Хроники Орбиты и Космоса: Janteloven

— Привет, Насть, я хотела у тебя помощи попросить, можно? — Настя когда-то была первой в списке моих подруг, да и вообще близких людей. С самого моего рождения она была в моей жизни, но такая дружба часто обречена на провал, потому что мы «обязаны» дружить, и даже не думаем о том, хотим ли. — Да. Ксюш, как ты? Ты в больнице ещё? — об этом что, вся Тула знает? — Нет уже. Слушай, можешь в детский дом сходить, найти Лизу и спросить у неё про концерт? Она поймёт. Просто передай мне всё, что она скажет, — я звоню именно ей, потому что Настя живёт в двух минутах ходьбы от пункта назначения. — Конечно. Я сделаю. — Спасибо, пока, — кладу трубку. Что бы ни было, я должна сделать этот концерт. Ребята этого заслужили. — Проблемы? — Нет, всё хорошо. Просто дела, ничего особенного. — Не перенапрягайся, ты только вышла из больницы. — А ты только вышел из тюрьмы. Может, поговорим про это? В машине повисает тишина — Ксюш, считай, что я Дин и только что вернулся из ада. Ты всё ещё хочешь меня расспрашивать? — его отсылка к моему любимому сериалу повергает меня в шок. — Теперь хочу с двойной силой. Брось, нам надо поговорить. — Давай доедем до отеля хотя бы. В дороге говорить о таком не очень круто.       Я соглашаюсь и снова возвращаюсь в музыку. На этот раз играет «Бумдигибай» Потапа и Насти. Сомнительная песня. Я помню клип. Там ангелу обрезают крылья. Всегда больно было на это смотреть. Чувствую себя ангелом, которому выдрали крылья с корнем. Очень больно. Краски сгущаются и становятся всё темнее. Этой темы не избежать. Но о чём нам говорить? О том, что это всё ужасно? — Я возьму рюкзак, а ты иди пока в отель. — Я предпочту не ходить одна по темноте, — я говорю беспечно, но на самом деле это ужасающая правда. Я ещё долго буду бояться темноты. — Да. Прости. Пойдём, — Тима вешает мой рюкзак себе на плечо и обнимает меня за печи. Мы заселяемся в отель. Тима расплачивается картой. Интересно, у него остались деньги от отца? Он же не мог оставить сына без гроша в кармане? Мы подходим к отелю, название которого несколько иронично напоминает о той кличке, которую Тимофей дал мне в школе. Только теперь я знаю, как правильно читается слово «ключ» по-английски. — Ты не устала? — Я проснулась три часа назад. Нет, я даже чуть-чуть не утомилась. — Хорошо. — Ты чем занимался весь день? — Да разным. Разбирал всё то, что было в моё отсутствие. Плюс смотрел на тебя спящую. — Извращенец, — я произношу это в шутку, но теперь это слово приобрело иную окраску. — Прости, — я чувствую, что должна извиниться. — Ничего, не за что извиняться. Мы снова живём нормальной жизнью… — Тима говорит это уверенно, но ни я, ни он в это не верим.       Мы выходим из лифта и ищем свой номер. Тима открывает его ключ-картой, мы проходим, и я не перестаю удивляться тому, как все номера похожи, но всё равно отличаются. Однако тут номера обставлены гораздо интереснее, а оранжевый цвет я ранее в интерьере не встречала. Правда, искренне не понимаю, зачем нам такой большой номер — аж апартаменты — на такой короткий срок. Но тут дело Тимофея…       Я включаю свет в комнате и прохожу в центр. Тима кладёт вещи у входа, и ключ-карту убирает в карман брюк. Я опираюсь на подлокотник серого дивана и складываю руки под грудью. Тимофей сочувственно улыбается и подходит ко мне. — Я скучал, — Тихо говорит он и достаёт мои руки, чтобы взять мои ладони в свои. — И я скучала, очень-очень, — мы не первый раз это говорим, но сейчас мы наедине, подальше от мира, который нас так жестоко испытывал последние месяцы, а если подумать — последние годы.       