***
Холодная утренняя заря обагрила небеса, расцвечивая их подол чернильно-синими, рыжевато-ржавыми ярко-жёлтыми полосами, что висели друг над другом у горизонта, а дальше разливались на всё небо едко-розовыми волнами в неплотных облаках, будто пунцовых в горячке, старческих щеках. Облака плыли на восток, и за их зовом в сумрак потянулись первые обозы с жителями. Майрон провожал взглядом эти трясущиеся повозки, тяжёлый шаг упряжённых в них лошадей, женщин, прижимающих к груди детей, вместе с вышедшими проститься воинами: мужьями, братьями, сёстрами и отцами. К удивлению, беженки вели себя достойно. Не хватались за родных, не плакали, не стремились украсть ещё один, теперь точно последний поцелуй. Они скорбно и неотрывно глядели на шпили башни и провожающих. Майрон был в этой горстке воинов, пока первые из повозок не исчезли за вулканом. А потом опустил в серый подол плаща взгляд болезненных жёлто-золотистых глаз. Пора заниматься делами…***
Огненное колесо подготовки к войне всё набирало скорость. Мастера и бездетные, оставшиеся в столице женщины встали у наковален в кузнях. Печи горели день и ночь, заслоняя дымом последние ломкие лучи и так редкого в Барад-Дуре солнца. Люди ковали доспехи, наконечники стрел, арбалеты, мечи, кинжалы, топоры и другое оружие. В столицу тянулись бесконечные обозы с углём, рудой и продовольствием. Обратной струйкой всё уезжали и уезжали люди в убежища Нурна, которые для них в спешке сооружали местные жители и уже успевшие расположиться земляки. Дни в бешеной круговерти по мастерским, оружейным, военные советы, проверки образцов, доклады, сложные решения, которые нужно принимать сейчас же — Майрону казалось, что он нужен сразу и везде. После — ночи без сна, планирование, представление того самого дня, когда на горизонте появится вражеская армия, попытки угадать мысли и планы неприятеля, соблазн надеть кольцо и подглядеть за его подготовкой. Но риск того, что и Келебримбор тоже увидит его, останавливал эти порывы отчаяния. Начиналась вторая неделя. Воины, работники, служащие, сам майа — все были на взводе, словно предчувствовали, как незримо всё ближе к порогу ядовитым туманом подкрадывается беда. Но дозор и следопыты докладывали, что даль оставалась пустынна. Ожидание битвы было в разы хуже самой битвы. Эта неизвестность изматывала. Так прошла ещё неделя. Майрон чувствовал себя плохо, побледнел и осунулся. Головная боль и нескончаемый трезвон в ушах, как в колокольне, мешали слушать доклады от войск и из цехов. Да ещё и бесконечная сонливость и такая слабость, что он не мог долго даже сидеть без головокружения. В конце третьей недели майа стало ещё хуже. В первые дни на дыхании запала он и несколько служанок успели наскоро прибрать его комнаты, где всё сломанное было просто свалено к одной из стен, образовав там гору. Успели вовремя. Теперь Майрон уже не мог спуститься из своих покоев в зал приёмов, опасаясь просто рухнуть в обморок, и приглашал докладчиков прямо сюда или рассматривал карты и документы прямо на ложе, прислонившись спиной к холодной стене из камня и по глотку цедя кружку специального зелья от тошноты. Кружка не помогла. Пятая по счету. Майрон сжал тёплые стенки толстого бежевого фарфора и посмотрел на мутный остаток, в поисках подсказок в хаотичной гуще травы на дне. Он знал и без знаков, что он должен сделать. Но медлил. Огонёк надежды все ещё теплился в душе айну: «Быть может, беда пройдёт мимо, быть может, нолдо одумается и откажется от войны».***
Сапоги майа в который раз сосчитали ровно шестнадцать ступеней в подземное святилище огня. Он вошёл в самый богато убранный и жаркий чертог Ородруина, где никогда не угасало пламя. Множество огней горело в больших розетках, которые каменными ножами разрезали ярко-пламенный поток на летящие алые лепестки. Майрон встал на одно колено, посмотрел на сияющий в танце пламени витраж, вскинул руки к родной стихии и воззвал: — Мастер! Ауле! Молю, услышь недостойного своего майа! Отец наш, лучезарный и справедливый Эру не внемлет слезам моим, я низок и слаб, и он не взглянет на меня! Но ты, возлюбленный мастер Ауле, смилуйся! Обрати на меня свой взор! Умоли Эру спасти невинных! Мне же наказание пусть будет определено по всем грехам моим по высшей мере, без снисхождения! Всё приму смиренно! Только спаси их!.. и нерождённую жизнь… умоли Эру позволить ей войти в мир! Молитва оборвалась, как струна. Майрон прижал руку к груди, сминая в комок светлый шёлк, как будто сейчас же вырвал бы сердце и бросил его на алтарь пламени, вторую положил на стан, защищая маленькое фэа. Он добавил жалобно: — Вразуми меня, научи меня, как поступить теперь… Долго среди огней ждал он ответа, полными слез глазами глядя на витраж, где выбивал искры из наковальни великий мастер. Не дождался, как и прежде. Он каждый день взывал к валар, и особенно пламенно к Ауле, с просьбой не допустить кровопролитие, с просьбой защитить его дитя. Но валар молчали. Мастер молчал. Майа разбито посмотрел на огонь, в котором давно уже не видел он родных черт, так давно, что стали они забываться. И Майрон поплёлся к выходу, лелея безумную надежду, что вот сейчас, ещё миг, и вспыхнут огненные светильники, и услышит он дорогой голос, приказывающий остановиться. Ведь не может же Ауле их оставить! В этих раздумьях он тихо закрыл дверь святилища, привалившись к ней лбом. В этот же день, но чуть позже вернулся ушедший пару недель назад отряд следопытов. Лазутчики донесли, что к Мордору движется огромная армия существ, неведомых и злых, а ведёт их эльф Келебримбор.***
