День крови.
Насильственное опустошение Простирается далеко вперёд, Исчезнув за горизонтом. Ты, ребёнок, Пересекающий границы Под дрожь земли — Наши глаза запечатлеют твой силуэт. Когда всё становится чёрным, Когда тебе тяжело продолжать существовать, Держись за надежду. После кошмаров, когда твои сожаления превращаются в крики, Снова надейся, снова мечтай. Надейся — да, но уходи. Зимний лёд. Мы те, кто останется, Чтобы сохранить твой след И тишину твоего силуэта. Свободный перевод Gjon's Tears — Silhouette
— I love it when you call me "señorita" I wish I could pretend I didn't need ya, but every touch is ooh-la-la-la… Чёрт! — послышался раздражённый шёпот, и музыка прервалась. — Не знаю, Септима! Я не могу сейчас приехать… Ты что, сама проблему разрешить не можешь?.. Так скажи им, что я буду завтра или пусть оставят накладные тебе — я потом проверю. Северус… Дожили. Я что, потерял сознание?.. Даже если я хлопнулся в обморок, мне не хотелось открывать глаза, не хотелось приходить в себя, не хотелось вставать, не хотелось никуда идти, не хотелось ничего делать — мне вообще ничего не хотелось. Воспоминания мелькали яркими пятнами вперемешку со словами и фразами — всё это наводняло разум, подобно потопу, и я почувствовал скатывающуюся с уголков глаз влагу. Если слёз станет больше, мне придётся открыть глаза. А если придётся открыть глаза — придётся встретиться лицом к лицу со всем произошедшим… Придётся проснуться в совершенно новом мире, проснуться с одной потерей больше в моём списке. А я не хотел этого — если не открывать глаза, можно было просто продолжать лежать, пока разум вновь не отключится, а тело не заснёт, и я снова смогу провалиться в беспробудный сон. — Ничего не знаю, — еле слышно процедил Северус, — и знать не хочу: я проверял сметы — всё было в порядке... Что? Мне сейчас не до этого! Да сколько угодно, но составлять списки подозреваемых я не намерен. Пусть этим занимаются организаторы и полиция… — фыркнул Снейп. Голова просто раскалывалась. Лежать на спине было неудобно: всё тело будто затекло и одеревенело. И тем не менее я был жив. Именно я всегда выживаю: ни родители, ни Гелл, ни Том, а именно я. Удача ли это? Ещё как посмотреть. Сколько часов, интересно, я провалялся без сознания? Если ему звонит Септима, то сейчас уже день, наверное, или даже вечер, раз полиция крепко взялась за дело… Перед глазами замелькали вспышки огня, подёрнутые клубами дыма. В груди начала тлеть злость, а злость — постепенно трансформироваться в ненависть: если это кто-нибудь подстроил… Если только это не случайность, если Северус прав и это один из проигравших, решивший испортить состязание, досадить организаторам и отомстить… Сука! Если только всё так, если они найдут виновного, я не знаю, не знаю, чёрт побери, что с ним сделаю — заставлю пройти через всё, через что прошёл Том: через всю ту боль — нет, нет, нет! Больше! Скулы свело от ярости, и мурашки пробежали по коже. Когда умерли родители, я был слишком юн, чтобы воспылать ненавистью к тому водителю. Да, я ощущал досаду и раздражение, но не желание свернуть ему шею. Когда умер Геллерт, причин для ненависти попросту не было — разве что для самобичевания. А теперь я чувствовал, как внутри разгорается пламя — это было пламя саморазрушения. Даже сними я шкуру с виновного, это не вернёт погибших, не вернёт его к жизни. Это никак не поможет и даже не удовлетворит меня, потому что ничего не изменится в итоге. Я лишь разрушу собственную жизнь. — Хорошо, — согласился Северус. — Я приеду, как только смогу. Что?.. Нет, без изменений. Дай мне час-полтора. Я понимал, что надо открыть глаза и сказать ему, что со мной всё в порядке и в няньке я не нуждаюсь, но я боялся… Боялся увидеть новую реальность, боялся необходимости интеграции в неё. Это слишком долгая и сложная борьба: с жизнью, с самим собой, с памятью, с сожалениями, со всем тем, что я хотел сказать и не сказал, с болью утраты. Эта боль может притупляться, но по-настоящему никогда не исчезает — шрамы бывают не только на теле, но и на душе. А сейчас у меня было такое ощущение, что кто-то