Я прижимаюсь к Тиме всем телом и слушаю его слегка учащённое сердцебиение, прислонившись ухом к груди. Тимофей поглаживает меня по волосам, а потом целует. — Не хочешь в душ? Я могу налить ванну. — Вряд ли мне с моей раной стоит лежать в тёплой воде. Я теперь нескоро смогу вернуться к обычным спа-процедурам, — я злюсь, потому что мысль о шраме не даёт мне покоя. Я даже чувствую, что это не просто напоминание о произошедшем, а укус ядовитой змеи. Будто яд проникает в моё тело и пробирается всё глубже по мере того, как я думаю об этом. Я хочу рассказать об этом Тиме, он может меня понять, у него много шрамов, оставшихся после трагедий, но почему-то мне стыдно признаваться в этом. Я могу всадить в человека три ножа и не чувствовать угрызений совести, а рана, которая уже через месяц станет шрамом, а после и вовсе сольётся с кожей, причиняет мне такие душевные страдания. — Душ тебе точно не противопоказан. Можешь пока сходить в ванную, я разберу кровать. — Не хочу расставаться ни на секунду, Тимофей. Я чувствую себя…слабой без тебя рядом. — Я чувствую неприятное жжение у глаз, но плакать я не хочу. Тима поднимает мою голову и внимательно вглядывается в моё лицо. — Могу сказать то же о себе. Пока я ехал к тебе из Москвы, не осознавал, насколько переменюсь и стану увереннее, когда увижу тебя. Когда обниму тебя. Пока ты рядом, я чувствую, что кошмары позади.       Я снова обнимаю Тиму и целую его. Мы идём в спальню, вместе разбираем кровать. Оба переодеваемся во что-то более уютное: я надеваю пижамные штаны и футболку, а Тима меняет брюки на спортивные штаны и остаётся с голым торсом. — Ксюш, я очень хочу тебя попросить кое о чём, но пойму, если ты не хочешь этого. Я вопросительно поднимаю брови и жду продолжения его мысли. — Расскажи…по ту ночь, когда ты попала в больницу. Что произошло?       Я отвожу взгляд и глубоко вдыхаю. Опускаю веки и, не выдыхая, пытаюсь понять, готова ли об этом рассказывать. Вообще-то, судя по ощущениям, я не просто готова, я нуждаюсь в этом. Я ни с кем это не обсуждала, даже с врачами после того, как пришла в себя, но что-то мешает мне с уверенностью заявить об этом Тиме. — Это не обязя… — я не даю Тиме закончить. — Я хочу рассказать, просто пыталась понять, с чего начать. — Как вообще было после суда? — Херово. Какой тут ещё может быть ответ. — Слава сказал, ты стала его игнорировать. — Тимофей, Слава крайне неоднозначный персонаж во всей нашей истории. Я знаю его почти шесть лет, но мы никогда не были настолько плотно интегрированы в жизни друг дурга, как во время расследования. Пока я жила у него. Ну, если не брать в расчёт всё то, что было после твоего отъезда. — Тима старается проигнорировать эту реплику, но я всё равно улавливаю лёгкое раздражение и даже ревность. — Он был слишком заботливым. Я ненавижу, когда ко мне относятся, как к хрустальному цветку, хоть я и не просила об этом. — Я делаю глубокий вдох. — Я старалась жить на два города, но после суда это стало бессмысленным, я вернулась в Тулу. Было сложно жить дальше. Я часто не ночевала дома. Одной ходить по улице было страшно, а заканчивала учиться и работать я по вечерам. Так что спала в вузе. — Серьёзно? Где? — У нас свой кабинет, там есть диван. А у спортзала есть душ. — Вспоминаю, как в тот день мне померещилось…померещилось ли? — Всё в порядке? Выглядишь испуганной. — Тимофей обеспокоенно на меня смотрит. Я стою у окна и смотрю на площадь. — В тот день мне показалось, что в здании кто-то есть. Не кто-то, а убийца. Я шла в душ, в темноте показался силуэт, и я замерла. Я думала, что это он. Но ничего не случилось. Я испуганно убежала обратно, но… Дориан