Путешествие Иранон

Шум взволнованного моря почти оглушил меня во время отправки из порта. Тревожная, неистовая Скай подхватила корабль своими неласковыми руками и понесла в открытые воды, бросая нас среди бескрайних волн, будто нелюбимых детей. Небо хмурилось, взирало на темный корабль с недоверием, неприязнью, и, вторя супруге, пролило свое недовольство холодным, жестоким ливнем, посреди которого мы, словно заблудшие души, теряли горизонт и с ужасом взирали на вздымающуюся серую толщу, немилосердно желающую нас потопить. Мне не дали остаться в своем доме, большая часть моряков решила, что незваный груз вообще смоет при первом же столкновении со стихией, но я упорно убеждала себя в обратном. Тросы были привязаны надежно, окна закрыты, зарская волшба работала как часы, но игнорировать погоду я не стала, спрятавшись до конца дня и на всю ночь среди маленьких кают редких путешественников в Ориаб. Я не была против такой поездки, она напомнила мне о тех временах, когда у меня еще не было такого обширного багажа, и я добиралась до Беллатора своим ходом всего лишь с парой сумок наперевес. А Давид закинул меня на плечо, чтобы я не потерялась в толпе при переправе, и ругался на то, что я отпустила его руку. Какое же простое и беззаботное было время. В дверь каюты постучали. Не ожидая гостей, я насторожилась, на корабле не было приятных мне людей, и уж тем более тех, с кем я могла себя чувствовать безопасно в крохотной комнате, где едва помещалась кровать и стол с парой прикрученных к полу стульев. — У меня ничего нет, совсем… Не считая меня самой. Сердце подскочило к горлу, я забилась в дальний угол кровати, обняв колени и надеясь, что неожиданный гость все же прислушается к моей мольбе, но петли скрипнули, впуская чью-то коренастую фигуру. Спустя мгновение, бледный свет лампы осветил хмурое лицо Мартина. — Поэтому я и здесь. Умело развернувшись в тесном помещении, он прошел вразвалочку до стола и выставил металлическую тарелку, полную горячего картофеля с мясом. Желудок жалобно сжался, напоминая, что с утра я не ела ни крохи. — Что смотришь на меня своими блюдцами? Садись, ешь. Поди, ничего не забрала из своей хибарки. — Ничего… — Вот и я о том же. Ешь, тарелку я унесу, а как пить захочешь, заходи к коку, он выдаст тебе морс. С кувшинами при такой качке делать нечего, так что придется ножками дойти до кухни. Испуганно икнув и боязливо, аккуратно придвинувшись к столу, я села перед тарелкой, взяв в руки почти нестерпимо нагревшуюся жестяную ложку. Еда пахла просто одуряюще, хоть и делалась явно не для избалованного дорогим шоколадом живота, но сейчас деликатес вкуснее и желаннее сложно было представить. Взяв лежащую рядом краюшку черного хлеба, я откусила его и отправила в рот первый кусок. Во рту разлился приятный, чуть недосоленный вкус разваренного мяса. Мартин осторожно сел передо мной и недовольно покачал головой, наблюдая, как я ем. — Морской демон тебя дернул отправиться на Ориаб. — Простите?.. — Ешь давай, ешь и слушай. Ты ж наверняка ни черта не знаешь об этом острове, даже приблизительно. Пережевывая очередную картофелину, я покивала в ответ. — Вот-вот, я же говорю. У меня дочка такого же возраста, ни единой дельной мысли в голове, как и у матери до сих пор, но не суть. Поди, до сих пор думаешь, что этот засранец Аластор тебе добрую услугу оказал. Ха! Да как бы не так. Ты же видела Жреца, первым же тебе из всей компании встретился, неужели ни екнуло ничего? Не пришла мысль о том, что с такими святыми на Ориаб лучше не соваться? Я покачала головой, уже чувствуя вину за свою глупость, но вкус ужина пока не позволил мне раскаяться в полной мере. — Вот-вот, и я о том же. Наивная простота, тебе еще аукнется твоя глупость, и дай боги, до тебя хоть что-то дойдет и в голове отложится. Возмущенно сведя брови, я посмотрела на