Утро.
Моё сердце превратилось в мелко сточенный камушек, который даже кровь по телу не разгоняет, поэтому я вижу в отражении бледную, как снег, девушку. Сегодня надо выглядеть лучше, чем когда-либо. Но я сомневаюсь, что смогу сдержать слёзы. Достаю приготовленный комплект одежды. Сегодня я буду в тёмно-синей блузке, бежевой юбке, чёрных туфлях и с поясом в тон к туфлям. В этом я должна была ехать на открытие новой театральной студии в следующем месяце, но для суда это пойдёт больше. Глаза крашу ярко: через щит косметики никто не залезет в мою душу. Волосы заплетаю в самую аккуратную из возможных косу. Сегодня выпал снег — нормально для марта в России. Идя по улице, я трясусь, но не могу разобрать, от холода или от волнения. Родителей утром я чудом избежала, и ушла, написав папе смс об уходе. Я в состоянии добраться одна на метро. Когда такой кошмар, который сейчас твориться в моей жизни, происходит, тебя перестают заботить мелочи. Вся твоя жизнь — один большой поворот не туда. И ты, мать твою, не понимаешь, куда именно свернул и как вернуться?! — Я могу его увидеть? — я в здании суда, допытываюсь у Людмилы, адвоката, потому что хочу увидеть Тиму перед тем, как… Перед всем. Она сочувственно смотрит на меня, и понимает, что это возможно, но захочет ли Тима? Людмила уходит, а когда возвращается, у меня появляется надежда. Её не было минут десять, за это время успела изгрызть все губы и вытащить пару ниток из уже не новой сумки. — Иди. Но у вас всего десять минут. И то не факт. Мне надо ещё кое-что с ним обсудить. И, Ксюш… — Людмила дерёт меня за руку, — это с потрохами выдаст мою растерянность относительно этого дела, но будь готова ко всему. Я киваю и иду к нему. Сейчас Тима скажет, что невиновен или, может быть, он признается? Мне нужно знать правду. Какой бы она ни была. Мне кажется, что от этого зависит вся моя дальнейшая жизнь. И это действительно так. Перед дверью я останавливаюсь, а внутри всё замирает, как перед публичным выступлением: шаг — и тебя видят десятки глаз. В моём случае, меня увидят его глаза. — Ксюш, ты прекрасно выглядишь, — Тимофей так печально улыбается, на лице ничего нового, кроме щетины. Внутри моей души кто-то включил блендер, который перемолол все ощущения в одно отвратительное смузи. — Прости, но не могу того же сказать о тебе. — Я жалею о сказанном, но абсолютно не контролирую себя. Я столько раз прокручивала в голове диалог, который мог бы быть между нами, а сейчас: равнина без горизонта. — Всё будет нормально, крошка. Не переживай за меня, — он улыбается, а я не понимаю, как так? Как мне себя вести? Спросить ли, почему он не пускал меня к себе? — Это я должна тебя успокаивать. — Ты успокаиваешь меня тем, что всё ещё веришь в мою невиновность, так что… — Тима снова улыбается, а я застываю, но сразу пытаюсь взять себя в руки. — Да, — я киваю и складываю руки под грудью. Я улыбаюсь и порываюсь подойти ближе, но резкие жесты говорят сами за себя. Чёртов язык тела! — Погоди, Ксюш… — Тима берёт меня за подбородок и поднимает мою голову на себя. Это первое касание за долгие недели, и оно меня обезоруживает! Я внезапно понимаю, что Тима здесь, живой, что он рядом и что он разочарован. — Ты…сомневаешься во мне? — я молчу. — Нет, не сомневаюсь. — Ты всегда вот так киваешь, когда врёшь…Dritt! Тима отходит от меня. Господи. — Я люблю тебя, Тима. — Ты видела материалы дела, да? Потому что только они могли пошатнуть твою веру в меня. С тобой кто-то говорил? Тебе угрожали? СМИ? Кто? — Давай не будем. Мы…говорим вот так последний раз. Я не хочу ссориться. — Ксюш…как ты могла?.. — Тимофей винит меня, и я полностью его понимаю, но в то же время чувствую обиду за саму себя. За себя несколько дней назад, которая не ела, не пила и каждый новый день начинала с рвоты в туалете Славы. — Не материалы дела меня вогнали в сомнения, а твоё молчание! — я чуть ли не плачу. Держись! — Иди. Иди, занимай место, жди или что там. Мне нелегко, а ты проще не делаешь. Если ты в меня не веришь, то тебе не место тут. — Тима… — Уходи. — Я не преувеличу, если скажу, что никогда не видела Тимофея таким. Таким категоричным, таким суровым и таким измотанным. Замечаю на руке синяк. Даже не хочу думать о природе его появления. Я зажмуриваю глаза, будто