Замыкая цепь

      Майрон очнулся, когда свет растревожил его глаза. Он приподнял голову с камней и вновь с силой зажмурился — тусклое серое свечение показалось ему болезненно ярким после мрачного застенка. Так он провёл некоторое время, позволившее унять дребезжащие круги перед очами и тошноту от этой круговерти. В воздухе всё ещё стояла ставшая привычной духота, но иногда ее перемежал лёгкий, словно предсмертный вздох, ветер. Наконец, собрав волей усилие, майа смог сесть и оглядеться.       Он увидел, что завала у ловушки больше нет — лишь осыпавшаяся кладка. Камни на стене дрожали, треснувшие и раскрошившиеся, они держались на одной только магии. Впереди зиял большой мутно-серый провал. Остатки камней по неровным краям были похожи на оскалившуюся пасть гигантского чудовища, готового поглотить пленника. Сощурив глаза и приглядевшись, Майрон понял, что это проём в стене и ведёт он сразу на улицу. Значит башня полностью разрушена.       На фоне пасмурного пятна возник чёрный силуэт, загородив собой мертвенно-бледный свет. Тень всё приближалась, пока не превратилась в фигуру эльфа. Келебримбор, прямой и строгий, в иссиня чёрном плаще и лёгких кожаных доспехах стоял в проёме и смотрел на майа холодными, словно дыры в надзвёздном пространстве, тёмными глазами.       — Вставай. Пора, — сказал он.       Майрон подчинился. Он медленно поднялся, пошатываясь, сделал два неверных шага в сторону своего пленителя. Но голова его закружилась, и он точно лишился бы сознания, если бы эльф не подхватил его за плечи. Хватка вернула пленника из мглистой пропасти обморока. Она была крепкой, словно стальной капкан. Майрон удивился, что даже не ощутил боли. В безысходном плену все чувства в нём угасли и притупились.       Майа под сопровождением нолдо, наконец-то, вышел наружу, на место, что ещё вчера было главной площадью столицы. Он сокрушённо смотрел на то, что осталось от его прекрасного мирного города.       Келебримбор и его пленник шли по неровным навалам камней. Потревоженные пепелинки взвивались серебристыми волнами под их шагами. Воздух насквозь пропах едкой гарью, застревал острыми иглами в горле, горчил дымом на губах и щипал глаза. Но пожары, видно, терзавшие Барад-Дур несколько суток, уже утихли, только кое-где от чёрных груд обломков тянулись полупрозрачные струи дыма.       Келебримбор стремительно потащил майа по каменной крошке и булыжникам меж обезглавленных статуй, металлических балок зданий, покорёженных пламенем и расписанных теперь рыжей окалиной, и исковерканных трупов людей, жёлтых, словно вылепленных из воска. Мёртвых тел были сотни. Барад-Дур, казалось, был доверху завален ими. Мертвецы лежали друг на друге на каждом метре пространства, с вывороченными наружу органами, трупными пятнами, вспухшие и с неестественно раскинутыми конечностями. Все вместе в одной куче: женщины обнажённые, в изорванных платьях, мужчины-воины, старики. Все они смотрели в неласковые небеса одним на всех застывшим взглядом, распластавшись на пёстром блестящем ковре осколков витражей башни вперемешку с облетевшей позолотой. Эльфы не то что не потрудились их похоронить или скинуть в вулкан — они не собирались даже убирать их с площади или хотя бы накрыть их тканью.       «Осколки — вот всё, что осталось от моей страны и сердца. Горький дым и зола — от моей великой бесконечной любви».       На другом краю площади, там, где раньше располагались нарядные торговые лавки, а сейчас торчали только чёрные остовы зданий, уже собрался нолдорский отряд. Лошади нетерпеливо всхрапывали, вертели головами, приподнимали хвосты, перешагивали на месте. Под их копытами хрустело цветное стекло и обгорелые кости. Возле них стояли всадники в одинаковых доспехах и плащах, с одинаковыми равнодушными лицами. По знаку Келебримбора эльфийские воины вскочили на коней.       — Руки! — сказал он, обращаясь к майа.       Майрон не с первого раза понял, что эльф от него хочет. Едва живой дух его словно перестал воспринимать речь эрухини. Он так и стоял рядом с эльфом и смотрел прямо на него пустым потухшим взглядом. Тогда Келебримбор, раздражённый неповиновением, сам грубовато схватил тонкие ладони айну и перевязал верёвкой, не пренебрегая на последней петле рвануть путы с силой, так, что жесткая пенька сжала до ссадин нежную кожу майа. Затем Келебримбор усадил Майрона на лошадь, сам вспрыгнул в седло и знаком поднял команду для нолдор отправляться.       