Мартина, стараясь вложить в этот жест все свое негодование, но он даже глазом не повел. — Слушай сюда, в Ориабе старайся держаться близ воды, а точнее у самого моря, чем ближе, тем лучше, хоть вообще на корабле оставайся, он все равно до окончания праздника никуда не уйдет. Но самое главное, ни за что на свете не ходи в горы, даже если тебя будет зазывать кто-то из старожилов, не иди туда, там живут такие, как Жрец, нелюди и твари, они не принадлежат нашему миру, если увидишь их, беги, спасайся, прячься, что угодно, лишь бы они не заметили тебя. С трудом проглотив кусок мяса, застрявший в горле, я с удивлением замерла, пока Мартин жестом не велел мне продолжить. — Это самое главное правило, никаких гор, уяснила? Чудно. Теперь второе по важности: никаких кувшинов. Ты слушаешь? Ну-ка кивни, ага, запомни это, их будет попадаться много, очень много, на каждом шагу, — он наклонился ближе ко мне, поставив локти на стол. — Ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не проверяй, что лежит в них. Особенно, если кувшин тебе кажется подозрительным. Уяснила? Дожевав последнюю ложку картошки, я отставила тарелку, с готовностью покивав. — Д-да. — Хорошо. Последнее правило: не выходи из дома ночью. Оно самое простое в исполнении и легче всего запомнится, если ты хоть раз выглянешь в окно ближе к полуночи. Уверен, увиденное достаточно информативно отвадит тебя от прогулок. — А что там? — Жители, обычные жители Ориаба, работающие с заката до рассвета в полях. Мартин поднялся на ноги и, подхватив тарелку, развернулся к выходу. Чувствуя себя безумно неловко, я натянула рукава кофты на ладони, стараясь подобрать слова. — Спасибо большое. — Пожалуйста. Сиди тут и не показывайся лишний раз, пока на море шторм. Пикнуть не успеешь, как кто-то из моряков случайно с ног собьет или сама вылетишь за борт. — Я поняла. Дверь каюты звучно хлопнула за спиной Мартина, но стоило мне выдохнуть, как недовольный голос мужчины раздался в коридоре: — И на щеколду запрись, дуреха, сидит с дверью нараспашку, приходи, кто хочет! Подскочив как на пожар, я в мгновение ока добежала до выхода и трясущейся рукой сдвинула щеколду в паз. В моей маленькой комнатушке стало тут же спокойней и не так страшно, хотя стены заметно давили, не давая полностью расслабиться. И как ты проворонила замок? Не знаю, совсем не заметила его. Оправив куртку и сняв шапку с головы, я вернулась к кровати в надежде немного отдохнуть и проспать весь шторм, но уже через половину часа захотела пить. Соленый морской воздух пропитал корабль, забрался в каждую его щель, в каждую комнату и каждый перевозимый ящик. Соль оседала незримым налетом на мебели, одежде и губах. Сон не шел, из-за качки казалось, что кружится голова, что съеденная еда была зря, а скрип досок то и дело соревновался в громкости с руганью матросов. Сейчас бы спрятаться в домике, завернуться в плащ Вильгельма и проспать вообще весь путь до Ориаба, лишь изредка выглядывая из убежища за запасом сухофруктов под кроватью. Так и вижу ясное солнце, бьющее в окна, крик чаек, сладость сушеных яблок и тяжесть «одеяла». Прикосновение меха на вороте, если закрыть глаза, зажмуриться и вдохнуть поглубже, покажется отголоском прошлого, полузабытым и призрачным, напоминающим аромат теплой каши, снега, хвои и конечно оборотней. Тепло Вилла и его сильные руки. Я совсем скоро вернусь, правда-правда, и больше не уйду. Подтянув к себе край тонкого шерстяного одеяла, я всхлипнула, сдерживая слезы. Не хотелось думать, как надолго разлучила нас моя поездка, и насколько неудачной она была, но тоска давила на грудь свинцовым покрывалом, стискивала горло и сжимала в своих объятиях сердце. Мартин правду сказал, дуреха, глупая и наивная. Ничему меня жизнь не учит. Надо было остаться с самого начала в Тирио и держаться за Вилла, как за свою спасительную ниточку. В