возомнили о себе слишком много! И все это, как она верно сказала, ее вина! — Она пришла, чтобы помочь вам! — Она пришла, чтобы не чувствовать ответственности за своих людей, — отчеканила Кирамман, досадно поморщившись. — И чтобы искупить вину. Для себя, а не для нас. И никто не будет спорить, что она искупит ее сполна. — Это же бесчеловечно, — прошептал Талис, пытаясь достучаться хоть до кого-то. — О каком прогрессе может идти речь, если мы казним людей, у которых нет выбора. — У нее был выбор, Джейс, — тихо проговорила Медарда. — И она сделала его в тот день, когда подожгла с десяток учреждений, инвестируемых советом. Повисшая тишина неприятно давила на виски, словно вытаскивая наружу, как сильно находящиеся пытались найти оправдание произошедшему, найти хоть какую-то лазейку, способную выкрутить все наоборот, но, в конечном счете, беспомощно отступали в проигрыше. — Но что если она все еще может вам пригодиться? — послышался вдруг голос позади, и все с удивлением обернулись на шерифа, нервно крутящего в руках свой значок. — Пригодиться? — непонимающе переспросила Медарда. — Она уже рассказала все, что могла, на кой черт она может нам… — Вы бы дали ей возможность жить, если она поможет вам? — начал мужчина, игнорируя вопрос и стараясь унять дрожь в голосе. — Если поможет вам избежать того, о чем говорит? — Что за глупости, — нетерпеливо проговорил Хексель. — Разъяренная толпа, которая через, — он сбивчиво глянул на часы, — всего через несколько часов готова поджидать нас на мостах — этого уже не избежать! — Она может переубедить их. Единственная, кто могла на них влиять последние годы, и единственная, кто может повлиять и сейчас. — Ей не удалось сделать это в нижнем городе, тогда с чего Вы взяли, шериф, — отрывисто проговорила Мэл, — что удастся сейчас? — Потому что они дети, — вдруг раздраженно повысил голос мужчина, словно его чертовски бесило осознание, что все вокруг стараются закрыть глаза на правду. — Дети, которые просто хотят заявить вам о себе. Говорить о революции и встретиться с осознанием последствий — разные вещи. Одно дело сидеть в безопасности и размышлять о бойне, другое — видеть это воочию и встретиться с явным рубежом, после которого они поймут, что дальше все пойдет по наклонной кривой. Если она словит этот момент, если распознает их колебания — вдруг сможет заставить их отступить? — И Вы, шериф, — недовольно скривилась Шула, — с такой уверенностью говорите это о бродяжке из Зауна, с которой собственноручно мечтали снять шкуру? — Представьте себе, — ядовито проговорил он, — что со временем теряешь собственную узколобость и начинаешь смотреть на вещи шире. Но куда уж Вам… — Не забывайтесь, шериф, — предупредительно понизила голос Шула. — Маловато полугода для того, чтобы вдруг проникнуться нижним городом, не находите? — Она ненавидела Пилтовер, но все время пыталась отыскать в нем лучшее, даже если и скрывала это за тонной яда к остальным. Думаете, она презирала каждого работника лаборатории? Нет, я ведь, прозябая часами в лаборатории, не был занят работой; все, что мне оставалось — смотреть за остальными. Просто несколько месяцев беспрерывного наблюдения. Я уверен, если вы заговорите практически с любым, кто проработал с ней продолжительное время, он скажет, что Кейсо нашла к нему подход: советами, шутками, своим смехотворным флиртом. Но когда сбилась с пути она сама, — шериф вдруг замолчал, сомневаясь, что совет сможет верно понять его, — никто не пришел к ней на помощь. Не пришли ни ее люди, ради которых она рисковала своей жизнью здесь, не пришли и мы, хотя обещали дать ей защиту. Она… Она оступилась. Потому что верхний город был слеп, и это правда, вы не посмеете отрицать свою вину, — чем больше он говорил, тем больше сил и уверенности в своих словах ощущал. — У нас есть шанс изменить неверный порядок верхнего города, шанс сделать что-то правильное. И самое забавное, что это правильное начали не мы, а какая-то, — он запнулся, поднимая выжидающий взор на Шулу, — какая-то бродяжка из Зауна. И если она сделала этот первый шаг, то как у города, которым мы гордимся, есть совесть в себе не сделать второй? — И кто же это будет? — очевидная насмешка в голосе Медарды не смогла скрыть сквозящей грусти. — Думаешь, кто-то возьмет ответственность принять на себя вину верхнего города? Признать, что Пилтовер не соответствует нашим ожиданиям и глянцевым картинкам на дирижаблях? Говоришь о правильных поступках, но эти самые поступки повлекут за собой сбой во всей нашей системе, которая выстраивалась годами. Готовы ли мы сейчас пожинать плоды наших неправильных решений? — нахмурилась Мэл. — Нет, Маркус, не готовы. — Какая же шаткая система, раз ее способна разрушить слепая девчонка из нижнего города, — усмехнулся шериф. — И вправду, шаткая, — согласилась женщина, внезапно принимая чужую правоту. — Но не мы, а Кейсо затеяла эту надвигающуюся бурю, и у нас нет никого, кто был бы готов принять ее на себя. Каждый в этом зале, — она медленно обвела присутствующих взглядом, — виноват в разной степени в том, куда мы привели верхний город своими амбициями, но ни я, ни кто-либо иной из присутствующих не готов брать на себя такую ответственность, шериф! Ни тогда, когда речь идет о безопасности города. Нам выйти на центральную площадь и публично признать, что давным-давно похоронили нижний город? Быть может, рассказать народу о том, сколько денег имеет совет с торговых путей, открытых для нас хекс-вратами? Хочешь, чтобы мы заговорили честно и откровенно? А готов ли ты сам признавать свои ошибки? — Может, и готов, — он бесстрашно поднял на нее глаза, наконец, вставая с места. — Если в вашем небольшом клубе по интересам не хватает добровольца или козла отпущения, если это поможет вам наконец сделать хоть что-нибудь, хоть один верный поступок, то наказание за признание своих ошибок волнует меня в последнюю очередь. — Твои ошибки ничто на фоне грехов Пилтовера, — скривилась Медарда. — И то, что ты развлекался в постели с главой светлячков вместо того, чтобы охранять город — не такая уж и большая вина. — Я не стыжусь своей связи с Кейсо! — раздраженно повысил голос он. — И не приписываю это к своим ошибкам. — Мне плевать, с кем ты спишь, Маркус, — напряженно отчеканила Мэл. — Хоть весь нижний город перетрахай. Пока ты верно служишь Пилтоверу — это нас не касается. — Верно служу Пилтоверу? — усмехнулся Маркус, кривя губы. Терять было уже нечего, а страх совета потерять лицо перед своими гражданами затмевал любые здравые решения и вызывал в нем непомерное отвращение, потому что идентичное качество было присуще и ему самому. — Да я уже лет семь как работаю на Силко, черт бы вас побрал! — его грудь вздымалась от резких слов, и он, пожалуй, впервые чувствовал столь острое удовлетворение от вытягивающихся лиц совета. — Я позволял его контрабанде процветать, и из-за того, что половина моих людей получают процент от наркоторговли, нижние улицы кишат мерцанием. Какой к черту закон?! Какая к черту справедливость?! Весь Пилтовер работает только сам на себя, желая обогатиться так, словно эти гребаные монеты стоят хоть чего-то в этой жизни, но это не так. Почему меня в это тыкнула носом какая-то бродяжка, а не всея совет Пилтовера?! — он эмоционально жестикулировал, не в силах сдержаться от грязи, которой был пропитан последние годы. — Мне осточертело