попросту опустошил меня, превратив в пустую оболочку, наполненную гремучим коктейлем, который должен вот-вот рвануть. Я услышал тяжкий вздох, видимо, Снейп отключился, и последующие за этим шаги, а потом скрип кожи — кресла, наверное. Однако продлилась тишина не долго. — I love it when you call me "señorita" I wish I could… — он выругался, пробурчав: — Тихо, блядь. Слушаю, — голос сел, а интонация стала уставшей. — Ничего страшного. Сколько нужно, — раздался очередной вздох. — Ничего… Нет. Всё так же. Мне нужно будет уехать, но завтра я буду свободен, если тебе нужно. По всей видимости, говорили они обо мне. Я правда не хотел обременять Северуса. Ему нужно было работать, да и мне тоже нужно было… Заготавливать и готовить, а не валяться в полуобморочном состоянии: лучшее лекарство от любой хвори — это работа. Если уйти в неё с головой, если вновь просто выматывать себя до состояния, когда засыпаешь, едва переступив порог квартиры, когда нет ни одной свободной минуты, даже чтобы поесть (повар, у которого нет времени на обед — самое обыденное явление из всех)… И однажды… Да, однажды пройдёт достаточно времени, чтобы я смог остановиться и вдохнуть полной грудью, не ощущая тянущей боли в груди и тяжести в мыслях. — Разве? — с явным удивлением спросил Северус. — Мне кажется, это не лучшая из альтернатив… Не знаю, Ричард мне больше ничего не сказал. Нет, её я тоже больше не видел, да и кто бы ей позволил продолжать скандалить — всё-таки это больница, а не цирковая арена. Сегодня только Нарцисса приходила, интересовалась его состоянием, но это ты и так знаешь. «Что с ним?..» — я почти услышал голос матери Драко и невольно зажмурил глаза. Может, притворство было наглостью с моей стороны, но я собирался выжать эти два часа по максимуму, надеясь, что снова усну и смогу избавить себя от нужды выбора. Говорят, что сон лечит, а мне нужно залечить огромное пространство, образовавшееся в груди — чёрную дыру. Пусть я буду эгоистом, за которого волнуются, пусть я буду притворщиком, отнимающим чужое время, пусть я буду трусом, пытающимся убежать в мир грёз, пусть, пусть, пусть… Мне нет до этого дела. Главное, во сне нет ограничений, нет границ для фантазии, нет самой реальности, которая сейчас давит на меня неподъёмной плитой — а если всего этого нет, я смогу быть счастлив, хоть на короткий срок, что длится сон. — Не знаю, — послышался приглушённый голос Северуса. — Хочешь, чтобы я участвовал во всём этом? Да, не помешало бы проверить все варианты, во избежание, так сказать. Я посмотрю, что могу сделать… Максим рассказала? Не знаю, я не видел. Боже, как же я хотел отмотать всё назад… Пусть у меня появится в руке какой-нибудь волшебный пульт, который позволит мне вернуться назад, чтобы я смог задержать Тома в галерее ещё на десять минут; чтобы я просто заболтал его, обсуждая что угодно, даже тот самый контракт; чтобы удержал на месте или уволок куда-нибудь, только бы он не спускался, не подходил к грёбанным кухням, будь они прокляты!.. Сердце ёкнуло, пульс участился, и я еле сдержал судорожное движение тела, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. — Слежу, конечно, — подтвердил Северус. — Надеюсь, обойдётся без этого. Карательные меры? Жестоко, но действенно, полагаю. Что поделать. Да… Я понимаю, какой поднялся переполох: везде только об этом и трубят. Нет, я выключил телевизор. Потребуется время, чтобы всё улеглось, — с горечью протянул Снейп. Трубят о чём?.. О происшествии или о смерти Тома? О чём именно? Или, может, обо всём сразу? «Владелец винной империи…» — нет, я не мог. Просто не мог продолжать, не желал представлять, что говорят о нём сейчас, превращая жизнь человека в набор данных, превращая Тома Риддла в простого владельца чего-то там, в одну из жертв… о которой упомянут чуть дольше других просто потому, что это он. Нет. Нет. Наверное, глупо было надеяться на то, что я смогу снова провалиться в сон, имея столько разных мыслей в голове и ощущений в теле. Казалось, что эмоции могли отражаться физически: могли болеть. И у меня всё болело: от головы до пальцев ног — я был одной сплошной