Отряд тронулся в дорогу. В отличие от столицы, пригород Мордора чудом уцелел. Пожары и разрушения не коснулись зданий, но они всё равно казались вымершими. Ставни домов были плотно сомкнуты, почти на каждой двери висели большие замки, вокруг царила тишина. Жители оставили свой кров, и осиротевшие брошенные в спешке хозяевами дома глядели скорбно на процессию. Убитый горем, растерзанный и разорённый Мордор в траурном молчании провожал своего прекрасного владыку.       Майрон не питал иллюзий. Он знал, что этот путь станет для него скорее всего последним. Срок его жизни в Средиземье пошёл на дни, а быть может даже на часы. Глаза наполнились слезами, когда Чёрные Врата остались позади. Хотелось обернуться, бросить последний взгляд, попрощаться. Но за своей спиной Майрон ощущал тяжёлую внимательность эльфа, словно тень из его страшных снов. И он опять, в который раз не решился увидеть лик своего кошмара.       Вскоре и типичная природа дорогого края сменилась раздольем роханских степей. Тёплый ветер пасмурного дня слегка шевелил гриву коня перед глазами Майрона. Небо было, как море, с одинаковыми рядами лёгких облачных волн. Солнце было похоже на золотую рыбу, притащившуюся в грязной воде. На душе было так же смутно и безысходно. Келебримбор ровно вёл гнедого жеребца среди полевых выцветших в конце лета трав. За весь путь он не произнёс ни слова. Но Майрон чувствовал затылком тяжёлый взгляд и ощущал твёрдую плоть, когда иногда из-за резкого движения лошади их тела случайно соприкасались. Дорога стала спокойной, шаг коней мерным. И айну снова погрузился в оцепенение.       Пейзаж не менялся весь день. Серо-зелёное, будто пыльное, поле, бесцветное небо, которое к вечеру спустилось на землю пластами лёгкого рассеянного тумана. Рыбка-солнце совсем ушла в глубину небес. Воздух напитался влагой, украсив гриву коня круглыми каплями. Одежды майа, некогда роскошные и светлые, а теперь более походившие на лохмотья с серо-бурыми вытершимися разводами от крови, отяжелели, плотный шёлк давил на плечи. Волосы айну превратились в жгуты, которые стучали по лицу при поступи Гнедого, прилипали к вискам и лбу. Майрон дёрнул руку, чтобы убрать мокрые прядки, но мешалась верёвка, о которой в своём бездумье он совсем позабыл. Теперь же вспомнил некстати, и суровые нити не давали покоя, жали и жалили онемевшие руки, от качки растирая запястья в кровь.       Но эти его страдания продолжались не столь и долго. К вечеру на краю большого поля показались высокие деревья. По левую руку светился золотой Лориен в драгоценной короне огромных шапок листвы меллорнов, по правую и чуть ближе ровной тёмно-зелёной стеной стояли дубы Мирквуда. Конечно же, нолдорский отряд выбрал для привала именно густые, непролазные чащи Лихолесья.       В этот раз тропа вилась под копытами коня неспокойно, перебиваемая корнями и густой травой, с каждым поворотом уводя нолдор вглубь зарослей. Но в лесу, как ни странно, не было темно. Достигнув, наконец, места привала, укрытого слабым рассеянным светом, льющимся из-за плотных крон, всадники спешились. Взору предстала поляна, окружённая высокими толстыми стволами деревьев и отвалами камней. Эльдар не стали разбивать шатров — кроны вековых деревьев прекрасно защищали от любой непогоды и ветра. Следопыты, что ехали впереди основного отряда и вступили в лес первыми, уже обследовали округу, разбросали капканы от зверья и занимались теперь костром. К ним присоединились остальные. Келебримбор же стащил с седла майа и поволок в тёмный бурелом.       «Будет ли он снова пытать меня, чтобы выяснить, где оставшиеся артефакты? Или привяжет к дереву чарами колец и оставит на съедение волкам? Лучше бы просто поставил лицом к стволу и выпустил стрелу…» — раздумывал о своей дальнейшей судьбе майа, пока они карабкались все дальше в глушь через корявые пни, завалы из веток и коряги. Но планы эльфа оказались ещё более дикими и изощренными.       Он действительно поставил Майрона к стволу огромного дуба, прижав лицом в жесткую кору. Руки с длинными чуткими пальцами в тонких перчатках для верховой езды мягко легли на грудь и талию духа. Келебримбор ничего не говорил, но айну слышал надрывное дыхание, чувствовал мощные колебание сильной груди, возбуждённое естество красноречиво уперлось в шёлк его когда-то светлой мантии. Нолдо сильнее прижал Майрона к дереву, покусывая его ухо, сапогами небрежно стукнул по щиколоткам, безмолвно приказывая развести их шире. Ноги майа подкосились, он плавно начал оседать на землю, царапая лицо одеревенелыми пластинками.       Келебримбор злобно цокнул языком, а затем вздохнул. Он подхватил слабеющего Майрона и уложил на тёмно-зелёную подстилку мха в могучих корнях дуба, словно на бархат лучших покрывал. Обнажил его стройные белые ноги и исхудавшие бёдра, снял свой ремень с ножнами и вошёл в пленника медленно и бережно, схватив его за острые плечи. Протяжные движения эльфа сменялись короткими и мощными, он был готов сорваться на мощные толчки, но тело элементаля осталось холодным и безучастным к грубому принуждению, и вид пленника остужал пыл нолдо.       «Он бледен и уже даже не плачет», — печально, безнадёжно думал Келебримбор.       Золотые волосы айну стали светлее, словно посеребрённые сединой, глаза неярко мерцали, как маленькие свечки за пыльным стеклом светильника, на нежный лик легли тени страшных мучений, облик его утратил горделивую стать, стал тонкий и хрупкий. Огненная фэа потускнела, но всё равно мерцала мягко и чисто. И всё же для Келебримбора Майрон до сих пор оставался самым чудесным и дорогим существом во всей вселенной. Он вспомнил, как был беззаботно и пленительно красив майа в своих танцах с мечами, обжигающе восхитителен на ложе любви… для нолдо он был ослепительно прекрасен и в своём страдании.       «Любовь моя, я не хотел причинять тебе боль. Ты заставил меня. Не вынуждай, — взывал мысленно Келебримбор к майа, вбиваясь в такое до сих пор драгоценное для него, но безразличное ко всему теперь тело. — Умоляю, не вынуждай меня снова!»       Эльфу показалось, что даже воздух вокруг них стал горьким, оседал сизым пеплом на губах. Келебримбор вытянул руку майа с синими бороздами от верёвки над головой айну, переплёл его ледяные пальцы со своими. Майрон не вырывался, ему было абсолютно всё равно, кто и что с ним делает. Он, уставший, убитый и несчастный, ничего не ощущал и уже мало что понимал.       Все происходящее свершалось в полной тишине. Келебримбор не проронил ни единого стона, только перед самыми последними движениями едва слышно зарычал, то ли от переполнявшего ядовитого удовольствия, то ли от внезапно пронзившего его душу горя за распятую любовь свою. Он навалился всем весом на исхудавшую фигурку, прижался плотнее, завершил короткий акт, излившись. А затем без всякой передышки рывком поднял полуобморочного майа и перекинул через плечо, не особенно заботясь о его ощущениях.       На поляне Келебримбор свалил бесчувственного пленника на плащ, расстеленный кем-то возле костра. Сам сел рядом. Неподалёку сидели эльфийские воины и незаметно бросали на своего повелителя и майа недвусмысленные взгляды. Не обращая на то никакого внимания, Келебримбор, справившись с ураганом эмоций, вдруг снял перчатку и скользнул рукой под ткань, сжал тонкую ладошку, поглаживая пальцами.       Дальше от этого единственного, затерянного в чаще огонька, стелилась смолистая мгла, за которой не видно было ни стволов, ни кустов. Где-то высоко в небесах пылала огромная алая луна. Майрон не видел полный диск, но чувствовал сквозь кроны тревожный взгляд кормчего воздушной ладьи Тилиона, предвещающий катастрофу. Ещё выше, он знал, сиял прекрасный купол далёких звёзд и где-то там в недостижимом пространстве теперь родной его Валинор.       Он глядел на тёмный в сумерках лик эльфа, очерченный красной окаёмкой костра, словно рубцом ожога. На краю сознания появилось полузабытое небесно-тёплое чувство, предваряющее картины из прошлого. Лесной костёр напомнил Майрону ласковую тихую ночь на их охоте. Давным давно, как будто в другой, светлой и счастливой жизни, он в бархатной тьме нежно обнимал своего серебряного мастера возле потухшего огня.       Даже сейчас, глядя на своего мучителя, Майрон чувствовал только грусть и боль. И более не за себя, а за заплутавшуюся в надзвёздных лабиринтах Судьбы и мира эльфийскую фэа, которая, получив величайшие знания из всех возможных и открытых, выбрало неверный погибельный путь. Именно себя винил до сих пор Майрон. Он, старшее существо, айну, вручил дары знаний, что оказались слишком тяжелы для духа эрухини. Именно майа, как он сам смыслил, был виноват в падении этого талантливого мастера, храброго и сильного эльды. Келебримбор смело шёл за благородной целью, а Майрон, полюбив его всем сердцем, слишком рано открыл тайны, что всегда были под запретом для эрухини. Только теперь майа, наконец, осознал мудрость этого решения валар. И потому Майрон несмотря ни на что любил, любил Келебримбора. Как каждое создание Творца и несравненно более того. Больше всего он сострадал не выдержавшей испытания и обгоревшей в жажде власти душе эльфа.       Или, быть может, светлый айну просто не умел ненавидеть.       Но теперь даже эти воспоминания и мысли не туманили глаза слезами, не резали сердце болью и тоской. Осталась одно:       «Нельзя позволить ему завладеет Единым кольцом. Для его же блага, и жизни всего мира. Ради этого я ещё живу».       Одна мысль, одно стремление, одна Надежда. Затем на Майрона опять напала сонливость и безразличие ко всему.