играть в этом кукольном театре законопослушных граждан, в котором каждый носит чужую маску. Меня тошнит от наслоений притворств, которыми я покрывался все эти годы, и я больше не могу их выдержать. Не тогда, когда какая-то незрячая нижнегородская девица, без зазрений совести отрезающая чужие языки, на самом деле знает о верности и справедливости побольше нас! — он перевел дыхание, презрительно качая головой. — И самое отвратительное во всем этом, что каждый из вас все прекрасно понимает, знает, — не таит надежд на свою безгрешность, просто вы все надеетесь, что вам удастся умыть руки, что именно вы выйдете чистыми из воды и продолжите свое спокойное существование в семейном кругу и дальше, но это не так! Последствия коснутся всех, уж поверьте мне: я знаю, о чем говорю… Он стойко выдержал взгляд каждого из советников по очереди, не смея нарушить опустившуюся тишину, пока она не затянулась слишком долго. Пожалуй, нечего было сказать даже Медарде, кинувшей на него самый долгий среди остальных взгляд, но о чем он был — Маркусу прочитать не удалось. Он мелькнул каким-то почти призрачным сожалением, пониманием и, ему даже на мгновение показалось, долей уважения, которое тут же скрылось за бессилием от услышанного факта. И вправду: о каких справедливости и честности могла идти речь, если глава их законопорядка опустился столь низко? — Она вам нужна, — наконец, проговорил Маркус. — Мы можем усмирить нижний город и без девчонки, — не столь уверенно, чем раньше, прозвучала Кирамман. — И в чем будет смысл? — подала вдруг голос Медарда, вновь встречаясь неотрывным взором с шерифом, словно искала поддержку или уверенность в своих словах. Самый влиятельный человек Пилтовера вдруг обратился к нему в поисках решения — без слов, незримо для остальных — потому что только у шерифа хватило духу не потупить пристыжено взгляд на словах об ответственности. По крайней мере, сейчас. Медарда, сама того не ведая, вселяла в мужчину непоколебимую уверенность, снимающую многолетний тяжелый груз с души: что он, наконец, не кривит душой, не юлит, не пытается искать более выгодный вариант, а просто поступает так, как на самом деле считает верным. — Вы не устали «побеждать» только на страницах книг? Когда на деле смерти сотен ваших людей в Зауне — последствия этих «побед»? — У нас нет выбора, Мэл, — переходя на личности от отчаяния, проговорила Шула. — Мы можем остановить их на мостах и покончить с этим, а можем позволить вести переговоры, тем самым дав весомую слабину. — Это будет выглядеть не как слабина, а как показатель того, что мы признаем нашу неправоту. — Но они этого не поймут! — Поймут, — уверенно проговорила Медарда, вновь кидая короткий взгляд на Маркуса, и удовлетворительно хмыкнула, когда тот сдержанно кивнул. — Если Кейсо им об этом скажет, — она тяжело вздохнула. — В конце концов, я дала слово. Это была честная сделка. — Значит, голосуем? — просуммировал Хеймердингер, окидывая всех взглядом. Советники молчали, обдумывая и размышляя, придирчиво взвешивая каждое «за» и «против». В конечном счете, спустя долгие минуты тишины они переглянулись и единогласно подняли руки в знак согласия. Планов и решений было много, времени же не было вообще. Под общий шум и метушение миротворцев, выслушивающих распоряжения совета, Маркус аккуратно снял шерифский значок — уверенно, но с долей сожаления откладывая его на трибуну совета. Эта было едва ли не единственным, чем он гордился за всю свою жизнь. Мужчина в последний раз протер поверхность металла, щелкая им по гладкой столешнице. В конце концов, его дни на этой должности были сочтены, стоило ему признаться в тех злодеяниях, которые он успел натворить. Вполне вероятно, что когда они разберутся со светлячками — или же если разберутся — придет очередь выяснять законопослушность всех продажных солдат при Пилтовере — в том числе и его самого. — Не спешите этого делать, шериф, — его руку накрыла женская ладонь, несильно сжимая. Медарда вытащила значок из мужских пальцев, беглым взором оглядывая недоумение на лице Маркуса, и аккуратно нацепила его обратно на мундир, умело поправляя воротник. — Сейчас Вы нам нужны. — Я недостоин этого звания, советница Медарда, — шериф неопределенно качнул головой. — Недостойны, — согласилась она, — как и любой из советников недостоин сидеть на своем месте, раз уж на то пошло. Но у нас будет время решить, кто прав, кто виноват, будет время разобраться с внутренними делами, но сейчас над городом висит внешняя угроза. Вы же не оставите свой пост тогда, когда мы в Вас нуждаемся, верно? — Я не могу, я ведь… — Ты же не оставишь ее, — прищурила глаза женщина, не давая ему договорить, — когда она в тебе нуждается, Маркус? Шериф на мгновение замер, хмуро вскидывая взгляд. — Вы ошибаетесь, советница — она во мне не нуждается, — мужчина досадно поморщился и невесело хмыкнул. — Она вообще ни в ком не нуждается. Я буду на посту столько, сколько совет посчитает это необходимым. Мужчина кинул беглый взгляд на свой значок и развернулся в сторону выхода. — Ты глупец, если считаешь, что она вернула твою дочь, потому что хотела помочь ей, — небрежно брошенные слова заставили мужчину остановиться. — Ты ведь так думаешь, верно? Она вернула ее ради тебя, шериф. Рен смогла бы существовать без отца, так уж устроен окружающий нас мир. А вот ты без дочери — уже нет. Не ты один наблюдал за ней месяцами, Маркус. И не ты один знаешь, что когда тебе кажется, что ты ее разгадал, раскусил причины ее поступков — в какой-то момент ты ловишь себя, заплутавшем в дебрях ложного следа. Я не могу ее разгадать. Может, удастся тебе? Шериф оставил ее слова без ответа, лишь кинул короткий взгляд на советницу, прежде чем вежливо поклониться и выйти из зала. Промозглый сквозняк обволакивал ноги, прикрытые легкой тканью брюк. Кейсо мысленно поблагодарила совет, который не додумался отправить ее обратно в каменную темницу — словно особо опасного преступника — на краю Пилтовера. Но решетка временной камеры в центральном здании, у которой девушка сидела, прислонившись лопатками, не радовала в любом случае. Дверь тихо скрипнула за ее спиной, и Кейсо, уловив знакомое постукивание, которое старался скрыть ее гость, так и не обернулась. Виктор замер у входа на несколько долгих минут, не смея нарушить ни тишину, ни минуты такого непривычного, неприсущего девушке умиротворения, словно она отдыхала после тяжелого рабочего среди компании близких людей. Он неловко замялся с ноги на ногу, не в силах оторвать взора. Кейсо, казалось, светилась изнутри, обрамляемая каймой звездного света, крадущегося в небольшую прорезь окна у потолка. Почти как хекстековое изваяние, как отголосок магии. Почти. Эта короткая приписка всегда преследовала девушку в его незамутненной призме. Почти красивая. Почти пилтоверская. Почти его. Но этого почти всегда было недостаточно. Девушка ни вздрогнув, ни качнув головой, даже ни сменив разменного ритма дыхания, так и продолжала сидеть на месте, кидая камешки о стену и стараясь словить их. Пока не удалось словить ни один, и это осознание вдруг неприятно кольнуло Виктора. Казалось, она не умела разочаровываться неудачам. Казалось, каждый ее проигрыш порождал в ней еще большую борьбу за шанс на то, чтобы отыграться, в то время как у самого мужчины любые ошибки действовали наоборот. Это то, что восхищало и вместе с тем