дверь поскреблись, подняв голову, я проследила, как Деми черным дымом просочился в щели и снова принял облик собаки в середине комнаты. Недовольно фыркнув, он бесцеремонно забрался в постель и разлегся, прижав меня к самой стене. — Прости, стоило сразу забрать тебя. Демон глянул на меня своим угольным глазом и, быстро лизнув лицо, отвернулся. Неприязненно поморщившись, я стала вытирать остатки слюны рукавом, но плакать уже больше не хотелось. Вредный пес разрушил весь настрой. Вокруг тебя целое море, Иранон, к чему здесь твои слезы. Ни к чему. Я обняла собаку одной рукой и, зарывшись пальцами в черную лоснящуюся шерсть, уткнулась в него носом, вдыхая запах леса, дыма и костра. Деми все меньше походил на своих сородичей и за столь долгий срок путешествий словно подстроился под меня. Уверена, попади он обратно в руки Давида, маг не узнает своего бывшего питомца. Если вообще помнит, каким он был. — Ты словно пропитался нашим приключением, ни демоны, ни псы так не пахнут. Деми тихо фыркнул, но не повернул головы. «Глупости какие-то бормочешь», явно подумал он. Ну и ладно, собеседник из собаки все равно никакой, стоит хотя бы взять морса, как предлагал Мартин. — Ты ведь посторожишь каюту? Тихое урчание стало ответом. Демон и лапой не шевельнул, чтобы выпустить меня с кровати, но я отважно перелезла через него сама, чуть не растянувшись на полу при очередном наклоне корабля. Двигаться быстро и вообще прямо не получилось от слова совсем. Держась за стену, я кое-как добралась до двери, а там, обогнув проехавший по коридору табурет, направилась к кухне, следуя по большей части за запахом еды. Матросы при отправлении показали мне расположение комнат на судне, но сделали это мельком, не вдаваясь в подробности, да еще и при солнечном свете. Сейчас этого света и в помине не было, лишь тусклый ореол желтоватого камня в клети у самого выхода на палубу. Воздух тут был влажный, мокрый даже, вся одежда мигом пропиталась им, а доски под ногами, словно каток, норовили увести меня, лишить опоры и сбросить на качающийся пол. Возможно, действительно стоило послушать другой совет Мартина и посидеть в каюте, но пить хотелось сильно, и сон ко мне не шел, только грустные мысли и сожаления. Я, упорно цеплялась за неровные выступы стен и потихоньку, не торопясь, дошла-таки до двойных дверей кухни. За спиной, где-то снаружи, поднялась и с грохотом упала огромная толща воды, а вторя ей, внутри небольшого зала вдруг раздался звонкий, недовольный голос незнакомки. — Ты хоть представляешь, как тяжело было ждать здесь, безвылазно, на этом дрянном корабле, пока ты месяц, целый месяц прохлаждался в Целестии! Эта поганая матросня уже в печенках сидит! Я должна была отдыхать, веселиться, а вместо этого куковала здесь, как заблудшая, потерянная душа! Мне не хотелось прерывать поток ругани, стараясь придерживать дверцы, я скользнула в теплое помещение столовой, где помимо стойки выдачи и пары прикрученных к полу столов, ничего не было. Окон тут не водилось, бледный, смутный свет обеспечивала пара камней у прохода к камбузу и над выходом в коридор нижней палубы. Небогато и просто, но сделано все так добротно, что еще не одно поколение моряков будет обтирать здешние стулья и стойку. — Я супругу на тебя пожалуюсь! Чтобы он затопил твою демонову гору и утянул на дно морское со всей стаей шантаков оттуда! Голос девушки был истеричным и жутко недовольным, как и она сама, грозно возвышающаяся над столом. На полголовы выше меня, загорелая, с обилием веснушек на лице и длинными волосами, подвязанными платком в сложную прическу на самой макушке. По моим личным меркам безумно красивая, ее внешность притягивала взгляд, словно была в этой незнакомке какая-то особенность, загадка, не сразу проявившаяся глазу. — Как скажешь. В противовес бестии, за столом перед ней я с удивлением