ведь был там, был в том районе, у вуза. Он не просто так оказался в месте, где находилась и я. Что, если он был в здании, если выследил меня, но…не решился. Как и с изнасилованием, что-то перемкнуло. — У меня начинает сильнее биться сердце, а в висках чувствуется болезненное пульсирование. Я морщу от боли лицо. Машу головой, потому что не хочу об этой думать. — Эй, — Тима подходит ко мне и обнимает. — Я не знаю, как произошло то, что произошло. Ножи всегда в сумке, честно говоря, я даже не помню, о чём думала. Думала ли вообще. Я сидела в комнате, в тишине, а потом услышала как-то вопль. Выглянула в окно — казалось, что мне это привиделось, как и человек в коридоре. Я просто побежала на шум, возможно…где-то в глубине души, я хотела пострадать, может даже умереть, чтобы всё закончилось… — я знаю, что Тимофею больно это слышать. Он крепче прижимает меня к себе. Я тоже обнимаю его.       Тима поворачивает меня к себе, берёт своими руками моё лицо и нежно целует. Он не хочет останавливаться. И я тоже. Мы идём к кровати. Тима аккуратно снимает с меня штаны. Он проводит пальцем по коже чуть ниже раны, и целует ногу. По телу бегут мурашки, и я напрягаюсь. Мы раздеваемся, в абсолютной тишине смотрим друг другу в глаза, будто оба боимся, что, если моргнём — исчезнем. Тима проводит рукой по моей шее, потом целует меня, и перед глазами буквально на секунду появляется Дориан. Я пинаю Тиму и быстро отхожу к двери. Я хватаюсь сначала за голову, провожу рукой по пластырю на лбу, потом обнимаю себя за плечи, прикрывая голую грудь. Дышать тяжело, и это вовсе не возбуждение. — Ксюш? — Я…не могу. Не знаю, — я вдыхаю и закрываю глаза. — Ничего, я понимаю. Я и сам с трудом…- Тима прикрывает лицо руками и замирает. Так замирают люди, когда престают дышать дабы сдержать слёзы. — Тим? — я убираю его руки от лица и вижу, что глаза застланы слезами, но не одна ещё не пролилась. Он держит всё в себе и всё ещё не дышит. — Расскажи мне, всё хорошо… — Просто…мне было так страшно. Я ничего так не боялся, а когда ты сказала, что сомневаешься…я просто…будто свет померк. Дело не в романтике, а в ощущении…покинутости. Я… — у Тимофея по щеке скатывается одна слеза, и я вытираю её. — Прости меня. Прости меня, за всё, правда, я очень виновата, — я держу Тимофея за лицо, и он кладёт свои руки поверх моих. — Ты не должна извиняться. В какой-то момент я сам начал думать, что сошёл с ума, и что просто не помню всех этих убийств. Поверить не могу, что Дор мог причинить им такой вред. Я знаю, что ему поставили диагноз. И я видел его карту в Норвегии, там…долгая история. У него правда проблемы, но я даже не подумал, что он может быть так серьёзно…болен. — Это из-за меня? — я говорю тихо, потому что услышать ответ я, откровенно говоря, не готова. Тима медлит с ответом. Конечно, он не хочет мне говорить. — Всё возможно. — Он представлял на месте тех девушек меня…боже мой… — я вся сжимаюсь от страха. Он раздевал их, заставлял делать ему минет. Душил девушек, выкалывал глаза, отрезал волосы и насиловал. Это просто чудовищно. И я могла бы быть на их месте. Каждый раз там он видел меня. Все эти жертвы на моей совести. Чьи-то сёстры, жёны, дочери лежат в земле, потому что я влюбилась в другого парня. Я сказала Дориану, что его никто и никогда не полюбит. Это всё я.       