бесконечно отталкивало, как от инородного тела. Ее одежда — то, что у Виктора едва поворачивался язык назвать таковой — не имела ничего схожего с ее, хоть и простыми, но пристойными рабочими нарядами в Пилтовере. Привычные Кейсо потертости, рваные края и металлические латки — вот она, жизнь лидера светлячков? Вот, что она не готова была променять на него, на жизнь, о которой мечтала, на жизнь, лишенную бесконечной нужды. Тонкая одежда, не спасающая от холода камеры, была дороже ей всего вместе взятого в Пилтовере, потому что эта самая одежда делала ее самой собой — той, кем она хотела быть в Зауне. — Зачем? — наконец, спросил Виктор. — Зачем что? — она повернулась к нему лишь на мгновение, чтобы коротко блеснуть взглядом, а затем вернуться к своему незаурядному занятию обратно. — Зачем ты пришла? — А ты зачем пришел? — Я… Я имел в виду. — Ответь на мой вопрос: зачем ты пришел, — и тогда мой ответ станет для тебя очевидным. — Я хотел… Наверное, хотел сказать, что я опять опоздал с верными решениями, что я хотел поступить правильно, хотел все исправить, но уже поздно и… Он запнулся, внезапно вскидывая понимающий взгляд на Кейсо: вот, о чем она говорила. Едва ли ее ответ отличался бы от его слов хоть на йоту. — Само понятие слова «исправить» и означает, что мы в свое время натворили дел, верно? Если бы этих неверных решений не было, то и исправлять было бы нечего, пупсик, — она хмыкнула себе под нос, продолжая подкидывать камешки. — Видишь, у нас были идентичные причины. Разница лишь в том, что из-за твоих ошибок ничего не изменится: солнце все так же встанет завтра утром, цветы на твоем подоконнике будут все так же цвести и остальная жизнь будет идти своим чередом. Очередной петли на шее у преступника никто и не заметит, верно? А разрушенного города, смертей детей и всех остальных последствий того, что я недоглядела за своими людьми, так и не смогла направить их ярость в нужное русло — все это не заметить будет сложно. — Я почти поддался тебе, — вдруг скороговоркой выпалил мужчина, словно боялся, что эти слова могут исчезнуть из мыслей с минуты на минуту. — В ту ночь у тебя в покоях. — Что? — она на мгновение остановилась, и ее рука с зажатым камушком так и зависла в воздухе. — В ту ночь ты рассказывала о том, почему ненавидишь Пилтовер, и говорила, что не сделаешь мне больно. Обещала. — Если ты не заслужишь. — Но ведь я заслужил, а больно теперь тебе, — с горьким видом пробормотал мужчина, и Кейсо вновь удивленно нахмурилась, оборачиваясь на него с непонимающим видом. — Так где же твоя хваленая справедливость? — Проблема в том, Виктор, — она улыбнулась ему уголками губ. — Что иногда эта справедливость поворачивается не к тому, кого намереваются казнить, а к палачу с топором. Так уж вышло. — Я почти поддался тебе и тогда, когда мы стояли в том шумном баре Зауна. Мне было противно от липнущих к нам тел и тошно от музыки, которая лилась со всех сторон. Но мне на самом деле хотелось… — Зачем ты мне все это говоришь? — она резко прервала его, неуютно морщась, словно тело внутри сковывали продолжительные спазмы. — Зачем сейчас? — Потому что мне кажется это справедливым — дать тебе знать правду. — Это не справедливость, — она хмыкнула своим мыслям и вновь отвернулась. — Это попытка облегчить свою душу за счет скидывания груза на меня. Но я устала, Виктор, таскать этот многотонный вес. — Но я не хотел… — Отпусти меня, — она опустила голову, тяжело выдыхая, прежде чем поднять на него уставший взгляд. — Пожалуйста, Виктор. Я не хочу знать обо всех десятках раз, когда ты почти поддался мне. Не хочу, потому что я устала бесконечно сомневаться и думать, что я могла бы сделать лучше; потому что завтра к вечеру воспоминания обо мне разотрутся в пепел, и я не хочу, чтобы последние мои мысли были сожалениями о чем-то несвершенном. Я… — она запнулась, дрогнув уголками губ. — Я рада тому, что было. И мне этого достаточно. Он неуверенно протянул к ней руку, но одернул у самого ее плеча в привычном страхе. Касаться ее слишком хорошо, оттого хуже, чем не касаться. Видеть ее светлые глаза необходимо, и оттого нужда в ней взрастает с каждым взглядом на девушку. Она сотню раз просила его остаться, и никогда — уйти. Он не мог исполнить ни одну из ее просьб верно, но эта была слишком важной, слишком ценной, чтобы он мог позволить себе отнестись к ней так же легкомысленно и слабо. — Я тоже рад, Кейсо, — в конце концов, это было именно той правдой, которая не обременяла бы ее очередным сожалением. Виктор оставил ее в том же расслабленном положении, в каком и застал ее при входе, и поспешил покинуть сырое место до того, как его собственные сожаления ожидаемо вгрызутся в нутро болезненной тоской. — Неужто, очередь? — едва заприметив сидящего наверху каменных ступеней шерифа, попытался пошутить Виктор, тут же кривясь от скверности звучания этих слов. Шутка прозвучала отвратительно во всех смыслах, но скрыть удивление от того, что Маркус просто сидел и ждал, давая им возможность поговорить наедине, не удалось. Шериф молча кивнул, так и не найдясь с достойным ответом то ли на колкость, то ли на простой учтивый вопрос, и Виктор вновь, сам не зная зачем, подал голос. — Ты идешь? — Лучше побуду тут, — сдержанно ответил Маркус, с неприязнью щурясь на внезапное желание ученого перекинуться парой слов. — До рассвета осталось не так уж и много времени. Виктор слабо пожал плечами, но с места так и не сдвинулся, задумчиво рассматривая нервозность на лице мужчины. — Ты всегда выглядишь, как заранее проигравший, шериф… — Я не намерен выслушивать твои очередные попытки… — начал закипать Маркус. — Ты меня не дослушал, — раздраженно перебил его Виктор, и шериф напряженно замолчал. — Ты выглядишь так, словно знаешь, что будешь вечно на втором месте, и мне хотелось, чтобы так было. Мне хотелось, чтобы ты так считал, но… Знаешь, когда я понял, что проиграл? — Маркус молча буравил ученого взглядом, не удосужившись с ответом на такой странный вопрос. — Когда она отвергла тебя на аукционе. — Что за чушь? — скривился шериф. — Она ведь… — Виктор вдруг издал нервный смешок, запуская руку в волосы, не в силах сдержать измученного выражения лица, — постоянно отталкивала от себя то, что не желала разрушать, чему не хотела навредить. Мне-то она никогда не боялась сделать больно, а от тебя давала заднюю до последнего, пока отступать уже стало некуда. Я так гордился тем, что она была рядом с хромоногим калекой, что ее заинтересовал я, а не Джейс, которому всегда доставалось лучшее из наших совместных трудов. Какая-то глупость, сбой в системе, иначе почему такая, как она, вдруг захотела быть под стать мне? Кейсо находилась рядом всегда, когда мне это было необходимо: когда я выдергивал ее с утра из кровати, чтобы скорее показать очередные результаты наших трудов, приходил среди ночи, на ее выходных — да делал все, лишь бы продлить ее присутствие в своей жизни. И я так радовался твоему разочарованному взгляду ей в спину, когда она вновь и вновь возвращалась ко мне, это было так… так приятно. А в конечном счете я даже не знал, даже помыслить не мог, что уже проиграл тебе. Парадокс, шериф, верно? — Парадокс был совершенно не в этом, Виктор, — мужчина поднял глаза, встречаясь взглядом с ученым. — А в том, что мое второе место меня, может, и не устраивало, но уж точно никогда не останавливало. Ее