Eiswein

      Конечно же, именно этот момент выбрали, чтобы начать названивать.       Я видел, как экран телефона Тома засветился именем, которое мне, сидящему насаженным на чужой член, хотелось видеть меньше всего в этот самый момент.       — Это твоя бывшая жена, — выдохнул я, привыкая к распирающему чувству внутри.       — Что? — сипло спросил Том, будто и не слышал звонка вовсе.       — Твой телефон звонит.       Он никак не отреагировал, а экран погас и снова засветился.       Я пытался игнорировать это и склонился к Тому, заметив расширенные зрачки, чтобы запечатлеть на его губах поцелуй и отвлечься. Вышел тот каким-то смазанным: в поле зрения снова попал вспыхнувший экран.       — Она у тебя… настойчивая, — хрипло заметил я.       Том поспешно взял телефон со столика, смахнул и, кажется, выключил, тут же вернув мобильный на место.       — Так лучше? – приподнялся он на локте.       — Весь настрой сбила, — пожаловался я.       Поймать который мне оказалось пиздец как сложно.       Риддл усмехнулся и упал на кровать, ладонью шлёпнув меня по ягодице, отчего я невольно сжался вокруг него.       Первые несколько минут мне было страшно опускать взгляд: казалось, что головка его члена упёрлась мне куда-то под пупок, и я смогу увидеть неестественный бугор. Разумеется, это было преувеличение, основанное на чрезмерных ощущениях — видно как раз ничего не было. А вот ощутимо — очень даже.       Стоило приподняться, как я остро прочувствовал скольжение плоти: миллиметр за миллиметром наружу, а затем — внутрь.       — Алекса, — внезапно позвал Том. — Включи скрытый плейлист «Секс на пляже».       Я приподнял брови.       Он вернул мне это выражение лица, а музыка тем временем зазвучала.       — Это поможет тебе вернуть настрой?       — Вообще-то я не настолько помешан на музыке… — возразил я и хмыкнул.       Рука упёрлась в его грудь, а сам я приподнял бёдра, будто нехотя выпуская из себя член. И едва ли не пожаловался:       — Никак не могу поймать волну.       — Тебе помочь?       Ответить не удалось, потому что Том приподнял бёдра навстречу, вновь заполнив меня собой.       Сиплый стон сорвался с губ, и я напряжённо уставился на него — Том поймал мой взгляд своим.       Совсем не та волна имелась в виду. Но теперь я определённо её поймал, вновь неспешно двинув тазом вверх и на обратном пути ощутив его встречный толчок, выбивший из меня громкое:       — Ха-а!       Я начал раскачиваться, насаживаясь на него в непонятном для меня самого ритме: замедляясь и ускоряясь одновременно. Ладонь Тома, что лежала на ноге, скользнула к паху и дотронулась до моего члена, тут же крепко обхватив его. Кулак начал двигаться в такт этим движениям.       Почему-то показалось, что сейчас легче, чем было… А как было — я всё ещё не помнил. Но что-то всё равно было не так. Что именно, я никак не мог понять — лишь пытался обратиться к своим ощущениями и зацепиться за них. Позволить себе отпустить напряжение и просто заняться этим сраным сексом.       — Слезай, — вдруг сказал Том, будто всё поняв.       — И спать?..       Риддл приподнял бровь, дёрнул насмешливо уголком рта и вновь шлёпнул меня — теперь уже по бедру.       — Ещё чего… Подарю тебе острые ощущения.       А это что ещё значит?       — Без вопросов, — опередил меня Том.       Без вопросов так без вопросов.       Я нехотя слез. Появилось чувство неприятной пустоты, к которой я привыкал около минуты, а следом за ним и влаги смазки, холодящей кожу.       — Оденься, — попросил уже поднявшийся Том, — и иди на кухню.       — Зачем?       Сказать, что я растерялся, это ничего не сказать.       Том же молча заглянул в гардеробную, исчез внутри и тут же высунулся, кинув мне комплект обычных спортивных штанов и футболки в тон. Моих причём.       — Приготовишь мне что-нибудь? — улыбнулся он.       — М… Да?       — Ты не уверен?       — Я не понимаю, что ты хочешь сделать…       Только я устроился поудобнее — и на тебе.       — То, что я хочу, называется полуночным перекусом, — заметил он, подбирая халат. — Давай, Гарри.       Взгляд упал на сжатые в руках штаны.       — А трусы поварам без надобности, да?       Том же не ответил: исчез внутри комнаты, и оттуда послышалось шуршание ткани.       