это поможет мне перестать слышать. Я прикладываю руку к сердцу, будто в меня выстрелили. Медленно отхожу к двери, кивая и пытаясь не смотреть на Тиму, и захожу за угол. Я сажусь на пол и просто…я ничего не понимаю. После долгого отсутствия Тимы в моей жизни, после всех тех ночей, что мы провели поодиночке, после тех страданий, которые мы вынесли, он говорит…уходи? Он меня выгнал…и я ушла. Я не стала бороться. В который раз я сдаюсь и не борюсь за него. Я ничего не могу изменить в этой жизни, я теряю единственного, кого искренне люблю. Я сижу с содранной кожей, и сверху меня посыпают солью. Я страдаю душевно и физически, и никуда не могу от этого деться. Это кошмар, это просто полная катастрофа. — Я признаюсь, Мил. Я скажу, что это я убил их. Я признаюсь. Мне могут уменьшить срок…не пожизненное… Я слышу, что говорят Людмила и Тима. Неужели это он…? Встаю на ноги и ухожу. Я была не права. Я не готова к правде. Не к этому. Нет! Нет! Закрываю глаза и пытаюсь представить всё это, все эти зверства. Я много раз представляла, но сейчас не могу. Вместо этого я вижу Тимофея, который пытается встать и защитить меня от Дориана, вижу Тимофея, который принёс мне стакан воды, когда я напилась наркотического пунша, вижу Тимофея, который переживал за то, что мы не подготовились к моему первому сексу должным образом. Вижу его милого, доброго, честного. Вижу его, рыдающего, рассказываю про Есению. Я верю в его невиновность. И он собирается признаться, только чтобы уменьшить срок. Я не знаю, как мне дышать, как всё исправить…. Зал суда. Люди. Показания. Обвинения. Адвокат. Прокурор. Судья… Ему выносят приговор: пожизненное заключение. Я не плачу, но от этого не легче. Я просто медленно ухожу из жизни. Медленно теряю смысл существования. Его. Не. Будет. Вокруг будет куча людей, но его больше не будет. Как мы могли проиграть это дело? Как мы могли проиграть нашу жизнь? Я смотрю на Тиму, который может сказать последнее слово. Тимофей собирается сделать признание. Он смотрит на меня… Я произношу одними губами «Я верю». Тимофей незаметно улыбается и говорит: — Вы не того судите. Не бумажка создаёт человека, и не тюрьма его уничтожает. Человека во мне не погубить. Никогда, — Тима подмигивает мне, и улыбается. Он не признался. Тимофей выходит из зала суда с улыбкой, с гордо поднятой головой. Он последний раз смотрит на меня и губами произносит «Орбита». Я отвечаю «Космос», и это наше «Я тебя люблю». Как только он скрывается за дверью, я начинаю плакать. Слава меня обнимает, но мне нет дела до его рук. Я не представляю, что делать. Просто не представляю.***
Следующие десять дней Тима за решёткой, есть время на апелляцию, но она оказывается бессмысленной. Я снова живу у Славы, потому что терпение родителей истекало, им нужны были объяснения. Обо всей ситуации узнали другие родственники, и всем подавай разъяснения. Как же в такие моменты хочется быть одинокой. От родных в такой ситуации ты получаешь кипу нравоучений и поддельных сочувствий. У Славы я превратилась в серую мышь, которая целыми днями сидит под пледом и нервно дёргает ногой. Но у него, как оказалось, тоже есть предел терпения. Мы стали ссориться, и всё больше меня напрягала наша близость. Она какая-то нездоровая. Мы с ним не можем общаться, если только не страдаем. На четвёртый день я разбирала сумку и нашла клубную карту фитнес-центра. В том году мама решила, что было бы круто начать ходить всем женским составом нашей семьи, и ровно на год мы оформили абонемент. Спорт — неотъемлемая часть моей жизни всегда. Да, я не всегда занимаюсь, не всегда выглядела стройной и подтянутой, но я всегда любила активный образ жизни. Сейчас идея изнурить себя физическими тренировками показалась мне идеальной. Я живу на два города, периодически наведываясь в Тулу. Я сдаю все работы, которые нужны для вуза, продолжаю помогать по делам в нашем центре, но полного участия обещать не могу: оно строится на живой и кипящей энергии души, а моя — мертва. Поэтому я не могу ничем помочь ни себе, ни кому-то. В фитнес-центре есть риск встретить маму или сестру, и тогда допроса не избежать. Ещё мне постоянно звонит бабушка, которой тоже надо всё знать. К чёрту. Просто пойду долбить свои мышцы до боли, чтобы заглушить звенящую боль в