Хроники Орбиты и Космоса: Janteloven

— Дочушка, ты как? — мама готовит макароны с подливкой, которые прекрасно пахнут, но мой аппетит попрощался со мной много дней назад. Я только вышла из душа. Всё, что я сказала родителям, что у меня серьёзные проблемы. Сказала, что объясню всё немного позже. Пока не могу. Мне надо было подумать, в последний раз прокрутить версию. Как я всё это преподнесу тем, кто даже про существование Тимофея не знает? И самое ужасное — встретить их осуждение. Я воспитывалась в довольно либеральных условиях, однако выросла «хорошей девочкой», которую и ругать-то было не за что: в школе пятёрки, занимаюсь саморазвитием, с мальчиками не гуляю, алкоголь не пью, матом не ругаюсь. И это всё было так, но уже нет. По сути, я должна признаться во всех «грехах», прежде чем дойду до Тимы. — Я нормально. Спасибо, мам. — Расскажешь? — я стою в полотенце. Я вспоминаю, как Тимофей с похотливым энтузиазмом караулил меня в комнате после душа, и как смотрел на меня, когда я была в полотенце. А когда он повалил меня, утверждая, что я его девушка. Как же давно это было! Я закрываю глаза рукой. Я не могу сдержать слёз, потому что воспоминания режут воспалённую кожу! — Моего…очень близкого человека обвиняют в убийстве. Он сейчас в тюрьме… — Близкого человека? — Моего парня, мам, — я смотрю на её лицо, пытаясь уловить хоть какие-то эмоции, но на нём — ни-че-го. — Ты веришь, что он невиновен? — как же меня тошнит от этого слова. — Я люблю его. Очень сильно, но всё так сложно…       Моя мама никогда не верила, что в любви что-то может быть сложно. И я всегда, когда смотрела на родителей, думала также. Я видела и как они шутят вместе, и как папа внимательно слушает мамин рассказ о коллегах по работе, и как мама сопереживает папе, когда тот негодует о проигрыше его любимой команды в очередном матче. Я и подумать не могла, что ссоры, разборки, недопонимания существуют где-то, кроме книг и фильмов. А теперь я посреди бури, буквально в сердце шторма, и не могу ничего с этим сделать. Всё, за что я хватаюсь, начинает вращаться вместе со мной. — Ксюш, я не буду ничего говорить, потому что ты сама всё знаешь. Только помни, что мы тебя любим, хорошо? — мама обнимает меня, хотя я не чувствую необходимости в этом. Я хочу спрятаться, но чьи-либо объятия, — даже мамины, — не тот вариант.       Я стараюсь не плакать, потому что это сейчас сделает только хуже, однако от одной мысли, что Тима виновен, раздирающая душу тоска сама заставляет вопить от безысходности. Родители знают, что я сильная и что я умная. Я всегда решала проблемы какими-то странными способами, однако, действенными. Поэтому сейчас всё, что они могут сделать — не мешать. Завтра суд. Завтра грёбаный суд.       Мне следовало бы выспаться и подготовиться к нему, но нет настроения ни спать, ни думать лишний раз. Его посадят, и это самый вероятный исход дела. Другой вопрос: на сколько его посадят? Это могут быть 15 лет, и тогда он выйдет взрослым мужчиной, мне будет тридцать с небольшим. Мы сможем быть взрослой парой, сразу удочерим или усыновим кого-то, потому что вряд ли я рожу детей… Или же его посадят на двадцать пять лет, и к тому времени мы будем уже не способны на яркие чувства, тихо распишемся и будем вести совместный быт. Возможно, снова возьмём кого-то на воспитание. Но кого я обманываю, его посадят до конца жизни…тогда я умру. Я не смогу жить, если опять с ним расстанусь, и снова по моей вине. Мы только решили дать себе самим шанс, только решили попробовать со всем разобраться и привыкнуть друг в другу, как нас снова разрывают. А что, если правосудие спасает меня из лап монстра? А что, если нет? Во что мне верить? Верить ли вообще, или просто сдаться?       Я захожу в свою комнату. Здесь прошли лучшие, худшие и вообще всякие годы моей жизни. Бабочки на стенах, розовые шторы, темная мебель, мягкая высокая кровать…но запах другой. Здесь пахнет свежестью, моющими средствами и улицей. Раньше здесь пахло цветами и ванилью. Я достаю старую синюю футболку из шкафа…футболка РДШ, той самой организации, в которой состоял Тима. Я быстро закрываю дверь и ложусь на кровать, уткнувшись в футболку. Всё моё отчаяние выливается в который раз наружу. Я достаю одеяло, ложусь. Я страдаю молча, лишь всхлипы в промокшую от слёз футболку раздаются в комнате как подтверждение того, что я жива. Я вспоминаю всё то, что когда-то заставило меня полюбить Тиму. Я вспоминаю его глаза. Его невероятные глаза, которые так часто менялись. Всегда разные эмоции. Я вспоминаю каждый бестактный поступок с его стороны, и каждый галантный шаг, предпринятый в нашей истории.       