Ведь знаешь, я бы предпочел одиночество,
Но ты как необходимый фермент у меня в крови. О, привычки моего сердца, Я не могу им противостоять, Меня разрывает на части. Ты приближаешься, И мне все сложнее тебя отпустить. Jaymes Young — Habits of My Heart
Что ж, разговор с Энтони завёл меня в тупик, потому что... какого хрена?! На что Риддл рассчитывал, рассказывая мне сказки о том, что мы пара? Что это что-то вроде шоковой терапии? Или ему показалось нормальным шутки шутить с человеком, только что очнувшимся после травмы? А если бы я открыл глаза после комы, он что, представил бы мне Дельфи со словами «дорогой, это наша дочь! Смотри, как выросла!»? И Северус тоже хорош со своим невмешательством. Пиздец. Клинический случай дурости. Энтони толком ничего и не знал о Риддле, кроме той версии событий, что я ему поведал в галерее прямо перед событием. И эта версия включала в себя одну очень интересную деталь: статус женатика у этого прохвоста. Получалось, что мы живём большой шведской семьёй, что ли? И одному члену семейства не повезло — по башке прилетело, и он временно выбыл из гарема Тома Риддла. Из-за потрескивающего внутри пламени ярости я даже не мог сфокусироваться на Энтони. Тот был бледнее обычного — он выглядел вымотанным, что было понятно: Тони звонил в тот вечер множество раз, а я не брал трубку. И он всю ночь ничего не знал, лишь на следующее утро сумев переговорить с ребятами из ресторана и увидеть Северуса воочию. Эта беспомощность, читающаяся в каждом его слове и жесте, откликнулась чем-то неприятно знакомым внутри, словно я тоже находился в подобной ситуации совсем недавно: не имел возможности узнать, что сейчас с близким мне человеком. И это отсутствие информации порождало страх, который я гнал всеми силами. Не было со мной такого. Это всего лишь фантазм. Однако, со слов Энтони, становилось ясно, что я собирался пойти Риддлу навстречу в тот вечер. Формулировка разговора длиною в десять минут здесь, десять минут — там выглядела так, будто, прежде чем сделать следующий шаг (каким бы он ни был) в отношениях с Риддлом, я хотел прояснить их с Тони. Что, как оказалось, я и сделал. Сложно было не увидеть крохотный огонёк надежды в чужих глазах, когда я объяснил, для чего это мне нужно, чтобы он всё мне рассказал, но идти на поводу у эмоций я не собирался, как и бросаться опрометчиво в чьи-либо объятья. Мне и одному было неплохо. Тем не менее теперь, когда ситуация требовала поговорить с Риддлом, тот, как назло, не являлся: ни на следующий день, ни после. Меня бесило то, что он, блядь, спрятав кольцо где-нибудь в кармане, сделал виноватым меня, когда я просто пытался наладить свою жизнь. Сделал виноватым, а затем обиделся, решив прислушаться к моим пожеланиям — надо же, какие мы послушные внезапно! Приезжал дед и не один: с ним была Дорин. Она пыталась хлопотать вокруг меня, но рука ей не позволяла. А может, не только рука, но и враждебно настроенный взгляд Альбуса — и это я здесь ревнивый. Ему, видимо, было неудобно начинать при ней — моей спасительнице! — разговор, поэтому в тот день он отчалил, не получив от меня никакой новой информации. Впрочем, как и я от него. Хотя я не представлял, как именно буду спрашивать о наличии жены в доме Риддла… Да и, полагаю, Альбус бы сразу увидел её, как только появился там, разве что Риддл спрятал её скелет в шкафу. Синяя Борода, блядь. Я мысленно набросал приблизительную схему наших с ним взаимоотношений, только не совсем понимал, почему всё эта галиматья возобновилась сейчас. Что он собирался вообще со всем этим делать? И что я собирался ему сказать?.. Два вопроса, не дающих мне нормально спать. Моя уверенность в том, что я бы ни при каких условиях не стал бы