Замыкая цепь

      Келебримбор тоже последние дни спал тревожно, просыпался от любого шороха. Сердце его разделилось на две части. Одну занимала привычная тревога, изъедающая его душу долгие годы: страх не успеть, не суметь спасти от тлена Эрегион. И эта опасность занимала до недавнего времени большую часть его сознания. Все же оставшиеся мысли были посвящены майа. Но пока ещё приносили только радостное волнение.       Келебримбор не питал пустых надежд о том, что айну когда-либо ответит ему взаимностью. Разве может пламя любить кузнеца? Пламя — это просто пламя. Согреет без страсти и обожжёт без пощады. Но ведь и мечтать никто не может запретить. И потому нолдо упивался плодами этих грёз и фантазий, совершенно уверенный в силе и твёрдости своего характера. Если Келебримбор почувствует, что эти приятные игры разума грозят превратиться в наваждение или помеху его делам и целям, он тут же безжалостно забудет все эти головокружительные объятия и поцелуи.       Между тем, нолдо и сам не заметил, что позволил образу майа с каждым днём незаметно завоевывать все новые рубежи его души, вытесняя из неё даже Эрегион. Теперь огненного духу, даже об этом не ведающему, принадлежала и бо́льшая часть сердца эльфа. А Келебримбор продолжал успокаиваться уверенностью в мираже полного контроля над собой, что «все эти мысли о элементале — лишь лёгкая игра воображения, умозрительный опыт, попытка представить, как было бы, если…»       В дверь постучали. На пороге стоял Майрон, словно сон, воплотившийся в реальность. Но он пришёл вовсе не броситься в объятья нолдо. На элементале была короткая рабочая форма, из креплений ремней, затянутых на поясе и вокруг ног, торчали мелкие ювелирные инструменты и свернутые в трубки листы, а золотые волосы были заколоты на затылке гусиным писчим пером, да при том изрядно покусанным, как бывает в сложных раздумьях.       — Извини, что потревожил тебя в неурочное время. Но дело не терпит отлагательств! Сегодня ночью настаёт Loende. Одевайся, Келебримбор, и пошли в мастерскую, скорее!       Заинтригованный нолдо молниеносно облачился в рабочую робу, пуговицы на груди и разгрузочные ремни застёгивал уже на улице. Сонный волк поднял морду с мощных лап, явно недовольный ночными прогулками мастеров. И даже злобно рыкнул, когда майа нетерпеливо пристукнул ногами его бока, понуждая шевелиться быстрее.       В мастерских вулкана, конечно, не было ни души. Но майа и эльда своим появлением будто всколыхнули сонное царство. Лава потекла чуть быстрее, пламя в факелах вспыхнуло ярче. Майрон расстелил на широком столе большой пергаментный лист. К удивлению эльфа это был не чертёж и не схемы, а карта звёздного неба.       — Смотри. Я понял, как нам вернее создавать кольца. Внизу, вокруг зимнего солнцестояния, в области смерти и тьмы, царит Lumbar. — сразу же начал вещать майа, расправив середину карты, удерживая её одной рукой, а другой пытаясь дотянуться до металлических щипцов, чтобы не дать листу свернуться обратно в трубку.       Келебримбор взял и щипцы, и стальной прут, чтобы закрепить ими края. Во время этого действия, он допустил неосторожность: дотронулся до плеча Майрона. Тело эльфа вдруг пробило молнией. Он отдёрнул руку, так быстро, словно коснулся раскалённой печи и получил ожог. Но элементаль этого, кажется, и не заметил, он был весь погружён в символы на пергаменте. В странной звёздной карте Майрона в знаке Сатурна был начертан чернилами полумесяц, присоединённый к нижней ветви креста.       — Аналогичный canu в иерархии металлов. Ты хочешь сказать, что rauta необходимо сопрягать с небесными светилами? — спросил нолдо, пытаясь разобраться в переплетениях значков, пересекающихся линий и окружностей.       — Да! Согласно этому плану, сила наших творений возрастёт более, чем в сотню раз! Начало путешествия anar — в зимнем солнцестоянии, в области Lumbar и свинца — символе погружения сознания в материальный хаос, — огненные блики в глазах Майрона разгорелись сильнее.       — Но в этом «хаосе» уже сокрыт золотой отблеск, — на одном дыхании продолжил эльф.       — Именно, дорогой мой ученик! — подтвердил майа.       