У бездны на краю

      Миновал остаток осени, близилась уже к концу зима, жизнь успела стать вполне привычной и обыденной. Элиа училась в Колледже, где успела прослыть девушкой весьма сообразительной и прилежной, близко сдружилась с Карру, впрочем, очень скоро отпали последние опасения в том, что между ними могло произойти нечто непристойное – видел в ней младший друг исключительно если и не сестру, то кузину, не более. А вот мне это никак не удавалось. Да и как было считать сестрой девушку, которую я меньше, чем полгода назад, и вовсе не знал?       И все же, к моему изумлению, у нас нашлись общие увлечения – театр огня, путешествия и книги о таковых, оказалось, что мы оба обожали животных, любили проводить время на природе, что нас интересовала история стран востока и юга материка, сестра увлеклась всерьёз лайнаасиэ и моей любимой игрой, шахматами, и мы провели немало вечеров втроём с Карру и вдвоём над доской, и гораздо чаще разливался по гостиной звонкий девичий смех и предназначенная мне улыбка появлялась на тонких губах. Мне, а не кому–то ещё… И отчего–то осознание этого становилось с каждой неделей приятнее… И чем больше я, получивший шанс исправиться, пытался сделаться достойным братом, чем больше узнавал о сестре, тем сильнее она мне нравилась как личность. И, пропорционально теплевшим отношениям с Эль, интрижка с Бэлли становилась всё более холодной и натянутой, ибо дамочка, достаточно даже неглупая, отличалась весьма скверным характером… Впрочем, это не препятствовало нескромным развлечениям.       Однако же полученное одним ясным днем, выходным, после обычных тренировок в Большом Тренировочном Зале отданного Отряду коридора, приглашение явиться вечером, после ужина, в личную гостиную молодого правителя, было весьма неожиданным. И несколько настораживало – встречаться мы собирались порядка через месяц, в дружеских рамках, втроём с другим другом детства. Однако страхи оказались напрасными, и, отослав слуг и стражу, Арэн жестом пригласил сесть, указав на кофейник и разлитый по чашкам крепкий кофе. Тёмные глаза мужчины внимательно следили за моими действиями, и, стоило опуститься в кресло, пальцы, ухоженные, без колец и перстней, ибо мой собеседник не выносил украшения, коими обильно увешивались многие дворяне, и считал их забавой более дамской, сомкнулись.       – Думаю, формальности можем опустить, ты достаточно частый гость здесь, как мой друг…       – О чём уже давно и прочно идут многочисленные разговоры, – кивнул я. – Что подобная дружба сотника, всего лишь, и государя…       – Мы дружили задолго до того, как я занял трон, и как ты вообще стал работником Особого Отряда. Тебе было–то шесть… – Арэн пожал плечами. – Но я не об этом. Намедни моя сестра имела в парке любопытную встречу…       – И с кем же? – не понял я.       – С леди Элиа Фэрт, твоей младшей сестрой. К слову, последняя произвела впечатление, отмечу, как на Илли, так и на меня самого. Девушка держалась скромно, но достойно.       – Она берёт уроки у наставника по этикету, – напомнил я.       – Однако кое–что весьма обескуражило, – последовал короткий, но обстоятельный пересказ того, что друг увидел в мыслях сестры – о побоях в сиротском доме, о том, что воспитанникам частенько не давали сносной еды, что жила она под самой крышей в крошечной каморке. Что незадолго до моего приезда ей попросту отхватили садовыми ножницами красивые длинные косы… – И прежде, чем принимать решения о том, как поступить после открывшегося, я бы хотел, – закончил мужчина. – Услышать от тебя, что там увидел ты, Бэн. Что это заведение из себя представляет твоими глазами, в частном порядке. Я узнал, что ты подавал в Министерство по Лекарскому Делу и помощи обездоленным жалобу на условия обитания воспитанников в сиротских домах Милэсайна…       – Я видел мельком, но вещи весьма нелицеприятные, – сдавленно кивнул я, в подробностях вспоминая вечер, когда забирал девушку в столицу. – К воспитанникам обращались словами «бестолочь», «дура набитая» и в подобном духе, у Эль я уже потом видел синяки на руках и шее, думаю, били, одеты дети плохо – вещи старые, изношенные, хотя сиротские дома в провинции немалые суммы получают от казны, более того, у ряда детей, как у Элиа, имеются опекуны. Но мне пришлось полностью её одеть и почти всё покупать, на девушку тратились крайне скромные суммы. Воспитательницы же все были одеты в платья дорогого покроя и недешёвых тканей… – я описывал и скудную меблировку, и краем глаза увиденную обшарпанную трапезную комнату, и то, как ужаснулись и засуетились дамы, когда мы только появились в здании, и по мере рассказа лицо собеседника мрачнело, и наконец последовал суровый, лёгкий кивок.       – Что ж, – процедил сквозь зубы он. – Прекрасно. Думаю, я приму меры, ситуация действительно нерадостная, тем паче что по отчётам все выходит настолько прекрасно, что детям живётся лучше, чем в семьях.       – По отчётам всегда, всё и везде прекрасно в таких ситуациях, – хмыкнул я. – Нам ли не знать. И всё же, право, я не ожидал столь холодного и жестокого отношения к сиротам от, казалось бы, благовидных женщин. И вот что… Я собрал некоторые сведения, Элиа как–то обронила, что у них был дом и сбережения, и я разведал кое–что. Действительно, десять лет назад леди Анжари Фэрт приобрела в собственность у города дом и записала его, когда заболела, на имя дочери, назначив меня до её совершеннолетия опекуном имущества. Но после моей неявки за три месяца документ признали не обретшим силу, поскольку я, не соизволив приехать в Шэрфилд и связаться иначе с Городским Советом, ничего не подписав, тем самым отказался от претензий на наследство леди Анжари. И, поскольку Элиа была дамой слишком юной, чтобы обладать собственным имуществом, Совет забрал дом в собственность города, определил Элиа в Приют сразу после кончины Анжари, и, когда жилище было возвращено городу…       – Дом был продан новому жильцу, а деньги, вырученные с его продажи, были переданы на нужды Элиа Фэрт Сиротскому Дому, – кивнул Арэн. – Схема весьма простая, но законная, Бэнджамин. Ты был назначен Анжари опекуном сроком на три года, тебе надлежало в срок в три месяца приехать, или, по меньшей мере, написать Городскому Совету, официально, как ты намерен распорядиться имуществом дамы, разумеется, с учетом её интересов. Совет их, якобы, учел.       – Но эти деньги до нее не дошли! Она была вынуждена бросить дорогую школу, потому что не могла заплатить…       – Дети, которым не исполнилось шестнадцати лет, не могут сами владеть каким бы то ни было имуществом стоимостью дороже десяти золотых монет. Дом стоил…       – Пять тысяч золотых. Дом стоил дороже, но отец, видимо, при покупке сторговался.       – На три года ты становился полноправным владельцем – мог жить там, мог продать его, взять четверть этих денег себе, а остальные отдать подопечной. Вспомни, когда отец от вас ушел, твоя мать…       – Стала до моего совершеннолетия опекуном имущества, да, – пришлось признать правоту его слов, как бы жёстко сейчас это не звучало. Тёмная по ночному времени гостиная располагала к самым мрачным мыслям и признанию того, что друг детства был слишком прав – всё, включая определение сестрицы в приют и продажу дома, полностью соответствовало законам Империи, и это была моя вина, что я почти ничего не стал читать в том письме. Это из–за меня Элиа лишилась дома и сбережений и осталась нищей сиротой. И если бы я её не забрал, что бы теперь с ней было? Не считая уже того, что лекарем ей и впрямь никогда было не стать – а как выяснилось, когда мы подружились, именно об этом она мечтала в детстве. Да только туда бы её едва ли теперь взяли – не доучилась в школе, которая такой шанс ей давала, и опять же из–за меня…       – Ар, – выдавил я, отводя взгляд на пламя в камине. Весело игравшее язычками, не в пример прочему здесь, в давивших сейчас стенах роскошного дворца. – Я могу вернуть хотя бы что–то?       – Всё по закону, Бэн, – усмехнулся мужчина, поднимаясь с кресла и делая пару широких шагов. – Боюсь, тут разве что я могу вмешаться, а у меня на это нет никаких оснований. Ты не написал ничего. Да, твоя мать не могла продать или подарить имущество, как женщина, но сразу заявила о правах на него – твоих, дружище, правах. В случае Эль так должен был поступить ты.       – Да уж, – вина перед девушкой принялась кусать острее. Она ведь за то, что сделал мне полтора десятка лет назад отец, не отвечала. – Я изрядно ей нагадил, ни жилья не осталось, ни имущества, и учится на писаря…       – Думаю, всё в твоих руках, – тяжёлая рука похлопала по плечу. – Она славная, кстати. И жутко переживала, как бы тебе не навредить чем. Да и моим домочадцам очень понравилась. Это ты её уж сколько прячешь…       – Не я, она просто стеснительная, – мысль о постоянно смущавшейся и красневшей девчушке заставила невольно улыбнуться, развеяв мрачные размышления. – Так что, знаешь, сиротам в Шэрфилде живется очень плохо, и подозреваю, не только там. – И всё же тему мы понемногу свернули к вопросам более приятным – вспоминали, как когда–то в детстве я прикрыл маленького принца в его проделке – он решил подкинуть фрейлинам матери пауков и жаб, и его едва не поймали с этим грузом, вовремя замаскированным юным волшебником Бэном Фэртом под обычные игрушки мальчишек. Именно с того дня и началась наша многолетняя прочная дружба, и не раз, и не два мне, как самому здраво мыслившему в тандеме, приходилось вытаскивать наши шкурки из передряг… А вот решение искупить вину перед Эль заботой о ней после этого разговора окончательно окрепло.       