Eiswein

Когда никто тебя не хочет, Ты будто уже мёртв, Прогуливаясь в их тени. Следуя по чужим следам, Просто зову, но никто меня не слышит; Одинокое дерево падает, И нет свидетелей тому, Как я предаюсь мечтам. Вольный перевод Ivory Hours – Boys Club

      Мы спрятались в кабинете.       Деревянная панель, кажущаяся до этого частью стеллажа, повернулась, открывая плазму, и я машинально уселся на небольшой диван. Свет не до конца померк, а экран, напротив, ярко вспыхнул логотипом телевизора, а потом и заставкой стримингового сервиса. Том выбрал не свой профиль — интересно, что у него там, в коллекции? — а Дельфи. Ну или я так предположил из-за красочного «Delphinium». И должен признать, у неё и правда страсть к ужастикам, большая часть которых была просмотрена, а те, что нет, находились в категории «невкусно». Том хмыкнул, заметив моё удивление, и отдал пульт, а я не стал долго копаться, выбрав первый попавшийся фильм с более-менее приемлемым сюжетом. Пока шли титры, он куда-то исчез, а затем вернулся с дежурной улыбкой официанта, балансируя подносом на одной руке — подносом, который я выхватил во избежание беды и поставил, замечая два стакана, бутылку и тоник.       — Кто-то говорил, что мне нельзя пить алкоголь.       — Конечно нельзя, поэтому для тебя просто тоник, — любезно осведомил он меня, устраиваясь рядом.       — То есть для тебя чистый джин, а для меня — тоник. Где справедливость?       — Можем потом поцеловаться и смешать, — будничным тоном предложил Том, и я даже не смутился.       Безусловно, это прогресс.       Нет, показалось: уши слегка горели — явный признак румянца.       Пока я пытался уговорить себя перестать так реагировать, Том ловко открыл одной рукой бутылку, плеснув в стакан, а вот тоник предложил открыть мне, и, сделав это, я добавил тот в его стакан, а потом и в свой.       — Не хочешь целоваться? — сделав глоток, с явно выраженным скепсисом поинтересовался он.       Я лишь шикнул на него, удивляясь, почему он принёс мне именно тоник, а не колу, к примеру. В действительности мне казалось, что мало кто любит чистый вкус тоника, но я был именно из тех, кто фанател по горько-сладкой комбинации хинина и сахара, но не злоупотреблял этим.       На экране в мрачных тонах мелькали заковыристые буквы титров, следом за которыми появились кадры окна. Какой-то мальчик резко проснулся, сев в своей кровати и посмотрел туда, где по стеклу скреблись ветки дерева…       Я моргнул, уже наперёд зная, что там будет дальше: все ужастики в течение последних десяти лет получались как под копирку, и это сильно разочаровывало. Если и появлялся стоящий фильм, то не чаще раза в год, словно этот жанр был самым убогим и никто не старался произвести нечто уникальное.       Скосив взгляд на Тома, я заметил, что его стакан уже пуст. Видимо, смаковать он не любил не только вино…       Признак ли это раннего алкоголизма?       Мне почему-то стало смешно, хоть повода для веселья не было: это, чёрт возьми, серьёзная проблема!       — Размышляешь, не связался ли с пьяницей? — внезапно поинтересовался Том.       Я же притих, задумчиво теребя край футболки. Наверное, на моём лице отразился ответ, к примеру: «Есть такое».       — Я позволяю себе подобные вольности нечасто, Гарри, — прояснил он ситуацию. — Мне нужна ясная голова по утрам.        — А сейчас это обязательно?       — Обязательно, — отозвался Том незамедлительно, — ведь предчувствую, что всё идёт к разговору и тема будет для меня не самой приятной.       — Мы же собрались фильм смотреть, — тихо возразил я, на мгновение зависнув на кадре шастающего по коридору мальчика. — И о чём же я собираюсь тебя спросить, по-твоему?       — И о чём же ты собираешься меня спросить? — повторил он с толикой притворной задумчивости.       Вот чёрт!       — Ладно, — тряхнул я головой, мысленно смеясь над самим собой. — О тебе, о твоей бывшей супруге, о Нотте… Это как лавина. С тех пор как вернулось первое воспоминание, я начинаю вспоминать отдельные детали, словно без какого-либо порядка собираю огромную мозаику, на которой твоё лицо. И вечером я убирал в чемодан вещи, что мне выдали в больнице, и нашёл визитку Нотта.       Том даже не напрягся, лишь заинтересованно приподнял брови, покачивая пустым стаканом в руке и приглашая меня продолжить.       — Мне кажется, он о чём-то хотел поговорить со мной в более спокойной обстановке. Но я помню, как перед уходом он сказал… нет, — поправил я себя, — намекнул, скорее, что был, гм… любовником.       — Вроде ты и сам догадался в машине, — ответил Том, но в глазах мелькнуло понимание.       — Вашим любовником, — снова поправил я себя и с нажимом уточнил: — Твоим и твоей бывшей жены.       — Что ж, это правда. Мы какое-то время жили втроём, — спустя недолгую паузу подтвердил он вновь этим будничным тоном, и я снова метнулся глазами к экрану, с которого на меня смотрело бледное чудище: то ли призрак, то ли зомби.       — Ты или сторонник полигамии, что маловероятно, — прошептал я, не отводя взгляда от телевизора, — или же на то были причины, но не представляю какие… Не хочется будить фантазию, Том, она у меня и без того бурная, — посмотрел я на него, слегка нахмурившись.       Тот вздохнул и потянулся к бутылке. Я не стал её переставлять или выхватывать стакан и просто остался сидеть, наблюдая, как он смешивает джин с тоником и пузырьки поднимаются на поверхность.       — Эта тема настолько неприятна для тебя?       