Келебримбор тоже склонился над картой и сравнил положения Сатурна и Юпитера. В знаке последнего, аналогично олову, полумесяц поднимался вверх от горизонтальной ветви — первый успех души в её борьбе. Точно под горизонтальной ветвью были начертаны рукою майа два символа Марса — крест над кругом, и над ней — два знака Венеры — крест под кругом. Вторя траектории взгляда нолдо, его наставник пояснил:       — В первом случае, в знаке Carnil и anga, дух скован и стянут телесностью, во втором, в знаке Tancol и urus, «anar» дух восходит над крестовым древом материальных тенденций. Это уже более явный проблеск malta.       — Значит здесь, выше, — Келебримбор показал точку на карте, — два знака Elemmire и mistarille. Его знак единственный, включающий знаки anar и isil.       — В его лунной «воде» таится огненный зародыш Солнца, как в душе — искра вселенского Духа, — добавил айну.       Майрон почти лёг на стол, чтобы дотянуться до зенита круга, но всё-таки не достал до центра, поэтому вытащил из незамысловатой причёски перо и указал его пушистым кончиком на знаки, значения которых известны всем без пояснений.       — И, наконец, высшая ступень — Солнце и Луна. Келебримбор, сегодня самый идеальный день, чтобы заклясть энергию небесных сфер в подходящие металлы — солнцестояние, когда ночное и дневное светила смешивают свои лучи, словно аманские вечные древа. Скажи, есть ли у нас все подходящие кольца?       Они помчались в мастерские, выворачивали ящики столов, все подряд шкатулки и коробки. Золото и мифрил отыскали без труда, медное колечко, к большой удаче, нашлось в старом и запылённом ларце Майрона, серебряное снял с пальца Келебримбор. Дело осталось за железом, оловом и свинцом. Благо на производстве этих металлов было в достатке.       К исходу ночи были на скорую руку отлиты три недостающих кольца.       Последующие сутки над миром стояло пламя солнцестояния. Чистый белый свет лился из-под кромки Эа и пронзал потоками сферы семи ясных небес, даруя мирозданию надежду и возрождение. Мир воскресал, открывал глаза, сомкнутые смертной пеленой. Любой предмет или живое существо, испив это блаженное сияние, преображались, казались с виду новыми и незнакомыми. Даже дух изменялся под целительным теплом солнца. Всё вокруг, озолоченное белым светом, превратилось в лучшую, чистейшую и тончайшую, абсолютно идеальную версию себя.       Майрон и Келебримбор не видели ослепительного животворящего света. Самый длинный день в году они провели в жерле Ородруина. Как и самую короткую ночь, к исходу которой мастера успели заколдовать семь колец.       Выжатые до последних капель сил, они еле-еле смогли дотащиться только до мастерской в Ородруине. Майрон небрежным жестом скинул звёздную карту со стола, лёг на него и раскинул руки. Нолдо рухнул рядом, благо ширины стола хватало, чтобы просторно разместиться на нём вдвоём. Между ними стояла шкатулка с новыми артефактами. Можно было даже взглядом определить, что эти кольца сосредоточили в себе мощь, несоизмеримо бо́льшую, чем партия из девяти опытных образцов.       — Эти кольца намного, намного сильнее предыдущих. Дело ли в планетах, технологии или материале? — едва мог шевелить губами Келебримбор. Он посмотрел мутным взглядом на бледное прелестное лицо Майрона. — Но и девять стали сильнее.       — Неудивительно, — вздохнул тихо айну. — Энергия, заключённая в бег по кругу, разгоняется с течением времени. Они станут ещё могущественнее.       Взгляд Келебримбора привлёк сосуд, стоявший напротив. Большая стеклянная колба была изящно изогнута так, что её узкое горлышко было похоже на длинную склонённую к центру шею. И назывался сосуд весьма поэтично — «лебедь». В честь древней легенды.       …То случилось в незапамятные времена, когда над землей сияли светочи валар, созданные валой Аулэ, наполненные светозарным сиянием владычицы Варды и благословенные королём мира Манвэ. Иллуин располагался на крайнем севере Средиземья, а южный назывался Ормал. Гигантские сосуды освещали весь континент, даровали ему тепло. Семена, посеянные великой валие Йаванной, проросли из тьмы земли, распустили юные листочки. Началась весна Арды. Животные нашли себе пары, и родили детенышей.       У семьи лебедей тоже появилось потомство: семь птенцов. Но тёмный айну Мелькор обрушил светильники, и мир накрыл кромешный мрак. Наступили чёрные годы великого катаклизма. Растения погибли, в мир пришёл голод. Мать и отец лебедят едва могли находить крохи пропитания, и всё отдавали своим маленьким детям. От истощения умерла лебедица. Она не долетела до гнезда, тело её белой звездой упало в черноту волн и там сгинуло.       