соглашаться на роль любовника, была непоколебима. А кем ещё можно было приходиться женатому человеку? Меня больше интриговало то, что я собирался ему сказать или предложить, чем то, каким образом он намеревался решать своё интересное положение. Ведь наверняка понимал то же самое. Разговор с Роном и Гермионой тоже внёс свою лепту: скелет истории оброс мясом. Например, что я и правда сходил по нему с ума — белый шум, — что первый признался Риддлу в чувствах, но был отвергнут — зачем, зачем, зачем?.. Тот с кем-то встречался, и я решил, что это был Драко Малфой — идиот, ага. Что я активно приставал к нему всякий раз, как выпадал случай, — хотелось головой биться обо что-нибудь, но я активно сдерживал свои позывы. Неужели я был так окрылён (или, скорее, обдолбан) любовью, что вёл себя как один сплошной взбушевавшийся гормон?.. Мои мысли вслух получили положительный ответ со стороны Гермионы. Та лишь смущённо улыбнулась, а потом возмутилась фактом, что я скрыл от них то, что вновь встретил Тома Риддла. Вот это уже было интересно. А ещё мы вроде как переспали. И занимались всякими непристойностями за чужой спиной — о чём намекнул Рон. Меня даже не столько это смутило, сколько понимание, что я переспал с кем-то и совершенно этого не помнил. Я-то не помнил, а вот тело реагировало на него определённым образом. Пусть и чистая физиология, но жутко неудобно, когда твоё тело имеет собственное мнение на чей-то счёт в то время, как разум посылает противоречивые сигналы: что-то вроде «бери», а следом «беги». Риддл не появлялся, и я был благодарен за передышку, что он мне дал, но затем… затем та слишком затянулась: прошло восемь дней, а от него не было ни слуху ни духу. Мог бы хотя бы предупредить, если решил разорвать фиктивные отношения, которые сам же и затеял. Что за детское поведение? Это я-то думал, что изменил ему, а он чего так переполошился? Ну неприятно, да, а мне будто охуеть как хорошо было, когда я узнал, что он женится! Друзья рассказали и про день моего рождения, хоть и смутно, из чего у меня сложилось впечатление, что в тот фантастический день из-за состояния аффекта у меня случился эмоциональный ступор уровня «с этого момента я просто ледяная сосулька на чьей-то крыше». Удивительно — да-да, — но я много размышлял (а что ещё делать в четырёх стенах?). Всё это время у меня было такое состояние — словами трудно описать. Состояние сгущающегося раздражения, наверное? Я раз за разом проговаривал про себя все свои претензии, возмущался, что-то бубня под нос, иногда бил по подушке не в силах уснуть, иногда — бродил по комнате, будто неупокоенный призрак. Казалось, я даже во сне ему что-то говорил и выговаривал, словно преподаватель, отчитывающий ученика за несделанную домашку. Восстановив часть сообщений и номер на новом телефоне, я не нашёл наших с ним переписок, а вот на извлечённой карте памяти обнаружил папку с одной-единственной фотографией. Папка с красноречивым именем «Просто» имела другую — «На память», в которой оказалась ещё одна: «Это тупо». Я открывал папку за папкой, понимая, насколько всё хуёво, пока последняя — «Ты неизлечимый идиот» — не открылась и не показала мне миниатюру фото Риддла. На фоне чего-то размытого, похожего на погреб, застыло его улыбающееся лицо. Я не знал, что было в его улыбке, что заставляло оторопело смотреть на неё, будто не в силах оторвать взгляд. Есть улыбки, которые преобразуют лица, есть те, что, наоборот, ликвидируют харизму, есть такие, что… что ни хера не понятно. Ты застываешь, как кролик перед удавом, открывающим пасть и готовым тебя слопать со всеми потрохами, а ты просто счастлив, блядь. Счастлив, что удав будет пировать сегодня именно тобой. Может, дело в его зубах? Клыки