душе. Как и всегда, в зале чисто, играет музыка, люди, потные и заряженные, на тренажёрах. Рано утром, иногда даже до пробуждения Славы, я ухожу, а возвращаюсь поздно вечером. Здесь есть буфет, душ, спа, бассейн. Здесь есть, чем себя занять. Около часа я провожу на беговой дорожке, потом велотренажёр, тренажёры для ног, рук, спины. После полного комплекса иду в душ, затем — бассейн. После перекус, работа, потом снова зал. После хамам, потом опять перекус, работа, душ, дом. На второй день чувствую, что организм изнурён, но я, как заведённый солдатик: остановиться не могу. На шестой день после оглашения приговора я окончательно перестаю спать. Теперь мне снится Тимофей, которого я не могу увидеть. И даже после того, как его отправят в пункт его заключения…до конца жизни…я не смогу его свободно навещать, потому что не имею никакого статуса. Но добиться свидания можно. Никогда не думала, что так больно не иметь возможности коснуться того, кого так любишь. Это медленно отравляет твоё сознание. Поэтому тренировки становятся ещё более жёсткими, а рацион питания — менее калорийным. Седьмой день. Я снова в зале на тренажёре. Пульс — 125, цвет лица — серый, вес — 62 килограмма, рост — 172, цвет глаз — безжизненный. — Алё, спортсменка, добрый день, — Артём? Что он тут делает? — Как ты меня нашёл? — я не прерываю занятия, потому что иначе собьётся время. — Ты не отвечала на мои звонки долбанных семь дней. Мне пришлось выяснять, где ты. Что случилось? Почему ты не рассказала про Тимофея? — Тёма тоже в спортивной форме. — Потому что ты не мог помочь, никто не мог. Я не хотела втягивать в это чужих. — Чужих? С каких пор я стал чужим? И вообще, может, ты и забыла, но у Антона жена судья. А его отец опытный юрист, и у самого Антона юридическое образование. А я не бедный. Мог бы деньги дать. Но ты же у нас гордая идиотка, попросить не судьба. Я останавливаюсь. Антон. Точно. Он вёл лекцию с Артёмом в день нашего знакомства, и они лучшие друзья. Хотя, я думаю, это бы не помогло. За этим дело стоит что-то большее, чем просто преступление и просто обвиняемый. Тиму намеренно пытались усадить в тюрьму, намеренно пытались лишить его всего, рассорить нас…рассорить. Кому не нравится его роман со мной, и кто обладает властью над имуществом Тимы? Я схожу с тренажёра. — Ксеня, ты в норме? Эй? — Тёма касается моего плеча. Отец Тимофея. То ли это голодный бред, то ли трип от недосыпа, но я почти уверена, что отец усадил сына за решётку. — Я должна заниматься. Я иду к беговой дорожке, включаю девятую скорость и бегу. Бегу от мыслей и проблем. Тёма встаёт на соседний тренажёр и делает то же, что и я. Его отец мерзкий тип, который не даёт покоя мне и Тиме с того момента, как я его знаю. Он не давал комментариев прессе, не помог Тиме с адвокатом и не говорил со Славой. Он точно имеет к этому отношение. Что же может быть такого, что заставляет отца уничтожать жизнь родного сына…родного ли? Как же я раньше не додумалась. Рита старше Славы! Значит, во всей этой истории о том, что отец бросил сына, то есть Славу, потому что был бедным и молодым, нет смысла. У него к тому моменту уже родилась дочь. Но Тима говорил, что он родился, когда отец уже был при деньгах. Значит, буквально за год отец Тимофея разбогател до такой степени, что смог обеспечить минимум двоих детей. Но вдруг Тима и Рита вообще не его дети? Глаза у Тимофея и Риты явно не в отца, а вот у Славы — да. Тогда чьи они? Или это полный бред? А что, если Тима что-то выяснил, может, даже шантажировал отца. Потому Слава мне так мало рассказывает, он тоже в курсе чего-то. Тимофей и Слава не братья. Я спотыкаюсь и падаю с дорожки. Ноги гудят, голова кружится. — Ксения, твою мать! — Тёма бросается ко мне. Подбегает какой-то фитнес-инструктор. — С вами всё хорошо? Но я молчу. Молчу, потому что в шоке. В глубоком шоке, и я больше не в этой реальности. — С ней всё нормально, она просто переусердствовала. Я разберусь. — Вы брат? Муж? — Да, да…жених. Я разберусь, спасибо. Крепкие Тёмины руки поднимают меня, но я всё ещё не в себе. Он ведёт меня в раздевалку. Я слышу крики возмущения голых женщин, на которые Тёма отвечает что-то вроде: простите, ей плохо, я должен о ней позаботиться. Он выглядит рыцарем на белом коне, а потому