Если так, то, возможно, мне не стоило копаться в чужом прошлом — пусть Том изрядно покопался в моём с помощью деда — и омрачать этот вечер. Хотя смешно, наверное, мериться моим «прошлым» длиною в четыре года и чьим-то — в десятки лет. Всё познаётся в сравнении.        — Точно не хочешь целоваться? — развязная улыбка на его лице вызвала усмешку.       — Если только ты хочешь избежать разговора.       Том медлил.       Откинувшись на спинку дивана, он замер, возобновив мерное покачивание руки со стаканом.       Один круг, два круга, три круга… Меня это будто загипнотизировало.       — Кажется, — внезапно раздался его голос, отчего я вздрогнул, — вместо ужастика ты всё-таки предпочтёшь сопливую мелодраму со мною в главной роли, — он хмыкнул, будто его это забавляло, и сделал глоток, слегка поморщившись. — Я влюбился в Трис ещё мальчишкой, — внезапно признался Том, и я осознал, что всё это время сидел, затаив дыхание. — Я тебе говорил, что она приехала в тот же год, когда её сестра сбежала с Люциусом. Мне как раз исполнилось тринадцать. В отличие от более спокойной Нарциссы, Трис была взбалмошной — бойкой: любила рассекать на велике до разбитых коленок, прыгать с тарзанки, плавать в речке голышом — ну что за поведение! — взмахнул Том ладонью в воздухе с притворным возмущением, — лазать по деревьям, прыгая с которых, заставляла меня себя ловить, и с разбитыми коленками ходил я. Могла посреди ночи вылезти в окно, чтобы пойти по следам кабанов — что дико опасно! — хмыкнул он, имитируя чью-то интонацию. — Или ставить силки на зайцев. Каждое лето я проводил, выдумывая нелепые отговорки, помогая ей и выгораживая — вот что скрывал её отец под определением, что «ей сложно на новом месте». Возможно, тебе покажется это нелепым теперь, но для её родителей подобное поведение было немыслимым, в особенности для отца: юные леди не должны так себя вести. Не должны бунтовать.       — Её отец тоже обладатель какого-нибудь титула? — уточнил я и поморщился, когда в нашу беседу вмешался отрывистый крик.       На экране бледная женщина размахивала перед собой сковородкой, умоляя кого-то не подходить к ней.       Уменьшив громкость, я услышал:       — Нет, его строгость никак с этим не связана. Скорее всего, ты и этого не помнишь, но наши с Люциусом отцы были дружны, и не только с ним, но и с Сигнусом Блэком — отцом Нарциссы, Беллатрисы и Андромеды. В действительности Сигнус просто готовил своих дочерей, чтобы те стали выгодной партией. Дело было не в традициях или в неких семейных устоях, а в бизнесе: для него брак был сделкой, которая обязательно должна вылиться в приумножение капиталов при слиянии двух семейств. Старшая сестра была обручена, едва ей стукнуло шестнадцать, — Том прикрыл глаза, словно отвечая на мой не озвученный вопрос. — Именно так. Тем не менее, раз с Нарциссой вышла осечка, Сигнус не мог упустить шанс выгодно продать младшенькую. Проблема в том, что Трис была совершенно непохожа на своих сестёр: она была эдаким сорванцом, чей революционный авантюризм прекрасно уживался с природной чувственностью, и это грозило её отцу неповиновением и поисками той самой истинной любви.       — Ты стал этой любовью? — почти шёпотом спросил я.       Мне почему-то показалось, что это история о побеге и тайном венчании.       Стоп.       «А спустя два года я стал тем, кто помог им сбежать, чтобы втайне жениться, и прикрыл их перед его отцом. Парочка больше года отсутствовала, а когда вернулась, то Нарцисса уже была беременна Драко, — хмыкнул Риддл, пожав плечами. — Сигнус Блэк, собиравшийся выдать дочь за какого-то иностранца, смирился с таким положением дел, возможно, не решившись разрушить дружбу с отцом Люциуса».       Ещё один фрагмент с щелчком вернулся на место.       —…Увы, но нет, — продолжил звучать голос Тома. — Если Нарцисса относилась ко мне как к младшему брату, то для Трис я был сначала напарником по шалостям, затем её прикрытием, став другом ближе к шестнадцати годам, когда её родители купили дом поблизости и мы стали общаться почти ежедневно. Моих чувств она не замечала, а я не торопился заговаривать о них, боясь всё испортить. Её любовь к острым эмоциям вскоре переросла в любовь к игре с ними: она нашла себя в актёрском мастерстве. Трис мечтала переживать сотни жизней, считая это своим призванием, и захотела стать актрисой. Я стал её первым зрителем, первым поклонником и тем, с кем она разучивала роли, когда готовилась к пробам втайне от отца. Впрочем, Сигнус не был против «увлечений» дочери — чем бы дитя не тешилось, главное, чтобы посмирнело. Он даже разрешил ей поступить в театральный вуз: пение и танцы — чем не полезное дополнение идеальной супруги? Однако вскоре он всё же зашевелился: подвернулась выгодная партия.       — А ты? — внезапно спросил я. — Разве не выгодная партия? Ты не хотел, чтобы твой отец договорился и устроил брак? Неужели не просил его об этом?       Лицо Тома исказилось, словно от зубной боли.       — Вышла бы она за меня, и что дальше, Гарри? У неё ко мне не было чувств, — Том усмехнулся, уставившись куда-то сквозь меня, — и наши отношения могли из-за этого опрометчивого поступка испортиться.       — Но разве это было не лучшим выходом для неё? Лучше близкий друг, чем какой-то незнакомый дядька, — предположил я, рассеянно постукивая пальцем по обивке.        — Ты прав, тем не менее существовало два препятствия. Во-первых, Сигнус, сам не обладая титулом, давно мечтал об исполнении давнишней мечты — породниться с его обладателем, чтобы «облагородить» своё присутствие в мире бизнеса и финансов.       — Зачем? — непонятливо нахмурился я.       