были чуть удлинены, отчего в заразительной и открытой улыбке отголоском проскальзывала какая-то дикость. Ощутив покалывающее в затылке напряжение, я закрыл папку, отложив телефон. А потом вновь взял его и, глянув на визитку, добавил чужой номер, которого тоже не оказалось среди контактов. Картина становилась отчётливее. Я никак не мог понять, дурак ли он или же вконец отчаялся, потому что… Ну как, блин, он всё это себе представлял? Или, может, посчитал, что мой мозг вытек через ухо, пока я спал, и я буду ему в рот смотреть, соглашаясь с любой чепухой, что он мне наплетёт? Не будь телефон сломан, странно, что, кроме одной фотки, припрятанной чёрт знает где, нас ничего не связало в информационную эпоху. Разве что он тайный агент, а у меня где-то валяется кнопочный телефон, и мы связываемся с ним каждую пятницу в десять вечера. Вот только на девушку Бонда я мало походил. Ничего, кроме насмешливого фырчания, это у меня не вызывало. А ещё порождало кучу опасений. Кто такой Том Марволо Риддл? Прошлый я знал о нём и о его жизни, нынешний — понятия не имел. А то, что знал, было фарсом. Может, он какой-нибудь мошенник? Соблазняет женщин — и мужчин? — с целью получения финансовой выгоды… Как мёд в уши. Притворяется каким-нибудь миллионером или инвестором фондового рынка, заполучает уважение жертвы, заставляет думать, что они состоят в отношениях, ласкает слух обещаниями женитьбы и всех благ, возит на дорогих тачках, водит по ресторанам типа нашего, а через месяц-два случается какая-нибудь беда и проходимцу срочно нужна определённая сумма. Я усмехнулся. «Гарри, ты можешь сделать мне одолжение?» — сказал бы он, и я бы уточнил: — «Какое, Том? Что случилось?» — «Мне срочно нужна наличка, но ты ведь мне доверяешь? Я люблю тебя, ты ведь это знаешь, да?» — «Конечно, мы же (грёбаная) пара. Почти семья, Том, — какие могут быть вопросы? Сколько тебе нужно?» Он бы вздохнул, сделав мученическое лицо: «Двадцать пять тысяч евро». «Ого! — присвистнул бы я. — Это немаленькая сумма. Зачем?..» Риддл бы чуть возмутился в ответ, будто это должно быть для меня очевидным: «Мне нужно платить персоналу, знаешь, сколько стоит водитель, охрана… Меня преследуют, и я временно не могу воспользоваться своими картами… Но я всё тебе верну». Я бы влез в долги, а его и след простыл. Поразвлёкшись вволю, я не сдержал смешка. От скуки и не такое выдумаешь, особенно если тебе лапшу на уши активно вешают. Моя теория сталкивалась с очевидными проблемами достоверности: с публичной и профессиональной жизнью дражайшего мистера Риддла, где все знали, кто он такой и откуда пришёл. А жаль, история была хороша. Решив поубавить активность фантазии, я многое раскопал из жёлтой прессы о разводе с Беллатрисой, но скандалы меня не слишком интересовали. А вот статья с громогласным названием «Последняя из Гонтов» привлекла моё внимание, но прочесть я ничего не успел — медсестра цыкнула, заставив оставить телефон и отдыхать. Я медитировал где-то час, снова размышляя, а потом вновь вернулся к телефону — за десять минут ничего мне не будет. Тем более что врач сказал о «позитивной динамике», что бы это ни означало. Вчитавшись в строки с явным историческим уклоном, я почему-то стал припоминать слова Энтони — это, по крайней мере, зацепилось в моей памяти. Наверное, я не ассоциировал его рассказы напрямую с Риддлом, а скорее был увлечён самой историей Гонтов. «…Было распространено заниматься благотворительностью. По этой причине был создан Благотворительный институт маркизы Гонт — наследницы титула, — действующий по сей день. В завещании её отца, Марволо Гонта, было указано, отдать часть своего состояния городу для строительства госпиталя и часовни, в склепе которой он