скандальные Афродиты успокаиваются. Тёма снимает с меня одежду, берёт ключ от моего шкафчика, переодевает и выводит из здания. Мы в машине. — Заранее извиняюсь, я честно не бью женщин, но ты выбора не оставляешь. Тёма даёт мне пощёчину. Не сильную, но я мгновенно прихожу в себя. — Ты чё, ахренел? — я кричу на него! — Прости. Ты хотя бы говоришь. Ты как зомби! Ты вообще не реагировала ни на что. Что с тобой? — Ничего. — Блять, Ксения, хватит страдать хернёй и рассказывай. Чем я заслужил твоё недоверие? Я молчу. Теперь намеренно. — Ладно, — Тёма блокирует двери и заводит машину. — Куда мы едем? — я обижена и хочу знать, куда он меня везёт. — Туда, где тебе, может быть, станет легче говорить. — Это похищение! — Да иди нахрен, мы едем вытаскивать тебя из депрессии, в которую ты себя вгоняешь. Это мой долг друга. И не спорь, подруга, ясно? — каре-зелёные глаза, полные решимости, смотрят на меня. Ладно, удачи ему. В дороге мне звонит Слава. Я пишу смс, что не вернусь ночью. Я не смогу говорить с ним, потому что если всё то, что я там себе придумала, правда, это сильно может поменять наши жизни. Либо я чёртова интриганка. На улице уже темнеет, и, кажется, я знаю, куда меня везут. Да, я оказываюсь права. Это здание, в котором мы с Тёмой познакомились. И там мы провели первую ночь вместе. Само собой, мы просто разговаривали. Когда мы должны были уезжать на смену, я перепутала дни, и приехала со всеми вещами на день раньше. Тёма знатно меня высмеял и предложил переночевать в офисе. Он тоже там оставался, готовил все заявки к отъезду. Я решила ему помочь. Это было весело, мы выпили очень много кофе, порвали матрас, когда хотели убрать его в кладовку, поцарапали экран ноутбука, когда доставали книги из шкафа. Шкаф начал падать, и мы отошли назад, и Тёма задел ручкой экран. Мы долго смеялись. Тогда Артём сказал, что я идеальная компания для бессонной ночи перед отъездами. В пять часов утра мы уснули, в семь уже был сбор. Немудрено, что мы проспали, и разбудил нас Антон словами: «Даже не хочу знать, чем вы тут занимались», увидев порванный матрас, упавший шкаф и полуголых нас. Это была весна, и в офисе было жарко! — Ты улыбнулась, вот это да! Я смущаюсь. Это была непроизвольная улыбка. Мы выходим из машины, все вещи оставляем в раздевалке, а сами поднимаемся на второй этаж в офис. Стол, собранные стулья, экран для проектора — ничего не изменилось. Только стены стали оранжевыми. — Пойду за матрасом, а ты пока располагайся. — Артём, — он поворачивается. — Мы этот матрас минут пятнадцать вдвоём доставали, один ты убьёшься. — Подстрахуешь? Я киваю и иду за ним. И вот, мы, лежим на матрасе, рядом с нами стаканчиков пять с выпитым чаем «Красная цена» и «Русским сахаром». Я закинула ноги на стену, надела фирменную футболку, потому что вся моя одежда — потная. Я рассказала, что произошло в Туле, рассказала, как проходило дело, но вот про свои подозрения не сказала ни слова. — Что-то ещё, Ксень? Я молчу. — Молчишь. Опять. — Я думаю, отец Тимофея проплатил суд и специально сына закрыл. — Зачем ему это? — Мне кажется, Тима ему не сын, не биологически, ну или тут есть что-то ещё. Честно, Тём, не знаю, и просто схожу с ума. Я его даже не обняла. Три недели я его не обнимала, три недели толком не видела, не слышала. Его оторвали от меня. Или меня от него. «Нас расставили, рассадили…» — Что? — Стихотворение такое. — Расскажи. Хочу послушать. Мне нравится, как ты читаешь…. — Нет, это глупость. — Пожалуйста… — Расстояния: вёрсты, мили… Нас расставили, рассадили, Чтобы тихо себя вели, По двум разным концам земли. Расстояние: вёрсты, дали… Нас расклеили, распаяли, В две руки развели, распяв, И не знали, что это — сплав Вдохновений и сухожилий… Нас рассорили — рассорили, Расслоили… Стена да ров. Расселили нас, как орлов. Заговорщиков: вёрсты, дали… Не расстроили — растеряли. По трущобам земных широт Рассовали нас, как сирот. Который уж, ну который — март? Разбили нас — как колоду карт! Апелляция была подана, но всё бесполезно. Нас расставили, расстреляли, и теперь мы оба одиноки. Тимофей в тюрьме. Я на свободе, как в тюрьме. Он виновен в серии особо жестоких убийств. Его участь — тюремная камера до конца жизни. А ведь убийца на свободе и всё ещё где-то между Москвой и Тулой…