заметила знакомого мне Жреца, не спеша и со спокойной улыбкой отпивающего кофе из маленькой глиняной чашки. Замерев, словно испуганный кролик, я с ужасом осознала, что девушка злилась именно на него, в то время как мне даже дышать в присутствии этого нечеловека было панически страшно. Подняв взгляд от смолистого напитка в руках, Жрец посмотрел на меня и кивнул на свободный стул рядом. — Садись, не обращай на Ифе внимания, успокоится море, успокоится и она. Вздрогнув от неожиданности, я послушно кивнула, и ноги сами понесли меня к месту. Казалось, что откажи я или помедли, мое сердце остановится без видимых на то причин, а этот нечеловек продолжит таинственно улыбаться собственной кружке. — П-простите, Мартин сказал, что я могу взять морс. — О, ну конечно, этот старый вредный шельмец сам палец о палец не ударит, нет, чтобы принести все сам. Эй! Фишер! Налей девочке морса! Только нормального морса, а не ту бурду, что ты даешь палубным крысам! — Да я сама, что вы… Чувствуя себя безумно неудобно перед поваром, я хотела было подняться, но Ифе стукнула ладонью по столу, страхом пригвоздив меня к месту. — Сиди ровно! — С-сижу. — Какая умничка, ты только глянь. Мои щеки вспыхнули, будто у меня подскочила температура, но спутники будто не заметили этого. Ифе дождалась, пока повар принесет для нас пару кувшинов, и, поставив один перед Жрецом, второй отдала мне, открутив глубокую крышку с ручкой, она в момент стала для меня чашкой. — Как удобно. — То-то же. Пей, я же вижу, пить хочешь. — Спасибо. Морс оказался очень приятным на вкус, кислым, сахара в нем не было точно, но ягоды пошли на него явно спелые, сочные, отлично утоляющие жажду. Спрятавшись за глиняным бортиком, я вновь посмотрела на соседей, они были такими же странными, как и на первый взгляд. — Извините, что влезла в спор. — Это не был спор, Жрец прекрасно знает, что он демонов паскудник, ничего нового я ему не сообщила. Жрец с удовольствием отхлебнул еще глоток кофе, довольно покачав головой. — Не моя вина, что тебя заклеймили еретичкой. — А что, моя?! Эти светлые сволочи молятся своему сраному богу, хотя ни разу в глаза его не видали, а я, между прочим, со своим богом знакома, мой супруг всю чертову Целестию может одним взмахом щупальца потопить, не то, что их Солар! — Именно за подобную речь тебя обязали не высовываться с корабля. — Да пошли они к праотцам! — Стоит уважать богов тех людей, у которых ты гостишь. — Как только увижу, сразу зауважаю! Черные руки поставили опустевшую чашку, но Ифе тут же подхватила один из кувшинов и долила Жрецу еще кофе. Он посмотрел на меня с усмешкой, словно я как-то удачно пошутила, но глаза его вдруг стали серьезными. — А ты, Иранон, уважаешь иных богов? — Д-да, конечно. Откуда он знает мое имя? Почему он вообще говорит так, будто мы давно знакомы? Мужчина кивнул и вновь поднес напиток ко рту, уставившись куда-то в пустоту за плечом Ифе. — Как славно, прелестное дитя. — Не зря ее Мартин взял на корабль? — Не зря. Я ощутила себя, мягко говоря, не в своей тарелке. Все всё знали и все понимали, кроме меня, и даже Мундус не торопился помогать. Что я вообще тут делаю? Зачем? Может, лучше пойти в каюту? Надо как-то улизнуть и по возможности вежливо. — Мне, пожалуй, пора, спасибо за морс. Опершись на столешницу, я хотела было встать, но Ифе положила ладонь на мою руку. — Э-э, нет, а как же поесть? — Мартин приносил мне рагу, я сыта. — Сам взял и покормил?! — Ну да. — Какое невероятное чудо, наверняка ты ему дочь напомнила. — Он упоминал ее, пока ругал. — Ну ясное дело ругал, он же всех женщин ненавидит. Губы Ифе растянулись в хитрой, многообещающей улыбке настоящей сплетницы. Неуютность и любопытство схлестнулись в моей душе в неравной схватке. Нехорошо было так болтать о старпоме за его спиной, абсолютно бесстыдно перемывая косточки, но сам он