и его жена должны были упокоиться. Там же покоится и их старший сын, Морфин...» — я пробегал по строчкам, пока не наткнулся на имя Риддла, вот только не того: «…Том Риддл-старший являлся представителем высшей буржуазии — консерватором, защитником порядка и свободного рынка, а также протекционизма, гарантирующего успех своего бизнеса. История любви юной Меропы Гонт и Тома Риддла всегда была прикрыта вуалью скандала — ни для кого не секрет, что наследница сбежала из-под венца уготованной партии прямо в руки юного предпринимателя. Красивая история любви, закончившаяся чередой смертей — настоящая чёрная полоса в истории Гонтов: так и не оклемавшийся после войны старший сын, заболевшая корью хозяйка дома, отправившаяся вслед за сыном, слёгший с инфарктом после свадьбы дочери маркиз и сама Меропа, спустя пять лет погибшая при родах…» Я увеличил фотографию женщины и вздрогнул, когда заметил на её руке, лежащей на спинке стула, кольцо. «Это какая-то семейная реликвия?» — «Волшебный талисман…» Ощущение дежавю тут же прошло, но оставило после себя странный приторно-горьковатый привкус на губах, словно я только что принял какую-то микстуру. Риддл ничем не походил на свою мать. В её внешности сквозило что-то странное — будто потустороннее. Тёмные волосы, такие же тёмные округлые глаза, нос с горбинкой, придающий лицу хищную несуразность из-за падающей тени на чересчур пухлые губы. Высокие острые скулы и широкая челюсть с угловатым подбородком — откровенно говоря, она была некрасива. Столь же некрасива, сколь притягательна — от таких женщин сложно отвести взгляд. Устремлённый куда-то вдаль взор пробирал до дрожи, будто она видела то, чего обычным людям видеть не дано. И этот взгляд был и у Тома: столь же проникновенный, буквально забирающийся под кожу. Какой-то просто «знающий» — другого определения у меня не нашлось. Я с трудом смог перестать смотреть на неё и перелистнул ниже, чтобы продолжить читать: «…После смерти маркизы вдовец, как известно, не стал заявлять о правопреемстве звания для своего сына и не заплатил налог на передачу и оформления юридического акта, так как, исходя из высказываний Риддла-старшего, „обладание дворянским титулом в наше время не даёт никакого привилегированного статуса, поскольку это просто почётное отличие и, надо заметить, весьма дорогое удовольствие“. Что верно, то верно. И тем не менее „дворянский титул — это больше чем привилегии или их отсутствие. Это история целого рода, история подвигов и преступлений, история войны и мира, выгравированная в каждом изгибе герба. И эта история не должна кануть в небытие“, — как выразилась графиня де Мистрад. Сколько же стоит быть благородным в наше время?» Фотография Тома Риддла-старшего тоже прилагалась. С экрана на меня смотрела копия Тома. Вроде бы одно лицо, но взгляд прозрачных глаз менял абсолютно всё — у отца он был совершенно другим: каким-то свирепым и будто недоумевающим одновременно. Придирчивым и злорадным… Насколько гипнотическим казался взор Меропы, настолько отталкивающим — отца Риддла. «…После кончины отца, попавшего в аварию в 2012 году, Том Риддл реабилитировал звание, позже сразу же передав его годовалой дочери, Дельфини, ставшей последней маркизой Гонт. История помнит — история жива». Я перепрыгнул в новую вкладку, вбил в поисковик «Авария. Том Риддл» и открыл первую попавшуюся статью. «…Президент группы Хэнглтон, владеющей гостиничной сетью TR, Том Риддл, получил серьёзные травмы после того, как машина, в которой он ехал, сегодня утром съехала с дороги в муниципалитете Толеканте в Листе. В частности, событие произошло на АП-0124 около десяти утра, когда он направлялся в сторону Вареры. Согласно сообщениям, 113 получила