Остался лебедь один с семерыми детьми. Четыре недели на исходе сил летал он по миру, но не мог отыскать еды для прокорма птенцов. Тогда вернулся лебедь в своё гнездо, обнял в последний раз белоснежными крылами своих плачущих от голода детей, а затем вскинул высоко длинную шею и вонзился острым клювом, как ножом, в свою грудь. Из вспоротой раны истекли потоки тёплой крови. И птенцы пили эту кровь, насыщались и набирались сил. Во тьме той страшной ночи лебедь умер, и через миг после этого мрак рассеялся.       По поверью средиземцев, наблюдая эту жертвенность родителя, сам Эру обронил хрустальную слезу, и она светозарным лучом прогнала тьму. Наступил светлый день. Семена, спавшие до того в земле, снова проросли, появились насекомые и рыбы в водоёмах, голод закончился. Птенцы превратились в прекрасных птиц, и от них пошёл весь дальнейший род лебедей.       А Эру Предвечный сказал живущим на планете существам, что пока в мире есть хотя бы одно чистое и любящее сердце, катастроф больше не будет. И в подтверждение его слов зажглась на небесах ослепительно прекрасная, ярчайшая радуга. А над морем в рассветном безветрии, когда Танколь дарит Арде свои ясные и чистые лучи, а на небесах нет ни единого облака, можно видеть две тени на водной глади моря и слышать шелест перьев — то на прозрачных, словно утренняя дымка, крыльях летит над миром пара древних лебедей, что своим жертвенным подвигом да бесконечной любовью спасли не только своих детей, но и весь мир от погибели.       Этот герметичный прибор, названный в честь священного лебедя, использовался мастерами для процесса непрерывной дистилляции. Пары бесконечно выделялись и оседали внутри этой причудливой формы. Взаимодействие частиц вещества высвобождало его истинные, «духовные» качества: подобно тому, как душа после смерти улетает из тела, «дух» субстанции испарялся из неё при нагревании.       «Технологии, время, звезды… Нет, дело в другом. Подозреваю, что дело в нас самих. Чем ближе мы становимся, тем лучше получаются заклятия. Наши чувства стали крепче, я предвижу, что это уже совсем не содружество товарищей, напарников или мастера и ученика. Вот и кольца, с которыми мы вдвоём связаны, стали сильнее. Связь… цепь…»       Келебримбор перевернулся и повёл плечами, вдруг сбросив всякую усталость, как тяжёлый плащ.       — Майрон, а ведь можно создать цепь из колец! Тогда их сила не просто возрастёт, она станет грандиозной!       Он замер, ожидая, что на эту гениальную мысль элементаль взовьётся пламенем, похвалит его блестящую идею. Но майа так и остался бледным и погасшим. Секунды звонкой капелью отбивали мгновения тишины в душе эльфа, всё еще надеявшегося услышать слова одобрения, но Майрон ответил уклончиво и пространно:       — Даже если и есть способ, то он мне ещё неведом. Сейчас рано об этом говорить. Надо усовершенствовать технологию и, возможно, переделать те экземпляры, что уже есть… может стоить попробовать использовать другие камни… тогда и нужно об этом задумываться.       Нолдо бросил в наставника подозрительный колючий взгляд. В нем отчетливо читалось: «Ты ведь меня обманываешь!»       Между тем, сам огненный дух заметил тревожное для себя влияние силовых накопителей.       «Эти семь колец получились сильнее, чем прошлые. Но с каждым новым артефактом будто что-то выпивает мои силы, и магия моя слабеет», — думал Майрон, но, в отличие от Келебримбора, майа не догадался, что в этом замешаны их собственные, общие с эльдой, эмоции. Он думал, что это следствие общемирового упадка, и сильнее прежнего хотел вернуть с помощью колец юность мира. Майрон так же пламенно, как и ученик, желал повысить силу колец, но если Келебримбор стремился к безграничной мощи, то майа хорошо ощущал меру и видел черту, у которой им стоит остановиться.       Конечно же, мысль о соединении всех могучих колец в единую связь посещала Майрона. И он действительно утаил от ученика то, что придумал, как это сделать. Способ был, стоит лишь его опробовать. Но огненный майа опасался рассказывать и обсуждать это с эльфом. Это был тот самый предел, за которым заканчивался баланс сил и начинался полнейший хаос.       Элементаля преследовало мрачное предчувствие, что этого допустить никак нельзя. Это неверный шаг в их искусстве. И он, и Келебримбор, и весь мир могут оказаться в смертельной опасности. Майа боялся, что, связав вместе кольца, они получат не спасение для погибающего Средиземья, а грозное оружие, которое рискует вырваться из рук создателей. После страшных снов, ощущение нависшей беды всё чаще сжимало душу Майрона.