открытой раной. Но даже эта боль казалась мелочью в сравнении с той бурей, что бушевала внутри, и чем больше времени проходило, тем сильнее она меня захватывала, кидая из стороны в сторону, из эмоции в эмоцию. Если бы я только мог очистить свой разум, если бы только мог вновь забыться… — Нет, не волнуйся. Решили отменить? — вновь донёсся до меня голос Северуса. — Кто бы мог подумать, — вздохнул он, — это всего лишь конкурс, а такие последствия. Нет конечно, я знаю, скольким людям он был дорог и столько же существовало завистников. Не знаю, сможет ли он присутствовать на похоронах — это сложно… Да я знаю-знаю, — он вновь вздохнул. Я вздрогнул, внезапно осознав, что Северус, скорее всего, говорит с Люциусом. А пока он говорит, мне нужно было крепко уснуть. Просто необходимо было поспать — хотелось бы попросить какое-нибудь снотворное, чтобы проспать несколько дней, можно даже не видя никаких сновидений, но я не мог. Поэтому единственное, что мне оставалось — это продолжать притворяться и слушать. Слушать и тонуть потихоньку в реальности, к которой я ещё не был готов и вряд ли когда-нибудь буду. — Это могла быть чистая случайность. Странно, конечно, оставить горелку на плите. Мне-то откуда знать, — еле слышно возразил Северус со смешком, а я вновь прислушался, пытаясь ничего не упустить. — Я не ставлю сомнительные эксперименты на кухне — мои рестораны мне ещё дороги. Недавно «Фроаль» подорвался — газовая утечка. Половину здания снесло. Поэтому предпочитаю электрические плиты, хоть цены на энергию и возросли за последние несколько лет. Горелки?.. На каждой кухне было по горелке, а в ящиках — баллончики с запасным газом. А если оставить на включённой электрической плите?.. Я понятия не имел, сколько нужно времени, чтобы случилось непоправимое. — Вовсе не обязательно, что это кто-то из нынешних участников, — возразил Северус. — Нет, конечно, если это случайность, то это был кто-то очень невнимательный и этот кто-то пренебрегает мерами безопасности довольно-таки часто. Нет, определённо это не Саркейра, не Либерти и не Берже, само собой. Пауэлла я не знаю — ничего сказать о нём не могу. С прочими участниками, — он замолчал на мгновение, — всё сложнее. Если сказались эмоции… — Северус приглушённо фыркнул. — Да, я понимаю, в чём проблема. Если всё так, то это не невнимательность, а намеренное упущение. Виновник, скорее всего, сам не понимал, что один взрыв приведёт к другим по цепочке и случится такое. Ой, не знаю, — мне показалось, тот махнул рукой. — Неужели? В таком случае кто не пострадал? Я сцепил зубы. Не понимал, что один взрыв приведёт к другим? Да даже один небольшой взрыв мог снести кому-то руку, ногу или спалить одежду, отправив в больницу с ожогами. Как можно этого не понимать?! — Нет, опять же, Саркейре незачем, — вздохнул Северус. — Либерти бы не рискнул — ему и так проблем хватает… Я предупреждал Рафаэлу — надо было оградить кухни не просто канатным барьером. Висок пронзило болью, рассеивающейся вверх, и я расслабил лицо — скрежетать зубами явно не стоило. Хотелось спросить у Северуса, что стало известно за время, что я пробыл в отключке, но тогда мне пришлось бы принимать активное участие в разговоре, слушать не только то, что интересовало, но и то, чего не хотелось бы знать, поэтому я предпочёл продолжать притворяться бревном. Пусть это будет небольшая отсрочка — маленькая передышка. — Хорошо, — изрёк Северус. — Меньше часа? Без проблем. До встречи. Видимо, он вновь отключился, убирая телефон, если судить по шуршанию одежды, а я расслабился в попытке не жмуриться и не дышать, как загнанная кобыла, — не хватало только спалиться. Нужно было подумать, как быть дальше. Если открыть глаза, имея хоть какой-то план на руках, то, может быть, будет легче… Хотя кого я пытался обмануть? Какой я могу надумать план? Разве что всё бросить и уехать из Провэнзы, потому что теперь вся моя жизнь пропиталась им. Дорога на работу бросает тень столкновений, в ресторане остался отпечаток моих эмоций — выйди я вынести мусор, и за спиной вновь окажется его тень. Горло свело очередным спазмом. Даже