предупреждение об аварии, затем центр сообщил пожарным и дорожной гражданской гвардии Листе. Пожарные вмешались, чтобы освободить заблокированных внутри людей. Однако медицинские службы не смогли ничего сделать для спасения жизни занимавшего место водителя. Мужчина сорока шести лет скончался на месте. Пассажир на машине скорой помощи был доставлен в больницу. В это воскресенье утром городской совет Листе выступил с заявлением, где выражает глубокое сожаление родственникам и близким друзьями умершего, который был уроженцем Провэнзы. Также выражает пожелания скорейшего выздоровления раненому. В данный момент Том Риддл всё ещё находится в отделении интенсивной терапии в критическом состоянии». И правда, какая-то сплошная чёрная полоса... Настоящий парад смерти. Вздохнув, я закрыл новость, вернувшись к статье о Гонтах. Получалось, что никаких других родственников у Риддла не осталось. Только дочь. В конце статьи прилагалась ещё одна фотография: на фоне камина сидела маленькая девочка в синем платье. Сидела она на стуле, явно великоватом для её размера — но в этом и заключалось какое-то очарование, — и держала в руках игрушечный деревянный поезд. «Пристегните свои ремни — мы отправляемся в мир грёз! Чу-чу!» — оглушительно громко прогремело в мыслях. Телефон выпал из рук. Сердце ухнуло, и я с еле слышным свистом выдохнул, моргая раз за разом. Что это?.. Машинально сжав мобильный, я остановил свои поиски. Странное томление, спровоцированное непонятным чувством дежавю, словно смутное понимание чего-то близкого, которое наводняет разум всего на мгновение — вспышка, озарение, догадка — и исчезает, оставляя невыразимый привкус исчезнувшего знания после себя: ты что-то уже пережил, но понятия не имеешь, что именно. Это обескураживает. За эти несколько дней я и так собрал достаточно информации о Риддле, а знать все детали его биографии мне было без надобности. Впрочем, скучать не пришлось. За это время у меня побывала целая толпа посетителей и среди них последними пожаловали полицейские. По-видимому, расследование шло полным ходом, но мне они ничего не поясняли. Всё понимаю, я должен был дать подписку о неразглашении сведений… Меня вроде и не допрашивали, просто интересовались, видел ли я что-нибудь, но напряжение с каждым ответом возрастало. Их интерес был колючим, будто граничащий со следственным дознанием, и с каждым новым вопросом я ощущал, что разговор перерастает в противостояние. «Где вы находились во время взрыва?» — «В галерее». — «Вы ничего не слышали?» «Нет», — отвечал я сухо. — «После окончания судейства вы покинули зал. Где вы находились эти двадцать минут?» «В уборной, — с толикой изумления пояснил я. — Спросите, с какой целью?» «Когда вы вернулись в зал, видели кого-нибудь в той зоне?» — проигнорировали они меня. — «Вокруг крутилось много гостей, поздравления так и сыпались». — «Значит, никого определённого?» — «Я смотрел туда лишь одну секунду, так что не знаю, офицер». — «Вы знаете, где находился Ричард Пауэлл после судейства?» — «Нет, видел только, как он направлялся к выходу из зала. Я тоже пошёл туда, но в холле его не заметил. Может, он успел выйти из отеля». — «Вы пользовались горелкой, мистер Поттер?» — «Пользовался. Для карамелизации». — «Где вы оставили её после окончания?» — «На прежнем месте», — недоумевал я. Вопросы продолжали сыпаться — в основном вокруг порядка моих действий на кухне, — я старался отвечать по существу, пока в палату не зашёл Монтель и не попросил их удалиться, так как «больному нельзя нервничать, о чём их уже уведомили». Один из полицейских, коренастый и смуглый, представившийся Фенриром Грейбеком, сообщил, что после выписки я получу приглашение на допрос. Слова эти звучали