Наше первое знакомство: каким я его тогда видела? Раньше я бы легко ответила, но сейчас воспоминания смешались с реальными эмоциями, а потому я просто вспоминаю его сияющую улыбку и игривый взгляд. Он сразу знал, что я буду с ним, и я поддалась на уговоры, о чём (сложно это сейчас признавать) не жалею.       Помню момент, когда Тимофей впервые увидел меня. Не мой образ, а мою натуру. В тот раз он пытался меня раздеть, я помню, как он проводил рукой по моей щеке, шее. Он ждал, пока я работала, а я всё время думала о его присутствии за моей спиной.       Помню, как впервые увидела его истинное небезразличие. Тогда он предложил выпить мне кофе, но я проигнорировала его просьбу, и пошла с Дорианом. Видимо, я выбрала из двух зол меньшее. Ведь так Злата сказала: я не ошибаюсь с тем, кого пускаю в свою жизнь. Может, я намеренно лечу на адово пламя? Настолько ли моя душа темна? Но, надо признать, Тимофей казался мне слишком…сказочным? Дориан был реальнее, хоть и мало рассказывал о себе.       Помню и наш первый поцелуй, хотя таковым можно считать наше уединение на крыше. Матвей как-то спросил меня, есть ли момент в моей жизни, который я бы хотела зациклить. Я ему соврала, сказала, что это поездка на море с родителями, хотя на самом деле подумала о том утре. Да, после него произошло много всего, но тогда я впервые приняла тот факт, что я теперь «девушка». А вечером того же дня я стонала от удовольствия. Он не стал пользоваться мной и моей уязвимостью, он был таким нежным и решительным одновременно. Он терпел мои крики и претензии, и я даже не задумывалась о том, как истерично себя вела. Но я не хотела, я не ставила целью изводить его, нет, я его любила. И это меня пугало, а в страхе люди часто совершают опрометчивые поступки.       А ещё я помню, какой сексуальной и желанной чувствовала себя рядом с ним. С Тимофея начался мой путь познания себя: и нет, я не считаю, что это хорошо, девушке не обязательно нужен партнёр, чтобы начать себя понимать, однако в моём случае всё произошло именно так. С него: с его рук, с его губ, с его тела и с его голоса. С его сердца, которое он постепенно, но уверенно открывал для меня. Я помню тот вечер, когда он рассказал о значении каждой татуировки на его коже. И отныне там есть и метка, напоминающая обо мне. А что, если это было последнее, что те девушки видели перед смертью? Ужасная мысль, но если бы меня кто и убил, пусть это сделал бы он. Можно считать, что у меня мышление жертвы, что угодно вообще — я испытываю такую боль, что не могу поверить во что-то худшее.       Тимофей — тот парень, который показал мне весь мир, Вселенную, космос одним касанием, парень, чей силуэт я видела в каждом прохожем, на чьи плечи под покровом ночи я бы хотела смотреть вечно, тот, за кем я шла гордо, чьи руки я готова была целовать и обнимать, парень, чья любовь была настолько прекрасной, что не поддавалась описанию, она давала мне всё то, чего действительно не хватало. Тимофей — парень, с которым мы целовались настолько долго, что губы начинали болеть, тот, кто пах для меня, как любовь, тот, с кем бы я хотела делить звёзды в лужах и тёплый ужин, парень, который был бы готов ночевать под моим окном, потому что любит, парень, без которого и смысла нет, и жизни нет. Он — антология чувств, коллекционный сборник лучших композиций о любви.       Я помню, что испытывала, когда была вынуждена ему врать. И я так больше не хочу.       Я так сильно по нему скучаю! Эта фраза даже не выражает верхней части айсберга моей тоски! Я хочу его обнять, хочу почувствовать его тепло. Он так близко, но так недосягаем…       Это долгая ночь с постоянными бегающими мыслями и сомнениями, холодеющими ногами и потеющими ладошками, трясущимися веками и воспалёнными глазами.       И ей придётся закончиться.