процесс готовки впитал в себя частичку Тома — раньше у меня хотя бы это было, чтобы оставить за дверьми все эмоции и воспоминания. Так оно, наверное, и бывает — кому, как не мне, знать это. Но… как же Альбус мог продолжать жить в квартире, наполненной воспоминаниями? Как я мог? Ведь каждое воспоминание — это осколок. Стоит наступить, и оно ранит, а затем застревает внутри. Не забыть — не избавиться. Что это тогда? Своего рода пожизненный мазохизм? Мы с Томом создали слишком мало совместных воспоминаний, но даже этих крох хватало, чтобы я себя ощущал сейчас продырявленным решетом… Что же было с Альбусом? Тогда я не понимал полностью, насколько ему сложно было просыпаться каждое утро и продолжать дышать. Я думал, это мне трудно, но каково было ему, ведь оттенок потери бывает разным: я потерял дорогого мне человека, едва ли не отца, а он, возможно, часть самого себя. Наверное, нехорошо пытаться утешить себя таким образом, но если дед смог продолжать жить в окружении тысячи воспоминаний о пережитом и утерянном, то я тоже должен. Ведь должен?.. Спазм превратился в удушающий ком, и я вновь ощутил скатившуюся влагу. «…В таком случае Вы не возражаете, если я тоже найду Вас минут через десять? — я вопросительно смотрю на Тома и замечаю оттенок удивления. — Я же обещал подумать. Мне нужно собраться с мыслями…» Том вновь одаривает меня придирчивым вниманием: «Не потеряйтесь в толпе, Гарри». Что означает, «не задерживайся». Я лишь моргаю в знак согласия, и он, отделившись от балюстрады, направляется к выходу. Хочется мне или не хочется, но я просто должен идти вперёд. Я сглотнул, пытаясь протолкнуть ком и боясь привлечь чужое внимание, если задохнусь от переизбытка всего этого. Однако услышал, как Северус прошёл мимо, остановился на мгновение, а потом раздался еле слышный хлопок двери — он ушёл. Я не пытался открыть глаза, не пытался понять, где нахожусь или сколько сейчас времени, потому что мне это было категорически не нужно. Ничего из этого не было важно, в отличие от крох времени, проведённых в забытье. …Том медлит, прежде чем ответить: «Должен принести свои извинения, но я совсем упустил из виду, что Гарри — мой любимый... — едва ли не ласково протягивает он, а у меня сердце останавливается, — повар, — заключает Риддл с хищным оскалом, который тут же исчезает под улыбкой, полной доброжелательности. — Мистер Поттер был моим стажёром, именно тогда я узнал о его страсти к готовке, а затем я попробовал блюдо в «Prophecy» и не смог забыть его… вкус. Всё это вместе не позволяет мне быть беспристрастным в своей оценке, будь то в негативном или позитивном ключе». Я мгновенно чувствую, как начинают пылать щёки, и мысленно молюсь, чтобы это было всего лишь внутренним ощущением, но никак не румянцем. Во рту внезапно появилась неприятная горечь, и меня начало тошнить. Тошнить этими воспоминаниями, которые, как назло, лезли вне очереди, заставляя в груди всё сжиматься и саднить. Я не мог их остановить: будто просматривая фильм о своей жизни, цепляясь за отрывки и утешая себя ими или же, наоборот, разрушая. «Ты спешил на состязание, разве нет? — он указывает глазами на дверь. — Поспеши, все уже собрались». — «А ты?..» «Пропущу вступительную речь Фонси: она усыпляет меня», — говорит он отчуждённо и медленно отворачивается, положив ладонь на балюстраду. Я застываю на мгновение, сверля взглядом его спину, пока телефон не начинает яростно вибрировать, оповещая, что уже десять, и, как во сне, шагаю к дверям. «Двенадцатый этаж, второй номер — если ты всё-таки решишь усложнить себе жизнь, — раздаётся за спиной. — В противоположном случае я приму это как окончательное «нет». Самое поганое, что разум — неподконтрольный компьютер, который чаще плюёт на инструкции, запуская нежелательные программы, чем следует им. И чем больше ты жмёшь на крестик, тем больше окон всплывает — самый настоящий программный сбой. И сейчас я жертва этого сбоя. Не успел лифт закрыться, как я вновь шагаю вперёд: «Мистер Риддл, мы могли бы поговорить?..» Демонстрируя удивлением, Том приподнимает брови, а затем на его лицо ложится тень