угрожающими, а его коллега, назвавшийся Ядом Скабиором, осадил «плохого копа», разыграв передо мной карту хорошего, и пожелал скорейшего выздоровления. Но смысл был тот же: поправляйтесь, чтобы мы смогли вгрызться вам в глотку, мистер Поттер. Меня несколько озадачили тон и это «интервью», плавно перетекающее в непрямое обвинение в чём-то мне не понятном, и я позвонил Северусу: тот уж точно должен был знать, что к чему. — Не волнуйся, это обычная практика: даже меня допрашивали, — мягко заявил тот, а потом вполголоса проворчал: — Сами себе на уме. — Я слышал, как ты говорил с кем-то о горелках… И о списке подозреваемых, — настойчиво протянул я. Первые два раза, что я пытался что-то узнать, Северус отмахивался, пользуясь моим состоянием здоровья в качестве отговорки. — Что взорвалось? — повторил я вопрос, ощущая раздражение. Северус вздохнул: — Ты же сам слышал что. А потом и запасные баллончики с газом… Плюс горючесть масел. — Меня спрашивали, пользовался ли я горелкой, — голос звенел от напряжения. — Я… все участники — подозреваемые? И зачем я спрашиваю, сам ведь всё слышал. Снейп после минутной паузы устало сказал: — Они узнавали это для протокола, Гарри. Запись с камер показала каждое ваше действие во время конкурса. — А после? — усмехнулся я. А после все камеры были направлены на столы судей и подиум перед ними — кухня осталась без внимания, как и все мы. Думать дальше не хотелось. Это был какой-то абсурд. — Мне пора подыскивать адвоката? — еле слышно уточнил я, стараясь придать фразе шуточный оттенок, но получилось как-то сдавленно. — Глупости! — буркнул Северус. — Всё, гм… само разрешится, — туманно добавил он. — Если они снова придут, просто повторяй то, что сегодня сказал… — Это из-за того, что я вернулся в зал? — нетерпеливо перебил я его. Волосы на затылке зашевелились, когда Северус вновь замолчал, словно не найдясь с ответом. — Гарри, — наконец изрёк он, — это лишь домыслы, не более. Подозрения, а подозревают не только… тебя. — Сев, я не ребёнок. Не нужно ничего от меня скрывать, боясь травмировать «психику», ну, — удручённо вздохнул я. — Я не из стекла — не разобьюсь. — Я и не скрываю, — возразил тот, — просто они любят зацикливаться на мелочах. Тебе не стоит придавать этому значение: порыскают вокруг и отстанут. Серьёзно? — По-твоему, — понизил я голос, — то, что я исчез из зала во время взрыва, а потом… потом вернулся и направился к кухням по какой-то неизвестной причине — ведь я сам заявил, что не помню! — мелочи? Да всё это выглядит так, будто я знал заранее о взрыве, а потом вернулся… — голос дрогнул, — подчистить за собой, и мне, блядь, не повезло! Северус мягко рассмеялся: — Ну, ты или чересчур самоуверен, или глуп, чтобы так подставляться. — Да, до криминального гения мне далеко, но ты сам сказал, что они любят зацикливаться на мелочах. — Гарри, Энтони уже подтвердил, что с момента возвращения в зал он был рядом. — А до того, как я вышел? До я болтался вместе со всеми на кухне, — прошелестел я. — Где случился первый взрыв, установили? Снейп вновь молчал. — Северус! — Я думал, тебе сообщили, — вздохнул он. — Нет, они просто забросали меня вопросами, — недовольно пояснил я. — «Чтобы прояснить некоторые детали». — Духовка, — нехотя пояснил он. — Моя духовка, — прошептал я, плавно осознавая, к чему всё это ведёт. «Где вы оставили горелку?» — вновь прозвучал вопрос офицера. Мурашки пробежали по коже. — Блядь! — Послушай, ну и что с того, что ты там готовил? Кроме этого, у них ничего нет. Никаких доказательств, — словно издалека раздался голос Северуса. — Да и как бы ты смог? Какой у тебя мог быть мотив? В конце концов, ты победил, — он будто пытался успокоить меня. — Твои перемещения по