Можно было и без одежды — в фартуке на голое тело.       Улыбаться и одновременно вздыхать ещё надо уметь, и я овладел этим искусством в совершенстве. А после начал натягивать одежду. Хорошо, что это оказалось легко и просто. Хлопковая ткань легла на кожу, не стягивая полувозбуждёный — ненадолго с такими-то закидонами — член. Только между ягодицами всё ощущалось скользким. Липким.       Дожидаться его я тоже не стал, решив сделать так, как он сказал. Из любопытства.       В доме стояла абсолютная тишина, а звукоизоляция и правда оказалась шикарной: всё ещё играющий — тайный, ага — плейлист в спальне тут же стих, стоило двери за спиной закрыться.       Без промедления я спустился вниз, направившись через весь дом к кухне, и снова вздохнул. Тело буквально зудело от напряжения. В таком состоянии только готовить… Хотя вряд ли Том хотел, чтобы я начал что-нибудь жарить да парить.       Тогда какой во всём этом был смысл?       Я был не против очередного свидания в стиле того ночного побега из дома, но сейчас ситуация располагала к иного рода занятиям. С пользой для тела. Для души тоже, безусловно, но…       Мысль оборвалась, когда я тряхнул головой. Мысли вообще разбегались тараканами — поймать бы хоть одну.       Включив световую панель, едва рассеявшую полумрак помещения, я заглянул в холодильник. А пока меня никто не видел, плеснул ещё два пальца вермута в стакан, тут же осушив его и сполоснув посуду.       Вот и всё.       Кто пил? Точно не я.       И снова в тишине послышался мой вздох.       Без понятия, что там делал Том, но копался он долго. Меня одолевало нервное ожидание непонятно чего, как и воспалённый из-за передержанного во мне возбуждения разум подкидывал разные глупости.       Смешно, если Том выпер меня на кухню, чтобы его не тормошили разные неопределившиеся личности и позволили спокойненько уснуть.       Вернувшись к холодильнику, я пробежался глазами по продуктам, мысленно подмечая, всё ли было для завтрашнего меню. Можно было сделать заготовки прямо сейчас… Можно.       Будь у меня желание.       Что ж, для ночного перекуса подойдет и сэндвич. Естественно, и тот мог быть сложным, но сложность не означала качество. Были сложные невкусные и некачественные блюда, были простые, после которых можно было язык проглотить.       Я достал хлеб, инжир, моцареллу, пакет орехов и масло.       В этом рецепте как раз сочетались простота и качество — мне казалось, что Тому подобная вкусовая комбинация понравится. Я и сам отдавал ей предпочтение: вариация с клубникой мне не слишком заходила. Даже с овечьим сыром.       Два шарика моцареллы остались распотрошёнными на впитывающей их влагу бумаге, пока я доставал тарелку, клал кусок хлеба на неё и покрывал его первым слоем сыра. Теперь была очередь инжира.       Доска, нож в руке — и поехали.       Поверх моцареллы легли толстые кружочки.       Один, два, три, четыре…       На пятом я услышал шаги и поднял взгляд, заметив заходящего Тома. Тома в костюме… смутно мне знакомом.       Конечно, все костюмы были отчасти похожи, как по мне, но этот почему-то ассоциировался с каким-то определённым днём, но каким конкретно — я не мог вспомнить.       — Теперь ты скажешь мне, что у тебя срочные дела?       Вместо ответа он встал рядом, а затем и вовсе за моей спиной.       — Помнишь разговор по телефону?       — М?.. — я растерянно отрезал ещё кусок инжира, и тот чуть не закончил на полу.       — Знаешь, о чём я думал, когда ты готовил во время соревнования? — повторил он словно голосом из прошлого.       — Приблизительно, — улыбнулся я, на ходу сориентировавшись в чужом замысле.       Этот костюм, наверное, был на нём во время соревнований. Ну или похожий — тот вряд ли можно было привести в нормальный вид после случившегося.       Ладонь Тома между тем легла на столешницу, а его самого я остро почувствовал всем телом, замерев. Казалось, даже забыл, как дышать, а сердце — биться. Пульс замедлился. Щекочущее дыхание обдало жаром кожу между плечом и шеей, и я вздрогнул. Пришлось приложить усилия, чтобы остатки инжира не выпали из трясшихся пальцев. Я всё же смог отрезать очередной ломтик, чтобы положить на пустующее место, и едва не задел весь сэндвич рукой: Том вжал меня в край стола, дотронувшись одновременно губами до затылка.       — Помнишь, на чём я остановился? — прошелестел он над ухом.       — Что ещё рано…       — Возможно, — согласился Том и положил руку на моё бедро, заскользив ей вниз и обведя бок, пока ладонь не прижалась к паху.       Только тогда я заметил, что у меня стояло. Снова. И каменно — хоть, блядь, орехи им колоть сейчас.       Извращение какое-то…       Стон отчаяния и осознания просочился наружу и получил одобрительный смешок в ответ.       Как мне потом готовить после подобных кухонных авантюр?       Однако совесть захрипела где-то там в предсмертных муках, а я подался вперёд, потираясь о чужую ладонь. И знал заранее, что последует за этим: он потянул вниз за резинку штанов. Я едва сдержал хриплый стон, когда та прошлась по всей длине эрекции, зацепившись за головку, потёрла её, и брюки оказались спущенными — до уровня колен.       Всё, как он и обещал.       — Тут, — напомнил я о моменте, когда Том остановил фантазию, заявив, что рано для продолжения.       Сейчас было не рано — в самый раз.       — Сэндвич, Гарри, — напомнил он малость осипшим голосом.       Я едва сфокусировался и понял, что сжал остатки инжира в руке с такой силой, что раздавил их.       Пиздец. Пиздец, что он творит, и что я позволяю ему творить с собой. С кухней…       — Может, не надо?       — Надо, — парировал он.       — Тогда нужны орешки, — выдавил я из себя шёпотом.       — Раз нужны — клади, — звякнул он пряжкой ремня за спиной, а вместе с этим звуком я вздрогнул в нервном предвкушении, осознавая, что сейчас прелюдии остались позади и он может вставить сразу.       От всей этой тягомотины, что я устроил ранее, была хоть какая-то польза, по крайней мере.       Стоило мне отложить нож подальше и взять упаковку кедровых орехов, как Том вновь дотронулся губами до затылка, задев кожу языком. Пакет вместе с рукой задрожал, и я стиснул его сильнее, зашуршав.       — Как же это…       — Как?       Даёт по нервам, блин!       Хватка ослабла, и упаковка упала на стол, стоило ему вжаться в мои ягодицы.       — М… — замычал я, упёршись ладонью в столешницу, и невидящим взглядом уставился на тарелку перед собой       — А как же блюдо? — уточнил Том, тут же выбив любые мысли о продолжении готовки плавным толчком.       Его член соскользнул, пройдясь по промежности, и задел мошонку. Я резко выдохнул, сжав ладони в кулаки.       — А если сюда спустится твоя дочь? — слова прозвучали рвано.       — Не спустится.       — А вдруг ей кошмар приснится? — я всё-таки схватил сраный пакет орешков, дрожащими пальцами рванув за его края и тем самым едва не опустошив тот на стол.       — Она умеет с этим справляться.       — Она же ребёнок…       — Не отвлекайся, — вновь толкнулся Том, будто дразня меня, и вновь соскользнул, пройдясь между бёдер.       Не отвлекаться?       Сыпанул я целую горсть, когда нужно было грамм десять-пятнадцать.       — Чёрт, — и поверх этого безобразия плюхнулись остатки сыра.       Будто курица лапой.       Ни качества, ни вкуса — самое ужасное блюдо за последние два года. Осмыслить весь ужас которого я не успел: чужая рука сжала моё бедро, и пустота внутри заполнилась одновременно с моим низким стоном, прозвучавшим оглушительно в парализующей тишине кухни. Да и всего дома.       Я тут же сцепил зубы до скрежета, но Риддл не остановился до тех пор, пока его бёдра не ударились о мои ягодицы со смачным шлепком, гулким эхом прокатившимся по кухне. И это заставило нервы натянуться до предела — казалось, я слышал, как они вибрируют, готовые вот-вот лопнуть от напряжения. И я невольно сжался вокруг него, тут же заведя руку назад и вцепившись липковатыми после инжира пальцами в чужое бедро.       Стыд, томление, удовольствие и снова… смущение; отрицательное и положительное — всё это, весь этот наплыв эмоций и ощущений расцвёл в груди, переполняя меня, и устремился вниз, к паху. Потому, наверное, я уловил конкретный момент того, как предэякулят капнул прямо на пол.       Казалось, мы совершаем то ли какое-то святотатство, то ли и вовсе преступление. Снова. Но куда более значимое в шкале проступков.       — Вот так, — сипло прошелестел мне на ухо Том, отчего мурашки пробежали от копчика к затылку, тут же прихваченному им сначала губами, а после — зубами.       