нельзя — просто невозможно принимать, как должное. Ты либо отходишь на безопасное расстояние, стараясь насладиться мнимым владением издалека, убедить себя в своей необходимости ей, в своем влиянии, либо горишь заживо вместе с ней. Третьего не дано. — И что же выбрал ты, шериф? — это был, скорее, риторический вопрос. Они оба знали, о чем говорил мужчина, и с не меньшей точностью понимали, какую сторону в свое время выбрал каждый из них. Жар — это непостоянство, страх и вечная боль. Боль — это плохо. Все, что нельзя контролировать или обуздать — плохо. Эта истина, которую Виктор знал с самого детства, с пеленок, едва ли не впитав с молоком матери, потому что иначе выживать в Зауне было невозможно. Не рискуй — и, вполне вероятно, тебе удастся избегать неприятностей. Кожа Кейсо, наоборот, словно высмеивая все мыслимые и немыслимые законы выживания, была покрыта сетью рубцов, ожогов и шрамов. Она не была красива, но горела так ярко, что зажигала угасшие огни Зауна. Она определенно точно не была светлячком, но была поджигателем, потому что воспламеняла все, к чему прикасалась. По крайней мере, такой ее видел Виктор — и не хотел, чертовски не хотел быть тем, кого она по своей воле и неосторожности коснется. Он стоял в стороне и наслаждался ее теплом издалека. Виктор вскинул последний взгляд на шерифа, но тот лишь неопределенно передернул плечами, так и оставив вопрос без ответа. Маркус не просто горел с ней заживо — он был девичьим огнивом. Проблема была в том, что ее адское пламя не оставляло после себя даже пепла. И парадокс, как шериф верно заметил, был совершенно не в их мужских междоусобицах и мальчишеской ревности, а в том, что Маркус прекрасно знал, что однажды она сожжет его дотла. Знал, и все равно ступал в ее пожарище раз за разом. Виктор уязвлено прикрыл веки и слабо кивнул на прощание — сказать ему было больше нечего. В конце концов, какое теперь-то он имел право греться о ее тепло, если ей и самой стало едва хватать на себя? Он покинул шерифа в такой же неизменной тишине, и Маркус неуютно провозился на старой скрипящей лавке добрый десяток минут, прежде чем все же встать, раздраженно поправляя мундир: шериф Пилтовера он или кто, в конце-то концов, чтобы бояться какой-то девчонки? С Кейсо всегда было тяжело. Пожалуй, даже тяжелее, чем без нее. Но это почему-то никогда не останавливало. Он спустился в ее камеру спешным шагом, едва ли не трусцой, боясь, что посредине пути внезапно передумает идти дальше. Но как только разглядел ее напряженную спину и приподнятые плечи — как у гончей, готовящейся к прыжку — понял, что не может найти в себе сил ни приблизиться, ни позорно сбежать. Она чуяла его присутствие раньше, чем кто-либо еще, и за месяцы проведенные с ней он так и не научился понимать: льстит ему это осознание или наоборот удручает. — Они хотят, чтобы ты поговорила с ними на рассвете, — хрипло начал мужчина, сбрасывая вязкое оцепенение. В конце концов, она должна была знать. — Чтобы попыталась решить все мирным путем от лица Пилтовера. Девушка лишь фыркнула, но, казалось, слегка расслабилась, неодобрительно качая головой. — Как удобно: вновь скинуть все на меня. — Они не хотят возложить на тебя ответственность, просто видят в тебе единственный шанс избежать того, что произойдет, если просто послать миротворцев встречать толпу революционеров. Если их не переубедишь ты, их не переубедит никто. — У меня не выйдет, — отрицательно качнула головой Кейсо. — Я не смогу прийти туда после того, как сбежала, Маркус. После того, как сама пришла, чтобы рассказать Пилтоверу о планах тех, кто дороже мне всего живого. Ты хоть представляешь, как низко это будет выглядеть? Я не, — она на мгновение запнулась, с трудом сглатывая комок нервов. — Я не справлюсь… — Но это не мешает тебе попробовать. Ты ведь наверняка думала так же, когда подрывала тот чертов дирижабль на пару с хекс-вратами, верно? Что не справишься. И куда это тебя в итоге привело? — Снова в темницу, — невесело хмыкнула Кейсо, выдавливая из себя подобие улыбки, и тут же опустила голову, сникая. Прутья решетки неприятно давили в спину, но встать с места казалось непосильной задачей. На тело накатывала сильная усталость. Позади со стороны шерифа послышался шорох и негромкий лязг, словно он сбросил с себя кобуру, а затем ее лопатки что-то подперло с обратной стороны, разливая скудное тепло по промерзлой коже. Маркус беспардонно уселся спиной к ней, привалившись к решетке снаружи. — Я буду рядом. Не отойду от тебя, — он слабо прикусил щеку изнутри, запоздало заметив, как девушка напряглась от этих слов: «рядом» и Кейсо стоять вместе не могли, не имели права. Как и он сам не имел права пытаться предоставить ей свою поддержку, когда она ей не сдалась и даром. Мужчина прочистил горло и спешно добавил: — Конечно, если ты захочешь. — Просто пообещай не нападать. С каждого чертового миротворца возьми обещание, что ни при каких обстоятельствах вы не нападете первыми, что бы ни случилось. Это не ваша бойня и не ваши обиды, копившиеся годами. Что бы ни произошло, шериф, первый шаг и выстрел — делайте не вы, — она ощутила, как его затылок едва заметно дернулся в кивке, и замолчала на долгие минуты, смакуя неожиданное отсутствие раздражения за то, что кто-то решил нарушить приятное ей одиночество. — Зачем тебе это? — Зачем что? — он непонимающе нахмурился. — Идти с тобой? — Зачем ты сидишь здесь? Зачем пытаешься меня вылечить, Маркус? После всего, что я натворила, после всего, что я сделала с тобой? — Потому что больше некому, — он пожал плечами, оглядывая ее через плечо. — Я все ломаю, шериф, — Кейсо откинулась на холодные прутья. — Все, к чему бы ни прикоснулась. — Может, мне следовало сломаться, чтобы, наконец, прозреть, — он просунул свою руку сквозь прутья и аккуратно коснулся ее ладони, скользя выше по запястью, дальше — так, чтобы Кейсо ощутила подушечками венку с гулким сердцебиением. — Чувствуешь? Сломанное однажды доломать не выйдет. — Ты удивишься, — криво усмехнулась Кейсо, — сколько раз человек может биться, как чертово тончайшее стекло. — Это не повод не попробовать двигаться дальше. — Маркус, — она тяжело вздохнула, на мгновение сжимая пальцами край чужих фаланг. — Я буду повторять свои действия раз за разом, буду вымещать на тебе то, что копится внутри, потому что мне так проще. А я этого не хочу. Ты… — девушка запнулась, тяжело выдыхая. — Может, мне кажется, что мне не плевать на твою жизнь и твое благополучие. И, да, уж прости, но я не умею говорить об этом и не знаю, как доносить иначе, кроме «мне не столь безразлично твое существование, как существование остальных», потому что у меня не было на это времени, не было времени учиться. Но я не хочу, что тебе было плохо. На самом деле не хочу, а поступаю так — потому что по-другому не умею. — Это несправедливо, Кейсо. Даже эгоистично. — Эгоистично?! — на мгновение вскипела она. — Я пытаюсь оградить тебя от этого! — Нет, — он качнул головой, прищуривая глаза. — Ты просто не хочешь чувствовать вину. Ты не любишь быть виноватой. И, убеждая себя в том, что просто «защищаешь» меня от своего поганого нрава и проблем, ты на самом деле защищаешь себя, пытаясь выставить это жертвенностью. Ты не спрашиваешь моего мнения на этот счет, ты не думаешь о том, что не можешь знать мои нужды лучше меня самого. Ты просто выбираешь более легкий