залу? — презрительно фыркнул Снейп. — Если понадобится, адвокат найдёт сотню лазеек. — Адвокат? — хмыкнул я горько. — Северус… мы оба понимаем, что мои странные действия совпали с идеальным моментом: все были отвлечены сразу же после объявления результатов. Я же ни с кем не говорил, поздравлений не принимал... Закинуть горелку под противень и включить таймер — две секунды. А потом уйти, чёрт! И вернуться для виду, точно зная, когда включится блядский таймер, чтобы снова уйти туда, где будет безопасно, когда начнёт тикать «бомба». Они вцепятся в меня, как клещи. — Не нагнетай, — услышал я упрёк в чужом голосе. — Мы во всём разберёмся, ведь не только ты один покинул зал и не ты один выходил в галерею. Тебя спрашивали о Пауэлле? — Да. Полагаю, он второй подозреваемый? — Его нашли с проломленной головой. — Что?.. Только не говори мне, что в уборной… — застонал я, хлопнув ладонью по подушке. — В служебном помещении, — угрюмо просветил меня Северус. — Он хотя бы жив?.. Что ещё за «Убийство в Восточном экспрессе», твою ж мать! Снейп промолчал, и я стиснул переносицу двумя пальцами, нервозно пощипав её. — Неважно. С этим уж точно не ко мне… Энтони видел, как я захожу в туалет, а потом появился Нотт. Разжав переносицу, я начал перебирать складки на одеяле. — Гарри, разумеется это не ты, но, возможно, это был он. — Устроил фейерверк, а потом самоубился? Сомнительно, не находишь? — Всё разрешится, — с улыбкой в голосе уверенно заявил Северус. — Мы разберёмся… А тебе не стоит сейчас лишний раз волноваться. Я подозрительно прищурился, чувствуя, как шестерёнки задвигались в голове: — Если мне не стоит волноваться, то кто эти «мы», которые со всем разберутся? — Ой, — натурально выдохнул Сев, будто у него что-то подгорало. — Даже не думай, — опередил я его. — Эти «мы» — это Том Риддл? — Гм, — издал он какой-то нечленораздельный звук. — Ты поэтому молчал, что никакая мы не пара? — Во-первых, это дело касается его напрямую, потому что это в его отеле случился взрыв, а потом ещё и убийство. А во-вторых, Гарри, я действительно не хочу лезть в чужие взаимоотношения, — вздохнул он и, помедлив, добавил: — Когда ты очнулся, ты был в себе — я даже подумал, что всё обошлось. — Мы с тобой разговаривали? — Нет, меня не пустили. Ты говорил с Ричардом, отвечал на его вопросы. — Это он рассказал о клубе Маглера? — поморщившись из-за лёгкого давления в висках, спросил я. — Мне казалось, что это был ты. Я что, сам сказал ему, что мы с мистером Риддлом встречаемся?.. — Ты спрашивал о Томе, но в тот момент мы не знали, где он находился, — мне показалось, что Снейп пожал плечами. — Ладно, не суть важно, — выдохнул я, прикрывая глаза. Казалось, каждый раз, когда я воскрешаю часть этих воспоминаний, мою голову сдавливают тиски. — А теперь мне действительно пора, — бегло пояснил Северус, когда совсем рядом послышался голос Септимы. Мы попрощались, и я невидящим взором уставился на экран. Какая-то нелепая ситуация: или чистая случайность — закинули в первую попавшуюся духовку, — или меня пытались подставить. Но это даже звучало смешно. Кому бы понадобилось меня подставлять? Если бы Либерти проиграл, может быть, это и имело какой-нибудь смысл: обиженный и разъярённый соперник теряет голову и пытается отомстить — хорошая приправа для сценариста фильмов категории B. Тем не менее всё это выглядело более чем странно. Я точно не смог бы перепутать духовку с полкой. Да и если бы перепутал, горелка бы просто осталась там — духовку-то я выключил. А не выключи я её, всё бы подорвалось сразу же. Никто не мог знать, что я сразу же покину зал… Значит, кто-то следил за мной и только тогда решил действовать. Если, опять же, это не чистая случайность и кому-то было