раздражения. «Сейчас», — выдыхаю я вдобавок, наплевав, что это звучит как мольба. «Прошу прощения, Гарри, но мне сейчас некогда», — безразлично заявляет он. Ещё один осколок, просочившейся внутрь и оставивший дыру. Верно ли я поступаю сейчас, позволяя собственной памяти вести меня, будто слепца? Может быть, это и есть прощание, может — шанс на исцеление или, возможно, та точка невозврата, о которой говорил Энтони. Я не знал, что именно это было, но не хотел останавливаться, буквально упиваясь тем немногим, что у меня осталось от него и чего больше не появится. «Тебя подвезти?» — на лице Тома застывает выжидающее выражение лица. Я останавливаюсь, силясь понять, какого хрена вообще происходит. «Что Вы делаете, мистер Риддл?» — недовольство и усталость в моём голосе не расслышит только глухой. «Просто мимо проезжал, вдруг вижу — ты идёшь», — чужие губы растягиваются в едва заметной улыбке, и я мысленно натягиваю на него шарф, скрывая нижнюю часть лица. Вот зачем он разбрасывается улыбкой направо и налево?..» Глаза вновь начало печь, и я невольно подвигал пальцами, но не предпринял никаких попыток коснуться лица. Мне вообще не стоило шевелиться — Северус мог вернуться в любой момент. Я не был готов к тому, чтобы увидеть тень сожаления ещё и на его лице. А та, безусловно, появится. «Гарри?» — зовёт он меня, когда дверь открывается. Обернувшись, я резко отпускаю дверную ручку, тотчас поймав свою шапку, о которой совершенно забыл. «Спасибо», — внезапно говорит Том, а уголки губ тянутся в улыбке. Сжав головной убор в руке, я прикладываю немало усилий, чтобы цивилизованно войти внутрь и аккуратно закрыть за собой дверь, чтобы следом припасть к ней спиной и чуть ли не сползти вниз. Зажмурив глаза, я пытался стереть яркую картинку. Почему?.. Почему это продолжается? Говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами — умирают ли в таком случае сейчас мои чувства, пока каждое из подаренных им воспоминаний вспыхивает и гаснет?.. Вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет, набивая оскомину. Я больше не мог видеть это, вспоминать, вживаясь в роль, занимая своё место в воспоминаниях, но и остановиться был не в силах, потому что… Да, потому что это была единственная форма вновь оказаться рядом. «Я скучаю по тебе», — хрипло выдавливает он. Мои внутренности скручивает, сердце ёкает, замедляясь, а затем, казалось, и вовсе останавливается. Чужое состояние опьянения меня, напротив, мгновенно отрезвляет, и надежда тут же угасает, оставив неприятный осадок после себя. Захожу и вызываю машину, чтобы он не шатался в таком состоянии по улицам, а затем поднимаю на него взгляд: «Вы пьяны, мистер Риддл. Я вызвал вам такси». «Недостаточно пьян, чтобы не отдавать себе отчёта в действиях», — отвечает он, скривившись. Прощай, Том. Я дёрнул руками, невольно коснувшись влажных щёк, и тут же опустил одну, ощутив тянущую боль в сгибе руки — капельница, возможно. «Посмотри на меня», — почти что приказывает он, и я смотрю, чтобы следом услышать: «И долго будет длиться эта холодная война между нами?» — «Вы об этом позвали меня поговорить посреди ночи?» «Прекрати мне выкать», — выдыхает Том, сделав шаг ко мне, отчего моим первым порывом становится бежать куда глаза глядят, но я этого не делаю. «Я ведь немногого прошу, Гарри. Просто поговорим, пока заняты делом» — как-то устало и даже отчаянно просит он, и на мгновение я начинаю сомневаться. Прости, Том. Рука невольно вздрогнула; ногти царапнули щёку, и я втянул воздух через нос, ощущая, как его начинает закладывать. Я так больше не мог. «С добрым утром, Гарри», — разрывая поцелуй, изрекает он и напоследок кратко касается моей нижней губы, прежде чем окончательно отстраниться. «С добрым утром, Том». Спи спокойно, Том. Очередной спазм застрял в груди, заставляя напрячься и сдержать внутри рвущееся наружу нечто. И это не далось мне просто: головная боль нарастала под аккомпанемент ударов сердца; под мелодию глухих, далёких, будто чужих, ударов боль расцветала внутри с каждым стуком и стихала, когда вокруг наступала абсолютная тишина, чтобы я вновь мог