Я начинаю плакать и сажусь на кровать. Я сжимаюсь, притягиваю к себе колени, утыкаюсь в них носом и плачу. — Тш-ш-ш, — Тима обнимает меня. Мы ложимся поперёк кровати и в тишине грустим. Я смотрю на тусклый свет комнаты через заплаканные глаза, Тимофей сплёл мои руки со своими руками. То же самое с ногами. Мы с ним настрадались, и нам полагается отпуск. Просто месяц только наедине с самими собой. Я даже не знаю, как проходил суд, как они с ним встретились. Тима знает о Дориане Серых гораздо больше. И он никогда не скажет мне всего…       Я боюсь этого мира и этой жизни. Я не знаю, в какой момент всё рухнет. Ты выстраиваешь пирамиду, долго и тщательно строишь её. Камешек за камешком вытачиваешь, превращаешь в идеальный кирпичик, который не даст твоей пирамидке рухнуть. Ты ставишь последний элемент, и картина становится идеальной. И ты сидишь на самой вершине, но потом жизнь ломает твои труды. Она вытаскивает кирпич из основания — и всё падает. И ты — вместе со своей пирамидой. И тогда желание заниматься архитектурой пропадает. Но ты идёшь в живопись. Ты подбираешь оттенок за оттенком, вырисовываешь контуры, играешь со светом. Ты оттачиваешь своё мастерство, создаёшь шедевр. Ты влюбляешься в то, что нарисовал. А потом в один миг ты обнаруживаешь, что картина горит. Жизнь её подожгла. А ты в деревянном доме, который вот-вот вспыхнет вместе с тобой. И тогда ты просто не можешь больше заниматься живописью. Ты обожгла все руки, и больше вообще не можешь ничего делать. Ты умер. И никогда не знаешь, что в твоей жизни эта самая картина. Я боюсь, что не будет никакого нового этапа после всей этой истории с Тимофеем и нашим общим горем в виде настигшего прошлого. Она прокатилась по нам, как тяжёлый грузовик раскатывает выброшенную бутылку из-под пива. Это ужасно больно. Я чувствую, что меня раздавило, что все кости раздробило, кровь вытекает из тела и впитывается в землю. Я не знаю, что теперь я такое. Лепёшка на мокрой почве? Смогут ли меня спасти? — Это повторится, — я говорю тихо, очень тихо. — Нет. Я не дам. Я готов со всем бороться, Ксюш. — Ты готов, но я — нет. Мы не одно целое. — Я бы хотел этого. — У нас свои жизни. И так оно и будет. — Выходи за меня. — Нет. Повисает неловкая тишина. — Выходи за меня. — Нет. Тимофей приподнимется и поворачивает меня к себе. — Выходи за меня замуж. — От того, что ты добавил одно слово, мой ответ не изменится. Нет. — Ты не хочешь выходить за меня? — Коротков, очнись. Мне восемнадцать лет. И тот факт, что мне скоро девятнадцать, ничего не меняет. Я люблю тебя, но не теряю свою голову. Я не хочу этот штамп в паспорте. — Ты вообще не хочешь выходить замуж? Наш разговор приобретает какие-то неясные оттенки. Я не хочу его обижать. — Тимофей, я ждала предложения выйти замуж лет с трёх, и я однажды скажу «да». Но не сегодня, не завтра, не через месяц. Вряд ли даже через год. Когда я выйду замуж, я будут строить семью, буду заниматься только домом. Я хочу так. Но я только что вышла из дома. Дай я побуду молодой девушкой, а не молодой женой. — Звучит не очень ободряюще, знаешь ли. — Вот когда сделаешь мне предложение сюрпризом в прекрасном месте и так, чтобы я не могла не сказать «да», тогда и поговорим. — Я ведь сделаю. Упорства мне не занимать, детка. — Я знаю. Знаю. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя. — Ты ведь не хочешь спать? — Неа. Я выспалась до этого. Не подними ты меня, проспала бы ещё несколько дней, наверное. Я уставшая и абсолютно не готова к существованию. — Надо поменять повязку на ноге. Пойдём в ванную, я всё сделаю, — я не хочу смотреть на то, что там на моём бедре. Это след от Дориана, а я не хочу, чтобы мне что-то об этом напоминало.       