путь, прикрываясь тем, что пытаешься помочь. Но, делая что-то для меня, может, стоит спросить для начала моего мнения? — Если я знаю, чем все обернется и как будет лучше для тебя, разве я не имею права так поступать? — Нет, Кейсо, — Маркус не сдержал короткого смешка. Некоторые жизненные истины, которые девушка вбила в себе в голову по той простой причине, что никто ее вовремя не научил иному, вызывали полнейшее недоумение ее поистине детской упрямостью, уверенностью в своей правоте и идеализме. Так, словно он вел разговор с собственной дочерью, которой нужно объяснять, что мир не делится на категорично плохих и хороших людей. — Потому что ты лишаешь меня выбора. Пусть он будет хоть в сто раз паршивее, пусть последствия будут поглощать меня годами, но это будет мой осознанный выбор. Вот, в чем разница. Она немного помолчала, в конце концов все же пожимая плечами, и неопределенно кивнула. — Звучит справедливо, — казалось, слова шерифа заставили ее схватиться за какую-то давно забытую мысль, непривычно смакуя ее под новым углом и нервно сминая губы от своих догадок. — Думаешь, я поступала неверно со своими людьми? — Думаю, ты лишала их выбора, убеждая себя, что знаешь лучше них, чего они хотят: когда что-то скрывала, когда что-то недоговаривала им во благо. Даже если бы они ошибались без твоей помощи — это лучше, понимаешь? Это их жизни, их ошибки, которые они должны пройти, чтобы стать теми, кем должны стать. Ты не оградишь их от всего, не оградишь их от мира как бы ни хотела, так дай им возможность решать и выбирать самим, чего они хотят. — Черт его знает, что произойдет завтра, верно? — хмыкнула Кейсо, слабо вскидывая голову. — Вероятно, кого-то из нас светлячки могут распять, как считаешь? — мужчина непреднамеренно усмехнулся даже несмотря на то, что шутки в ее словах уж точно не подразумевалось. Шериф оставил ее догадки без ответа, потому что оба о нем смутно догадывались, но говорить вслух не спешили. Тишина вновь затопила помещение, продуваемое ночным сквозняком, на долгие минуты. — Ты помнишь утро после своей первой ночи в Пилтовере? — мужчина скосил глаза на Кейсо, подмечая, как ее взор впервые за долгое время блеснул давно забытым озорным огоньком. — Ты про то утро, когда какой-то похабный идиот, не знающих о манерах, ворвался ко мне в покои, а я вполне заслуженно зарядила ему между ног? — Маркус тихо рассмеялся от лучившихся иронии и самодовольства в ее голосе, и Кейсо, не сдержавшись, растянула улыбку на лице. — Ах, погоди, да ведь это был ты. Было забавно вспоминать те дни, когда они оба сожрали бы с потрохами любого, кто сказал бы им, что через несколько месяцев они лягут в одну постель. — Да-да, именно про то утро, — ответил он, отсмеявшись, и тут же глубоко вздохнул, вспоминая, ради чего вовсе затевал этот разговор. — Я слышал, как во сне ты кого-то звала по имени, — Маркус явственно ощутил, как девичья улыбка медленно сползла и как ее лицо превратилось в извечное наслоение презрения и печали, но отступать — как он привык ранее — шериф более не планировал. — Кто такая Эмис? Кейсо, словно ожидая этого вопроса, хлестко дернулась и опустила голову, плотно сжимая губы. Скрип дверей где-то вдалеке прерывался только ее размеренным дыханием, и когда Маркус уже подумал, что его вопрос останется без ответа, она вдруг тяжело выдохнула, нервно теребя край рукава на куртке. — Забавно, как долго я ненавидела само твое существование, а сейчас кажется, что секретами, о которых не знает почти никто, легче всего делиться именно с таким отпетым ублюдком, вроде тебя. Может, я надеюсь, что ты завтра падешь в равном бою и эта тайна исчезнет с тобой на века? — она попыталась пошутить, но сухость в горле выдавала ее с потрохами. — Мне не обязательно быть погребенным под землей, чтобы хранить чьи-то тайны. — Мы с Силко были знакомы с самого моего детства, знаешь ли, — казалось, она хотела начать эту историю с самых истоков, чтобы подготовить. Его или себя — сказать было сложно. — Вандер много рассказывал нам — сиротским ребятишкам — о его некогда лучшем друге. А Силко, как хищный удав, все следил за нами издалека, подводил жизнь каждого к заранее предписанной траектории, воротил нижнегородские подпольные дела и тайны. Он знал меня намного лучше, чем я знала его — и это было моей главной проблемой, когда я, уверенная в своей победе и в своей правоте, в своей силе вести других людей за собой, пыталась противостоять ему. И у меня выходило честно и справедливо. Первые несколько лет мы держались достойно, даже несмотря на вечные попытки Силко подорвать мою уверенность. — Он боялся тебя. Уж мне ли не знать. — Быть может. Но это не спасало от того, насколько сильно я боялась его, — она чуть замолчала, набирая в легкие побольше воздуха. — Мы вчетвером возвращались с дела — ничего серьезного, так, надо было пополнить запасы еды и кое-каких реагентов для работы, — Кейсо вновь остановилась, словно старалась собрать размытые мысли воедино, но рассказ все равно то и дело перескакивал с места на место. — Мы шли окольными путями, желая побыстрее добраться домой, потому что было холодно и поздно; я, пара бывших последователей Вандера и Эмис — светлая рыжая девчонка, которая всегда давала такую странную надежду, которой хотелось беспрекословно верить. Быть может, она напоминала мне себя — ту себя, которой я должна была стать, если бы не проклятая революция. Быть может, я знала, что никогда не смогу иметь ни сестер, ни детей, оттого мне хотелось дарить себя тем, кто заслуживал хоть чьего-то тепла. Мы услышали голоса людей Силко достаточно поздно, но могли еще отступить. Могли развернуться и смыться, пока те нас не заметили, но я заколебалась. Мне… мне не хотелось сбегать, поджав хвост, ведь я думала, что с парой недалеких вышибал мои ребята в силах справиться. Я думала, что если скажу своим людям уходить, бежать, то они начнут сомневаться во мне. Я всегда боялась, что они рано или поздно будут сомневаться, и делала слишком много опрометчивых поступков из-за этого. Как оказалось позже, это была какая-то сделка: пару мелких шавок химбаронов и сам Силко. Боги, если бы я знала, что он там будет, я бы ни за что туда не сунулась. Она замолчала, и Маркус с ноющей тоской заметил, как ее дыхание болезненно участилось. Он не был уверен, что эти воспоминания и его любопытство стоят того, чтобы Кейсо проговаривала вслух вещи, о которых не хотела даже думать. — Они заметили вас? — Да они заломали нас за считанные секунды, — горько хохотнула девушка, прикусывая щеки. — Не успели ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни даже парой слов перекинуться между собой. Я ощущала — кожей ощущала — взгляд Силко. И он ждал. Черт его дери, ждал, давая мне возможность прочувствовать его власть каждым органом, каждой клеточкой тела — так, чтобы у рта пена встала от ненависти к нему и спеси, с которой мне хотелось вгрызться ему в горло. Я брыкалась в лапах его дуболомов, пока силы иссякли на подходе третьей минуты — все, на что меня хватило. И лишь тогда он заговорил. Знаешь, о чем? — О собственной щедрости? — невесело предположил Маркус, и тут же ощутил легкий кивок головы. Он проработал на наркобарона слишком долго, чтобы не знать его повадок. — Верно. Он предложил мне: «Остановись, птичка, ради своего же блага и блага своих людей. Я ведь чертовски щедрый человек, — сказал