услышать его голос и укутаться в него. «Могу я остаться у тебя на ночь?» — я смотрю на него. «А ты собирался сбежать?» — интересуется Том, приподнимаясь на локтях и не сводя с меня цепкого взгляда. «Вряд ли я смогу именно бежать», — кряхтя отвечаю я. «Жаль. Я уже хотел просить будущую звезду кулинарии приготовить нам ужин». «Вот так — голышом?» Риддл затихает, будто всерьёз рассматривая этот вариант, а затем игриво отвечает: «Не отказался бы, да. Иди сюда», — и не успеваю я возразить, как он притягивает мою тушу к себе и кончиками пальцев проводит вдоль позвонков. — Том… — мой шёпот потонул в воспоминании, сливаясь с ним и растворяясь, словно принадлежал прошлому, а не настоящему. Губы, казалось, слиплись, и вырвавший вздох разорвал невидимый шов молчания. Я облизал их, ощущая шероховатость, и вновь коснулся век кончиками пальцев — нескончаемая влага тут же оказалась на коже. Я начал тереть, будто мог стереть само их существование. «Заносим пробу в стакан, ложкой «размазываем» до получения сусла», — продолжает говорить он, а ладони ложатся мне на бёдра, повторяя точь-в-точь те самые движения: пальцы пробегают вдоль карманов, буквально скобля о ткань, заставляя до боли прикусить губу, чтобы не издать ни звука, пока мои руки дрожат в попытке выжать это чёртово сусло. «Старательнее, мистер Поттер», — подаёт он вновь голос, и я мгновенно вскидываю взгляд перед собой. Хотелось смеяться, хотелось плакать, хотелось рычать, хотелось проклинать, хотелось умолять, хотелось валяться по полу и рвать на себе волосы, хотелось выть — и ничего из этого я не мог сделать. Не мог позволить себе такой роскоши, да даже заплакать я толком не мог, роняя мутную влагу сквозь слипшиеся ресницы. Влагу, которая скатывалась к ушам, закладывая и их тоже. «И ты попытался вновь сфилонить, — парирует он, хищно блеснув зубами в улыбке. — Забывая постоянно, что ты здесь не на курорте, а на стажировке. На работе — другими словами». «Я не буду этим заниматься в будущем. Собираюсь последовать твоему совету, Том», — в моём голосе прорезается томная хрипотца, а он буквально задевает мои губы своими, когда так же сипло говорит: «Не люблю несерьёзного отношения в делах». «Я всегда серьёзен в своих словах», — сдавленно выдыхаю я. «И что прикажешь мне с тобой делать, Гарри?» Что прикажешь мне делать теперь с собой, Том?.. Том? Казалось, перед глазами всё померкло, но как такое возможно, если я не открывал их вовсе? «Драко мило попросил не пожирать Вас взглядом, м-м-мистер Риддл, — буквально выдыхаю я с показным заиканием, а затем отступаю, разводя руки в стороны, пока не падаю обратно в кресло. — Думаю, его забота касается исключительно Вас — я же ему безразличен. Так что не стоит ревновать». «С чего ты взял, что я тебя ревную?» — спрашивает он. Озадаченный этим вопросом я вскидываю взгляд на него. Риддл ещё больше мрачнеет, но я не успеваю ничего сказать, как раздаётся оглушительный хлопок за спиной и звучный женский голос гремит на весь кабинет. Почему всё так обернулось? Почему так больно? Почему я не могу… не могу, не могу, ничего ни черта с этим сделать? Почему? Как может всё пропасть за одно мгновение, как может жизнь так измениться за какую-то блядскую секунду, как можно с этим смириться и просто жить дальше? Слушать, как тебе говорят «живи дальше» и жить? Просто жить, будто ничего не случилось. Как? Как можно просыпаться каждый день, понимая, что нет… ничего не будет, что нет больше… Нет. Меж губ просочился судорожный вздох, и я сжал в ладони ткань. «Поттер…» — интонация откликается внутри болезненным спазмом, и я машинально тянусь вперёд, чтобы заткнуть его и не позволить сказать больше ни слова. Риддл не отшатывается, не возмущается, не отталкивает меня — он просто стоит, всё так же расслаблено, когда я буквально вжимаюсь губами в его губы во второй раз. «Ничего не говори… Просто молчи», — мои мысли воплощаются в слова. Я почувствовал, как скривились губы, но не понимал почему, пока не услышал собственный всхлип. Тот самый, что рвался всё это время наружу. Горло вновь свело, пока я не выдавил из себя второй, а потом