Эта весть прогремела в голове Майрона взрывом. Душа ушла в пятки. Кружка с целебным отваром, что стала его вечной спутницей, выпала из рук и разбилась. Майа посмотрел на неё пустым взглядом, а потом с силой наступил на острые черепки. Его босая белая нога окрасилась алыми пятнами. Не замечая ран и жжения майа рьяно бил ногой по глиняным осколкам, превращая их в алое крошево. Но боль от порезов не могла ни на миг заглушить страданий и страха. Майрон опустился на пол, бессильно обхватил лицо ладонями. Тут же отдёрнул руки, вызвал военачальников и распорядился подготовиться, а сам, накинув темный плащ с глубоким капюшоном, вылетел на улицу. Столь ожидаемое и столь страшное известие придало ему сил, он, забыв обо всём, задыхаясь, бежал по лужам и слякоти к лавке знахаря. На улице был ветер, пахло гарью от кузен. Майа пересёк несколько улиц, то поднимаясь, то опускаясь по лестницам, заворачивал в переулки и вскоре остановился возле нужного места. У травника было удушливо от тяжелых запахов и пыльно от частичек сухоцветов. Из-за этого там царил извечный полумрак — пыльные стекла, увешанные пучками целебных трав, почти не пропускали ни одного лучика, заблудившегося в глухом и тёмном переулке. Сладковатый запах разложения горчил на языке привкусом тлена. Майрон почувствовал себя в склепе. В центр своей обители умирания, из-за перевязанных бечёвкой огромных куч сухой лаванды вышел знахарь. Человек без лица и возраста. Невысокий, но такой же сухой, как его мертвые цветы, оттого казавшийся много выше. Одновременно и приятный, и отталкивающий, не молодой и не старец. — Мне нужно абортивное средство, — вкрадчиво сказал майа, плотнее надвигая на глаза капюшон. Травник не произнес ни слова, а отодвинул связки сухоцветов и достал из шкафа два пузырька, зелёный и коричневый. — Я объясню. Первое убьёт плод. Второе нужно выпить через сутки, и оно изгонит его из чрева. — Сколько умирает ребёнок? — оробев и потеряв голос, просипел айну, доставая монеты. — Как раз примерно сутки. Пусть прочтёт инструкцию, и проследите, чтобы не перепутать пузырьки. Они специально разные и пронумерованы. Но брюхатые, бывает, ведут себя странно. Будем милосердны, нельзя мучать живое существо, изгоняя живьём… сначала убейте». Вернувшись в башню, Майрон не смог воспроизвести в памяти рекомендации лекаря, всё словно было в тумане. Он скинул плащ на ложе и принялся изучать инструкцию. «Второе средство нужно принять через сутки для изгнания нежелательного плода… О, Эру!» Майа судорожно вздохнул, в руках была тёмно-изумрудная бутылочка, и казалось, что яд жжёт руки прямо через стекло. «Нежелательный… такой долгожданный… мы с Тьелпэ так мечтали, так этого ждали… Создатель! Разве это справедливо?» Майрон прошёлся по покоям взад-вперёд. Искушение подождать хотя бы ещё день. Но это самообман! Майрон чётко осознавал, что чем скорее покончит с этим вопросом, тем будет лучше. Ему уже сейчас очень тяжело готовится к войне, дальше будет только хуже. Нужно сделать это немедля, пока он не начал ощущать малыша. Тогда майа точно не сможет его убить. — Ауле, жаль тебя нет рядом со мной! — по привычке жалобно взмолился майа. Но тут же осёк сам себя. «Нет, мастер никогда об этом не узнает. Он и так считает себя виноватым передо мной. Довольно с него горя». Владыка Мордора внезапно ощутил себя просто Майроном, не мастером и не государем, а тем самым майа из Валинора. Светлым, наивным и всеми брошенным. Сердце билось на осколки и разрывалось на кровавые лоскутки. «Я не могу… не смогу убить своё маленькое беззащитное дитя, последнее счастье в моей жизни». Он сильно сжал бутылочку, так, что её острые грани впились в кожу, оставив красные заломы на мертвенно бледной и такой тонкой теперь руке. «Но и родить я не смогу. И я не знаю, что ждать от Келебримбора». Майа откупорил сургучовую крышечку — резкий и горький аромат полыни ударил по лёгким. Глаза заслезились. Майрон, как под чарами, смотрел на темный кружок отверстия. Один глоток. И всё. Он крепче сжал пузырёк теперь уже двумя руками, но они все равно не слушались в сумасшедшей дрожи. Сердце в бешеной пляске отстукивало неровные ритмы. Собираясь с духом, он закрыл золотые глаза. И. Закрыл пузырек с отравой. «Я не могу… не могу! Пусть свершится, то, что должно. Я верю, мы сможем отстоять столицу, либо я смогу договориться с нападающими», — твёрдо подумал Майрон и дрожащими руками затолкал оба яда подальше на самую высокую полку.