он тогда. — Я предлагаю тебе мир уже пятый год подряд. Оставь все, как есть, прекрати эту бессмысленную конвульсивную борьбу на последних силах. Я знаю, что вы измотаны, знаю, что отбиваетесь на последнем издыхании. Так что послушай меня, Кейсо: оставь это дело, и я позволю тебе и твоим мелким таракашкам существовать в Зауне и дальше. Как долг. Как попытку отдать честь воспоминаниям о нашем с тобой добром друге Вандере». Вот, что он мне сказал. — Могу представить, что ты испытала. — Нет, Маркус, — голос Кейсо дрожал от такой невымещенной злобы, что шериф невольно поежился, с тревогой оглядываясь на ее лицо, скрытое прядями волос. — Не можешь. Я плюнула ему в лицо, потому что мне не хватило слов передать все то презрение, которое я испытала к нему в тот момент. — Хотел бы я это видеть, — Маркус тихо хохотнул, но этот звук вышел таким горьким, что они оба замолчали на какое-то время, стараясь выжать из происходившего вокруг них капли мнимого умиротворения. — Ты поступила верно. — Нет, я поступила, как глупый ребенок, не желающий прогибаться под кем-то, кто сильнее и умнее в два раза. Мне должно было плевать на его речи, должно было плевать, насколько униженной я или светлячки выглядят перед ним. Все, о чем я должна была переживать — безопасность моих людей, не более. Знаешь, как поступил бы мудрый лидер? Покорно согласился бы с его словами и клятвенно пообещал не устраивать набегов на грузы. Сдерживать слово или нет — это было уже десятым делом, речь была в «здесь» и «сейчас». И последствиях, ожидавших меня за эту блядскую гордость, которой я решила блеснуть перед Силко. — Последствиях? — аккуратно переспросил мужчина, и Кейсо передернула плечами, сжимая виски между двух ладоней. — «Неприятно, когда внутри сидит нечто, что ты не можешь контролировать, верно, шериф? Несдержанные демоны, бурлящие внутри, вырываются на свободу, и ты можешь лишь наблюдать за тем, как от твоих рук умирают те, кого ты обещал защищать. А сам безвольно сидишь внутри, желаешь, чтобы этот кошмар поскорее закончился, но ничего не выходит». Она проговорила это таким монотонным голосом, словно цитировала ему заумную книгу, и Маркус вцепился в собственные колени пальцами — до побеления, до неприятного хруста, выцепляя из памяти день, когда Кейсо сказала эти слова впервые. День, когда она, решив проучить его, вколола дозу мерцания прямо посреди стен совета. — Этого не может быть, — пробормотал шериф. — Силко?.. — Он вколол в меня эту поганую дурь. Без ослабителей и добавок — чистое, неразбавленное мерцание, — казалось, ей пришлось дернуть за какой-то заржавший внутренний рычаг, чтобы позволить своему голосу говорить без лишних эмоций. — Ты знаешь, какая на вкус человеческая кровь, Маркус? Я — да. Не могу забыть. Не могу забыть ничего: ни хруста чужих костей, ни плача Эмис, ни последнего шепота соратников. Я не могу забыть и секунды того, что я делала со своими людьми, когда вышибалы Силко кинули их мне, словно свиней на убой. Я перебила их, словно надоедливых мух, будто они были ничем: пылью, пеплом, трухой. Разорвала в клочья. Когда я пришла в себя, когда эта чертова дрянь стала выветриваться из организма, оседать гнойными воспоминаниями внутри — я не знала, что может быть так больно, шериф. Мне было плевать на Силко и его людей, я рыдала прямо там, над обрывками чужой одежды, над отвратным запахом плоти, заполнившим переулок. Я никогда — ни до, ни после — не чувствовала себя настолько жалкой. — Кейсо, мне… — Тебе жаль, — коротко констатировала она. — Я знаю, мне тоже. Силко лишь брезгливо пихнул меня краем ноги, как испорченный товар, как что-то столь ничтожное, что совершенно недостойно его внимания. «Интересно, что скажут твои люди, узнав об этом? Подумай, птичка, и на этот раз подумай основательно» — это было последнее, что он мне сказал. Эдакий был негласный уговор, такая себе неравноценная сделка — он молчит, а я удерживаю свою спесь и своих людей в узде, не давая им доставлять сильных неудобств Силко, — она ненадолго замолчала, давая шерифу обдумать смысл ее слов. — Понимаешь теперь, насколько смехотворно звучали мои заверения Пилтоверу, что я такой себе блюститель верной борьбы против мерцания? Мне пришлось, — ее голос заметно дрогнул, и со стороны Кейсо послышался протяжный вздох, словно она сдерживалась изо всех сил, но этого все равно не хватало. — Мне пришлось поддерживать эту игру в противостояние Силко, и я ненавижу себя за это. Мне было страшно — так страшно, как никогда ранее. И не стоило идти на поводу у этого страха, надо было рассказать брату, надо было довериться своим людям, и плевать, каким было бы их решение, ведь эта бесконечная ложь и попытки не допустить, чтобы они узнали, в конечном счете завела меня в замкнутый круг. Мне пришлось перестать так яро нападать на его грузы, не срывать доставки, потому что я боялась, что они узнают правду. Мне приходилось выслушивать упреки своих людей, что я стала мягкой, бесхребетной, что я перестала наказывать тех, кто этого заслуживает. Но как я могла им объяснить, как, к черту, я могла признаться им в том, что я не в силах совладать со своей гордостью, что я, наплевав на жизни людей, не хотела упасть в грязь лицом перед Силко? Как признаться, что мне был так важен этот образ среди Зауна — Кейсо, помогающая падшим, лидер светлячков, сражающийся против самого Силко. Мне… мне это льстило. Мне нравилось это сильнее, чем я могла признать, и в конечном счете я боюсь, что вдруг… Вдруг на самом деле не жажда справедливости толкала меня на эти поступки? Вдруг дело было не в желании помочь людям, а в необходимости получить их признание? Их любовь? Их поклонение мне и безропотное доверие, как какому-то блядскому идолу? — Кейсо… — он не мог ничего поделать с колыхнувшейся внутри волной неприязни от ее слов. Сколько раз она тыкала его носом в собственную грязь и неспособность уйти от работы на Силко, пока сама все это время шла вровень с ним? Было ли это ее неосознанной попыткой скрыть презрение к себе таким образом, или она упорно убеждала себя в том, что поступает верно? Как много она хранила в себе, пока все это горючее месиво не стало разъедать ее изнутри — ее, изнеженную пилтоверскую девчонку, не желавшую продолжать размеренное существование без родителей, не готовую к той ответственности за сотню оборванцев, которую возложила на себя, совершенно не ожидавшую, что ей придется быть той, кого она презирала? Маркусу стало тошно от этих откровений, от ее вывернутой наизнанку и выпотрошенной души — не потому, что это отталкивало его от Кейсо, наоборот — от полнейшего непонимания, как человек, не проживший и тридцати лет, мог вмещать в себе столько прожитого горя и бесконечных мечущихся сомнений, что хватило бы на весь Пилтовер. Он вдруг понял, что ее страхи, ее бесконечные колебания всегда были вызваны лишь одним фактом: она потеряла саму себя — настоящую себя — давным-давно. Все, что осталось — это неискоренимый страх того, что она и вправду стала эдаким чудовищем. Ему хотелось дать ей хотя бы крохотный клочок той жизни, которую она заслужила. Заслужила не по меркам нижнего или верхнего города, и не по моральным принципам, а просто потому, что с таким количеством внутренних ран рядом с ней должен был быть кто-то, кто помогал бы с этим справляться, делил бы эту ношу на двоих. Но она, даже невзирая на десятки