третий и четвёртый — сколько их было, я не знаю. Веки полыхали изнутри, глаза болели, и я резко распахнул их, встречая белый потолок реальности, которая вертелась передо мной. Вся палата вертелась — перед глазами всё плыло. «…Скажи мне, Том, — вполголоса говорю я, улыбаясь краем губ, — ты танцевал со мной в клубе? Ты искал меня?» «Даже отвечать на это не буду», — отзывается он, переходя на третью скорость. «Что, боишься признаться?» — «И в чём же?» — «Ты следишь за мной», — почти что по слогам изрекаю я, сместившись в сторону, отчего его запах вновь накрывает меня с головой. Комок в горле не прекращал расти. Я буквально выхаркал его, давясь слезами, из-за потока которых вновь ничего перед собой не видел — даже собственных ладоней. Я не мог вдохнуть, не мог выдохнуть и лишь хрипел, будто задыхаясь — будто утопая. Почему я плачу и не могу остановиться? «Ты представить себе не можешь, как я тебя люблю…» «Сюзанна?» — уголок чужих губ поднимается в усмешке, и Том вновь нависает над перилами, сцепляя руки в замок: «Ложись спать, Гарри». Ребром ладони я размазывал слёзы по щекам, но те не прекращали прибывать, скатываясь по шее, впитываясь в ткань. Я не знал, что это, но нужно было это остановить: как угодно прервать поток мыслей, заставлявших меня задыхаться от переполнявших чувств сожаления, тоски, злости, любви, горя — это разрывало меня на части. Это убивало. В чём причина? «Вы мечтатель», — тихо замечаю я и слышу очередной ироничный смешок. «Интересное определение. Не хочешь немного помечтать? Сейчас, когда у тебя «твёрдая основа под ногами», ты мог бы поступить на факультет гастрономических наук. Полагаю, даже сможешь совместить несколько предметов», — улыбается он, вновь потянув за футболку, чтобы стереть выступившую испарину, а я чуть не оступаюсь, сбавляя скорость. Я резко сел, машинально хватаясь за то, что должно было быть капельницей, и зажмурился от вспыхнувшей головной боли, сотрясшей буквально всё тело. Нос хлюпнул, и я невидящим взором уставился в окно, прикрытое шторами. Пальцы машинально потянулись к глазам в попытке стереть раз и навсегда пребывающую влагу. Зачем я это делаю? Зачем встаю?.. Чужая рука ложится на лоб. Холодные пальцы отодвигают в сторону прилипшие ко лбу пряди и касаются кожи, отчего моё с трудом восстановленное дыхание вновь сбивается, и я вжимаюсь в сидение. «Ты горишь», — заключает он, неторопливо опуская ладонь. «Горю», — повторяю я, словно в трансе. — Горю, — прошелестел я, вдыхая и выдыхая. За одно мгновение всё померкло, словно сгорев: сначала исчезли стены, потом — потолок, затем — пол. Казалось, во всей комнате остались только кровать, на которой я сидел, и окно. Два светлых пятна друг напротив друга. Поднявшись, я чуть не упал на пол: ноги не слушались, будто одеревенев. Лишь штатив с капельницей помог мне устоять на месте. Что происходит? На мою голову внезапно опускается ладонь, на лицо падает тень, а часть козырька скрывает небо. Это была кепка. «Солнце безжалостно», — обронят он, медленно убрав ладони, и проходит мимо. А я застываю, прижав рукой головной убор и буравя взглядом его удаляющуюся спину. Опираясь на холодный металл, я едва ли не дополз до окна, навалившись боком на стоявшее кресло, но ничего за стеклом не увидел — будто весь мир тоже исчез. А затем моргнул несколько раз, понимая, что это не мир исчез, а глаза ничего не видят из-за пелены. Всё кончено. «И долго вы там будете стоять, молодой человек?» — слышу я внезапно, а Том, откинув ручку на столик, поднимает глаза и безошибочно находит меня, замершего изваянием в тени кустарника. «Извините, мистер Риддл. Не хотел вам мешать, просто… мимо проходил. Прогуливался перед сном», — спешно поясняю я, ощущая себя малость нелепо: ноги будто вросли в землю, а лицо — окаменело. Я просто продолжаю там стоять и пялиться на него, наверное, до неприличия нахально. «Вы мне и не помешали. Просто хотел предупредить, что скоро включится полив, — он переводит взгляд на торчащие распылители, — и вы можете насквозь промокнуть, если продолжите стоять аккурат там», — сдержанно улыбается Риддл. Последняя