абсолютно насрать, чья это духовка и горелка — просто нужно было устроить представление. Вздохнув, я покрутил телефон в руке. Одно было ясно — стоит мне выписаться, допрашивать будут с особым пристрастием, судя по настрою Грейбека. Не то чтобы я боялся — всё-таки скрывать мне было нечего, — но ситуация была неприятная. Само подозрение в подобном… могло мне аукнуться. И Риддл ничего не сказал… Ничего не сказал, путая меня своим поведением — я и правда больше думал о нём и о сути наших отношений, чем о произошедшем. Альбус тоже хорош, даже не заикнулся, а уж он-то наверняка был в курсе всего. Что за тайны мадридского двора? Раздражает. Открыв приложение, я выбрал номер из списка, тут же настрочив: Гарри: Вы можете дуться сколько угодно Гарри: но нам надо поговорить Я не стал указывать тему, боясь спугнуть его, и ждал сначала пять минут, потом десять… Но никакого ответного сообщения не пришло. Гарри: Приезжайте Гарри: или я выпишусь сегодня же и сам приеду! Минуты растягивались, и я нервно крутил телефон, разглядывая окошко чата, будто, смотри я на него не мигая, ответ непременно придёт. Минут через десять наконец-то появилось желанное «печатает». Я даже дыхание затаил, наблюдая, как несколько долгих секунд мигает многоточие. Том Риддл: Вечером буду. И всё. И всё, блядь. Нет, сердечек и смайликов я не ожидал — боже упаси! — но хоть какое-то уточнение или, не знаю, громкое заявление, типа, только посмей выписаться, и я… И я тебя в бараний рог скручу! Фыркнув, я почесал лоб и настырно поинтересовался: Гарри: Вечером это во сколько? Том Риддл: Когда освобожусь. Гарри: А когда вы освободитесь? Я злобно уставился на телефон, ощутив себя прилипалой или занудой. Гарри: Неужели не соскучились по мне? Гарри: Мы же па-ара, — не удержался я от ехидства. Гарри: А прошло уже больше недели Вновь тишина — нервирующее меня отсутствие ответа. Выдохнув, я отложил телефон, чтобы не начать строчить сообщение за сообщением, и телефон сам пиликнул. Том Риддл: Мне, конечно, приятно, что ты считаешь дни. Я смутился, ощетинившись. Я вовсе не это имел в виду! Том Риддл: Я был занят, прости. Гарри: Всю неделю? Гарри: Настолько заняты, что даже минутки позвонить не было? И откуда только всё это недовольство берётся? Почему, блядь, такое ощущение, что я жалуюсь на невнимательность с его стороны, будто со мной должны носиться, как с принцессой? И даже ощущаю какую-то обиду, что ли. Дескать, это ведь я позабыл его и свои чувства, а не Риддл, так чего он начал морозиться?.. Ладно, забудем наш прошлый разговор. А в следующий момент я вздрогнул, когда увидел «записывает аудио». То пришло спустя минуту, и я машинально ткнул в иконку воспроизведения, боясь и одновременно желая услышать: — Так будет быстрее, — раздался его голос. — Ричард докладывает мне о твоём состоянии. Мне показалось, что тебе нужно пространство... Или ты обиделся на меня! — ...Ты мог сам набрать меня, Гарри. Телефон у тебя есть — твой дедушка сказал. Я знаю, что ты сразу же позвонил Голдштейну и он приходил. Навещал тебя не единожды, — говорил он так буднично, что мне казалось, что ему и правда всё равно. — Я решил, что ты сам дашь понять, если захочешь меня видеть. А освобожусь я примерно к восьми. К восьми двадцати буду в больнице. Однозначно, я стал одним сплошным противоречием. Запись закончилась, а я смотрел и не понимал — не понимал, почему мне на мгновение стало так холодно от чужих слов. Риддл говорил вежливо, терпеливо, но было в его голосе какое-то отчуждение. Будто за прошедшую неделю амнезия успела добраться и до его воспоминаний. И мне это категорически не нравилось. — Хрен тебя поймёшь, Поттер, — прошептал я сам себе, откидываясь на подушки, и прикрыл глаза.