светлячков, окружавших ее, все это время была совершенно одна. — Мы почти отошли от дел после того случая, пока не выкрали у Джинкс хекс-кристалл и решили попробовать разработать инструмент, способный очищать организм от мерцания. Но я так и не сказала им, не нашла в себе сил признаться, что смерть моих людей, моя дальнейшая бесхребетность и неспособность ответить Силко была связана с вечером, когда мне не захотелось терять лицо перед Силко. Я просто сказала, что он натравил на нас очередных псов в тот вечер, вот и все, — Кейсо надрывно втянула носом воздух, и Маркус явно ощутил отголосок влаги в ее голосе. — Вот и все, шериф. Девичьи плечи беззвучно затряслись за его спиной, и мужчина вновь нащупал ее руку, сжимая в своей. Это было далеко не все, что он мог ей предложить, но вопреки желанию сгрести ее в охапку и прижать к себе — убаюкать, успокоить от этих поганых воспоминаний, — он сделал лишь это, потому что короткого прикосновения было достаточно. Потому что, попробуй шериф подойти к ней ближе, попробуй помочь — и она ощетинится и зарычит. Маркус не имел права показывать, что видит ее слабость и страх так явственно, словно они лежат на ладони. Самым забавным было то, что они оба понимали: сейчас скрывать бессилие у Кейсо не выходило. Но шериф безропотно поддерживал эту незримую игру, подыгрывал ее образу, в котором Кейсо не сдерживала стекающие по щекам соленые капли, а была все той же самоуверенной выскочкой, способной выгрызать свою правоту в равном бою. Это, пожалуй, было самым ценным, самым важным для Кейсо из всего, что для нее делали в последнее время. Эдакая ненавязчивая попытка убедить, что она все еще может держаться на ногах самостоятельно. Принятие чужой помощи было для нее полным крахом, бесповоротным унижением. Найти середину в том, чтобы подставить плечо и не позволить Кейсо кануть в пропасть своего горя, при этом не давая ей повода усомниться, что это — лишь легкая поддержка, а не полноценное перекладывание ответственности — было практически невозможно. Но Маркус, казалось, методом проб и нескончаемых ошибок все же понял, как это делать. — Ты спасала их, — наконец проговорил он. — Что? — Кейсо, совершенно несвойственно ей, почти по-детски шмыгнула носом и горячо выдохнула от сдерживаемых внутри эмоций. — Ты спасала своих людей. Может, руководствуясь личными мотивами, но Силко перебил бы вас по одному, если бы вы не поумерили пыл, будь уверена, уж я-то знаю. Может, ты была неправа в тот вечер, но если бы вы продолжили наступать, как раньше, Силко бы не поскупился и на сотню своих людей, да хоть сам пошел на охоту за вами. Это было важнее остального: принципы, влияние, сила, его статус — все это подвергалось сомнению из-за вас, а он не мог этого допустить. Не важно, что вы стали не такими блюстителями закона, важно, что вы остались живы. Он тяжело вздохнул, чувствуя, как ее дыхание и дрожь мерно успокаиваются за спиной, и стиснул чужие пальцы еще сильнее. — Ты ведь хочешь что-то рассказать, — проговорила вдруг Кейсо, и мужчина напрягся, в который раз сомневаясь, не читает ли девушка чужие мысли. — Раз уж сегодняшняя ночь — судная, может, и мне есть о чем тебя рассудить? — Обычно люди делятся такими вещами, когда уверены, что не доживут до рассвета, — он чуть усмехнулся себе под нос. — Вообще-то, я еще надеялся насладиться этим миром хотя бы пару жалких лет, а там и рассказать уже можно будет. — У меня нет столько в запасе, шериф, — она тоже чуть дрогнула уголком губ. На душе стало легчать. Не так, когда вдруг принимаешь правильное решение, а когда находишь в себе силы ампутировать гниющую плоть, которая медленно грызет твое нутро изнутри. Она не простила себя, а Маркус был явно не из тех, кто попытался бы ее оправдать тогда, когда она была виновной в собственных ошибках. Но знание того, что эта крохотная тайна разделена, растянута маленьким клочком на двоих, а не клубится внутри неугасающим едким дымом — давало дышать немного легче. — У нас с женой… У нас с Мирой долгое время не выходило завести детей, — Кейсо так погрузилась в свои мысли, что столь резкое правдивое откровение заставило ее замереть. Она лишь сейчас заметила, как шериф неосознанно поглаживал тыльную сторону ее ладони то ли в попытке успокоить девушку, то ли в попытке успокоиться самому. — Как думаешь, только последний кретин стал бы обвинять в этом ее, словно она вообще могла быть виновной хоть на мгновение? Словно даже если бы с ее телом было что-то не так, это должно было преуменьшить ее значимость в моей жизни? — Только последний кретин, — согласилась Кейсо, даже не думая, и мужчина горько выдохнул, издав хриплый смешок. — Я был шерифом первый год — зеленый, не натасканный, привыкший работать под жестким началом Грейсон, а не разбираться со всем дерьмом в одиночку. В тот вечер отморозки Силко что-то не поделили с двумя патрульными — по крайней мере, это он так преподнес. Но я знаю: отпрыскам наркобаронов надо было срочно переправить груз через мост, а мои сослуживцы отказались. Я пытался их убедить: уговаривал, давил, но в отличие от меня, они хотели выполнять свою работу так, как предписывает того мораль. — Всех хороших и честных миротворцев объединяет только одно, — безучастно проговорила Кейсо, словно прекрасно знала, чем закончится его история. — Они все мертвы. — Их тела выкинули на пристань после полуночи — на съеденье собакам, и мне пришлось лгать совету — стоять перед ними, смотреть в глаза и брехать о том, что случилось с моими приятелями. Мы ведь учились с ними в академии, вместе прозябали на ночных постах, вместе праздновали мою новоприобретенную должность шерифа. — Силко сделал это не из желания наказать их, а… — А для того, чтобы тыкнуть в это носом меня, — перебил Маркус. — Знаю. В те времена я еще думал, что имею достаточно влияния, чтобы пытаться выяснять права, давить на него, заставлять подстраиваться под меня — да я продолжал это чертово сотрудничество для того, чтобы я мог обуздать нижний город так, как делала это Грейсон! Но Силко лишь дал мне понять, что либо я играю по его правилам, либо не играю вовсе, как те миротворцы. Ценой моих сослуживцев — просто и лаконично — он преподал урок на всю оставшуюся жизнь: либо я с ним, либо лежу в сточной канаве, где и все, кто переходят ему дорогу. — Он умеет быть убедительным, играя на твоих страхах, верно? — горько хмыкнула Кейсо и едва заметно нахмурилась. — Но от твоей руки и так полегло немало, и пара сослуживцев — почти ничто на фоне остального. Почему ты вдруг решил рассказать? — Потому что в ту ночь, раздавленный и обозленный, я пришел в бордель, — он тяжело вздохнул, и Кейсо замерла, ощущая, как нутро предательски сжимается в неприятном страхе. — Мне казалось, что все, что находится за линией Зауна — такое же поганое, как и сам Силко. Было так темно, так паршиво, так предательски горько от окружающего меня, от того, что… Что после пары неудачных решений моя жизнь стала полностью принадлежать другому человеку. Я помню приторный запах масел и свечей, дым которых застилал комнату, я помню, как меня окатило еще пущей волной презрения, когда я увидел тебя — с торчащими ребрами, с дежурно-игриво закусанной губой, в металлических побрякушках и маске, — он запнулся, словно вспоминая что-то отвлеченное. — Я ненавидел лис. Мы часто выезжали на охоту с сослуживцами, чтобы потренироваться