В горле застрял хрип, и я облизал губы, ощущая, как он плавно ведёт бедрами по кругу, будто освобождая себе больше места.       — Когда ты готовишь, ты даже не знаешь, как выглядишь со стороны, — пробормотал Том. — С ума меня сводил во время того блядского конкурса, но бессовестно забыл об этом, — и его рука снова опустилась на столешницу, а сам он толкнулся во всю длину, отчего меня по инерции занесло вперёд.       Скольжение ладоней по поверхности стола породило противный скрип.       Тянущее, болезненное ощущение дополнилось и слилось с маревом желания, разливаясь горячей волной возбуждения… перевозбуждения — состояния, в которое я погружался в течение последних дней. И если до этого мне чудилось, что мы с ним словно два фрагмента из разных пазлов, которые никак не могли правильно соединиться, то сейчас всё вернулось на круги своя. Но не только это, также на своё место вернулось и другое: одно из кресел судей вместе с видом на сидящего на нём Тома. Вид на штрудель… Мысли, куча волнений и сдерживаемое желание, что сейчас просочилось наружу охватившей меня крупной дрожью.       Я резко отодвинул тарелку в сторону и упал животом на стол, услышав позади себя выдох. Сиплый. Даже свистящий.       — Боже, Гарри, — процедил Том, задрав мою футболку едва ли не на голову.       Спину обдало чужим дыханием — он скользил губами вдоль позвонков, слегка прихватывая кожу зубами, и вколачивался внутрь до звенящих шлепков, от которых кожу ягодиц каждый раз обжигало, как от ударов.       Меня словно трахали и пороли одновременно — удивительный талант.       Грудь скользнула по поверхности стола, и влажные ощущения под ней засигналили о раздавленном инжире.       Плевать. Абсолютно фиолетово. И на устроенный беспорядок, и на то, что нас могла услышать если не Дельфини, то охрана, к примеру… Это не пугало, не ужасало — наоборот, подстёгивало возбуждение, сжимающееся внизу живота короткими спазмами вместе с болезненным растяжением, когда Том буквально рывками натягивал меня на себя — и с одной рукой этот дьявол управлялся отлично.       Что же будет с двумя, я боялся и одновременно предвкушал представлять.       — Спорим, — выдавил я, хватаясь пальцами за край стола, — что ты так всё себе и нафантазировал… пока я готовил начинку для штруделя.       Резким толчком меня буквально раскатали по столу. Появилось фантомное ощущение, что мебель сейчас или заскрипит, или сдвинется вперёд, но, в отличие от стола, что был на террасе, этот намертво прикрепили к полу.       — Значит, ты вспомнил, — констатировал Том.       Он замедлился лишь для того, чтобы снова повести бёдрами круговым движением, отчего казалось, что стал ещё больше, а внутри меня — теснее. Странное ощущение, и тем не менее от него вдоль позвоночника поднялась волна жара, тут же спустившаяся покалывающим онемением к паху. От напряжения колени задрожали, и с оглушительным, как мне показалось, стоном я ухватился за край столешницы, стискивая её до впившихся в кожу углов.        — Вспомнил? — уже более требовательно спросил он.       И мою футболку потянули выше. Руки сами помогли ему снять её, и я смог увидеть пятна от сока инжира, как и сам инжир, раздавленный и размазанный, на который снова приземлился грудью и животом.       Вспомнить-то я вспомнил, но не всё усвоил.       Фрагменты того конкурса плавали, и мне приходилось вылавливать их один за другим, чтобы картинка постепенно проявлялась. Становилась целостной, а вместе с ней я и сам будто обретал какие-то частички себя самого       — Почти… Такая стимуляция, — на выдохе подчеркнул я это слово, — очень эффективна.       Позади послышался смешок, и мою спину принялись зацеловывать. Казалось, что не только тело горело, но и совершенно необъяснимым образом мозги спекались; контраст с быстро остывающей поверхностью столешницы отзывался то дрожью, то выступившей на коже испариной. Меня бросало из жара в холод, а член болезненно пульсировал — так хотелось к себе прикоснуться и достичь разрядки.       Как мне потом здесь готовить, зная, что происходило на этом самом столе? А около плиты?       Нарезаешь что-нибудь, и вдруг на голову дежавю сваливается. И уже вместо помидора на доску дольками падает палец.       