Но мы всё же в ванной, и Тима аккуратно снимает всё, что прикрывает мою травму. Я не хочу смотреть, но не смотреть сложнее. На ноге рана. Пуля буквально порвала мою кожу. Выглядит гадко, и это точно большой шрам. Всё красное, воспалённое, хоть и не болит. — Это затянется, будет лучше, — Тима успокаивает меня, пока прикрывает всё очередным слоем бинтов и мазей. — Да уж. Скорее бы. Не люблю шрамы на своём теле. — Ксюш, ты героиня. Ты всех спасла. Сотни девушек могли пострадать, если бы не ты. — Убитые девушки могли бы не пострадать, если бы не я. — Нет, это бы случилось. Дориан был бомбой замедленного действия, ясно? Он бы взорвался в любом случае. Он начал взрываться сейчас, и ещё до того, как я приехал в Россию. Жертв больше. Если бы я не начал гонку за тобой, то он и вовсе бы не трогал тебя. Либо бы вы были парой. — Думаешь, я могла бы влюбиться в Дориана? Тогда, в десятом классе? — Могла. Ещё как. Я знаю, что он казался всем привлекательным. Может, так и было…. — Я тебя полюбила. С самого начала. С того момента, как ты поцеловал мою руку, — Тимофей улыбается и тихо смеётся. — Ты такая гордая была. Просто ужас. Вот эта твоя натянутая улыбочка. Просто прям…никогда не забуду это зрелище! — Тима опять смеётся, а я понимаю, что ужасно соскучилась по его искренней улыбке. У него небольшие ямочки, ровные зубы, немного изнеможённое, но светящееся лицо. Я бы посмотрела такой фильм… — Пойдём в постель? — Ты же не хочешь спать. — Кто говорит о сне? — Думаешь, это хорошая идея? — А почему нет? Или ты там в тюрьме…ну…за мылом ты там не наклонялся? — вот тут Тимофей не просто смеётся. Он просто неистово ржёт! — Что? Ты где такого понабралась? — он закатывает глаза и продолжает смеяться. — Я рада, что тюрьма тебя смешит, но я понятия не имею, как ты там справлялся. Ты же меня не подпускал к себе! — Слушай, я в норме. Меня, конечно, не сильно любили там, насилие было, но не сексуальное. — Синяки из-за драк? — я провожу руками по синякам Тимофея на теле. В особенности меня волнует гематома на бедре. — Не совсем…от драк тоже много всего осталось, но не это. — А что тогда это? — я веду руки вдоль шрама от пули, который Тимофей получил в нашем далёком прошлом. И там тоже виноват Дориан…потом провожу по тату, которое он сделал перед отъездом в Норвегию. Его тело такое соблазнительное, но оно будто в футляре, который я боюсь открывать. — Я сам. Эти синяки я сам себе… — Тима не может договорить. — Я был в очень тяжёлом состоянии, Ксюш, очень. И пока я был в камере, у меня были приступы агрессии, а я в замкнутом пространстве. Я бил себя сам. Я себя ненавидел. — Ты же знаешь, что я скучала? Что я думала о тебе каждый день, каждый день хотела увидеть тебя, представляла, как я тебя обниму, я умоляла судьбу, чтобы ты там был защищен, — я сажусь на колени перед Тимой. Мы оба сидим на полу ванной. — Знаю. Я думал о тебе, и мне было проще, когда я думал, что однажды снова тебя увижу, коснусь тебя…но сейчас мне страшно трогать тебя. Я боюсь чего-то, чего сам не понимаю. — Я тоже. Я боюсь этого. Это страшнее, чем в первый раз. — Ты тогда вроде и не боялась. — Тебе так кажется. Я боюсь, что что-то пойдёт не так. Что что-то изменилось между нами. Правда, боюсь, — я провожу руками по шее Тимофея, запуская пальцы в волосы. — Ксюш…я не хочу, — не думала, что услышать такие слова от парня так больно. Он не хочет секса со мной. Я понимаю, у него есть причины, да и я разделяю его волнения, но сам факт всё равно причиняет боль. — Ладно. Тогда спать? — я не дожидаюсь ответа, чтобы он не видел мою обиду, но мои действия говорят сами за себя. — Давай, — Тима идёт за мной. Я ложусь в кровать и укрываюсь одеялом. — Я не хочу секса, но хочу обнимать тебя.       Тимофей прижимается ко мне. Он тёплый. Я засыпаю. Я и правда, не готова к жизни в реальном времени. Что-то со мной конкретно не так.