улыбка, первая улыбка, улыбка, которую я сохраню где-нибудь на закоулках памяти, улыбка, которую больше не увижу. Улыбка, запустившая биение сердца и заставившая его остановиться. Собственный стон кажется оглушительно громким в абсолютной тишине и заставляет сжать спинку кресла, когда вспышка воспоминания совпадает с головной болью. Она простреливает виски, спускаясь вдоль затылка, и я машинально сжимаю волосы, потянув за них. Всё мгновенно меркнет, и светлое пятно окна в том числе. Я будто прислоняюсь к абсолютно чёрной стене; прислоняюсь к стене, которой не существует и никогда не существовало, проваливаясь в никуда. Больше ничего нет и ничего не осталось внутри. Я не возражаю, если весь мир исчезнет для меня, перестав существовать. Если не существует ничего, не существует и меня, а если нет меня, нет и воспоминаний, а нет воспоминаний — нет и боли. Пусть всё сгинет в темноте: не встретив, не увидев, не познав, не познаю и этого… Никогда не случившись, никак не повлияет. Так почему же я плачу? Коснувшись щёк, я опустил взгляд на влажные пальцы и буквально застыл, парализованный этим зрелищем. Не знаю, сколько я так простоял, но дышать стало легче, и перед глазами всё прояснилось, однако я даже не успел осознать своё положение, как за спиной послышались голоса и скрип. —…Нет проблем, которые нельзя было бы решить с помощью денег, — заключили с толикой сарказма. — Деньги не могут отринуть смерть. В мгновение ока комната приобрела прежние очертания — я будто очнулся ото сна. — В этом ты прав… Что? — в проёме застыл Северус — чёрт! — и явно был озадачен тем, что обнаружил меня на ногах. — Я просто… — голос осип, и я кашлянул, поморщившись от очередного укола мигрени. Прогуляться решил? Блядь! Северус прошёл внутрь, а за ним следом зашёл высокий черноволосый мужчина. Я подумал, что врач: поверх пиджака был накинут белый халат. Впрочем, на Снейпе он тоже был, но у этого отличался, доходя до колена. — Почему не было оповещения? — недовольно проворчал Северус, глянув на кровать. — Как ты? — Я только проснулся, — хрипло пояснил я и тут же кашлянул. Горло скрипело, будто несмазанные петли двери. — Не понимаю, я что, упал в обморок… в зале ожидания? — заключил я вопросительно, почему-то вздрогнув следом. Незнакомец просто стоял и смотрел на меня, мрачнея с каждой секундой всё сильнее. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас подойдёт и как следует встряхнёт меня за плечи. А затем он и правда подошёл, пока Снейп застыл рядом с кроватью, несколько раз нажимая на какую-то кнопку. — Нет, Гарри, ты не в обморок упал, — нейтрально заявил мужчина, фамильярничая, — а когда геройствовал, рыская по горящему, полуразрушенному залу. Ты хоть понимаешь, что тебя могло придавить обломками сцены? — перешёл он едва ли не на змеиный шёпот, окинув меня придирчивым взглядом. — Ты что, плакал?.. Я не успел ничего ответить, как он дотронулся до моего лица, бережно коснувшись ладонью и ласково очертив скулу. Какого, извините, хрена?! — Так… будь добр, ляг и лежи, пока тебя… Я слушал его, а тело реагировало само — кулак вылетел, встретившись с челюстью, и тот отшатнулся. На лице медленно проявилось неподдельное изумление. — Том! — Снейп охнул, тут же оказавшись рядом и придержав его за плечо. Костяшки прострелило болью — крепкая у него челюсть, конечно. — Ах, Том? Вы в своём уме, Том? — процедил я. — Вы даже не представились, но обращаетесь ко мне на «ты» и лапаете за лицо? И кто вы вообще такой? Врач? Сев, ты ничего странного не замечаешь? — иронично протянул я, сощурив глаза. Карие глаза удивлённо распахнулись, словно я тут голый танец ча-ча-ча сплясал, а когда Северус булькнул что-то непонятное и задел рукав, халат слегка съехал и только тогда я заметил, что у мужчины была загипсована и подвешена левая рука, будто при переломе. — Похоже, пациент в полном порядке, — послышался насмешливый голос из-за их спин. — Ваш врач — это я, — он указал на себя. — Меня зовут Ричард Монтель. А Вы, мистер Поттер, проспали почти четыре дня. Я уж боялся, что будете спать целую вечность, так что с добрым утром!