Травмоопасно, блядь.       Мысли панически разбегались, оставляя только одну. Бессвязную, одурманенную нарастающим удовольствием, судорогой скручивающую внутренности с каждым его движением, слишком скользкую, чтобы поймать её нить. Мысль, что я, кажется, был готов на любое безумие, даже если бы вместо кухни его дома это была бы кухня ресторана Сева.       Кем это делает меня?       Безответственным невротиком с чередой нововыявленных фетишей. Не на рагу же у меня стоит. И не на сраный сэндвич. А на секс в процессе. Запретный плод сладок, и летом, похоже, Том понял обо мне всё намного раньше, чем я сам это осознал. Так чьим это оказалось безумием: его или моим?       Смешок смешался со стоном, и Том потянул меня за плечо, заставляя выгнуться в пояснице и прижаться спиной к его груди.       Место передо мной снова пустовало. За исключением раздавленного инжира, смятой салфетки и засохших уже крошек хлеба — самое настоящее свинство. Я ещё и сам ощущал стягивающую кожу сладость. И никак не ожидал, что Том отойдёт, за секунду переключив меня с режима «меня будто на кол сажают» до «куда он подевался — верните на место».       — На спину ложись, — внезапно приказал он.       Пояснять куда и как было без надобности. Но зачем — уже другой вопрос. На который я получил ответ буквально через секунду: когда, чуть морщась, сел на столешницу и растянулся на ней, а заодно — вокруг его члена, плавным толчком заполнившего меня. Ещё более основательно в этой позе.       Мой глухой стон был подавлен укусом ладони, которую у меня отняли, отводя руку в сторону. А Том, похоже, решил всё-таки перекусить: начал слизывать сок, куски мякоти и семена инжира, в которых я испачкался, пока раскатывал ингредиенты собой. Мне казалось, что я едва без рук не кончил от одного вида его, скользящего языком по моей груди, пока чёрные глаза неотрывно следили за тем, чтобы я снова не начал грызть дражайшую для всякого повара конечность в стыдливом порыве сдержать стоны, что он извлекал из меня уже куда более резкими и несдержанными толчками.       Я сам ему помогал в этом деле: обхватил ногами бёдра, скрестив их за чужой поясницей, и елозил туда-сюда по нагревающейся мигом от температуры моего тела поверхности.       — Мало, — на выдохе завибрировал-зарокотал его голос.       И на меня положили ломтики инжира, что я с таким непосильным трудом — особенно, когда кое-кто пристроился вагончиком сзади — нарезал. Не просто положили, а сжали, превратили в кашу и растёрли по мне. Горячее дыхание опалило кожу, посылая мурашки по всему телу, которых и без этого было через край. Я постоянно вздрагивал и ёжился — всё тело будто зудело. Я ёрзал под ним, сам не замечая, что мерные сдавленные стенания, доносящиеся словно откуда-то со стороны, принадлежат именно мне. Том же собирал губами редкие остатки плода, то и дело задевая языком сосок, а затем и вовсе накрыл тот ртом. Его зубы сомкнулись, прикусывая; моё тело содрогнулось под мощным толчком, и я захрипел выгнувшись, насколько мне это позволяла твёрдая поверхность.       Неудобно. Удобно. Лопатки буквально врезались и ныли. Со спиной, наверное, можно было распрощаться. Удивительно, что в плену воды и в постели мне было как-то не по себе, а посреди кухни, куда в любой момент мог войти Альбус, — о дочке Тома лучше было не думать, — я растекся лужицей, млея от всего происходящего. От того, что меня самого превратили в перекус — осталось только между булок зажать и слопать с потрохами. А судя по тому, как Том работал ртом и языком, облизывая моё тело, мы были не так уж и далеки от этого.       — Продашь мне рецепт? — глухо поинтересовался он, нависая надо мной.       — Разве что для твоей личной дегустации, — протянул я, но не успел ничего добавить: он вжался в мои губы своими, раскрывая их языком.       Сладкий, свежий, характерный привкус мякоти вторгся в рот, и я жадно обхватил чужой язык, пытаясь распробовать хорошенько это сочетание, отдающее трепетом в груди и скручивающееся набирающим обороты томлением в паху. Особенно, когда я просунул руку между нашими телами, обхватил член и начал двигать кулаком в ритм его толчков.       Второй мой оргазм за сегодня, похоже, также случится здесь. Откуда ушли, туда и пришли — замкнутый круг. Могли и вовсе не двигаться после ужина.       