Том пожал плечами:       — Отчасти причуда. Привлекательность фамилий, которые кажутся аристократичными, никогда не иссякнет перед глазами мирского снобизма. Тем не менее это даёт плюс репутации: увеличивает кредит доверия, если можно так сказать, но никак не является показателем чей-то порядочности или чего-либо ещё: может казаться, что унаследованные заслуги заменят другие, приобретённые собственным трудом. Титул того же маркиза был пожалован моей семьей много веков тому назад за услуги, и, когда кто-то представлялся marqués de Caza Gaunt, все знали, за какие услуги, что это значит и сколько обязанностей было у гранда. Сейчас же от этого мало что осталось: когда ты смотришь на Gaunt — видишь товарную марку. И отчасти так и есть — это кредит доверия к марке Гонтов. Но всегда ли это так? Нет, Гарри, многие скрывают свой титул, если он имеется, а фамилия может даже стать препятствием для трудоустройства — дворянский титул сегодня не имеет никакого практического применения и даже качеством своего образования не отличается, — кроме «законной» гордости и многим другим инертным на протяжении веков чувствам, как лояльность своему «сословию». К этому и тянулся Сигнус: насколько я помню, для Нарциссы он нашёл какого-то испанского виконта, однако сделка не выгорела, для Трис же подыскал целого барона, пусть и шестидесятилетнего.        Подавшись вперёд, я поддразнивающе поинтересовался:       — А как же обязательства перед своим городом?       — Что ж, наверное, чувствуя свой долг перед Провензой, мне стоило бы баллотироваться в мэрию и спасти город от Лестрейнджа, — в тон ответил он.       Я тихо рассмеялся.       О бывшем мэре много говорилось на кухне, чаще в негативном ключе. Например, о политике дополнительного налогообложения тех заведений, что закрываются позднее одиннадцати вечера. Всё это подавалось под видом высшей цели: экологизма. И во сколько же это обходилось заведениям? В кругленькую сумму, которая терялась на полпути в правительственную контору. Олаф любил утверждать, что именно поэтому выборы произошли раньше времени и что новый мэр, Кингсли Шеклболт, сделал куда больше для «экологизмa»: изменил регулирование энергетического самопотребления, чтобы любой желающий мог установить солнечные панели на крыше своего дома и не только. Те были установлены на здания многих общественных учреждений.       Думал ли я тогда о Томе?..       — Я читал о Гонтах, — внезапно признался я, задумчиво катая ворсинку. — Читал, что твой отец сказал в интервью, что это дорогое удовольствие — иметь титул.       Том усмехнулся:       — В действительности он пренебрегал этим «довеском», как и стремлениями Сигнуса, считая, что «титул» успешного бизнесмена куда красноречивее всего остального. Однако Блэк был гражданином США, а у них охота на дворян — национальный спорт, хоть и вышедший нынче из моды.       — Ты того же мнения?       — Наверное, это единственное, в чём мы с отцом сходились, — согласился он.       — Но ты вернул титул, отдав дочери… — напомнил я, вспоминая статью.       — То, что я солидарен в чём-то с ним, не значит, что я согласен с его действиями. Дельфини сможет сформировать собственное мнение и решить, чего она хочет для себя.       — После наступления совершеннолетия ты сам об этом не подумал?       — Привлечь Сигнуса своим титулом? — уточнил он едва ли не насмешливо, а затем напомнил: — Есть ещё и во-вторых, Гарри. Трис всё равно воспротивилась бы. Естественно, её бы не потащили под венец силой, но есть множество способов воздействия, и она это прекрасно понимала. Она смогла отсрочить это до окончания обучения, а потом и до первых ролей. Увлечение, которое Блэк даже поощрял, превратилось для него в проблему, когда Трис пользовалась пиком своей популярности — мнимой популярности, само собой, но в качестве аргумента годилось — и невозможностью удачно совмещать замужество и съёмки как мотивами для отсрочки. Последними её доводами стали двадцать первый век и отмена рабства.       — Разве её гонораров не хватало, чтобы жить самостоятельно?..       — Нет, Гарри, — насмешливо цокнул языком Том. — То, что она была сорванцом, не отменяет того, что она выросла в роскоши, совершенно не умела распределять деньги и могла потратить полученный гонорар за один день. А главное — она не просто привыкла так жить, а жила так и считала, что сможет дурачить отца вечность, ведь была его любимицей. Тот пригласил графа к ним на ужин, и она устроила целое представление, — Том хмыкнул. — Последней каплей для старика стало то, что она уронила на пол пирожное, наступила на него и предложила ему вылизать свою туфельку, ведь «так ведут себя аристократы — лижут друг другу ботинки, а то и задницы». Само собой, она имела в виду заискивание друг перед другом, однако граф воспринял это по-своему, посчитав не только оскорблением, но и угрозой.       Я усмехнулся, подмечая, как в глазах Тома плескается веселье, делая их ярче обычного, словно подогревая изнутри.       И тем не менее мне было сложно сложить размытый образ Беллатрисы с тем, что вырисовывался сейчас: она казалась избалованной, да, но целеустремлённой и весёлой оторвой. Том говорил, а я почему-то видел не только её, но и Драко — тот был таким же.       — «Пошлой актрисульке» и «невоспитанной выскочке» стало невозможно найти другого кандидата в супруги, по крайней мере, того уровня о котором мечтал бедолага Сигнус, — продолжил Том и сделал глоток, откинув голову назад. — Что до меня, то в то время мне хватало забот. Я учился и, конечно же, экспериментировал, как и все: с девушками и с юношами тоже, — Том перевёл взгляд на меня. — Не то чтобы мои чувства к Трис исчезли, скорее, я изолировал их внутри, понимая, что не желаю насильственной привязанности. Зачем существовать с осознанием, что тот, кого ты любишь, вынужден тебя терпеть по тем или иным причинам? Впрочем, моя либеральность в любви отца не устраивала. У нас с ним всегда были довольно-таки натянутые взаимоотношения.       — Почему? — тихо спросил я, понимая, что это и есть категория не самых приятных вопросов.       То, что я прочёл про его родителей, никаких ответов не давало.       Том перевёл на меня взгляд, задумчиво покачивая стаканом, и так же тихо ответил:       — Полагаю, это был замкнутый круг. Моя мама умерла, подарив мне жизнь, он же её любил, — в чужом голосе не звучала ни печаль, ни раздражение, лишь отчуждённость.       — Он перенёс вину на тебя?       — Нет, — покачал головой Том. — Он перенёс вину на себя, когда я внешне стал слишком похож на него — это была всего лишь проекция. Отец редко пил, почти никогда, ограничиваясь праздничным фужером. Мне было тринадцать, когда я застал его в кабинете в стельку пьяным. Он сказал тогда, что она умерла из-за него. В день свадьбы, когда они покинули церковь, сбегая, мой дед проклял их. Отец сам запутался в том, что это были за «слова проклятия» — то ли, что он её погубит, то ли, что в могилу сведёт, — но обвинил себя в случившемся.       — Он верил в проклятие?       — Вслух бы не признался никогда — суеверным он не был.       — Но это всего лишь совпадение…       Я невольно опустил взгляд на свою руку и был удивлён, когда заметил, что та лежала на ноге Тома, однако не стал её убирать: это прикосновение было мне необходимо. Или, может, ему?         В любом случае, кажется, Том даже не понял, что моё тело живёт собственной жизнью и распускает руки.       — Совпадение. Тем не менее чем больше я становился внешне похож на него, тем больше портились наши с ним отношения. С одной стороны, он считал, что я должен всё повторить за ним, я же постоянно делал по-своему, с другой — он ненавидел нашу схожесть, поэтому в глубине души всегда одобрял, когда я делал шаг в другом направлении, — губы Тома растянулись в кривой улыбке. — Когда я поступал: он бы мог настоять, мог бы перекрыть мне кислород, вынудить делать то, что он хочет, но он лишь усложнил мою жизнь, заставляя прыгать выше собственной головы. То же самое и в любви: он постоянно повторял о том, что хорошо бы познакомиться с будущей невесткой, тем не менее это были лишь слова. До поры до времени.       — У тебя была ещё жена? — опасливо уточнил я.       Том перевёл на меня рассеянный взгляд, а затем рассмеялся:       — О нет, нет… В тот год я выпустился и как раз вернулся обратно в Провэнзу, пока не зная, буду ли поступать в магистратуру. Отец позвал меня к себе, и я уже решил, что сейчас начнутся разговоры о моём ближайшем будущем, трудоустройстве и прочих прелестях выпускников, но разговор потёк в ином направлении: он поинтересовался у меня, почему я отказываюсь принимать чувства Беллатрисы Блэк.       — Что? — непонятливо моргнул я.       — Вот и у меня было такое же выражение лица, — хмыкнул Том. — Последние три года мы стали реже с ней общаться: в основном по телефону. Не потому, что я не желал, просто у меня времени не оставалось: я редко возвращался домой. На Новый год, на Страстную седмицу и летом в основном. Ей, само собой, это не нравилось. Она поступила в местный университет в Аканте, но часто приезжала в столицу, устраивая мне сюрпризы и не всегда приятные: ей хотелось внимания, поэтому мне часто приходилось не только принимать в этом участие, следя, как обычно, чтобы она чего не натворила, но и наутро выгребать тонны бутылок, отмывать блевотину, менять разбитые окна…       Почему мне это так знакомо?       Том глянул на меня и усмехнулся:       — Знаю, о ком ты сейчас думаешь. Драко, безусловно, обладает её темпераментом. Последний год у меня выдался напряжённым, и мы виделись всё реже, но, когда это происходило, я стал замечать за ней странности: она постоянно разглядывала меня, была более задумчива, явно взволнована чем-то. Мне показалось, она хочет, чтобы я помог сбежать и ей, как когда-то Нарциссе с Люциусом. Возможно, вернуться в США.       — А какой смысл в побеге? — нахмурился я. — Ты сам сказал, что она привыкла к роскоши.       — Возможно, она тешила себя иллюзией того, что, стоит ей ступить на родную землю, её звезда засияет на небе, прямо над Голливудскими холмами, но для этого нужен старт, а у меня был трастовый фонд, учреждённый моей матерью. В любом случае дело было в другом, — он посмотрел на стакан, где ещё плескалась жидкость на два глотка, и поставил его на стол, после отклонившись и начав нервно поглаживать обивку.       Я не стал задавать очевидных вопросов,  позволяя ему собраться с мыслями и самому решать, когда продолжить — у нас впереди была целая ночь.       — Она сама не поняла, когда её чувства ко мне изменились, как она после заявила. Но Трис боялась признаться в этом так же, как боялся я: боялась, что всё этим испортит, поэтому постоянно наведывалась в университет и останавливалась в моей квартире. Контролировать. В последний год я совсем отдалился — учёба никогда не была для неё весомым аргументом, — ещё и был замечен в продолжительной связи с некой студенткой.       — Ты встречался с кем-то в университете?       — Это скорее было больше похоже на дружбу с некоторыми привилегиями, но Трис и того, что нас заметили вместе больше двух раз, было достаточно, по всей видимости. Ревность и заставила её рискнуть. Её попытка выпытать что-то у моего отца провалилась: я ему никогда не признавался в своей симпатии к ней. Однако её симпатия ко мне «приятно» его удивила, что он не раз подчеркнул тем вечером. Как ты должен понимать, Гарри, — Том перевёл на меня взгляд, — я был счастлив. Сначала, конечно, я засомневался и, можно сказать, испугался, посчитав, что она таким образом просто хочет избавиться от очередного навязанного ей замужества. Что ж, я попросил её признаться, сказать мне правду: если ей это было необходимо, то я бы помог, но вмешивать в это чувства, которых нет, не стоило, — верхняя губа Тома дрогнула то ли в улыбке, то ли в оскале. — Слова, за которые получил пощёчину. Она не разговаривала со мной неделю, а когда я в конце концов смог её застать, расплакалась, сказав, что я просто ищу оправдания, чтобы безболезненно её «отшить», потому что люблю другую. И что мне тоже стоит сразу признаться, а не искать типичные отговорки: «Причина во мне, а не в тебе» или «Ты слишком хороша для меня». В тот день мы впервые поцеловались, а через месяц были помолвлены, — заключил он. — Я безумно её любил.        В горле пересохло от того, как Том это сказал, и я нервно сглотнул, заметив, как он внезапно опустил взгляд — на мою ладонь на своей ноге. Пальцы вцепились в неё, и я моментально разжал их, собираясь убрать руку, однако Том не позволил, накрыв мою ладонь своей.       Наверное, в мыслях крутилась сотня вопросов, которые я не осмеливался задавать не потому, что боялся узнать на них ответы, а потому, что не хотел опережать события, боясь сбить его с мысли.       — У меня появилось ощущение, Гарри, что с того самого момента, как я её встретил, всё шло именно к этому: что мы были предназначены судьбой. Разумеется, сейчас это звучит глупо, тем не менее ощущение предопределённости не покидало меня. Я не собирался следовать пути, что наметил для меня отец, как и оставаться в доме — в этом доме, — обвёл он глазами кабинет, — что почему-то у него вызвало негодование. Когда мы поженились, я объявил, что мы собираемся жить в квартире, которая досталась мне от матери — в той, что ты снимаешь, — улыбнулся он краем губ. — Сигнуса, у которого к тому времени уже было двое внуков, упёртость отца забавляла: он считал, что отец просто боится превратиться в одинокого старика, о котором забудет даже сын, поэтому так негодует — он просто напуган перспективой скорых перемен. Однако отец зашёл дальше: он начал ремонт в гостевом доме, чтобы увеличить его и чтобы мы остались. Трис здесь тоже очень нравилось — ещё бы, — поэтому, чтобы не расстраивать её, я сперва мотался туда и обратно, но это стало отнимать у меня чересчур много времени плюсом к тому времени, что отнимало получение степени магистра, на что я всё же решился, хоть и в Аканте, и, само собой, работа. А работать мне пришлось много. Во-первых, я взял на себя то, что отец полностью запустил: наследие Гонтов, казавшееся ему бесперспективным. Мне пришлось воскрешать мертвеца, в крышку гроба которого отец забивал по гвоздю в течение всех этих лет. Это было чертовски сложно, и, наверное, без помощи Люциуса я бы никогда сам не справился. Во-вторых, как я уже сказал, Трис любила тратить деньги, которые с неба, к сожалению, пока не падали, и в-третьих, её карьера пошла на спад. В то время мы уже переехали на квартиру, что ей не совсем нравилось, но так мы хотя бы могли проводить больше времени вместе — тем более ей снова стали предлагать роли в театре. Так было ближе и проще, пусть и места меньше. Однако вскоре у неё появилась аллергическая реакция на что-то. После обращения к врачу она показала мне справку: загрязнение воздуха, типичное для городов, ей вредило. Она не желала сидеть на антигистаминных препаратах, последовав рекомендации врача: сменить место жительства. Она вернулась сюда, и я вновь стал тратить по четыре часа в день на дорогу. Меня это изматывало, а открыть новый офис ближе к этой части города в тот момент не было возможности. Затем она предложила мне оставаться некоторые ночи, когда я особо поздно покидал офис, в городской квартире. И я согласился. Мне как раз нужно было писать магистерскую диссертацию.       Перевернув ладонь, я ощутил прикосновения его пальцев — это было приятно, прям как в больнице — и поинтересовался:       — Не слишком ли много ты взвалил на себя одновременно?       — Я был не единственным работающим человеком, который получает степень: нас было достаточно. Мне не показалось это чем-то сложным после университета, я бы сказал даже, что это было, к удивлению, проще, чем все мои предыдущее пять лет.         — Я не то имею в виду. Ты не боялся, что из-за всего этого вы отдалитесь друг от друга? Что не сможешь уделять личной жизни достаточно времени?       — Нет, Гарри, — покачал он головой. — Она меня поддерживала, и её репетиции тоже отнимали уйму времени. Я думал, что мы оба работаем на благо нашего будущего, и Трис эта идея нравилась… Она соглашалась, когда я говорил, что первые годы нам обоим придётся несладко. Но чувства ослепляют, заставляют многое упускать из виду, а многое просто игнорировать или оправдывать, — его взгляд мазнул по мне без насмешливости, скорее, с горечью и вновь застыл на одной точке. — Мне казалось, что когда мы вновь встречались, хоть и глубокой ночью, то чувства были острее: мы скучали друг по другу. Это некое подобие гостевого брака продлилось около полутора лет. За это время я уже кое-как поднял предприятие с колен и мы даже расширили штат.       — Отец не помогал тебе?..       — Нет, он считал, что я выбрасываю деньги на ветер. И ежу понятно, что это перспективное дело особенно для него, но он отторгал всё, что было связано с Гонтами, — раздражённо протянул Том. — В любом случае я бы не принял его помощь: мне было жизненно важно обозначить свою позицию. Затем Трис внезапно изъявила желание переехать обратно, в квартиру. Что ж, я был только рад этому, потому что собирался открывать второй офис, но, скажем так, в то время это всё же было весьма дорогостоящим капризом, а не нуждой. Наверное, это были лучшие три года моей жизни, — на его губах вновь растянулась улыбка, которая тут же померкла: — Работы, конечно, не убавилось, но она перестала дёргать меня сиюминутно, требуя немедленного вмешательства. Я был в процессе получения докторской степени, отлучаясь на те недели в столицу, когда проводились семинары и съезды. И Трис тоже изменилась. Зачем-то пыталась готовить, хоть готовила она ужасно, могла отказаться от какого-то мероприятия, на которое её пригласили, чтобы в тишине и покое побыть со мной дома, сократила свои траты почти вполовину, хотя её никогда раньше это не заботило, могла прийти в офис посреди дня просто потому, что соскучилась, ластилась постоянно… — казалось, у нас затянувшийся медовый месяц. Такой, каким он не был после свадьбы. Она стала мягче и спокойней — чересчур внимательной ко мне. Я считал, что после этих напряжённых лет, мы просто наконец можем расслабиться, и не заметил подвоха.       Что в этом такого?..       — Не понимаю… — рассеянно прошептал я, поймав его взгляд, — разве это плохо, что она стала такой?       — Нет, в этом не было ничего плохого. Просто именно тогда она и влюбилась, а всё, что было до этого — ложь.       Я невольно сжал его ладонь, ощутив под пальцами выпуклость вен.       — И даже не влюблённость заставила её изображать моего персонального джина, а скорее страх, разбавленный виной, — он хмыкнул, а я подался вперёд. — Она хотела быть актрисой, и у неё имелись все данные для этого, как я уже сказал — этого у неё не отнимешь. Её первым поклонником стал не только я, но и мой отец. Я рассказал тебе то, что знал сам: как я это прожил. Теперь стоит рассказать всё это с их точки зрения, — Том понизил голос, а в интонации появился вопрос, словно он спрашивал, нужно ли это вообще делать.       И мне хотелось крикнуть: «Нужно!» Однако в ответ я не стал рвать горло, а притянул наши руки к лицу и коснулся губами его ладони, следом потёршись о неё щекой, чувствуя себя наглеющим котом, который выпрашивает ласку у хозяина.       Что это было, сложно объяснить — я и сам, блядь, не знаю. Мне просто захотелось так сделать: коты ведь спасают от тоски, душу греют и прочую психологическую помощь оказывают? Не хватало только на колени к нему забраться и заурчать.        — Продолжай, — попросил я прежде, чем мои мысли ввергнут меня самого в шок.       Прошло несколько секунд, но он всё ещё хранил молчание. И, подняв взгляд, я встретился с его глазами, тут же растворившись в них.       — Пожалуйста, — добавил я шёпотом.       Том кашлянул, прочищая горло.       — Ей было семнадцать, ему — сорок пять, — неторопливо начал он. — Вероятно, Трис рассмотрела то самое очарование среднего возраста, импозантность, природную стать, быть может, а он, в свою очередь, стал обхаживать дочь одного из своих лучших друзей, которую видел с детства. Когда она поступила, он был на всех её выступлениях, делал дорогие подарки, — Том вновь криво усмехнулся, — дёргал за ниточки, чтобы к ней как следует присмотрелись: к совсем юной, но, бесспорно, талантливой актрисе и всё ещё студентке. Отношения, разумеется, держались в тайне, но не из-за существенной разницы в возрасте — кого таким удивишь? — а из-за Сигнуса Блэка, естественно. Однако недалёк был тот день, когда Сигнус начал бы пристраивать дочурку. Вскоре он и правда зашевелился, с чем она пришла к Тому Риддлу-старшему. Тот за партией в карты нашёптывал другу: поспешишь — людей насмешишь. И Сигнус прислушивался, принимая раз за разом отговорки дочери вкупе с дельными советами друга и партнёра по бизнесу. Пока не подвернулся граф — такой кадр он не мог упустить.       Пока я слушал его мерный, даже чуть насмешливый голос, словно рассказывающий мне далеко не детскую сказку, которая будто его никоим образом не касалась, мысли мои почему-то вновь возвращались к Драко… Словно внутри было что-то смутное, что-то тревожное, что я никак не мог понять, потому что отсутствовал необходимый фрагмент воспоминаний.        Опустив взгляд, я еле слышно выдохнул, понимая, что вновь с силой сжимаю его ладонь.       Нет, это не я её сжимал, а он. До онемения в пальцах.       — Граф был в разводе, но детей у него не было. Дочь Блэка казалась не худшим из вариантов: счета её семьи опустошались с той же скоростью, с которой пополнялись — Сигнус мог продать пчёлам их собственный мёд. Они оба спешили, и их это объединяло. Собственно, ничего иного ему от молоденькой актрисы было не нужно. Однако ожидания встретиться с умной и отчасти расчётливой девушкой, которая поймёт свою выгоду от этого брака, столкнулись с реальностью: девчонка его прилюдно опозорила. Наивно полагать, что её выходка может отпугнуть всех, да и сам граф держал бы в тайне подобное унижение: быть высмеянным непонятно кем. Однако о нём узнали все — досадный инцидент раздули едва ли не до публичного скандала: о нём писали в бульварных газетёнках и обсуждали на тв «Золушку и её туфельку». Её карьере актрисы это не повредило, потому что и карьера-то была «куплена» чужими связями, о чём она, естественно, не знала и очень злилась, когда об этом говорили за её спиной, считая подобное завистью — она же Блэк!       Уголок чужих губ дрогнул, будто в усмешке, но та так и не появилась.       — Беллатриса, бесспорно, бездарной не была, — продолжил он уже без прежней насмешливости, — но это не всегда является синонимом успеха. Случай с графом, с одной стороны, подстегнул к ней интерес как к личности, с другой — ничего не изменил для неё, как для актрисы: ей доставались второстепенные роли в небольших пьесах. Однако теперь многие смотрели на неё по-иному: «Эта та самая…», «Это она?..», «А ничего так играет, я думал, будет хуже…». Само собой, за скандалом неправдоподобного масштаба стояла не она — Риддл-старший, присутствующий в тот день, решил обезопасить её и одновременно свои позиции. О чём, разумеется, сообщать ей не посчитал нужным. Проблема была решена на несколько лет до того самого дня, пока у Сигнуса не лопнуло терпение: какая-то местная газетёнка опубликовала рецензию, утверждающую что карьера юной звёздочки построена руками влиятельного любовника, а сама она из себя ничего не представляет. Угрожая газете судом, он решил надавить на дочь: во-первых, он, пригласив её на «семейный ужин», познакомил там с бывшим коллегой, президентом небольшой строительной компании. Он обозначил свои намерения, которые категорически ей не понравились. Во-вторых, он объявил о том, что, раз она уже «взрослая, самостоятельная и замуж не собирается», он позволит ей такой стать — выпустит птичку из клетки. Само собой, лишив перманентной финансовой поддержки — ведь она давно совершеннолетняя и сама зарабатывает, как того и хотела. Она потребовала тот дом, что он купил, когда они переехали — невиданное удобство, жить едва ли не рядом с любовником, — но Сигнус отказался: он решил его продать. В-третьих, он стал препятствовать её карьере, раз Беллатриса нашла в ней качественный аргумент — она теряла роль за ролью. Отец загонял дочь в ловушку.       Разумеется, проблему предстояло решать её любовнику. Однако статья, хоть и не была подкреплена доказательствами, а его имя не указывалось, но оказалась тревожным звоночком. Беллатриса просила его вмешаться, чтобы вернуть роли, тем не менее это было рискованно: он мог столкнуться с Сигнусом напрямую. Конечно, была другая возможность: уехать из страны. Но уезжать он сам не собирался — это было ему неинтересно и неудобно. Мог купить ей квартиру и обеспечивать, однако роль содержанки её не прельщала. Да и опять же они рисковали: Блэк идиотом никогда не был и сразу же спохватился бы. Сигнуса он знал: тот бы никогда не простил ему подобного. Скандал грозил потерей не только друга, но и партнёра по бизнесу; потерей, которая могла стоить выгодных вкладов в будущем… и не только, — вот теперь Том криво усмехнулся. — Некоторые свои схемы в США он проворачивал с помощью Блэка, и это было опасно, если тот не просто уйдёт, а решит отомстить. Впрочем, отпустить просто так он его также не мог — назревал конфликт интересов. Сама же Беллатриса, хоть и мечтала о том, чтобы любовник узаконил их отношения, понимала, что отец этого никогда не одобрит, а скандал затронет всех троих, что означало для неё вероятность лишиться и отца, и любовника. Забавно, что во всём этом  была замешена любовь, иначе к чему такие сложности?       — Неповиновение и поиск той самой истинной любви… — вырвались у меня его же слова, и я испуганно уставился на Тома: казалось, что моё вмешательство отвлечёт его —  прервёт рассказ на самом интересном и одновременно самом пугающем месте.        — Разумеется, её истинной любовью не мог быть влюблённый в неё одногодка — слишком просто для такой, как она, — рассмеялся он, пожав плечами.       Его голос звучал сипло, и, прежде чем он отпустит мою ладонь, я подхватил стакан и поднёс к его губам.       — Какой сервис, Гарри, — а затем, сделав глоток, прочистил горло и облизал губы.       — Ещё?..       — Спаиваешь меня?       — Я смогу донести тебя до постели, — улыбнулся я, и он осушил стакан.       Когда я оставил его на столе, Том медленно выдохнул. Его взгляд внезапно застыл, словно потеряв фокус, но речь зазвучала ровно:       — Когда Риддл-старший нашёл решение проблемы — выдать любовницу за сына, — при котором и волки сыты, и овцы целы, Беллатриса тут же согласилась. Она вновь возвращала расположение отца, при этом останавливая его разрушительное влияние на её карьеру — жених-то не против, — и её возможности возрастали, как и Риддла-старшего, ведь это теперь семейное дело — что такого, если свёкор помогает с её карьерой? Что такого, если невестка его часто навещает? Сигнус, в свою очередь, вздохнул с облегчением. Пусть и не так, как он этого хотел, но дочь выходит замуж за мальчика, который тоже рос на его глазах. Он-то считал, что их связывают исключительно дружеские чувства и хотел продолжить эти «династические» отношения приятельского характера, но раз так вышло… Тем более мальчик пообещал, что внук или внучка вновь вернёт себе титул, что подтвердил Риддл-старший, который был обеими руками «за» такой чудесный союз. «Просто чудесно!» — соглашался Блэк, не ведая, что тем самым едва ли не официально подкладывает свою дочь под друга. Что же все эти годы происходило с удачливым женихом? — Том перевёл взгляд на меня всего на мгновение, будто спрашивая это у меня, но я не торопился вмешиваться.       Да и не смог бы. Язык пристал к нёбу.       — Когда его отец только начал обхаживать Беллатрису, он этого не замечал: готовился к вступительным — ему нужен был высший балл, ведь на кону была и его свобода от чужих желаний. Она же часто крутилась у них дома, прося, чтобы он помогал ей готовиться к экзаменам. И он соглашался, однако, внимая около часа, Беллатриса всё бросала со словами «ты гений» и убегала. Иногда он замечал, что они с его отцом о чём-то разговаривают, но что странного в беседах? — Том скривился. — Тем более это было не так уж и часто: отец редко бывал дома. Корпя над книжками, сын — наивный — совершенно не замечал, как чужие возвращения совпадают с визитами Беллатрисы. А тем летом, после поступления, поздравлял её, когда она, исполнив свою первую роль в театральной постановке, утопала в цветах и комплиментах. Блеск в её глазах он принимал за опьянение успехом, а не за последствие того, что творилось несколькими часами ранее в её гримёрке. Он не замечал ничего странного ни в её нарядах, ни в украшениях: Беллатриса никогда и не бедствовала. Её отец любил её баловать в этом смысле. Не видел ничего предосудительного, когда они все, включая молодое семейство Малфоев, пошли купаться, а отец сидел на шезлонге и читал газету, поглядывая на них поверх тёмных очков — что в этом такого? А затем, поступив на две специальности, сын и вовсе уехал в столицу, возвращаясь в Провэнзу по праздникам. А когда появлялся дома, не обследовал дом в поиске женских принадлежностей и не заглядывал в спальню к своему отцу, а если и видел где-то оставленную помаду, то не видел причин, чтобы интересоваться любовницами своего отца — в конце концов, он был вдовцом и холостяком.         — Том, — резко перебил я его, и он вздрогнул, посмотрев мне в глаза. — Ты слишком сжимаешь, — выдохнул я, указав глазами на руку.       И давление тут же исчезло. Его пальцы разжались, а затем сжались снова: бережно и мягко.       — Отец, в отличие от сына, слепым не был, видел, как тот смотрит на девочку, и прекрасно знал, как всё выгодно обыграть. А та согласилась, ведь помимо всех остальных плюсов они были знакомы с тринадцати лет, да и похожи с отцом как две капли воды. Дополнительных сложностей Беллатрисе не хотелось, а разыграть любовь оказалось проще, чем она ожидала: это была роль её жизни, за которую она могла бы получить «Тони». Так и началась их весёлая жизнь: Риддл-младший любил Беллатрису, а та, в свою очередь, любила его отца, — его голос вновь осип.        Том отпустил мою руку и потянулся за стаканом, но внезапно остановился — тот был пуст, а мешать новый я не собирался — и вновь откинулся на спинку, поспешно продолжив:       — Вот незадача. Изначально распланированная жизнь Риддлом-старшим пошла под откос. Сын не пошёл по его стопам, решив расчищать собственный путь, да ещё и отказался от совместного — и удобного — проживания в семейном особняке, предпочитая ненавистную тому материнскую квартиру. К тому же и свою жену — по совместительству его любовницу — захотел там поселить — немыслимо! К этому прибавилась ещё одна проблема: карьера Беллатрисы, пошатнувшаяся из-за действий Сигнуса, всё ещё стремительно шла на спад. Риддл-старший успокаивал её, буквально выкупал ей роли, слал цветы от «восхищённых зрителей», пытался продвинуть девочку ещё и в кино, в рекламу, в видеоклипы — да куда угодно, — лишь бы создать видимость успеха. А затем, в тот год, когда ему надоело в отсутствии сына приходить в ненавистную квартиру, рискуя каждый раз разоблачением, да ещё и вспоминая о жене, заставил Беллатрису чаще «репетировать», уезжать на съёмки, ведь, наконец-то, контрактов становилось всё больше — муженёк и радовался за неё, что она потихоньку движется к исполнению своей мечты. И нельзя сказать, что это была ложь, ведь он видел рекламные ролики с ней, посещал пьесы, видел сценарии для прослушивания, которые она раскидывала по квартире… Просто это не отнимало столько времени, сколько она говорила — мог ли он знать? Возможно. Когда Риддлу-старшему надоело, что любовница вынуждена сбегать от мужа, — видимо, почувствовал, что его права ущемили, — и он решил организовать ей аллергию. С её же согласия, само собой. А затем подкупил врача, чтобы тот выписал справку и надлежащие рекомендации по восстановлению здоровья. Однако купить дом загородом сыну отец не позволил: разве нужны тебе сейчас лишние траты? Что ж, тот был прав: ему и правда было не до этого. И тогда, пока муж бегал туда-сюда, она могла жить с его отцом, почти не скрываясь, а в те дни, когда этот дурачок, едва добравшись до дивана, отправлял ей сообщение, что останется в городе, и спать в его постели. Удобно устроились, тебе не кажется, Гарри?       Сковывающее меня последние минут десять оцепенение посыпалось, как песок. Я будто стряхнул его, вздрогнув и качнув головой. Перед глазами стояла квартира, в которой я жил уже не первый месяц. Меня слегка затошнило.       Я все ещё помнил разговор о ней.       Действительно ли занятость не позволяла ему ухаживать за цветами даже в свободное время? Если это было самое дорогое — своего рода память о матери, — опороченное подобным образом, то с какими чувствами он должен посещать это место теперь? С отвращением или, может, с ненавистью? С какими чувствами можно переступать порог квартиры, где твоя жена изменяла тебе с твоим же отцом у тебя за спиной? С какими, когда понимаешь, что они оба осознавали, что это будет значить, но позволяли этому случиться, потому что им до тебя и до твоих чувств не было никого дела?       «Мой отец всё уничтожил», — будто эхом разносились в мыслях его слова.       Он не захотел тогда развивать тему, и я думал, что это в буквальном смысле: пожар, может быть, или же более агрессивные действия — пришёл и разбил все вазы в оранжерее. Или чего хуже.         Даже мата не нашлось, чтобы вложить свои ощущения в одно слово.       Это был нечестный удар. Двойной удар.       Нет, это был нокдаун.