едва проявлял чуткость, перемежая советы и брань в подобии заботы. Дождавшись моей готовности выслушать, девушка забрала чашку и налила морс для себя. — Когда-то очень давно, еще в юности, Мартин по глупости влюбился в аристократку. Она погуляла с ним лето, сплавала в Ориаб и в Соларию, а то, что получилось, потом через третьи руки отправила, чтобы он сам дочь растил и о их романе более не вспоминал. У девицы-то жених подобран по статусу чуть ли не с рождения, она замуж выскочила, как только врач из клиники для секретно-беременных что нужно зашил, дабы эта дура за девственницу сошла. В горле резко пересохло, хотя рассказывала не я. Обида, словно желчь, полоснула где-то в груди. Осипшим голосом я попросила продолжить. — А он что? — А он полжизни горбатится в море, корабль купил, думал поначалу, аристократка к нему вернется, но куда там, она уж и забыла про Мартина. Зато дочь подросла, почти восемнадцать годков уже, в голове ветер соленый и волны. Мечтает, как отец, в море ходить и собственным кораблем управлять. Мартин говорит: дура дурой, вся в мать, какая нормальная девушка захочет семью и дом на матросню и паруса обменять. — А аристократка, видимо, тоже… — Видимо, но у нее родители были строгие, вовремя голову на плечи вернули, не позволили сбежать с захудалым моряком. — Какой ужас… — Не говори, я как услышала об этом, думала девчонку найти и тайно протащить с собой, но где там, меня даже в порт не пускали. Порядки дикие, будто у них тут не люди, а куклы-механизмы, как на рекламных брошюрах, и есть лишь две функции: рожать и зарабатывать. Больше ничего. Ифе залпом опустошила чашку с морсом и поставила ее одновременно с Жрецом. Мужчина посмотрел на девушку будто бы с толикой усталости. — Море успокаивается. — Но качка будет всю ночь. — Значит, самое время вам отдохнуть до утра. На волнах, словно в колыбели, теперь легко уснуть. Неловко натянув рукава на ладони, я заерзала на стуле. Мысленно отмечая, что про сон ни разу не упоминала, но слова Жреца звучали так, будто он говорил их именно для меня. Ифе повела носом, словно принюхиваясь к ароматам из камбуза. — До суши еще далеко, значит, действительно стоит поспать, мой супруг наверняка уже ждет меня во сне, мне стоит спеть ему колыбель, чтобы в Рльехе он не оставался один. Доброй ночи, Иранон. — Доброй ночи. Она вспорхнула с места, даже не посмотрев на попутчика, и легкой походкой прошла к выходу так, словно для нее качки не существовало. Насколько же сильна связь Ифе с морем? Что вообще за супруг? Я повернулась к Жрецу, чтобы попрощаться, но к собственному удивлению встретила его внимательный, чуть насмешливый взгляд. — Девочки двенадцати лет по желанию родителей попадают в специальный храм, где их венчают с морским богом. Целый год они проводят ритуалы, учатся молитвам и отмечают на теле принадлежность к спящему в море. После их отпускают, жертвоприношение считается выполненным, а девы до конца жизни будут связаны с водой, даже если найдут себе нового мужа или вовсе уедут с острова. — Так они… так они… как? — Каждая из них видит бога в грезах и поет ему свою колыбель, чтобы он продолжил сон в Рльехе и не разрушил мир своим пробуждением. — Ясно. — Доброй ночи, Иранон. — Д-доброй ночи. Поднявшись из-за стола, я налила себе остаток морса и тоже выпила залпом. Разговор получился необычный, совершенно безумный, если подумать, и возвращалась я к себе в каюту будто в трансе. Пробираясь по коридору, я вновь держалась за стены, но теперь среди шума воды и мужских баритонов мне вдруг послышался едва различимый смех. Девичий смех на два голоса. Тихий, но отчетливый, будто в каютах болтали подружки. Я остановилась, чтобы прислушаться, где-то по палубе пробежал матрос, и все стихло. Как бы я ни старалась, больше не различила среди скрипа канатов и волн этих голосов, будто их вовсе не было.