Не успел я распробовать его и повертеть эту мысль, как Том прервал поцелуй, выпрямляясь. В чужих глазах горело нечто фанатичное, что взбудоражило и вместе с тем слегка спугнуло: казалось, сейчас меня насадят на вертел и зажарят живьём.       Так и произошло.       Фигурально, конечно.       Он подался назад и с оттяжкой вогнал член внутрь, будто натянув меня на него.       Я едва успел сцепить зубы, и наружу просочился только свистящий выдох. В кулаке стало влажно, и на секунду показалось, что я кончил. Однако влага оказалась всего лишь смазкой, запачкавшей пальцы. И со следующим толчком выступило ещё больше.       Набитого под завязку меня будто доили.       Наверное, человек во всём найдёт плюсы. Как бы он ни вставил, даже углы менять не надо было и искать что-то там: оно само находилось. Я чувствовал на выходе приятное давление, накапливающееся тупым удовольствием то ли в паху, то ли в животе, то ли вообще в пояснице. Странное томление, от которого хотелось извиваться; хотелось подгонять Тома, чтобы двигался быстрее, чтобы помог мне собрать эти крупицы удовольствия в комок, который бы разросся и накрыл меня лавиной; хотелось стонать в голос и шептать одновременно что-то непонятное: и «да», и «вот так», и «хорошо» и громкое «сдохну сейчас, сука!».       Но я лишь сильнее стискивал зубы, проглатывая все звуки, что оседали внутри напряжением. И оно тоже давило на меня, переполняя грудную клетку чем-то невыраженным, необъятным и, безусловно, очень громким — позволь я этому вырваться.       Тело стало ватным, податливым; что-то загрохотало или зазвенело в стороне, и я невидящим взглядом уставился на свою руку, упавшую на тарелку с распотрошённым сэндвичем. Меня тряхнуло, когда Том потянул меня на себя и зафиксировал бёдра рукой, сделав то, чего я желал, а именно, ускорился. Собственная рука подстроилась под этот новый темп, но мне чудилось, что, даже убери я её, всё равно кончил бы от щемяще-зудящего ощущения внизу, которое становилось всё заметнее. Будто жгучее. Оно само давило, отзываясь мурашками по телу и желанием пускать его глубже — подмахивать. Что я и сделал. Точнее, тело само подалось Тому навстречу; ноги сжали его бока; пятки впились куда-то под ягодицы… Я тащил его на себя с дополнительной резкостью, осознавая все последствия для меня и тем не менее не в силах противиться голоду, диктующему свои условия: интенсивнее, плотнее, быстрее…       — Сильнее, пожалуйста, — прохрипел я не своим голосом и ощутил, как он вздрогнул, а член внутри запульсировал, будто от нового прилива крови, даря смесь тянущей боли и мучительного удовольствия.       Хотелось попросить теперь остановиться, дать мне время снова привыкнуть, но вместо этого я заелозил, завёл руку за голову, вцепившись пальцами в противоположный край столешницы, и сквозь полуопущенные веки посмотрел на него.       На чужое лицо легла тень, смазывая его черты, — или же это у меня перед глазами сгущалась пелена. Том отклонился назад, запрокинул голову и тут же склонил её, отчего пара влажных прядей упала на лоб. Стон всё-таки просочился меж моих губ: он повёл бёдрами, ввинтившись в меня по круговой, отчего внутренности будто сократились в спазме, а моя рука, двигающаяся вниз, вовремя пережала член у основания.       Воздух ощущался раскалённым, когда я втянул его с шипящим звуком, сердце стучало набатом, бешено пульсируя жилкой на виске, тяжесть в яйцах ныла неудовлетворением, а внутри бушевало удовольствие на стыке между чем-то знакомым и совершенно новым. Я сам вильнул бёдрами, стиснув его внутри себя и услышал хриплый стон, перешедший в тот самый рокочущий звук, от которого волоски на коже поднимались, а низ живота тяжелел.       Том сорвался на серию толчков, совершенно хаотичных, вжимая пальцы в моё бедро так, что я чувствовал, как его ногти оставляют кровавые лунки, что делало подступающий момент экстаза живее, острее — будто реальнее.       Здесь и сейчас. С ним.       Кожу ладони обожгло — так быстро скользил я кулаком, едва не вскидывая бёдра в попытке угнаться за непонятно чем. И в последний момент всё же отпустил себя, заведя и вторую руку за голову. Вытянувшись струной, я выгнулся, начиная волнообразными движениями подаваться ему навстречу и стискивать мышцами до ноющих сжатий, сладостной судорогой расходящихся по телу.       