и не растерять хватку, и лисы были единственными, кого мне никогда не удавалось подстрелить. А Бабетта привела мне какую-то девчонку именно в этой блядской маске. Все было смешано, переплетено — тошнотворный аромат помещения, дешевой дури, литров какого-то поганого пойла, которое я влил в организм, злость на себя, на Силко, на жену. Мне так хотелось причинить кому-то то же, что чувствовал я. — И ты причинил, — Кейсо не хотела, чтобы ее голос звучал столь едко, не хотела, чтобы он сочился такой неприкрытой злобой тогда, когда шериф выдавливал эти слова через силу, но по-другому не выходило. — Будь уверен, Маркус, ты причинил сполна. — Я не хотел, — он опустил голову, словно она налилась свинцом за пару мгновений. — Хотел. И насиловал меня несколько гребаных часов подряд. Нет, трахал ты меня, конечно, меньше, но остальное… — Ты работала там! — отчаянно прикрикнул он. — Мне нечего сказать в свое оправдание, слышишь? Нечего, да я и не оправдываюсь, я просто… Отдаюсь на твой суд, потому что иначе уже не могу. Ты была слишком призрачной и невесомой; я помню, как мог разглядеть твои вены сквозь бледную кожу, и помню, какими игрушечными мне казались твои запястья, послушно собранные у изголовья. Ты ведь даже не пискнула ни разу! Черт тебя дери, почему?! Мне не хватало лишь одного звука с твоей стороны, одного несчастного скулежа поражения — и я бы отступил, мне бы хватило. Но ты лишь рычала со сцепленными зубами и терпела. Не брыкалась, ни кричала, не молила о том, чтобы я прекратил, ты молчала! Молчала, потому что показать свою слабость перед человеком из Пилтовера для тебя было хуже, чем перетерпеть все это. Да я ведь едва не задушил тебя, и мне хотелось, черт возьми, хотелось это сделать, потому что ты не поддавалась. Потому что я не мог понять — почему? Почему мне хватило одного единственного урока со стороны Силко, чтобы пресмыкнуться перед ним, а ты терпела до последнего? — Потому что для меня это было страшнее смерти, Маркус, — злость, раздираемая ее еще мгновение назад, стала медленно растекаться по дальним уголкам памяти и мыслей. Вместо нее сознание заполоняло горчившее отчаяние и чужая боль вперемешку со своей собственной. Она была не вправе судить чужих людей, пока сама была не лучше них. — Меня вывернуло сразу же, как я покинул помещение, возле каких-то мусорных баков за поворотом у грязных стен. Я понял, что передо мной совсем еще юная девушка, едва ли не ребенок. Меня тошнило алкоголем и желчью, пока сил не осталось даже на это. Это был первый и последний раз, когда я приходил в бордель. Первый и последний, Кейсо, — он чуть помолчал, с толикой удивления подмечая, что ее рука все так же покоилась под его ладонью. Она не давала никаких поблажек, не делала успокаивающих жестов, но и не отнимала руку. Даже несмотря на то, что явственно не хотела знать эту историю, Кейсо давала возможность очиститься ему, позволяя ощущать призрачную нить поддержки, которую она оставила между касаниями их пальцев. — Я пришел домой и знаешь, о чем узнал? Девушка на мгновение нахмурилась, задумавшись, а затем невесело хохотнула. — О том, что ты станешь отцом, — Кейсо не сдержала горькой усмешки, даже не сомневаясь в правоте своей догадки. — Жизнь умеет преподносить сюрпризы, верно? У этой чертовки больное чувство юмора, уж я-то знаю. — И впрямь, — Маркус позволил себе вновь запустить круговые вращения пальцем по чужой ладони, упиваясь тем, как медленно расслабляется от этих движений девушка. — Ты бы хотела сбежать? Прямо сейчас, куда-нибудь подальше от бесконечных распрей этих осточертевших городов? — Пожалуй, больше всего на свете, — хмыкнула Кейсо и едва заметно повернула голову в сторону, чтобы кинуть взгляд через плечо. — Почему же ты не предлагаешь? — Потому что мне хватит и одного знания, — пожал плечами шериф. — Ты, заносчивый засранец, даже не можешь быть уверен, что это «сбежать» подразумевается с тобой, — она несильно ткнула свободной рукой ему куда-то под ребра под его очередную тихую порцию смеха. — Я никогда ни в чем не могу быть уверен, когда ты находишься в радиусе доступности, — он привалился лбом к решетке, очерчивая взглядом контур ее скривившегося лица, словно где-то внутри ей было даже немного стыдно за этот очевидный факт. — Я не предлагаю сбежать, потому что знаю, что ты все равно не согласишься. — Почему? — она и сама прекрасно знала ответ на этот вопрос, но почему-то захотелось услышать его из чужих уст. Словно этот до глупого очевидный факт, который до этого никто, казалось, никак не мог уяснить — был смертельно важным для нее. Будто никто и никогда не желал понимать и принимать столь простую вещь: насколько важным для нее было все, связанное со светлячками, насколько сильно ей хотелось обезопасить их даже от самих себя, даже ценой сожженного мира. Это было самим сердцем и нутром Кейсо, и она не хотела, чтобы кто-то пытался разубедить ее в смысле собственного существования. — Потому что ты никогда не сможешь позволить себе бросить на произвол тех, кто тебе дорог, чего бы это ни стоило, — Маркус ощутил, как девушка едва слышно выдохнула, словно ждала его ответа с набранными в легкие воздухом, и коснулся виском ее щеки сквозь холодные прутья решетки. — Потому что ты хороший человек. Кейос на мгновение замерла, неуверенно сминая губы. Шлюха. Изменница. Отброс. Сирота. Преступница. Шавка. В арсенале прозвищ, которыми ее клеймили раз за разом, было множество слов. Невероятное разнообразие, коим мог похвастаться далеко не каждый. «Хороший человек» в это никогда не входило. Хорошим человеком она могла бы стать для родителей, вот только не успела до этого дорасти. В мире, в котором жила Кейсо, не было ни единого человека, для которого она могла бы стать «хорошим». — Я? — девушка тихо хмыкнула его словам. — Я последняя, кого можно назвать хорошей. — Нет, Кейсо, это не так. Ты хороший человек, с которым случилось много чего плохого. И я думаю, ты сомневаешься в этом: постоянно проверяешь себя, пытаешься прыгнуть выше головы, забираясь на поставленные планки, чтобы доказать себе, что ты — не плохая, что ты не стала уподобляться тем, с кем всю жизнь хотела сражаться. Я думаю, что все, что ты делаешь в своей жизни, ты делаешь с целью убедить себя и остальных, что ты все еще хороший человек. — Сколько бы я не пыталась доказать себе это, я неизменно проигрываю, потому что все, чего мне удается достичь — не стоит методов, которыми я этого достигаю. Я никогда не считала, что все средства хороши, не считала, что конечная цель стоит любых усилий и жертв. Но так уж вышло, что чем больше времени проходило, тем больше я обращалась к этим принципам, пока они не стали неотъемлемой частью моего существования. Именно поэтому за всю свою жизнь мне так и не удалось никого убедить в том, что я из кожи вон лезла в попытках быть хорошим человеком. — Ну, меня же ты убедила, — улыбнулся одними глазами Маркус, раскидывая лучинки морщинок у глаз, и Кейсо неосознанно вжалась в отголосок чужого тепла у лица. — Думаю, что это хорошее начало. Со стороны коридоров послышался шум и грузные шаги пары человек, прежде чем в проеме показалась пара миротворцев, с долей сомнения поглядывающих на переплетенные пальцы шерифа и заключенной. — Нам пора, — отчеканил один из них и нервно поправил мундир, встречаясь с тревожным взглядом шерифа. — Скоро будет светать.