А спустя буквально несколько дней последовало событие немного нерадостное, оказавшееся в итоге одним из важнейших и поворотных моментов нашей истории – Элиа, промокшая под дождем, ибо была вынуждена добираться домой пешком – потеряла кошелёк, а карету утром занял я, и на извозчика денег у девочки не нашлось, слегла с сильным жаром, вынудившим меня как можно скорее вызвать лекаря. Последний охал и ахал, осматривая сестрёнку, метавшуюся по постели, и вынес вердикт, что у неё, мол, конечно, самая обычная немощь простудная налицо, но недельку бы полежать в покое, отвары попить, примочки поделать. Впрочем, даже и без веского «лежать надо не меньше недели» Эль едва ли могла бы что–то всерьёз делать – девушка с трудом могла добраться до уборной, будучи из–за жара очень ослабленной. Вот только едва за седовласым мужчиной закрылась дверь покоев, и я заглянул к сестре, сказать, что приставлю к ней пока сиделку из служанок дворца, договорюсь об этом, бледная, с бисеринками пота на лбу девчушка сдавленно улыбнулась и слабо сжала мою руку.       – Жалко, я не доведу до конца ритуал. – Элиа была крайне набожной, и немало внимания уделяла молитвам и строгому следованию обрядам и ритуалам, особенно перед Богиней–Матерью.       – Какой? – не понял я, ласково убирая с мокрой от пота щеки прядь густых волос. – Что за ритуал, Эль?       – Для привлечения удачи. Нужно, чтобы лампадка у статуэтки Богини не угасала семь дней, сейчас благоприятный период. А мне четыре дня осталось. Она скоро погаснет и тогда… – девушка вздохнула.       – А должна зажигать обязательно ты?       – Нет, главное, чтобы не погасла. Я хотела провести обряд привлечения удачи для тебя. – Горячая влажная ладошка в моей руке дрогнула. – Но лекарь велел лежать и не подниматься с постели меньшее три дня.       – Думаю, я смогу уладить твою неприятность, – пальцы скользнули по щеке. – Не волнуйся, догорит.       – А на седьмой день нужно задуть лампадку и слить остатки масла, и потом поднести рисовые зернышки. Когда мы с мамой ещё жили вместе, каждый год подносили богине рис. И я мечтала, что, если буду жить богато, буду делать это чаще. В духовных книгах пишут, что рис лучшее подношение для Барлы. Он символизирует плодородие и здоровье. Мама тоже была очень верующей, и мы даже копили на него деньги, – слабо улыбнулась сестра. – Рис можно заменить ягодами или фруктами, и помолиться о том, чего ты хочешь. И молиться об этом же каждый раз, когда подливаешь масло в лампадку.       – Знаешь, Эль... Я обязательно прослежу, чтобы масла хватило, – подмигнул я, поправив одеяло и с неожиданной для себя тревогой и нежностью глядя на девушку. Вот ведь дёрнул харр поехать в тот день пафосно, каретой, которая во дворце всего одна на наш род. Верхом не мог… А Элиа бы сейчас не чувствовала себя плохо.       – Ты же почти не веришь во всё это? – выгнулась густая темная бровь. Изящная, красивая.       – Зато это важно для тебя. А значит, и для меня тоже, – сорвалось с губ нежданно–негаданно даже для меня самого, и я выскользнул из пропахшей лекарствами комнаты. Не лихорадка, не тиф, не оспа, и то хорошо. Но не по себе почему–то едва ли не впервые в жизни с такой силой. И едва ли не впервые всерьёз страшно, что что–то может случиться с ней. Вот только… Я ведь так и не научился считать Элиа сестрой, витала в голове мысль, так отчего же она стала так дорога? Как друг? Или как–то иначе?       Лампадка, стоявшая у самых стоп статуэтки Богини, почти угасла, и руки торопливо потянулись к плотно закупоренному горшочку с маслом, чтобы пополнить горючую жидкость в лучинке, не дать–таки погаснуть важному для сестры (при всём моём личном скепсисе) огоньку. Для нее это было значимо, а мне совсем нетрудно, и я сто раз видел, как она это делала, размышлял, почти машинально выполняя нужные процедуры, после которых огонёк стал увереннее. И почему–то, после начала нашего знакомства и ненависти перед встречей это было особенно странно, было совсем на эти простые маленькие традиции не наплевать. Они, напротив, почему–то стали дороги…       И дорога стала та, к кому, уладив вопрос со служанкой, которая с утра должна была приступить к работе, я осторожно зашёл, тихо, чтобы не разбудить уснувшую над книгой на родном языке девушку, задуть свечу, проверить жар, поправить одеяло, всё с тем же неясным теплом. И, уже в полумраке ночной спальни, прежде чем уйти, коснуться губами открытого разметавшимися волосами виска, скользнуть рукой по спутанным и липким от пота прядям, и не прошептать, а скорее выдохнуть: «Поправляйся»…