Послышался хриплый стон, и кожу защекотало теплом: Том положил ладонь, скользя ею вдоль моего живота, груди, шеи, пока не толкнулся пальцами в рот, и я раскрыл его, позволяя подушечкам давить на язык. Он смотрел на меня всё тем же поглощающим взглядом, от которого я весь мелко содрогался, невольно сокращаясь вокруг толстого члена, казалось, вновь увеличившегося в размерах. Послышался очередной стон, и вырвался он у меня: губы обхватили чужие пальцы, а язык мазнул меж костяшек, вновь вкушая сладость инжира. Я невольно засосал их и прикрыл глаза, плавясь от звука шлепков, кажущихся теперь на удивление гармоничными в какофонии ударов сердца, шипящих вздохов и сдавленных стонов — то ли моих, то ли его.       Пальцы во рту разошлись, и в следующую секунду их заменил язык — Риддл вжался в мои губы своими, а я отпустил край столешницы, вцепившись в его плечи и сминая ткань пиджака. Его хотелось сорвать к чертям. Казалось, мы оба забыли, как дышать, собирая дыхание с губ, цепляясь языками, скользя ими вдоль кромки зубов, толкаясь в самую глотку до приступа кашля, вибрирующего в гортани. Пожирали друг друга так, что шире открыть рот казалось уже невозможным, как и вобрать глубже.       Я забыл, что могу сделать ему больно, как, впрочем, и он — что нам следует быть осторожными. В какой-то момент мне показалось, что Том сейчас сорвёт нахуй гипс и плюнет на собственную конечность во имя удобства и жесткого траха моей персоны.       Чего, к счастью, не случилось.       Мы просто помешались, забыв о том, где находимся, — никак иначе я не мог описать то, что услышал собственный всхлип и последующий за ним до оглушения громкий срывающийся стон. Тут же стихший: Том вобрал его, облизав мои губы и заполнив рот языком, вылизавшим мой. Ласка, от которой меня прорвало, как хлипкую плотину. Воздух вышибло из лёгких, бёдра вскинулись; на обратном движении я насадился на его член и кончил. Тяжело, даже болезненно кончил — словно после долгого вынужденного воздержания.       Накрыло, называется. Так накрыло, что почудилось, словно стол исчез и я провалился куда-то. Провалился и падал, как можно падать только с кровати посреди кошмара, пока снова не почувствовал немилосердную твёрдость под лопатками, над которой меня тряхнуло, подкинуло и вновь накрыло безжалостной волной.       Каждая мышца в теле точно одеревенела, тепло расцвело внутри, растеклось, затопило меня, прошивая судорогой, вынудившей сделать усилие над собой, чтобы выдержать её мучительное напряжение, покалывающее по всему телу. И я выгнулся, следом вытянулся, раскрылся ему, сжался вокруг и замер. Замер, тяжело дыша и фокусируя взгляд на Томе. Что получалось плохо, но иначе мне было этого не вытерпеть — такое создалось впечатление.       Том, похоже, тоже ощутил это, сипло застонав мне в губы:       — Гарри…       Я стиснул его слишком сильно — сам прочувствовал едва ли не каждую грёбаную вену на чужом члене задницей и тонкий слой латекса.       Удивительная способность.       Сегодня просто день открытия новых талантов. В себе и в нём.       — Гарри, — выдохнул он повторно.       Но стоило мне расслабиться, как нега затопила нутро, мурашками разбредаясь по конечностям. И, пока Том парой толчков изливался в презерватив, загоняя мне в рот свой язык, я нагло шарил руками под пиджаком, в какой-то момент забравшись и под саму рубашку.       — Если надо, — сипло протянул Том мне в губы, — перенесём сюда нашу спальню, — и он улыбнулся, а я улыбнулся в ответ.       Разморено, как мне показалось. Будто готов прямо тут заснуть. И прямо так: среди крошек раздавленной еды, липкий и с его членом внутри. Под ним.       Но этого нельзя допустить.       — Это первый и последний раз, когда здесь происходят подобные непотребства, — строго выдал я, наградив его таким же суровым взглядом.       Далось мне это, конечно, непросто: он улыбался и хитро, и соблазнительно, и понимающе, и даже как-то азартно. Словно я завтра спущусь, а тут уже вместо сковородок и кастрюль подушки и матрас на столешнице.       — В доме ещё есть летняя кухня — я тебе не говорил? — уточнил он, приподнимаясь на локте.       Летняя кухня?..       — Как глаза-то загорелись, — прокомментировал Том и, глянув исподлобья, предложил: — Показать?       — Сейчас? — вздохнул я. — Нам снова нужно в душ.       Липкость на груди дала о себе знать стянутой кожей, как и на животе. А ещё между ягодиц — смазка стекла аж до самых колен.       И с этим надо было что-то делать.       Он выпрямился, медленно выйдя из меня.       Эйфория схлынула, лёгкая усталость осталась, и ощущения теперь были не самые радужные — чего и стоило ожидать.       — Вода, полотенце, салфетки — тут есть всё, что нужно, — раздался его голос.       Ещё чего.       — Я не буду вытирать сперму и смазку кухонными полотенцами.       — Боже, Гарри, — рассмеялся он, выбрасывая презерватив. — Я куплю тебе новые, если это противоречит какому-то кодексу поваров.       Я приподнял бровь.       — Могу и сам купить.       — Ты понял, что я имел в виду, — склонил голову Том, с улыбкой глядя на меня.       Будто знал чёрт, что, когда он так улыбается, я не то чтобы злиться на него не могу, но даже связать два слова.       В мыслях наступает момент многоточия.       — Совершу это преступление за тебя, — произнёс он, пока застёгивал брюки.       Только тогда я заметил, что его рубашка была в моей сперме.       — Какое преступление? — бессвязно спросил я, всё ещё боясь слезть.       Да и вообще пошевелиться.       В ответ Том показательно оторвал несколько бумажных полотенец и подошёл ко мне, стирая с живота начавшую подсыхать сперму.       — Я и сам могу.       — Учитывая, что ты замер скульптурой Катона Утического на столе, сильно в этом сомневаюсь, — продолжал он, теперь уже скользя новой салфеткой между моих ног.       Я постеснялся спрашивать, кто такой Катон, но одно стеснение было стёрто другим — мне будто зад подтирали.       — Стоп, — остановил я его и пошевелился, слезая со стола.       Ничего смертельного… кроме того, что я ощущал себя так, словно в мою задницу кулак засунули. Что было не так уж далеко от правды. Пусть и не первый раз. И с растяжкой, но… Заебись всё, в общем. Сам хотел сильнее, сам же наслажусь последствиями.       А пока я прислушивался к своим ощущениям, машинально натягивая штаны, Том всё-таки добрался до полотенца и намочил его, тут же стирая сок с моей груди.       — Только тут, — вёл он им до пупка. — На тебе ведь еда — всё в пределах нормы.       — А с этим что делать? — указал я на его рубашку.       — Это не помешает мне показать тебе кухню, — отмахнулся Риддл, обводя тканью правый сосок.       Я замер, пережив слабую дрожь, и метнул в него грозный взгляд.       — Липко, — осклабился он, костяшкой задев горошину.       В мыслях вновь застыла картинка того, как он слизывал с меня инжир, и дрожь сменилась жаром.       Так не пойдёт.       — Ты будешь разгуливать, испачканный в сперме?.. — отвлёкся я.       — У себя дома как хочу, так и гуляю, — просто ответил Том.       — Вот только ты тут не один.       — Смущаешься того, что может подумать охрана? — отложил он полотенце и передал мне футболку.       Я чувствовал себя пиздец как странно. Меня вытирали и едва ли не одевали — как маленького. Взгляд упал на распотрошенный сэндвич, который в следующую минуту оказался в чужой руке.       Сейчас это было больше похоже на бутерброды, что делал мне Гелл в школу. Придавленные книгами, влажные из-за пропитавшей хлеб начинки, тёплые после часового пребывания в рюкзаке, они выглядели именно так. Конечно же, я съедал каждый из них: не хотелось обижать его. Он часто готовил или старался это делать, потому что Альбус на кухне был, что акула в пустыне — только зубами сверкал, да слюнями тёк.       Том, похоже, тоже решил принести себя в жертву.       — Это горячий сэндвич, — пожурил я его, замечая, как он медленно жуёт.       Иначе это просто хлеб с моцареллой: орешки все разлетелись по столу, а инжир кто-то слопал с моего тела.       — Пойдёт, — пожал он плечами. — Я не привередливый.       — Если ты голоден, я могу приготовить новый, — натянул я футболку.       — С тобой мне придётся удвоить физическую нагрузку, — промычал он, уже стирая крошки с губ.       Я понимал, что он говорит о спорте, и всё же…       Эта самая физическая нагрузка напомнила о себе — я поморщился.       Представляю, что будет завтра.